Джисону всегда не хватало эмоций. Он рвался за ними столько, сколько себя помнил. В его повседневной жизни каждый день походил на предыдущий настолько, что становилось тошно. Словно он жил в каком-то ёбаном чёрно-белом фильме, где из всей пленки остался лишь один кадр, который прокручивался раз за разом. И тогда Джисон начал самолично всё вокруг себе портить. Он искал приключения, пробуя всё, что попадалось под руку, убегал из дома бесчисленное количество раз, разорвал отношения с родителями уже трижды (бедные старики ничего не могли поделать с поехавшим сыном). Он знакомился с любым прохожим. Дружил только с отбитыми. Пил только до отключки и очень много трахался. Со всеми. С девушками, с парнями, с трансами, даже думал попробовать с животными, но Чанбин ему так хорошо врезал, что какая-то часть мозгов на место наконец встала и желание опуститься настолько пропало. В их городе Джисона знала уже вся полиция, в больницах он был постоянным клиентом. За последние пять лет своей жизни Джисон просыпался во стольких местах, что вспомнить не сможет никогда в жизни, даже если попадет туда повторно. В обезьяннике у него уже есть облюбованная им камера с кактусом, который он подъел со всех сторон. Полицейские бросили идею следить за ним уже на пятую встречу. Но самое ужасное, что и это приелось.
Приелось просыпаться в незнакомом месте, приелось встречать незнакомцев, влипать в пиздец, быть при смерти. Всё приелось, поэтому когда Джисон однажды просыпается утром в чужой кровати, он не обращает на это ровно никакого внимания. Поднимается спешно, напяливая на себя одежду и морщась на зуд в заднице. Вроде даже не разорвана на этот раз — фантастика. Джисон даже взгляда не бросает на любовника. Потому что всё равно не помнит, да и помнить не будет. Не интересно. Он берёт свой телефон и, на ходу натягивая штаны, прыгает к двери, кажется, поднимая дохуя шума, но ему как-то насрать. Если настучат полиции, ничего нового не будет, просто побьют — так даже круче, синяки на ребрах останутся, а может даже снова в неотложку попадёт. Если так, то Джисон попробует уломать врача на операцию без наркоза. Вот будет круто, наверное.
— Постой, — окликают со спины, и Хан даже не сразу это слышит. Добирается уже почти до двери и накидывает на плечи практически прозрачную ветровку. На улице сегодня возможно холодно, зато можно будет застудить лёгкие. Хотя, ладно, Джисон просто ненавидит болеть. Это снижает его работоспособность на дикие проценты. Просто отвратительно. — Не хочешь позавтракать? — повторно доносится со спины, и Джисон оборачивается.
Он немного удивлён. В его списке жизненных опытов ситуации, где его останавливают утром, случаются довольно редко. Хан оценивающе проходится взглядом по своему недавнему партнёру (вроде как). Перед ним предстает взрослый, но ещё совсем молодой мужчина, красивый до чёртиков и отчего-то дико милый со своим заспанным видом. Он выглядит серьёзным, трёт сонно глаза, а Джисон тем временем облизывает взглядом крылья ключиц, выглядывающие из-под краёв халата. У мужчины волосы фиолетовые, и Джисон, фанат необычности, мысленно прибавляет ему ещё пару баллов в своей голове. Сейчас их насчитывается больше двухсот. По десятибалльной шкале.
— Тобой? — пробует один из вариантов Джисон, начиная стандартный опрос в таких ситуациях. Его останавливают обычно лишь в двух случаях: от него что-то хотят — денег или отношений, или хотят его. Повторно.
Фиолетовый парень хмыкает.
— Хотел предложить кофе и омлет. Не думаю, что в твоём положении тебе хочется меня снова, — его сканирующий взгляд неожиданно бесит.
Джисон ненавидит, когда его ставят на место, даже если это просто совет или издёвка. Хан за такое бьёт в морды. Потому что он чокнутый. Потому что ему можно. С этим красавчиком вариант с мордой не катит, у него комплекция получше, а у Джисона, при всём желании, на этот месяц бесплатные походы в травмпункт закончились. Зато вариант потрахаться Хану очень нравится, поэтому он жмёт плечами, начиная вновь раздеваться.
— Откуда тебе знать, чего мне хочется? Но для непотнятливых, поясню, я хочу тебя, — Джисон подходит к мужчине, закидывая руки ему на плечи. Они почти одного роста. Идеально.
На идеальном лбу любовника появляются складки. Хану они не нравятся, хотя он всё ещё считает парня перед собой безбожно красивым.
— Джисон, ты выглядишь так, словно ни черта не ел пару дней. Алкоголь и сперма явно не то, что тебе нужно для поддержания жизненных сил, — хмурится мужчина, осторожно придерживая его за талию.
Из его речи Хан понимает четыре вещи: вчера он видимо пил, в него очевидно кончили, он сообщил этому незнакомцу своё имя, а ещё этот пацан его реально бесит.
— Во-первых, я сам решу, что нужно моему организму. Спойлер: мне нужен твой член. Во-вторых, чувак, кончай ломаться и либо трахни меня, либо выпри нахуй из этой квартиры. Как тебя…?
— Ли Минхо.
— Отлично. Так что ты выберешь? — Джисон ожидающе пялится в чужие глаза, поражаясь их красоте и маленьким искрам внутри. Они похожи на светлячков в ночном небе или на пыльцу фей в мультфильмах — ахуеть как волшебно.
Минхо выглядит спокойным, прижимая чокнутого Джисона к себе, и выдаёт тоже совершенно спокойное:
— Первое, — Хан мгновенно тянется за поцелуем, но парень его останавливает, кладя указательный палец на губы, — Но сначала ты поешь, и это не обсуждается.
Джисон матерится, чувствуя, как чужие руки пропадают с его талии, и Минхо удаляется в сторону кухни. Какого хуя он решает за него? Хан хуебесится, но почему-то идёт следом, хотя в процессе заглядывается на входную дверь.
Зайдя на кухню, он видит, как Ли уже тушит что-то на плите, параллельно ожидая приготовления кофе в кофемашине. Джисон уверенно подходит к нему со спины и кладёт подбородок на плечо, заглядывая в сковородку и видя там вылитые в формочки мишек яйца. Выглядит мило, но не то чтобы Хан разбирался во всём этом. В последний раз он завтракал в больнице отвратительной геркулесовой кашей, густой настолько, что у него в ней застряла ложка. Пахнет аппетитно, учитывая, что его желудок видит нормальную еду, только когда Джисон приходит в гости к Феликсу или сам друг каким-то образом находит его, чтобы откормить, ибо самого Хана действительно не заботит потребность организма в еде. Ему думается, что если бы однажды он умер от голода, он так и размышлял бы после смерти, с чем это связано, до тех пор, пока ему бы напрямую об этом не сказали. В любом случае, от запаха пищи образуется слюна, много слюны. Но Джисон в данный момент предпочитает её игнорировать, пялясь на профиль Минхо и, не удержавшись, целуя его в уголок губ.
— Ты чертовски вкусный, ты знаешь?
Минхо в ответ хмыкает, а Джисон ловит себя на том, что ему рядом с ним спокойно. Возможно, правда, причина кроется в том, что у него инстинкта самосохранения нет примерно с рождения и его тянет ко всему недоступному и новому. Минхо новый и необычно серьёзный. В окружении Джисона все серьёзные — дикие зануды, и все они и близко не такие волшебные по внешности, как Минхо.
— Сядь за стол, яичница скоро будет готова, — игнорирует его попытки флирта старший. Джисон на это дуется и кусает его за ухо, но послушно идёт к кухонному столу, по дороге бурча нечто вроде «предпочту вместо неё твои яйца».
Минхо его поведение, кажется, вообще не заботит. Ему словно на всё похуй. Этакий властный папочка, который любит держать всё под контролем и в первую очередь самого себя. У них есть даже нечто общее — похуизм, хотя они буквально противоположности: Минхо весь пастельный, от него веет вечностью и стабильностью, Джисон — вырвиглазный и безбашенный, чуть ли радугой не блюёт.
— Сколько тебе лет? — интересуется Хан, подперев руками подбородок и любовно облизывая взглядом задницу старшего. Та пускай и скрыта сейчас тканью халата, но её очертания чересчур аппетитные. Если Джисону всё же сегодня перепадёт секс с этим парнем, он бы хотел уломать его на смену позиций.
— Двадцать шесть, — не оборачиваясь, отвечает Минхо.
Джисон возбуждённо елозит.
— А мне двадцать один, — Минхо в ответ лишь хмыкает. — Кем работаешь?
— Я врач.
— Оу, это многое объясняет, — тянет Джисон, цокая. — Не проктолог случайно? А то я не против массажа простаты.
На этот раз Минхо оборачивается. Джисон уже готовится ликовать, но старший лишь показательно закатывает глаза.
Хан обиженно хмыкает.
— Реагируешь так, словно это не ты имел меня этой ночью и сам предложил остаться, чтобы потрахаться снова. У меня задница болит, кстати!
Минхо выглядит безучастным, но на последнем утверждении интересуется:
— Сильно?
— Хуйня, — отмахивается Хан, — ты меня даже не порвал, так что пустяки. Жаль только, я абсолютно не помню сегодняшнюю ночь.
— Ничего, я могу напомнить, — усмехается Минхо, ставя перед Джисоном тарелку с яичницей. Хан облизывается. Но не из-за еды. Слова старшего звучат слишком соблазнительно.
— Тогда могу я рассчитывать на секс после завтрака? — взяв вилку, Джисон в ожидании поднимает брови.
— Посмотрю на твоё поведение, — фыркает мужчина, садясь рядом за стол.
Хану хочется сказать, что он готов позавтракать им — чужие оголённые участки кожи плохо помогают сдерживаться от таких мыслей, — но он останавливает себя, переключаясь на яичницу в виде мишки. Почему-то именно сейчас ему кажется это блюдо дико милым, хотя раньше он бы лишь фыркнул на подобное и назвал бы это соплями с сахаром. По ощущениям той самой соплей с сахаром он себя в данный момент и чувствует. Минхо как-то слишком странно с ним обращается. Не реагирует на провокации, вместо секса кормит яичницей, не прогоняет утром и ничего не требует. Джисон совсем немного сбит с толку. Его стабильно дерьмовая жизнь находит отклонение в этом фиолетовом парне, с которым Хан понятия не имеет, при каких обстоятельствах столкнулся.
Дальше они молча завтракают. Будь здесь Феликс или Чанбин — ахуели бы. Никогда до этого Джисон не проводил столько времени в тишине. Потому что он буквально незатыкаемый: болтает без умолку, если попросят быть тише — орёт. Джисон отбитый, вы помните, и он действительно сомневался, что может в этой жизни иногда быть адекватным или даже спокойным. Но сейчас происходит что-то из ряда вон выходящее. И Хан пока понять не может, его это в прямом смысле бесит или только с непривычки?
В какой-то момент внутренний джисонов лимит молчания достигает своих пределов, и он начинает сыпать вопросами. Самыми разными. А Минхо на них терпеливо отвечает. Так он узнает, что старший работает кардиологом, но очень любит приходить в детский отдел. У него есть три кошки, но мама забрала их на выходные, потому что хотела показать подруге. Он любит фиолетовый и бежевый (очень необычный набор), а ещё готовить (Джисон уже успел оценить). В детстве он много занимался танцами, но потом сделал выбор в пользу заработка. Минхо любит пасмурную погоду, но больше всего — сочетание дождя и солнца, когда на небе появляется радуга.
Джисон, сам того не замечая, всё запоминает и анализирует, хотя в любой другой раз забыл бы прямо на месте. Его мозг давно перестал держать в себе информацию о случайных знакомых и событиях, потому как тех в его жизни было чересчур. Но биография Минхо почему-то отпечатывается там во множественных экземплярах и вешается плакатами на всех стенах сознания, чтоб уж наверняка. Хан отмечает, что Минхо взрослый, то есть реально взрослый, потому что говорит не как придурок, говорит так, словно многое повидал и осознал, по нему видно, что это грамотный человек, получивший качественное образование. Джисон неожиданно для себя испытывает стыд. В его двадцать один он может гордиться лишь количеством шрамов на своём теле и числом седых волосков у родителей, причиной которых сам стал, а ещё тем, сколько раз находился на волоске от смерти, и тем, в скольких пиздецовых ситуациях побывал. В общем, говоря простым языком, гордиться ему совершенно нечем. И Джисон это неожиданно ярко понимает. А ещё понимает, что если Минхо об этом узнает, то не захочет с ним общаться. Посчитает проблемным ребенком, поехавшим, психом. И будет в принципе прав, вот только Хан не хочет его разочаровывать. Он лучше свалит обратно в свои американские горки и будет и дальше расшибаться в лепешку, пока его организм окончательно не отключится. Ведь Минхо слишком хорош, чтобы касаться такого дерьма.
Джисон от своих же мыслей ёжится и обнимает себя руками. Не дело это такому придурку, как он, тратить время с обычным человеком. У Джисона цель в жизни — проживать каждый день так, словно он последний, если чувствовать, то всё ярко, до звёзд перед глазами, если кричать, то до сорванных связок, если страдать, то по полной. У него семь пятниц на неделе, и Минхо здесь очень некстати. Хотя Джисон уже шестым чувством чует, что его бродячая душа нашла в этом человеке пристанище. Это пугает, это заставляет хотеть свалить.
Джисон встаёт со стула, беря в руки свою тарелку и подходя к раковине, чтобы её помыть. Сзади внезапно возникает Минхо и мягко обнимает, перехватывая из рук посуду. В Джисоне что-то трескается от ощущения тепла и чужой уютности. Он внезапно чувствует себя фарфоровым, как чашки из маминого дорогого сервиза, способные сломаться от одного прикосновения. А Минхо так бережно касается, словно тоже это ощущает. Джисон рвано выдыхает и резко выбирается из чужих объятий.
Минхо смотрит на него спокойно, но с вопросом. Его глаза расширены, как у Бэмби, и часто хлопают. И Хан совершенно не вовремя находит это очаровательным. Чужие губы напряжённо поджаты в ожидании ответа, пояснения, что не так. Но Джисон на самом деле безумно плох в описании своих мыслей, тем более какому-то Минхо, который просто потрясающий человек и вряд ли позволит Хану свалить, узнав причину.
— Чувак, тут такое дело, — бормочет Джисон, бегая взглядом по кухне и ни за что не смотря на Минхо, — я вспомнил, что у меня дела утром, так что как-нибудь в другой раз, окей?
Минхо складывает руки на груди. Он выглядит так, словно не верит ни одному слову, но качает головой в выражении согласия, мол, хочешь свалить — вали, я тебя здесь не держу. От этого становится обидно, потому что Хан внезапно для себя хочет остаться. Хочет вновь окунуться в тепло чужих объятий, почувствовать ту странную щекотку в животе от чужих прикосновений, а ещё хочет снова проснуться в этой кровати и поесть приготовленную старшим еду. Вот только он знает, что это желание в нём не надолго, а Минхо опять-таки слишком взрослый и занятый, чтобы после терпеть капризы маленького ребёнка. Поэтому Хан уходит, игнорируя вопрос о номере телефона.
Но судьба та ещё сука и у неё на всё свои блядские планы. Потому что, выйдя, Хан понимает, что он без гроша и ему некуда идти. Он ведь буквально живёт, где придётся, следуя по принципу «иду, куда глаза глядят». У него конечно есть Феликс, Чанбин и ещё парочка друзей, которые всегда готовы приютить, у него есть хуева туча знакомых и бывших любовников, которые за возможность оприходовать его задницу, готовы дать ему жить в их квартире хоть год. Но у Джисона совсем нет денег, чтобы сесть хоть на какой-нибудь транспорт. Да и денег в принципе тоже нет. Он зарабатывает в случаях крайней необходимости, и последние деньги как раз вчера промотал на выпивку. Хреново, но зато не скучно.
За неимением других вариантов Джисон (не без небольшой радости) разворачивается и звонит в дверь. Макушка Минхо показывается в считанные секунды, снова нахмуренная, но слегка удивлённая, в чужих глазах Джисон замечает отдалённые признаки облегчения. Ему здесь рады…?
— Что-то забыл?
— Да, свои мозги. Но ты их вряд ли найдешь, я даже забыл, куда их спрятал. Вопрос такой: можно у тебя перекантоваться на этот день, пожалуйста? У меня денег нет, но я обещаю съехать вечером!
Облегченный вздох и кивок головы следуют так мгновенно, что Джисон ещё несколько секунд бездумно пялится в одну точку, переваривая происходящее.
— Оставайся, если тебе нужно, конечно. У меня как раз сегодня выходной.
И Джисон и правда остаётся. Не на день и не на два, а на месяц. Самый лучший месяц в его жизни. Самый эмоциональный и яркий. Потому что, оказывается, жизнь окрашивается в краски, когда в ней появляются чувства.
Джисон до сих пор не понимает, как это произошло. Откуда в его жизни вдруг появилось столько эмоций и красок, хотя он иногда целые дни проводит только в квартире Минхо. С ним творится что-то непонятное. Каждое прикосновение дарит ему столько всего, что Хан иногда думает, что взорвётся. Чужие слова, которые могут быть сказаны шепотом, звучат как самые громкие и важные на планете. Джисон словно глохнет в эти моменты, и единственным источником звука для него становится голос Минхо. Он правда не понимает, как так вышло. Почему теперь ему не хочется вечно передвигаться с места на место, чтобы только увидеть что-то новое. Он абсолютно без понятия. Но одно он знает точно — от Минхо уходить не хочется. Никуда и никогда. Это эгоистично, учитывая, что Джисон буквально живёт за чужой счёт, Ли несколько раз уже забирал его из полиции и лично обрабатывал полученные раны. Это неправильно, потому что Хан сбегал без предупреждения уже около десяти раз, но Минхо всё терпел и всегда принимал обратно. Это отвратительно с человеческой точки зрения и безумно низко, но Джисон и так уже пал ниже некуда, поэтому на этот раз готов идти куда-то чуть выше, но получить долгожданное.
Сегодня у Минхо снова поздняя смена, и Джисон по нему дико скучает. Он уже успел переделать кучу вещей с момента ухода старшего на работу и сейчас лежит на животе на их общей постели, болтая ногами в воздухе и жуя блядские чипсы с солёными огурцами. На вкус дерьмище полное, но Хан глотает их тоннами, лишь бы чем-нибудь себя занять. От тоски хочется скулить щенком и творить хуйню, от которой Минхо настоятельно просил воздержаться.
Хан скучает, его нельзя осуждать. Это чувство ему совсем незнакомо, и он абсолютно без понятия, что в таких случаях делают. У него сердце стонет всё время и бьётся только при мыслях о старшем, а в перерывах словно через силу работает. У него зудит всё тело, руки и ноги оторвать уже хочется от нестерпимого желания сорваться к Минхо в больницу. Но этот опыт уже пройден. Закончилось плохо. Не для Джисона, конечно, — он-то своё получил, — но для Минхо, которому пригрозили увольнением, если «этот сумасшедший заявится сюда вновь». Хан после того случая обещал повторно подобное не проворачивать, и сейчас от этого страдает, готовый лезть на третий этаж прямо в окно к Минхо в кабинет.
Отсутствие Минхо душит. То есть Джисон буквально задыхается и не стесняется писать об этом старшему, надеясь хоть так заставить его приехать домой и сделать ему искусственное дыхание, например.
сахарный папочка:
Джисон, придурок, потерпи ещё несколько часов и я буду дома.
Джисон кривится в несогласии и испускает скулёж, зарываясь носом в пахнущую Минхо постель.
Хани:
я так скучаю, пожалуйста, приезжай скорее. какого хрена они тебя так задерживают в пятницу вообще?
сахарный папочка:
люди нуждаются во мне, Хани, без моей помощи многие из них могут умереть. и то, что сегодня пятница, никак не влияет на мой рабочий график, потому что у меня выборочный выходной
Хани:
тогда выбери его на завтра. я заебался ждать тебя с работы каждый день. ещё немного и я сяду за похищение тебя с рабочего места. или за держание в заложниках. но, учти, если я буду держать тебя в заложниках, я затрахаю тебя до смерти и никто меня не остановит
сахарный папочка:
если ты возьмёшь меня в заложники, я против не буду, но вот если пойдешь против закона, я самолично закую тебя в наручники и выебу из тебя всю дурь, понял меня?
Хани:
понял, папочка, иду покупать наручники.
сахарный папочка:
не начинай.
у меня скоро важная операция и в моей голове должны будут крутиться мысли о спасении чужой жизни, а не о том, что ты там пошел покупать
Джисон гаденько ухмыляется, уже залезая в галерею и выбирая свежие фотографии своей задницы, сделанные сегодня на этой же кровати. Пусть Минхо тоже помучается. Джисон уверен, что операцию он сможет провести идеально даже с закрытыми глазами, не то, что занятый другими мыслями.
Хани:
удачной операции, хён
*фотография*
И Джисон закрывает диалог, убедившись, что Минхо прочёл сообщение.
сахарный папочка:
когда вернусь, я выебу тебя со всей любовью, придурок. и только попробуй слинять — из-под земли достану.
Хан ухмыляется. Он только этого и ждёт.
***
Минхо возвращается уже ночью. Джисон перед этим успевает вздремнуть, вздрочнуть и худо-бедно приготовить ужин, если те угли можно так вообще назвать. Он одевается в короткие шорты, растягивает себя, но… вырубается на диване напротив входной двери, обнимая во сне Дуни и Либита — кролика, подаренного Минхо.
Войдя в квартиру, мужчина застаёт эту картину, и его сердце бесконечно нежно сжимается. Он раздевается и осторожно переносит на руках (Джисон всё ещё лёгкий, как песчинка, сколько бы Минхо не откармливал) Хана к ним в кровать, укрывая его и мягко целуя в лоб. После Ли идёт на кухню, видя накрытый неумело стол и находя еду в микроволновке. Он съедает всё, не обращая внимания на перебор со специями и подгоревшее мясо, моет за собой посуду и с лёгким цоканьем и улыбкой отмывает ещё и пятна на столе и полу, оставшиеся после готовки. Хан всё ещё жуткая свинка, но его попытки заботы плавят Минхо, как масло на солнце. Он встретил этого паренька месяц назад и не смог отпустить. Джисон весь такой храбрый и безбашенный, но для Минхо он хрупкий глуповатый воробушек, которого хочется спрятать в кармашек и научить жить как все, по-нормальному. Мама всегда говорила, что Минхо любит подбирать с улицы всех потерянных существ, и Джисон не стал исключением. Разве что Минхо любит его настолько, что этой любовью он теперь только и дышит. Она мотивирует ходить на работу и просыпаться каждый день, она мотивирует возвращаться домой, она делает жизнь обычного человека самой яркой и поистине фантастической. И у Минхо давно в шкафу среди рубашек спрятана коробочка с серебряными кольцами. Не обручальными пока что, но теми, которыми Ли хочет предложить Хану стать парой и пообещать ему, как кардиолог, своё сердце, а ещё заявить, что в любом случае будет заботиться о нём до конца своих дней.
При мыслях об этом Минхо взволнованно выдыхает и затем забирается к Джисону под одеяло, обнимая его и целуя в макушку. Хан во сне морщится и головой находит чужую грудь, мгновенно успокаиваясь и сладко посапывая. В Минхо чувства перекрывают на секунду дыхательные пути. Он захлёбывается своим счастьем, которое спит у него прямо сейчас в руках, и шепчет ему на ухо «люблю», прижимая к себе.
Джисон во сне улыбается.
***
Просыпаться в объятиях Минхо стало обязательной традицией, и Джисон чем угодно готов поклясться, что если он просыпается рядом со старшим, его день пройдёт более чем восхитительно.
Хан первым делом, даже не открывая глаз, зарывается носом в чужую шею, жадно вдыхая любимый запах и щекоча ресницами чувствительную кожу. Сверху доносится мягкий смешок.
— Доброе утро, малыш.
И Джисон против воли улыбается ещё шире и становится счастливее в миллиарды раз.
— Самое доброе, хён, — мурлычет он, потягиваясь и не без удовольствия и показательного цоканья ощущая тёплые ладони Минхо на своих ягодицах под тканью шорт. — Ты ведь взял на сегодня отгул? Моя задница не видела твой член целую неделю.
Ли закатывает глаза, щёлкая Джисона по носу за озабоченность, но пальцы на ягодицах сжимает, наслаждаясь упругостью кожи.
— Зато твой ротик его видел буквально позавчера. И вообще, я бы предпочел знать, что меня ждут дома не только твои рот и задница, но и весь ты.
Джисон замирает, в глубине души влюбляясь в старшего ещё больше, а затем приподнимается на локтях, чтобы наклониться над чужим лицом и перед поцелуем выдохнуть в губы:
— Я скучаю по тебе весь, Минхо.
Минхо выдыхает, кажется, так же рвано и чувственно и целует открытые для него губы с неприкрытой нежностью. Джисона наизнанку выворачивает от того, насколько много в нём этих чувств и насколько сильно они преображают всё вокруг. Их силы хватит на то, чтобы наполнить весь мир энергией, чтобы уничтожить полностью и воссоздать из пепла планеты, чтобы сделать все цвета ярче и наполнить всё вокруг себя чудом. А ещё чувства меняют людей и делают их лучше, не даром они зовутся высшими.
Джисон отрывается первым, прижимаясь своим лбом ко лбу Минхо и пытаясь отдышаться — на деле надышаться близостью.
— Минхо, мне кажется, что я тебя люблю, — усмехаясь, вдруг роняет Хан. Ему не страшно произносить эти слова, потому что в этой жизни он уже познал всё, и самое ценное в ней заложено в этой фразе.
В глазах Минхо рождаются галактики, в них летят со скоростью света звёзды и плещется океан чего-то запредельного, чего-то за гранью реальности, слишком яркого и чистого, слишком сильного. Джисон назвал бы это магией, но любовь гораздо сильнее того, что мы вкладываем в понятие волшебства, и Хан это как никогда хорошо понимает.
— А я тебя точно тоже, — пальцы Минхо проходятся по чужим волосам, заводя их Джисону за ухо, чтобы не прерывать зрительный контакт, и парень от этого плавится, мечтая раствориться в Минхо полностью.
— Тогда могу я рассчитывать на то, что ты сегодня останешься? — с надеждой проговаривает он.
— Я останусь с тобой навсегда, если позволишь.
Хан фыркает, хотя в душе визжит счастливо -счастливо. Минхо весело жмурится.
— Да взял я отгул на сегодня, не волнуйся. Как я могу заставлять тебя столько ждать? Ты же как птица — сходишь с ума взаперти.
— Именно, а особенно когда в моей клетке нет тебя. Потому что, знаешь, когда в клетке мы вместе, я чувствую, что могу её сломать одним взглядом или создать дополнительную реальность в ней.
Минхо завороженно кивает. Он чувствует то же самое.
— Именно поэтому ты провоцируешь меня на работе, да? Потому что мы как сообщающиеся сосуды, страдает один — должен страдать и второй? — старший показательно шлёпает Хана по бедру. Младший лишь довольно лыбится. — Я чуть не убил человека по твоей вине. У меня руки от возбуждения дрожали, да и коллеги пялились на мой стояк с непониманием.
— Могу откусить, чтобы не на что смотреть было, — ревностно делится мыслью Джисон. Минхо фыркает. — Ну или повыкалывать им глаза.
— Они спасают жизни, Джисон, — вздыхает в очередной раз Минхо. — Их нельзя калечить.
— Неубедительно, — хмыкает Хан и через несколько секунд оказывается перекинутым через колени Минхо. — Ммм, мой святой парень решил наказать меня? — Джисон с нетерпением ёрзает, чувствуя, как заводится.
— Твой парень далеко не святой, когда дело касается тебя, Хани, — усмехается Минхо, стягивая чужие шорты и шлепком проходясь по коже ягодиц. Удар оставляет после себя очаровательный румянец, который Минхо хочет расцеловать, но поза не позволяет.
— Моя задница ведь отлично смотрится в твоих руках, да, папочка?
— Джисон, в сексуальном подтексте твоё «папочка» звучит очень не очень, поэтому заткнись, пожалуйста, пока я не почувствовал себя педофилом.
— Ты он и есть.
В задницу красноречиво входят сразу два пальца, заставляя Хана заткнуться и громко выдохнуть, проскулив. Минхо довольно ухмыляется.
— Умничка.
Его пальцы начинают тщательно гладить стенки чужого сфинктера, разминая мышцы и растягивая их. Хан под ним всё время ёрзает, пытаясь то ли насадиться глубже, то ли порвать себе очко, потому что двигается он действительно во все стороны. Минхо приходится его зафиксировать одной рукой на месте.
— Знаешь, а всё-таки из тебя вышел бы отличный проктолог.
— Сочту за комплимент, — мурлычет Минхо, резко сгибая пальцы и надавливая на простату, из-за чего Джисона выгибает дугой.
— Ахм... Хён, я готов, пожалуйста, хочу тебя, а не твои блядские пальцы!
— Сейчас эти блядские пальцы против законов гигиены окажутся в твоём грязном рту, если продолжишь использовать такие выражения.
Вместо ответа Джисон хнычет, тычась лицом в подушку и поднимая задницу выше. Минхо приходится признать поражение. Он награждает чужую задницу шлепком, а после скидывает Хана со своих колен, давая им время избавиться от одежды. Джисон встаёт на четвереньки на кровати и издает нетерпеливый скулёж, надрачивая себе и глядя через свои ноги, как Минхо натягивает на себя презерватив.
Старший не заставляет себя долго ждать, потому что у самого стоит уже каменно, и пристраивается к Хану сзади, чтобы после одним слитным движением войти и заполнить его до упора. Джисон вскрикивает и падает грудью на постель, высовывая язык. Перед глазами порхают бабочки, и Хан никак не может их сосчитать. Он определенно любит, когда Минхо находится на своём месте — в нём.
— Хани, ты в порядке? — шепчет на ухо Ли, целуя линию позвоночника и загривок, оставляя засосы на выпуклых лопатках и руками гладя ребра.
— Я в ёбаном Раю, — полностью уничтоженный любимым членом, на выдохе шепчет Джисон и мгновенно получает грубый толчок, заставляющий его увидеть звёзды.
— Я предупреждал тебя, детка.
И Минхо срывается на бешеный темп, вбиваясь бёдрами с частотой толчок в секунду, превращая младшего в оголённый умирающий нерв, потому что от секса с Минхо ему всегда так хорошо, что аж плохо. Он кричит, как всегда кричал, — до сорванных связок, толкается навстречу, чтобы получить как можно глубже в себя, задумываясь над тем, чтобы оставить Минхо в себе навсегда. Он готов заниматься со старшим этим до потери пульса, потому что любит его гораздо сильнее, чем это можно вообще выразить словами.
Джисон кончает первым, испытывая такой яркий оргазм, что на секунду мир перед ним белеет, а Минхо догоняет его, вгоняя член по самое основание и звонко ударяясь потяжелевшими яйцами о чужую задницу.
— Мелкий, ты у меня такой неправильный, — шепчет чуть позже старший, лёжа с голым и приходящим в себя Джисоном на кровати.
Хан фыркает.
— Не удивил.
— Я ведь хотел тебе официально встречаться предложить и признаться, кольца даже приготовил, а с тобой всё пошло как всегда по пизде.
Джисон удивлённо на него пялится, услышав про кольца, а потом почему-то краснеет, когда Минхо эти кольца достает. Они серебряные, простые, матовые, но с гравировкой на внутренней стороне.
— «You're my sense», — читает Джисон и чувствует, что готов от переполняющей его любви расплакаться. — А ты мой.