Тэхену кажется, выйди он сейчас из машины, хлопок двери в этой тиши станет настолько громким, что птицы, мирно сидящие где-то на сучках деревьев, разом взлетят ввысь, сопровождая внезапный шум недовольным и испуганным криком. И он выходит настолько тихо, насколько это возможно. От дороги протоптана тонкая линия вплоть до разрушенных сооружений, которые раньше, как рассказывала бабушка, служили небольшим театром, где документальные фильмы и поучительные видео для школьников показывали еще с помощью стареньких диапроекторов.
Тэхен неторопливо перебирает ногами, слушая шуршание пакета в своей руке, который иногда ударяется или просто трется об бедро. Это совсем не больно, да и дискомфорта как такового не приносит. Тэхен, наоборот, сосредотачивая внимание на шуршании, ловит себя на мысли, что это помогает отвлечься от неприятной тяжести где-то на уровне груди – дышать, кажется, становится чуть легче.
Вот уже в паре шагов становится возможным разглядеть каждые, даже самые маленькие и незаметные трещинки и царапины, которыми усыпаны стены всеми покинутого театра. Известка, нанесенная на них, больше не радует глаза чистым белым цветом – все стало серым, даже приняло какой-то бледный, грязно-зеленый оттенок по углам.
Тэхен пробирается через куски сооружения, где в стене виднеется большая дыра, что может послужить проходом внутрь. Крупные камни под ногами больно давят на стопу даже через подошву ботинок, заставляя спотыкаться и отшатываться в разные стороны. Кажется, ступи он за эту неровную линию, начнет стремительно падать вниз, будто с обрыва. Так, словно его затянет в какой-то странный водоворот его же воспоминаний и чувств, и он будет знать, что должен упасть на дно этой бездны, спиной почувствовать остроту камней, но за минуту до столкновения он остановится и зависнет в воздухе.
Через заржавевшие прутья на окнах, напоминающих теперь больше те, что есть в тюрьмах, в клетках, а не в красивых замках, пробиваются солнечные лучи утреннего, необычно яркого и нежного солнца. Но внутри летает неимоверная сырость, забивающая ноздри, будто оседающая на стенках глотки и не дающая нормально дышать.
Тэхен твердо держит путь из былого коридора в другую комнату, в которой когда-то собирали десятки учеников, чтобы показать им фильм или по слайдам рассказать новую тему. Ему кажется, что в ушах начинает звенеть детский смех, сохранившийся и отлетающий от старых стен до сих пор. Другое помещение встречает той же тоскливостью, что вместе с влагой проникает в легкие. Тэхен останавливается напротив маленькой деревянной сцены и делает глубокий вдох, будто проверяя, может ли он еще дышать, не поглотили ли его картинки из головы, затерявшиеся на уже запылившихся полках памяти. Он взбирается на сцену, высотой чуть больше обычной ступеньки.
С такого ракурса немаленькая дыра в полу видна хорошо. Доски словно грубо и безжалостно вывернули, пробили чем только можно, оставив острые и неровные куски. К слову, в нижней части стены тоже виднелись маленькие просветы разрушенного, давно начавшего осыпаться камня.
Тэхен падает на колени и чувствует, как давится собственными воспоминаниями. Пакет с мандаринами, что были куплены специально для приезда в эти развалины, а не для любимой бабушки, он старательно уложил рядом, проследив, чтобы от слегка трясущихся рук те не вывалились на грязный пол.
От былых цветов, что росли в той самой дыре в полу, не осталось ничего: ни торчащих стебельков, ни засохших лепесточков. Юнги был бы немного расстроен. Хотя, будь он все еще здесь, в этой своеобразной клумбе большим пучком можно было бы узреть соцветия гибискуса – именно здесь нежные, белые лепестки, к центру приобретающие насыщенный, розовый оттенок. Мин души не чаял в этих цветах, то и дело каждое утро и иногда вечер прибегая в это место, чтобы навестить плоды своего труда.
В горле пересохло. И Тэхену, как ни странно, совсем не хочется пить – его душит желание заплакать. Стоит только представить, что сейчас рядом с ним сидит Юнги, тихо очищает мандарины от кожуры и наслаждается цветами, которые мягко и заботливо греет солнце, внутри все сжимается и скручивается.
Тэхен помнит, как кажется, каждую секунду, проведенную в этих старых стенах. Помнит, как беспокоилась бабушка, когда из окошка своего домика не видела внука на песочнице с другими детьми, а через пару лет не успевала заметить, как тот уходил из дома, чтобы погулять с одним мальчиком, ради которого, казалось, только и стремился скорее приехать во всеми забытую деревню. Тэхен помнит, как старушка могла долго ворчать по поводу того, что можно иметь нескольких друзей и не обязательно каждый раз бегать и вытаскивать из дома соседского мальчишку.
Руки сами тянутся к былой клумбе, приникая к сыроватой земле. Вместо гибискуса здесь теперь все покрылось ярко-зеленым мхом, через который торчат редкие и маленькие тычинки обычной травы. Взгляд поднимается вдоль стены к потолку: камень покрылся плесенью и грибком, что черными разводами тянется от углов. Тэхен замечает, что это место стало серым, скучным и блеклым. Пребывание здесь потеряло былое ощущение волшебства и защищенности – теперь тут лишь страшно, сыро и некомфортно. Но боятся на самом-то деле и нечего. Тэхен сам твердо решил задолго до поездки прийти именно сюда, протащиться через практически заросшую тропу к этому зданию, чтобы посмотреть еще раз, чтобы вспомнить.
Лицо кривится в некрасивой гримасе, Тэхен зажмуривает глаза и прикладывает пальцы к плотно закрытым векам, сдерживая желание дать волю эмоциям. Ему всегда хотелось сохранить самые лучшие воспоминания об этом месте, которое было не обычными развалинами, а стало маленьким и волшебным миром для него и..
Тэхен любил слушать Юнги. Его повседневные и иногда нет истории, которые были в общем счете всегда обычными, ничем не отличающимися, но такими важными, теплыми и родными для самого Юнги, что он легонько улыбался, вдумчиво прикрывая глаза. Тэхен слушал про его единственного друга из города, которого зовут Хосок – он смешной, много шутит даже в не самые лучшие на то моменты, носит странную вытянутую одежду, но никогда не отказывает в помощи и поддерживает в трудные моменты, пусть его и не просили; о книгах, которые он хотел прочесть, но так и не добрался; о растениях и ботанике – он считал это своим необычным хобби; об интересах и планах на будущее. Юнги иногда говорил, казалось без умолку, но лишь в редкие моменты, когда соглашался взять Тэхена с собой поглядеть на соцветия и на то, как он ухаживает за ними.
― Эй-эй, привет, ― Ким шмыгает носом, протягивая руку к маленькому паучку, решившему выбраться из-под старых досок наверх. Тот тут же ныряет обратно в щель, а Тэхен тихо хихикает, вставая на ноги. Он аккуратно, с некой боязнью кладет пакет с мандаринами в дыру, на мох, закручивая его лямки и подворачивая их. Зачем-то гладит его и берет путь к выходу в коридор.
Что-то внутри заставляет в дверном проеме обернуться и взглянуть последний раз на маленькую сцену: лучи солнца красиво и мягко падают на нее; видна пыль, медленно кружащаяся в воздухе. Если посмотреть на это место с другой стороны, то оно все еще по-детски волшебное и чарующее, напоминающее старый замок, в котором когда-то жил большой огнедышащий дракон. К слову, Тэхену хотелось бы, чтоб он был добрым, живя с прекрасной принцессой в мире.
Только вот это никакой не замок, а обычный, старый, никому ненужный театр, принцессы здесь никогда не было и не будет, а дракон и вовсе не существовал.
Юнги был единственным человеком в жизни Тэхена, который первым подошел к нему по собственной воле, его не заставляли родители, ни кто-либо еще. Сам протянул руку и сам предложил дружить. Тэхен не понимал, зачем он вообще это сделал, если мало говорил, не любил общаться с другими людьми и вообще практически ничего не делал в чужом присутствии.
Долгое время Ким думал, что у Юнги депрессия: он не разговаривал, почти не двигался, не улыбался, выглядел так, будто что-то внутри медленно обволакивало его, лишая каких-либо эмоций, желаний и сил. Но потом он понял, что Мин сам по себе такой: закрытый, неразговорчивый, задумчивый. Он привык быть таким. Но за его молчанием скрывалось намного больше всего того, что сразу не увидишь.
Со временем Юнги стал больше говорить, что-то рассказывать о себе и звать куда-то. Тэхен с замиранием сердца вслушивался в его тихую и спокойную речь, пока тот заваривал чай или просто шел по улице рядом, засунув ладони в карманы куртки. Он так и оставался вдумчивым и серьезным как обычно, но всегда был готов выслушать – неважно, плохо ему самому в данный момент или нет – и иногда, в очень редких случаях, дать какой-нибудь дельный совет.
Юнги пах острым цветочным ароматом, смешанным с бодрящим запахом то ли мяты, то ли просто свежести полевых растений. Древесным и травянистым. Так пахнет дом Тэхена – не квартира в большом городе и не бабушкин домик в деревне. Так пахнет место рядом с Юнги.
****
Включенные фары выхватывают из темноты стройные ряды сосен и штрихи тяжелых капель дождя. Малюсенькие клочки тумана, что ползут по земле, навевают смутное беспокойство. Небо висит над головой чернеющим пластом, где ни луны, ни звезд не видать. Порой непонятно, продолжение ли это гор, сопок, крон деревьев или же полотно небес. По окну будто скребут когтями, хотя это лишь простой ливень.
Тэхену хочется плакать. Не от грусти, досады, а от жалости к себе. Хочется завыть, уткнувшись лицом в ладони, потому что он понимает, что недавним временем улыбался вместе с бабушкой, смеялся и подшучивал, а сейчас настолько жалок, беспомощен и разбит, что самому от собственного лицемерия отвратительно.
В последний час он вспоминал столько всего, что впору было сойти с ума. И после, наскоро одевшись и выбежав на улицу, он сел в свою машину и вновь поехал туда. А сейчас, заглушив гудящий мотор и выйдя на холодную улицу под дождь, просто стоял.
Все сокровенные тайны Тэхена будут храниться в этих развалинах, куда он сбегал с Юнги ото всех в детстве. Он думает об этом, смахивая мокрые и мешающие локоны волос со лба и продвигаясь дальше по залитой лужами тропинке. Кроссовки громко хлюпают и становятся с каждым шагом тяжелее, в них попадает вода и глинистая грязь липнет к подошве. Тэхену жаль. Ему очень жаль, ведь тогда он мог сбегать в это место, даже зная, что оно становилось таким прекрасным лишь в его воображении, а сейчас уже ничего не осталось кроме пустоты. Тэхен потерял путь к тому, что когда-то делало его счастливым. Он потерял путь к Юнги…
К Юнги, который сейчас стоял, склонив голову, и держал в ладонях мандарин.
Тэхен зависает в кривом дверном проеме и думает о том, как он притворялся. Он все это время притворялся, будто жизнь в этой деревне и нахождение в разбитом театре не значило ничего, но на самом деле это разбило его. Он смотрит на Юнги, который садится на скрипучую сцену и глядит ему в глаза. Тэхен чувствует, как острый цветочный аромат, древесный и травянистый, вбивается в легкие, и много чего хочет сказать. Хочет рассказать о том, как плакал ночами, как бил себя кулаками по бедрам, обливаясь горячими слезами, как плотно зажмуривал глаза, не желая смотреть на фотографию в рамке, обвязанную черной лентой, о том, как..
― Здесь стало очень холодно. Чувствуешь?
У Тэхена столько ненависти, что хрустят ребра. Он смотрит на Юнги, который остался все таким же щуплым, как несколько лет назад, невысоким и сутулым, и хочет раздавить его. У Юнги все такие же черные волосы и челка, висящая на лбу, словно занавеска, такие же маленькие, в красных болячках губы, такая же бледная кожа. Тэхен смотрит на него, разглядывая карие, мертво блестящие на чужом лице глаза, и хочет сжать Юнги так, чтобы он сломался, чтобы слышать каждый щелчок его суставов, и заплакать. Горько, надрывно, так, чтоб потом пробрало на тяжелый кашель, как от затяжной болезни, так, чтоб он был похож на собачий лай, так, чтоб скрутиться всем телом и одним мгновением перестать дышать.
Как когда-то перестал дышать Юнги.
Лихорадочный трепет губ Тэхена и злость вкупе с ненавистью сменяется горьким отчаянием, сковывающим преисполненное сердце. Такой давно спрятавшийся на полках памяти вид Юнги заставляет трястись всем телом. Тэхен чувствует, как изнутри все начинает гореть, когда парень напротив поднимается на ноги и приближается. У Кима перехватывает дыхание, и он не знает, чем закончится все то, что сейчас происходит.
Не знает, что произойдет после того, как Юнги уберет ледяную руку с его щеки, что ощущается раскаленной лавой, перестав оглаживать большим пальцем скулы, что произойдет, когда он отстранится от губ Тэхена, прекратив наполнять душу того стеклом одиночества. А Юнги не сдвигается с места, не отпускает, вливает душу Тэхена в себя всю. До осушения, последней капли, размеренного выдоха, обессиленного закрытия глаз. И беззвучно просит…
…больше не злиться, не ждать в гости, наконец-то забыть.
И Тэхен будто слышит эту сухую мольбу, когда стылый взгляд напротив медленно растворяется в воздухе. Слезы больше не обжигают щеки, скулы больше не горят, губы больше не чувствуют тепла.
Когда на скрипучий и прогнивший пол падает мандарин, катится вдоль деревянного пола, Тэхен ощущает, как начинает плакать. Горько, надрывно, плачет так, что горло дерет, кашлем пробирает таким, что будто бездомный пес где-то за этими стенами тяжело лает. Тэхен скручивается всем телом и ощущает, как на мгновение перестает дышать.
Как когда-то перестал дышать Юнги.