тахифилаксия

он ненавидит показывать эмоции — или не умеет. почти одно и то же, наверное, но вот паршиво абсолютно идентично. абсолютно идентично чувствовать слепую дикую ярость, после приступа которой он закрывается в гараже и не пускает никого, даже Морти, хах, щенок слишком близко к нему подобрался, и неприятное покалывание под рёбрами — маленькие лапки бабочек, рвущихся прочь из желудка. какие-то дохера умные земные псевдо-учёные даже доказали, что ощущение бабочек в животе нихрена не слащавая метафора, а реальный импульс, вызванный адреналиновым выбросом в кровь.

он предпочитает терпеть насекомых в своих органах только в случае массового уничтожения мирного населения. не больше.

эти бабочки, конечно, отличаются от бабочек тех, которые появляются в его животе, когда Морти, преданно заглядывая ему в глаза с высоты своего невнушительного роста, говорит, какой же он классный и крутой.

метафорические кишки метафорически пережёванных метафорических бабочек на вкус отдают вполне реальной досадой, реальным говном и реальным мертвяком. потому что он не крутой, нет, не классный, и Морти со временем тоже поймёт.

Морти, со временем, действительно понимает.

но, наверное, слишком поздно.

наверное, больше всего он ненавидит не показывать эмоции, а испытывать их.

он знает гормональный фон каждой испытываемой человеком эмоции:

уверенность — тестостерон, окситоцин и эстрадиол в равных пропорциях.

влечение — в основном тестостерон, немного поменьше норадреналин и окситоцин, и намного меньше пролактин.

состояние мании — допаминовый взрыв.

тревога — тоже допамин, но в малых количествах.

гнев — норадреналин через край.

апатия — много мелатонина и мало адреналина и норадреналина.

интерес — серотонин и фенилэтиламин.

грусть — тироксин.

эйфория — эндорфин.

любовь — серотонин, допамин и окситоцин.

привязанность — вазопрессин и окситоцин.

он ищет научный подход и решает, что вазопрессин и окситоцин ему вовсе не нужны. бесполезные гормоны, бесполезные эмоции, и делать что-то с чувством привязанност, оказывается, тоже бесполезно.

вазопрессин и окситоцин снова вырабатываются его гипофизом — Рик начинает продумывать о том, чтобы удалить его хирургическим путём, как поражённые асептическим некрозом ткани. даже если без гормонов и гипофиза он долго не протянет, всё равно сдохнуть намного лучше, чем ловить припадочный приступ каждый раз, когда Морти допоздна задерживается в школе, приходит домой с подбитым глазом, случайно касается его голой кожи.

Рик на полном серьёзе втолковывает воображаемому Морти, что все прикосновения к нему — удары ниже пояса. воображаемый Морти совсем как настоящий нелепо моргает, таращит огромные глаза и тупит, безбожно тупит, он грёбаный тормоз даже в подсознании своего деда.

Рик бесконечно долго отрицает, что он травмирован.

эта травма намного паршивее, чем вскрытый живот и метры пищеварительного тракта по полу, намного херовее, чем перелом со смещением, намного унизительнее, чем вынужденная прописка в дрянном стационаре, потому что, ну, этого не видно, но оно точно есть. да, он определённо избегает привязанностей, потому что, а когда зависимость от кого бы то ни было заканчивалась чем-то хорошим? определённо избегает разговора с внутренним переломанным, изуродованным всеобщим подхалимством или ненавистью, или страхом, или игнорированием я, которое только и может, что прятаться, бегать по кругу от другого Рика, плеваться ядом и показывать голую жопу на все попытки разобраться и успокоиться. да, он будет мудаком, но мудаком, которого нельзя повязать по рукам и ногам эмоциональной зависимостью.

их с Морти отношения, если это дерьмо можно считать отношениями, психологи называют созависимыми. не имеет смысла искать значение, всё и без того понятно — они тянут друг друга на дно, днище. и если сначала Рик испытывает смутное чувство вины за то, что портит внуку жизнь и поганит его лучшие годы одним своим присутствием, то теперь он имеет оправдание, потому что он плохо влияет на Морти, а Морти плохо влияет на него. правда, он не может найти сферу своей жизни, которую бы изуродовал Морти — потому что изуродовано, кажется, всё, что можно изуродовать. он и до Морти знал, что отец и дед из него отвратительный, что как человек он настоящее говно, в концентрированном виде говно, что он не может нормально функционировать без эмоциональной подпитки, что…

если обобщённо — он просто перекладывает на хрупкие мортины плечи вину за то, что он такой мудила.

и тем не менее, Морти их нелепое взаимодействие, невероятно идиотский в своей сути симбиоз, должно быть, гораздо выгоднее или нет. где бы он был без Рика? писал бы контрольные на тройки вместо неудов? курил бы косяки за углом школы с другом вместо того, чтобы курить тормозную жидкость инопланетного корабля с сестрой? умел бы играть на гитаре вместо игры на его блядских нервах? спал бы полноценных восемь часов вместо восьми часов пиздиловки за никому не нужную заправку?

Рик может назвать парочку измерений, в которых его нет, и Морти там живут, ну, не в пример спокойнее — унылее, тоскливее, как обычные скучные подростки-задроты с планеты Земля. наверняка они даже не подозревают, что и на их тощие задницы когда-нибудь найдётся Рик — не важно, их родной Рик, или Рик из альтернативной вселенной, или чудом выживший Рик-обманка, или Рик-голограмма, который в одной из множества вселенных обрёл разум вместо искусственного ИИ. и зачем, если от разумного существования одни проблемы, какова была цель этого Рика? нагнуть создателя? так нагнул уже одним своим появлением, успокойся. стать полноценным человеком? а где сейчас можно найти полноценного человека, вокруг либо идиоты, либо ублюдки с комплексом бога, да-да, это про него, либо наивные придурки.

и, тем не менее, Рик о нём заботится.

как умеет, как может — а заботиться он тоже разучился, кажется, лет тридцать назад, и все нынешние представления о заботе сводятся к тому, чтобы угостить прохладным пивом и дружески — неловко и отчаянно пряча взрывы сверхновых в глазах — хлопнуть по плечу. но прохладное пиво для подростков актуально не так, как обжимания с любовью всей жизни в школьных зассаных сортирах, плечи такими хлопками как у него можно запросто отбить, а звёзды в его глазах Морти наверняка не нужны. а ведь Морти тонкий как блядская тростинка, его можно переломить надвое одним случайным ударом/

иногда Рик ему поддаётся в борьбе пальцами.

у Морти перманентно потные ладошки, но при этом они ледяные и переклеенные пластырями — кто-то постоянно обжигает пальцы об лазеры и лезет куда не стоит. мортины острые обгрызенные ногти больно давят на внутреннюю сторону его ладони, и, ладно, один раз ему поддаться можно, пусть порадуется. Рик делает вид, что отвлекается и непрофессионально для такого крутого парня как он теряет бдительность, и Морти прижимает подушечкой большого пальца его палец к согнутой в кулак ладони.

приходится псевдо-позорно капитулировать.

у Морти очень странные улыбки — он так часто улыбается, будто это может решить все чёртовы проблемы.

Морти ободряюще-сочувствующе улыбается Саммер, когда та, заплаканная и убитая, растоптанная очередным расставанием с каким-то там хуём из её понтового универа, пялится пустыми глазами в выключенный телефон. Морти растягивает губы в нервной вымученной улыбке на ущербную попытку Джерри переспорить Рика в очевидно заведомо проигранном споре, потом переводит глаза на мать, мысленно находящуюся в космическом корабле со своим более удачливым клоном, снова улыбается, но как-то устало и тускло. в цитадели, в уголке для Морти, Морти нелепо громко смеётся над херовыми попытками в шутки других Морти, и они подхватывают его смех, а вернувшийся Рик слышит только ломающийся голос своего. Морти улыбается робко и осторожно незнакомцам на улице, пихающим ему в руки мятые флаеры, улыбается той рыжей шмаре в короткой юбке, краснея до корней волос, стоит ей едва приподнять губы в снисходительной улыбке в ответ, улыбается абсолютно каждому, кто бросает на него косой взгляд, чтобы выглядеть, наверное, не таким чересчур-заметно пережёванным вакуумом безразличия.

а ещё Морти улыбается ему — так же часто, как и другим, но неуловимо иначе. то ли складки около рта становятся немного глубже, то ли это иное гнездится в радужке его глаз и на дне пустого зрачка, то ли жесты нелепо худых рук становятся ещё дёрганнее, то ли у самого Санчеза с башкой не порядок, наверное, нужно сделать тесты на сифилис, вдруг бактерии уже дожирают его гениальный мозг? Рик чувствует себя особенным, и это чувство рождает в нём эмоции — в основном уверенность в себе и щемящее где-то в позвоночном столбе ощущение натянутого на шее ошейника, у которого шипы внутри, прямо в кожу. его потрясает до глубины тёмной душонки то, что Морти считает его особенным — или другим, или просто чертовски странным, но, в любом случае, в картине мировоззрения Морти Рик определённо занимает отдельное место в колонке «непонятные мне случаи и события» где-то между работой синхрофазатрона и пониманием термина 'ядерная зима'.

забота о Морти становится манией — в основном потому, что Морти сам о себе позаботиться не может, точно так же, как и он, откровенно говоря, но Рику нужна не забота, а подчинение и принятие. безоговорочное подчинение — если он сказал пойти с ним и не ныть, Морти должен заткнуться, пойти и не ныть, если он решает, что сегодня школа обойдётся без присутствия в ней Морти, то Морти должен сам придумать отмазку. у Фрейда даже была теория о том, что влюблённым просто нужно подчинить себе объект любви, чтобы стать счастливее и удовлетворить свой ментальный хуй. Морти ему не подчиняется — Морти маленькая личность, которая однажды уже променяла его на шлюху с рыжим каре и одинокую смерть в хосписе от старости.

принятие хотя бы просто должно присутствовать в системе их взаимоотношений — Рик принимает его тупым примитивным щенком с вечно зарёванными глазами, прогрессирующим психозом и неконтролируемыми припадками гнева, так почему бы и Морти не понять, наконец, что его депрессия никуда не исчезнет, алкогольная зависимость не вылечится по мановению волшебной палочки, а он не прекратит быть поехавшим подонком.

в самом деле, кому, блять, в этом чёртовом доме, измерении, вселенной, не наплевать на то, на месте его чердак или нет.

Морти почему-то не наплевать.

Морти делает ему, торчащему сутками в гараже, поганый растворимый чёрный кофе, как-как ты просил, без сахара, две ложки кофе, тихонько ставит на край верстака подальше от его локтя и уходит по своим важным делам. какие у него могут быть дела, помимо его невъебенного деда, Рик представляет несколько смутно, парадоксально, не имея никакого понятия.

чем увлекаются дети в его возрасте? компьютерными играми? одинокой дрочкой под одеялом? учёбой? можно ли вообще называть Морти ребёнком? не каждый взрослый человек видит на своём веку столько отстойнейшего дерьма, сколько за свои семнадцать повидал Морти.

Рик, разумеется, знает, чем увлекается его напарник, но не до конца уверен, что Морти в восторге от логарифмического кошмара высшей математики, который ему отправляет на почту интернет-репетитор, или ссыт кипятком от книг Рея Бредбери, ровной стопкой лежащих на его столе. слой пыли на них тоже ровный и совершенно девственный. возможно, ему нравится Кафка с его сюрреалистичными едва понятными даже самому Рику сюжетами и проблемами, но не факт — сборник рассказов лежит между Эдгаром По и Стивеном Кингом.

все знают негласное правило — когда твой собеседник говорит шёпотом, ты тоже должен шептать.

Морти это правило не соблюдает. более того, на его тихое, умильно сказанное в полголоса:

— т-ты хороший парень, Морти. я-я горжусь тобой, — Морти громко орёт, подрываясь с кровати.

и, да, окей, это было внезапно.

Рик щурится, пытаясь сфокусировать зрение, но в темноте мортиной комнаты видит только влажно блестящие белки его глаз. Морти нервными дрожащими пальцами ищет кнопку на настольной лампе, лампочка вспыхивает с третьей попытки, тусклая и жёлтая, из-за чего кажется, будто они сидят у зажжённого камина. Рик ненавидит камины и огонь, огонь плотоядно трещит, этот звук слишком сильно похож на звук ломающихся в теле Морти костей, а камины кажутся чересчур огромными и бесполезными.

как его эго.

— Рик? — голос у Морти даёт петуха, и он прокашливается. долго и муторно, словно болен туберкулёзом и собирается умереть от приступа удушья прямо сейчас.

Рик наклоняется над ним, опираясь доверчиво раскрытыми ладонями о покрывало, его блядски шатает, а перед глазами плывут бензиновые круги, как по грязным лужам от дождевых капель, скачут разноцветные пятна. ему весело и страшно, ему хочется обниматься и орать до содранной глотки и хрипов, он обожает Морти и ненавидит его, он хочет убить Морти и никогда-никогда не отпускать. мортина щека внезапно слишком твёрдая, не такая, какой была в последний раз — почти два года назад — когда он касался лица Морти, преследуя собственные цели, а сам Морти выглядит бумажным, перемятым и побитым, будто попавшим в шредер.

Рик давит подушечками, не совсем понимая, зачем, и Морти морщится.

— а знаешь-знаешь что, Морти, — тянет он, заворожённый мягкостью чужой кожи. Морти такой неожиданно милый и трогательно костлявый, его ноги так нелепо худы, а спальные шорты ему так велики, что шнурок затянут чересчур сильно, — подвинься.

глаза Морти закатываются — Рик его понимает, но всё ещё не хочет спать один. а с кем, если не с ним? комната Саммер независимо от его желаний пуста до следующих выходных, Бет и Джерри наврядли ему обрадуются, особенно Джерри, и куда, чёрт подери, можно деться в этом доме? Рик не верит себе, но он более чем уверен, что сможет вести тарелку даже в состоянии нестояния, сможет взять портальный пистолет в руку и оказаться где угодно, как можно дальше отсюда и сонного замученного Морти.

но он, конечно же, ничего не делает.

Морти не реагирует.

приходится невежливо спихнуть его в сторону, к стене, и попытаться не упасть сверху — это почти невозможно, невыносимо, а ещё невероятно твёрдо. да, он всё же заваливается набок, неловко хихикая, крутится на месте, путаясь в одеяле и руках-ногах Морти, смутно радостный от того, что завтра наврядли вспомнит хоть что-то. неведение — есть счастье.

их руки и ноги завязаны в крепкие узлы из мяса и костей. Морти — уже проснувшийся и оттого злой — рассерженно шипит, пытаясь вытащить из-под его рёбер плоскую горячую ладонь, и Рик понимает, что, нет, нельзя, и хватает его пальцы прежде, чем они успеют исчезнуть и затеряться в километрах ткани. потом же не сможет найти. его рука идеально ложится Рику под щёку — Морти наверняка неуютно и неприятно: он небритый и ловит отходняки, пуская вязкие горькие слюни, но ему плевать. может быть, в прошлой жизни он был котом, может быть, никакой реинкарнации и вовсе не существует, может быть, красные щёки напротив и загнанное тяжёлое дыхание, оседающее на его горящем лице, всего лишь его глюки.

Рик ластится к его вспотевшей ладошке, с двумя пластырями на пальцах и одним на ребре ладони — неуклюже, но как умеет — и ему очень хочется сказать что-нибудь приторно-ванильное, пропитанное тоннами сахара, что успокоит Морти и, возможно, исправит хоть немного его побитое ментальное здоровье, и, конечно, не находит слов. они все кажутся плоскими и глупыми, не несущими никакого смысла и значения в их мире, ограниченном стенами комнаты. даже не стенами, нет, бортами кровати, краями матраса, их собственным дыханием — одним на двоих, на мортиной кровати умопомрачительно тесно, почти невыносимо узко — и Рик молчит. ближе не двигается, только доверчиво заглядывает Морти в сухие, покрасневшие от недосыпа глаза и очень хочет его обнять, до хруста в костях, до переломов крепко, и старательно гонит от себя это желание.

Морти судорожно выдыхает сначала носом, потом ртом, его губы изодранные в мясо и обветренные до шершавой корки, а сам он блёклый и просвечивающий в жёлтом потопе искусственного освещения почти насквозь. кажется, он даже видит белую мятую наволочку через призму его глаз, но не до конца уверен в том, что это реально.

— л-ладно, — решительно говорит Морти. в полный голос, пытаясь осторожно вытащить ладонь из-под его лихорадочно горячей щеки. — ладно, Рик. оставайся здесь. я принесу-я принесу тебе тазик и стакан воды с аспирином, подожди.

он уже говорил, что Морти о нём заботится?

Рик обиженно перекатывается на спину, бросив Морти на впалый живот с торчащими полукругом рёбрами руку, и смотрит в потолок, но вместо серой побелки видит небо без конца и края, усыпанное звёздами. если убрать к чёрту этот потолок, будет лучше — если убрать к чёрту Рика из жизни мальчишки и всей его семьи, тоже будет лучше.

главное сейчас не уснуть, потому что тогда Морти точно уйдёт от него спать на диван в гостиной и оставит наслаждаться компанией тазика для рвоты, стакана противной воды комнатной температуры и аспирина из домашней аптечки. он тыкает пальцем вверх, палец двоится, и это плохой знак, а Морти поднимает на него усталые глаза и спрашивает слишком громко:

— ч-что такое?

не так, глупый пёс, нужно шёпотом, так гораздо лучше.

Рик накрывает его рот ледяной трясущейся ладонью и говорит ровно, почти не заикаясь:

— я могу-я могу уничтожить нашу галактику, если ты мне отдрочишь, Морти.

на самом деле, Рик даже не помнит, по какой причине он нажрался до того состояния, в котором находится сейчас. вроде бы, ему было чересчур паршиво, незапланированное приключение этого не исправило, замученный Морти, скрутившись в тугой компактный комок, просто уснул на сиденье, и от этого стало ещё хуже. вроде бы, у него всё валилось из рук, у всех иногда случается, да, вроде бы, всё раздражало сильнее обычного, вроде бы в голове было слишком тесно для мозга из-за роящихся в ней беспокойных навязчивых мыслей.

да и нужна ли вообще причина для того, чтобы мир стал чуть-чуть ярче? мортины случайные улыбки тоже становятся ярче, яснее отпечатываются на подкорке, выученные вдоль и поперёк уже, его хочется спрятать и никому никогда не показывать. каждая улыбка Морти — очередная причина ненавидеть себя, потому что Морти не этого заслуживает.

Рик к нему привязался.

возможно, это и было основной причиной. возможно, ему нужно запихать в глотку лучевой пистолет и выстрелить — можно ликвидировать всё измерение, чтобы не осталось шансов — но тогда Морти расстроится. Морти вообще очень часто расстраивается и плачет из-за пустяков. подумаешь, девчонка бросила, он же не бросил, хоть и повёл себя как последняя сволочь, променяв восхищённые взгляды на сиськи, он вообще-то обиделся, подумаешь, стал реже с ним общаться, это не его вина, что Морти не может освоить школьную программу, не его вина, что ебанутая мамашка Морти из космоса собирается вскрыть его тупым ножом, когда он отвлекает Морти от его личной жизни. у Морти нет личной жизни, потому что его личная жизнь уже давно продана этой же ебанутой мамашкой на аукционе за присутствие отца в одном с ней доме и приватизирована.

у Рика монополия на обладание внуком — исключительное право.

— Р-Рик, может, тебя записать к психотерапевту?

волнуется.

Морти за него волнуется — или за свою задницу волнуется, но, в любом случае, ему нравится. Рик медленно поворачивает голову в его сторону, забывая о звёздах и потолке, и щерит зубы в оскале.

— может-может, ты перестанешь делать вид, что с тобой всё нормально, Морти? потому что ты определённо ненормальный.

Рик слышит его насупленное сопение и хрипло смеётся. боже, Морти так легко задеть за живое.

тело кажется таким лёгким, что Рик на секунду иррационально пугается космического вакуума и сквозняка на крыше, но он остаётся на мортиной кровати, заправленной свежим хрустящим бельём.

— твой единственный друг — дед-а-ээээргх-лкаш с поехавшей крышей, депрессией и маниакальным расстройством, а твоей-твоей семье наплевать на то, как он на тебя влияет. ты-ты боишься т-эээг-мноты и общественных туалетов, дрочишь на инцест-порно, у-у тебя футфетиш, ты встречался с искусственно созданным женским организмом, ебался с русалками и ты-ты любишь томатный сок*. то-оооэг-матный сок, Морти!

— а т-ты нажрался и пришёл к своему ненормальному внуку в два-два часа ночи и говоришь ему, что он ненормальный.

— завались, Мо-оорг-ти. один — один, доволен?

Морти, наверно, улыбается, но он не видит, снова переводя взгляд в потолок. больше никаких осколков звёзд — серое ограниченное пространство, которым является Морти. Морти объективно скучный, от сотен таких же Морти он ничем не отличается, от сотен таких же подростков тоже, от сотен, тысяч, миллиардов людей — Морти серая, ограниченная собственным интеллектом масса. и тем не менее, Морти имеет значение. здесь он даже на пару планок выше Бет, что должно его обнадёживать, но Морти, как обычно, долбится в глаза и нихрена не замечает, пока ему не бросят этим в лоб.

может быть, именно поэтому он всё же немного отличается от других. может быть, потому что ему нужны чёртовы слова, потому что Морти феерически глуп, когда дело касается отношений между людьми, потому что он не умеет читать между строк и не видит очевиднейших намёков.

— это всё, что ты хотел мне сказать? — спрашивает Морти у него, нашедшего в комнате пятый угол, и собирается вставать. Рик отрицательно мотает головой, потому что, нет, не всё, они вообще-то многое могут обсудить. политический режим в Ираке, например, или то, как он создал портальный пистолет, или дефолт рубля в СССР, или разобраться в строении атомов сероводорода, или он может объяснить Морти, что такое сепсис…

Морти поднимается на колени, патологически худой и сжавшийся в комок из-за холода, потом встаёт в полный рост, его пятки теряются где-то в складках тёплого одеяла, и широко шагает через его живот. рука весит сотню тонн, а поднять её не получается с первого раза, но Рик хватает его под коленом неожиданно цепкими пальцами и рывком роняет на себя — он же говорил, что не хочет оставаться один, неужели Морти его не услышал?

или не говорил?

— п-пусти, Рик, — чужие острые локти упираются в его плечи, это больно до слёз, но Рик упорно тянет сопротивляющегося засранца на себя.

Морти невыносимо горячий, как огромная грелка, и испуганный. он осторожно гладит его напряжённую спину поверх влажной из-за пота футболки, волочит неподъёмные пальцы по трогательно выпирающим сквозь ткань позвонкам, но Морти пугается ещё больше и начинает дёргаться, собираясь, видимо, обречённо орать. они возятся, сбивая потным комком простынь, Морти, вывернувшись, кусает его за пальцы левой руки, оборзевший засранец, но он тощий и слабый, и пусть Рик надрался как чёрт, он всё ещё в состоянии скрутить пиздюка.

шаркающие звуки шагов он слышит слишком поздно для того, чтобы придумать правдоподобную отмазку тому, по какой грёбаной причине прямо сейчас прижимает красного запыхавшегося Морти к переворошённой кровати.

под мортиной кроватью грязно — и совершенно понятно, что эти пыльные комки хрен вытащишь из волос, а это что, мокрые кроссовки и его старые порно-журналы? Рик подбирает под себя колени и поворачивает голову в узком пространстве между полом и дном кровати, слышит три тихих стука в дверь, неужели хоть кто-то в этой блядской семейке научился соблюдать чужое личное пространство, и видит тусклую полоску света на полу, перекрытую чьей-то тенью.

— Морти, милый, ты спишь?

Рик ехидно хмыкает, но совсем тихо, чтобы остаться незамеченным, и бесшумно ёрзает, пачкая халат пылью.

— н-нет, мам.

ко мне всего лишь пришёл мой пьяный дед, сказал, что за дрочку взорвёт к хуям нашу галактику, а потом я укусил его, и теперь он прячется под моей кроватью как Бугимен из страшилок.

— что-то случилось? — голос Бет успокаивающе ласковый, участливый, но усталый, и он ей даже завидует.

Морти бы ни в жизни не купился на этот трюк в его исполнении. а если бы и купился, то Рик бы никогда не отказал себе в удовольствии поржать над глупеньким наивным щеночком.

— ничего, мам, — клетчатые тапочки Бет шаркают мимо его головы, а матрас кровати отзывается тихим мелодичным скрипом, слышным в оглушающем после их возни молчании взрывом ядерной боеголовки. — просто к-кошмар приснился.

— это из-за ваших с дедушкой приключений? — вау, это что, осуждение в её голосе?

Рик обречённо и торжественно ждёт, что прямо сейчас Морти его сдаст со всеми пропитымм потрохами и ляжет спокойно спать, но Морти его в который раз удивляет.

— н-нет, Рик здесь не причём. знаешь, я-я, наверное просто устал в школе, вот и снится всякая жуть.

Рик мысленно отбивает своему пиздюку пять, но всё ещё не понимает, по какой причине Морти его покрывает. устал в школе? Морти, не слишком ли это тупо даже для тебя?

времена беспощадной эксплуатации и рабского труда во имя ничего в их отношениях уже минули, теперь они просто поочерёдно срутся за право выбирать приключение, когда выпадает возможность. Морти научился спорить и язвить, ругаться матом и стрелять на поражение с первого раза, и Рик, если честно, даже не знает, можно ли считать эти качества полезным наследием.

— можешь дать мне таблетки? — просит Морти у матери, его голос звучит так жалобно и несчастно, что даже Рик бы не сумел устоять, что уж говорить о его дочурке.

— снотворное?

— д-да. я просто боюсь, что не смогу больше уснуть, а ведь завтра к-контрольная по математике.

— хорошо, милый, пойдём.

мортины белые носочки мелькают перед его глазами и исчезают за дверным косяком. снотворное. с каких это пор Морти подсел на колёса?

Рик, разумеется, знает, почему Морти нужно снотворное и причём здесь сам Рик. ему тоже время от времени снится то, что он бы предпочёл никогда не видеть, не слышать и не вспоминать, и это похуже кровавых мясорубок, из-за которых иногда ночами с пронзительными воплями просыпается Морти, и намного хуже сонного паралича. мясорубки и изрешечённые в фарш тела рано или поздно приедаются и больше не пугают, сонный паралич рано или поздно заканчивается, а от собственных мыслей Рик бегает не первый десяток лет. они с ним до конца его дней, чёрт подери, если только его не разобьёт инсульт.

Бет возвращается вместе с пиздюком обратно в его комнату, судя по звукам, ставит стакан воды на тумбочку у кровати, и укрывает Морти одеялом, под которым они десять минут назад устроили бойню. наверняка заботливо подтыкает его по углам, чтобы Морти не мёрз, гладит его по голове тёплой ласковой ладонью. заношенные тапочки в клетку остаются в поле зрения Рика, пусть и ограниченном краем кровати и плывущем по кругу, и Бет, вероятно, собирается уходить, но Морти тихонько просит:

— п-посиди со мной, пожалуйста, — и она осторожно присаживается на краешек кровати.

— хорошо, Морти. засыпай.

у Бет завтра дневная смена в клинике, и в этом году она собирается взять отпуск, чтобы провести время с семьёй — Рик искренне не понимает, как она выносит присутствие Джерри в своей жизни более пятнадцати минут в день. возможно, это и есть любовь, слепая и отчаянная. или же Рик точно в неё не верит.

она мурлычет что-то усыпляющее в духе детских колыбельных, и Рик тоже как-то незаметно почти проваливается в сон, но он спит чутко и тревожно, особенно когда трезв, пьяного вусмерть его не разубдит даже второй всемирный потоп или большой взрыв, и его острый слух улавливает скрип пружин в матрасе и сонное мортино:

— не выключай, мам.

Бет плотно закрывает за собой дверь, Рик считает её удаляющиеся шаги и только после того, как они стихают в конце коридора, выбирается на свет, жмурится и широко, до слёз, зевает. фигура Морти, укрытого одеялом до самого носа, едва угадывается на кровати. он подкрадывается к Морти и наклоняется над ним, пристально вглядываясь в лицо, но фокусировка размазана, и Рик едва видит его короткие ресницы, находясь в двух дюймах от его носа. почесав пробивающуюся щетину, Рик с размаху падает сверху на одеяльные Анды и вытаскивает из-под задницы халат, который сдёргивает с себя так быстро, будто грязно-белая ткань прижигает плечи. рукава прощально взмывают в согретом дыханием воздухе, Рик выворачивается из водолазки, бросает её поверх халата таким же неаккуратным комком. ремень ужасно давит ему на живот, и он выпутывает его из шлёвок, откидывает куда-то в ворох уже снятых вещей, и наклоняется, чтобы снять ботинки.

его раскатывает по собственны коленям, придавливает сверху стотонным грузом ответственности и эгоизма вперемешку с хронически алкоголизмом и наркозависимостью, но Рик хихикает, потому что, чёрт, это же весело! и с третьей попытки цепляет пальцами обувь, вынимая из неё ноги.

ботинки составляет аккуратно, пяткой к пятке, задвигает под мортину кровать, едва не наебнувшись с неё, и рывком откидывается назад. под лопатками испуганно напрягается мортин впалый живот, вспарывая сколотыми рёбрами кожу на его спине, Рик

он переворачивается, морщась от твёрдых костей под собой, и дрожащими руками упирается Морти в плечи.

его лицо спокойное и вымотанное, и, возможно, Рик и правда поверит в байку о том, что Морти слишком сильно устаёт в школе.

— б-больно, блин, — с закрытыми глазами бормочет Морти, пережёвывая половину слов, и Рик скатывается с него, чтобы доверчиво устроиться рядом.

хочет отобрать у Морти единственную подушку, но потом решает, что Морти она намного нужнее, а он пьян и не сумеет рассказать даже принцип окислительно-восстановительных реакций, а значит, бесполезен. к тому же, у Морти завтра итоговый тест по математике. Морти никогда математику не понимал, физику тем более, импровизировать не умел, не был нахальным и самоуверенным, и Рик порой искренне не понимал, по какой причине у Морти в табеле успеваемости стоит «удовлетворительно» по математике. уровень его знаний не тянул даже на неуд.

Рик приподнимается на локте — не с первого раза, но он упрямый — и отводит внезапно тёплыми пальцами влажные волосы с мортиного горячего лба. Морти лихорадит, и идиоту понятно, что он простыл, прошлявшись без куртки на сквозняке, и Рик смутно радуется тому, что не отправил в утиль всех Морти-андроидов — его живой Морти из костей, крови и мяса завтра будет уже не в состоянии писать тесты.

Рик вздыхает.

Морти согретый одеялом, его тело неуклюжее и тяжёлое со сна. Рик воровато выглядывает из-за двери, крепче прижимая тёплого Морти к себе, но в коридоре пусто, только горят херовые лампы-ночники, разгоняя по углам ночную густую темень. он в два широких прыжка добирается до своей комнаты, воспользовавшись портальным пистолетом, набирает код на электронном замке и плавно втекает внутрь, осторожно наступая на замусоренный пол, чтобы не споткнуться и не уебаться вместе с Морти на руках.

сейчас он пьяный и сентиментальный и с тоской понимает, что заботится о Морти — в своей ублюдско-эгоистичной нелепой манере, но никто не идеален — а завтра даже не будет смотреть в сторону Морти, который будет вынужден провести весь больничный со своим ебанутым дедом. Рик, конечно, непробиваемо предложит ему в качестве альтернативы питомник для Морти в цитадели и обрадуется, когда Морти наморщит нос в веснушках и нахмурит брови.

на раскладушке места для двоих не хватит.

Морти прижимает ноги к животу и, повозившись под тонким одеялом, утыкается лицом в серую около-больничную наволочку, которую сотни лет не меняли, потому что Рик редко ночует здесь. даже не проснулся, губы Рика разъезжаются в пьяной ублюдской ухмылке, когда он представляет, как Морти завтра обоссытся, очухавшись в незнакомом месте — первые пару минут, потом наконец в его пустой башке всплывёт воспоминание о спальне деда и её охуевшем в край обитателе. в любом случае, это будет весело.

на смену злобному гению и паршивой гиене, которая живёт в его голове и диктует свои правила и условия, приходит заботливый дед-мудак, который не может связать вместе двух слов и постоянно молчит. Рик с трудом опускается на колени перед раскладушкой, у него так сильно ломит виски, будто в них вбили по огромному гвоздю, по три гвоздя в каждый, и пялится бездумным взглядом в ссутуленную мортину спину. рассеянно прислушивается к тихому дыханию — уже дышит хрипло и с присвистом, надо бы послушать его лёгкие и воткнуть в задницу укол с ибупрофеном, но Рик не будет с этим заморачиваться, беспечно скинет больной чихающий балласт где-нибудь в клинике за пару сотен световых лет от их галактики и отправится подбухнуть.

Рик подаётся вперёд, будто собирается отрубиться мордой в пол, но всего лишь поспешно зарывается горячим из-за алкашки лицом в мортин затылок, затягивает ноздрями запах вонючего ромашкового шампуня, подвисает, считая секунды про себя, но сбивается где-то на пятнадцатой. Морти сонно ворчит и отодвигается от него ближе к стене. правильно делает, даже глупые щенки поддаются дресировке; Рик встаёт, хрустя коленями, его штормит, его тошнит, он ужасно, невыносимо хочет спать, но упрямо волочит ноги в гараж, заторможенно ковыряется в коробках с будущим утилем, который ещё не пустил в расход, и вытаскивает составляющие Морти-андроида.

к шести часам утра запасной вариант собран и уложен в кроватку — Рик, не совсем соображая, чем занимается, сгибает-разгибает по очереди его локти, слушая едва уловимый шорох смазанных подшипников, потом хватает под голыми коленями и замирает, задрав их послушно лежащему пиздюку с ИИ выше головы. кожа под пальцами по-живому тёплая, но под ней синтетика и прочные сплавы вместо костей, и Рик, не до конца понимая, зачем, осторожно целует трогательно торчащую коленную чашечку и опускает чужие ноги на кровать, накрывает их одеялом и под внимательным взглядом оптических блоков позорно сбегает, едва не оставив руку в комнате, в портал.

Морти просыпается ближе к раннему обеду, когда дома остаётся только Джерри, и долго пялится осоловевшими красными глазами в потолок его каморки. потом наконец переводит взгляд на него, без интереса колупающегося во внутренностях найденного в куче хлама где-то на дне коробки шлема, и открывает рот:

— ч-что я здесь делаю? — его голос сиплый и едва слышный, говорить наверняка больно.

Рик пресно пожимает плечами, аккуратно прикручивая болты с защитной крышки на место:

— болеешь, очевидно.

— это… — Морти надсадно лает, почти задыхаясь от кашля. — э-это не моя комната.

— ну да. это моя.

Морти откидывает голову на подушку, движение получается плавным, его короткие волосы рассыпаются по наволочке и тускло вспыхивают в свете настольной лампы. Рик не хочет измерять ему температуру, не хочет к нему прикасаться, он не хочет видеть Морти, Морти его уже заебал в край, и отворачивается, поджимая губы. воздух в комнате густеет — Морти шумно дышит открытым ртом, кутаясь в его тонкое одеяло, зябнет. да, у него определённо поднялась температура, но Рик уже лет тридцать никому не измерял температуру, он забыл, как выглядит термометр, в конце концов, у Морти есть мать, пусть носится сама со своим больным выкормышем.

— Рик?

— чего?

Морти, судя по шорохам, поворачивает голову в его сторону. его кашель сухой и лающий, он наверняка начал заболевать ещё неделю назад, но никто как обычно не заметил, всем же плевать.

и ему, оказывается, тоже плевать — что-то нехорошее втыкает когти в его диафрагму.

— мне в школу нужно, — шепчет он громко, наконец-то шепчет, и, наверное, пытается поймать его взгляд. — у меня…

— да-да, у тебя тест…

— срезовый тест.

— …срезовый тест, и тебе нужно непременно быть в школе. успокойся, Морти. я-я отправил писать контрольную Морти-андроида. поэтому заткнись и спи.

Морти и правда затыкается.

тишина кажется ощутимой настолько, что Рик почти чувствует её между своих пальцев — вязкую, липкую, тошнотворно-тёплую, будто он роется в чьём-то вспоротом животе — приходится отложить отвёртку и откинуться гудящим затылком на стену. стена не твёрдая, а мягкая, и, может быть, ему правда нужно поспать.

потом он понимает, что Морти не спит — Морти пялится на него красными опухшими глазами, его нос тоже красный, и щёки красные, но слишком нездорово красные, Морти сам бледнючий как ёбаная смерть, словно и правда собирается умереть от обычной простуды. только если у Морти не иммунодефицит, противно шепчет голосок в голове. внутри Рика робко шевелится что-то мерзкое и волнительное.

Морти удивительно — непозволительно — быстро ловит его мутный взгляд своим и сипит, с трудом размыкая пересохшие губы:

— спасибо, Рик.

Рик вдруг кристально ясно понимает, что и правда хочет затолкать поглубже в глотку лучевой пистолет и нажать на курок.

***

спустя две недели он находит Морти в туалете — со вскрытыми венами на руках.

для очистки совести Рик даже может сказать, что от вида крови и глубоких порезов вдоль, а не поперёк, ему становится плохо — почти так же плохо, как от беспробудного запоя длиной в неделю. то есть, по его личной шкале «это определённо хуёво», зарёванный Морти в луже кровищи на полу в ванной комнате тянет на восемь из десяти.

тонкие красные змейки второй положительной по светлому кафелю доползают до его ботинок и облизывают стоптанную пыльную подошву. Рик резко отшатывается назад и очень хочет просто извиниться за то, что опять ввалился без стука, чего он почти никогда не делает, ладно, все знают, что ему похуй на двери и личное пространство, и закрыть дверь за собой, но Морти стекает по стене вниз, теряя сознание от потери крови.

ему, чёрт возьми, отгрызали половину тела, он, чёрт возьми, ломал почти все кости, которые можно сломать, у него, чёрт возьми, есть привики от космического СПИДа и космического гепатита В, а он, может быть, прямо сейчас умрёт от кровопотери на глазах у своего охуевшего деда.

— бля, — Рик одним широким шагом ступает в кровавую лужу. не особенно большую, но по другую сторону есть вторая такая же, а Морти такой тощий и слабый, боже мой, зачем ты это сделал, придурок. — бля. — пульс на вспоротом запястье едва прощупывается, пальцы скользят в крови, и Рик запоздало чувствует себя дебилом, который пытается найти пульс вскрытой вены. рывком прижимает два пальца к шее. — бля, бля, ёбаный пиздец.

с той стороны кто-то громко тарабанит по двери.

его сердце уходит в пятки с такой скоростью, что Рик даже пугается, что оно сейчас встанет, но вспоминает, что его сердце не встаёт.

— Морти! — орёт с той стороны Саммер, колотя кулаком по двери. — ты там утопился? если немедленно не выйдешь, я расскажу деду Рику, что ты брал его свитер!

это всё, конечно, дохуя интересно, и Рик правда хочет знать, зачем малому понадобился его вонючий свитер, но вместо этого он гаркает:

— Саммер, съебись нахуй!

Саммер затихает — то ли правда благородно сваливает, то ли анализирует сложившуюся ситуацию.

— ты что, помогаешь Морти поссать, деда?! морально его поддерживаешь?!

Рик не собирается отрывать подол своего халата, чтобы перевязать Морти порезы, потому что это тупо и потому что у него в голове всё ещё есть мозг, и Рик в состоянии понять, что если не остановит кровь, то обеспечит себя качественным мозгоёбством на ближайшую неделю. Рики из цитадели не дадут ему нового Морти за красивые глазки, да и кому нужен грёбаный Морти из школы для Морти.

— нет, Саммер, я держу! в теперь иди в задницу!

Саммер по ту сторону громко хмыкает, и он достаёт портальный пистолет из кармана. дверь закрыта на щеколду изнутри, значит, никто не зайдёт и не увидит потоп из крови на полу, значит, можно будет замыть всё это немного позже.

через два часа Морти открывает глаза.

Рик отворачивается сразу же после того, как замечает движение чужих век и дрожь ресниц, хватает за холодное горлышко бутылку — пальцы слегка трясутся, у него почти припадок от мимолётного осознания того, что Морти зачем-то, находясь в здравом уме — или относительно здравом — вскрыл себе вены на руках. вскрыл вдоль, а не поперёк.

Морти приподнимается на локтях, точнее, пытается, но ослабевшие худые руки его не держат. Морти заваливается обратно и хрипло шепчет:

— зачем?

он вырос за последние полгода: подростковая угловатость исчезла, но косточки на его запястьях всё ещё выпирают слишком чётко, он всё ещё костлявый на ощупь, его рёбра всё ещё вспарывают Рику ладони каждый раз, когда он хватает Морти за живот в попытке вытащить из пасти сюрреалистичного чудовища или щекочет, когда они катаются орущим клубком где-нибудь в трипиздышье.

Морти всё ещё такой Морти.

Рик ведёт плечом — неприязненно и устало.

— встречный вопрос, Мо… — он делает большой глоток, проливает на халат и водолазку половину из того, что собирался выпить, и механически вытирает рот рукавом, — Мо-оорти. зачем?

если посмотришь на него, непременно рехнёшься. Рик едет крышей уже больше сорока лет, у него давно не все дома, он давно уже преступил все границы, наплевал на все запреты, он давно не доверяет даже самому себе, но уничтоженный морально Морти заставляет его чувствовать себя ещё отвратительнее, чем он чувствует себя постоянно. Рик не в силах это объяснить, и он не хочет что-то чувствовать. да, с Морти прикольно, да, Морти весёлый и вообще рубаха-парень, свой в доску, классный парнишка, один из тысячи, миллиона таких же парнишек в жёлтом.

Рик глотает ещё раз, на вкус сразу не понять, что именно он заливает в глотку, содержимое обжигает горло, и Рик смутно этому рад. как радуется ребёнок с лейкемией, которому впервые берут кровь из вены на биохимию.

— ра-разве не всё в этой вселенной бессмысленно? ра-разве не ты говорил, ч-что смысла в нас нет?

Рик вообще-то много чего говорит. типа, реально много.

он беспомощно заглядывает в горлышко фляги, словно там на дне есть ответы на все вопросы, которые только может выдумать воспалённый мортин мозг, и шумно прикручивает крышку на место, механически убирая фляжку в карман. Морти на него не больше смотрит, занятый созерцанием потолка в подземной лаборатории — словно видит впервые. а может быть, действительно впервые, Рик точно не помнит, сколько раз ковырялся в его разуме, чтобы сказать, видел Морти уже его подземную лабораторию, или он благополучно стёр эти фрагменты из его памяти.

Рик устало трёт переносицу — он не помнит, когда в последний раз Морти ему улыбался. не вымученно и через силу, на рефлексах, вытравленных на подкорке, а по-настоящему. возможно, другие Рики из зависти вымывают из его головы воспоминания-картинки, на которых Морти счастливо и широкое улыбается, что маловероятно, возможно, Морти просто слишком давно не радовался жизни. Морти, если подумать более масштабно, жизнь очень любил — особенно когда удирал от мутантов или по потенциальных серийных убийц.

а когда они в последний раз проводили вместе время?

Рик подъезжает к нему на стуле, скрипя колёсиками.

— в школу за тебя пока походит Морти-андроид, о-он парень безотказный.

— а я?

Морти бы лечь в дурку на феназепам, чтобы поносить тапки на липучках и научиться ценить, то, что даёт Судьба-сука. Рику бы самому лечь в психдиспансер на пару недель — иначе как объяснить самому себе эту предательскую дрожь в руках и невыносимо пустую голову, ни единой мысли, только мутные образы и тонкие мортины запястья с кровавыми линиями. кто знает, чем он ещё помышляет. наверняка вечером включает попсовые слезливые песни и режет бёдра канцелярским ножом.

Рик рывком встаёт, в два широких шага пересекает разделяющие их два метра и вцепляется пальцами в резинку его белых пижамных шорт. мортины худые колени дёргаются, Морти наверняка хочет его пнуть в живот, но он слабый и сонный, а Рик только начал.

на правом бедре, прямо под острой тазовой костью, и правда есть шрамы — с красными краями, кое-какие ещё покрыты уродливыми корками, у самого свежего вывернутые воспалённые края. наверняка неаккуратно оторвал пластырь.

Рик закрывает глаза, крепко сжимает веки и пальцы на мортином бедре — парень шипит от боли, когда в кожу рядом с порезами впиваются его короткие ногти в белых точках — открывает глаза, поднимает взгляд и выдыхает через рот беззвучное:

— зачем?

это всё сопливо и отвратительно, как в мелодрамах, а у них же не мелодрама, у них экшн и приключения, при-клю-че-ния, да, иногда им нужно ссориться, какой же сериал без ссор и роста отношений между двумя основными персонажами, да, иногда он должен утирать Морти мокрые глаза и говорить, что всё будет хорошо — это их сценарий.

но Морти слишком сильно кусает нижнюю губу, его глаза становятся влажными, красными, плёночка слёз скатывается вниз и срывается с ресниц левого глаза прозрачной каплей. это капля невероятная мала в сравнении с тем, сколько слёз Морти пролил уже, но Рик дёргает уголком рта, потому что ему неприятно, ему плохо и странно, хочется вытереть Морти мокрые щёки и прижать к груди, чтобы слушал биение его искусственного сердца и дышал на счёт.

ещё хочется просто взять в руку лучевой пистолет, засунуть его Морти в глотку и нажать на курок — потом достать, вытереть полой халата от слюны, проверить заряд, толкнуть дуло уже себе в рот и выстрелить. и никаких проблем, никаких слёз и нервных срывов, никаких выгораний. Бет конечно будет удивлена, да что там — она будет кричать до хрипа, но она быстро успокоится, тела уберут, и всем в этом доме станет лучше.

Рик достаёт стиратель памяти, удобно вкладывает холодную рукоять в руку. подумав, отводит кисть с ним за спину, но, подумав ещё, решает, что Морти переживёт очередное предательство, и оставляет руку безвольно висеть вдоль тела.

смотри, Морти, как ты и хотел - я ничего не скрываю.

— я-я много причин могу назвать. серьёзно, Морти, очень много, реально дохера. — шорты Морти всё ещё спущены, его бёдра всё ещё бледные и изрезанные в мясо. Рик поспешно переводит взгляд на его осунувшееся лицо, которое отдаёт в синеву, но так ещё хуже. лучше вообще не видеть ни Морти, ни собственные руки, ни стены настоебавшей лаборатории. — вопрос в том, нужны ли они тебе. и кто даст гарантию, что я не издеваюсь над тобой, а, Морти?

глаза у него влажные — на мокром месте.

Рику интересно, что Морти ответит, поэтому он не торопится нажимать на кнопки и молча ждёт. ожидание затягивается на пару минут.

— нужны. п-причины, они нужны.

Рик, конечно, не впечатлён — поэтому снимает стиратель с предохранителя.

в зрачках напротив прячется что-то гораздо большее, чем вселенная и космос, что-то гораздо более важное, чем пиратство и терроризм, чем оладьи по утрам, чем пиво по акции, но Рик равнодушно отводит взгляд и нажимает на курок.

***

— блять.

Саммер кладёт руку на его плечо и осторожно придерживает — выглядит скучающей и сонной.

часы в гостиной показывают ровно три пятнадцать. ночь летняя, тихая, тёплая, через час рассвет.

Саммер удивительно сильная для двадцатилетней девушки, Рик удивительно пьян — настолько, что не вспомнит тёплую ладонь Саммер на свитере, её спутанные рыжие волосы, закрывающие левую часть лица, собственное тяжёлое дыхание (почти бронхоспазм, он почти задыхается), футболку Морти в своих руках. футболка тоже тёплая, в серой темноте лестничного пролёта не жёлтая, а грязно-охровая, пахнущая стиральным порошком.

— я тебя конечно не осуждаю, деда Рик, — задумчиво говорит Саммер вполголоса. она хрипит, и Рик вяло думает: прокурила или простыла? — я вообще никого никогда не осуждаю. кроме той суки Энн, которая увела моего парня, разумеется. ты мог выбрать кого угодно. — Рик широко открывает рот, глубоко выдыхает и выдыхает пару раз, пытаясь сдержать рвоту. с уголков рта капает слюна. — ты мог выбрать маму, она этого заслужила, кстати. столько лет тебя ждала, а ты как мудила вернулся только из-за того, что у неё родился второй ребёнок. ты мог выбрать папу. он тупой, но он сильнее Морти.

— я бы не выбрал Дж-ээээрг-и, — кривится Рик от отвращения и стирает рукавом свитера вытекшую солоноватую слюну. ткань липнет к мокрой от пота спине. у него острое отравление алкоголем, но сейчас ему не до этого. — он уёбок.

Саммер убирает руку, но он не обращает внимания.

— ты мог выбрать меня, — совсем тихо.

— не мог, — Рик прислоняется гудящим виском к перилам — перила приятно холодные — и выдыхает, закрывает уставшие видеть мир глаза. — у тебя не, н-не такие мозговые волны. т-ты не подходишь.

под закрытыми веками крутится красноватая муть, будто он попал в центрифугу, или мясорубку. Саммер сидит на ступеньке рядом, он чувствует лежащей около её голого бедра ладонью исходящее от кожи живое тепло. Саммер не виновата в том, что у неё нет каштановых вихров и огромных карих глаз, задержки в развитии и торчащих на шее позвонков, веснушек на щеках и длинных пальцев в пластырях.

— ну конечно, — в её голосе почти нет упрёка.

она встаёт — снизу очень высокая и худая. Рик задерживает взгляд на её голых бёдрах, но это просто голые бёдра его внучки, а потом тоже поднимается. гостиная в видном с ллестницы квадратном проёме вращается по кругу. он замирает на секунду, балансируя, а потом перегибается через перила и блюёт. от желчи во рту становится горько.

— убирать будешь сам, — Саммер хватает его под рукой и пытается втянуть по ступенькам наверх.

у неё получается с третьей попытки. Рик закрывает глаза снова, когда открывает — видит перед собой дверь в комнату Морти.

рука Саммер — всё ещё слишком сильная для девушки, которая ни разу в жизни не носила ничего тяжелее стопки учебников — греет кожу между лопаток.

— стоять можешь?

— да, С-саммер. а теперь отъебись, я и С-аэээгр-м справлюсь.

Саммер хмыкает — её таким уже не возьмёшь.

всё верно, она же не Морти.

— удачи, лузер.

её ладонь, приятно тёплая, исчезает со спины, вместе с ней исчезает запах ночного крема на миндальном молочке и ощущение уверенности. Рик поднимает каменно тяжёлую руку и опускает её на дверную ручку — замок, который никогда не закрывается на ночь, тихо щёлкает.

в комнате холодно — окно распахнуто настежь. Рик широко шагает, качается, ему плохо, ему нужна помощь, но окно жизненно важно закрыть. где-то на середине пути к окну он понимает, что хер ему, а не закрытое окно, и осторожно садится на пол, чтобы не разбудить крепко спящего Морти.

Морти, на самом деле, даже не проснулся бы от звука его падения — только дёрнулся бы рефлекторно, чтобы сжаться в комок.

по полу тянет прохладой, Рик широко и длинно разбрасывает ноги по комнате и откидывает гудящую неприятно голову на мортино одеяло. Морти возится под ним, пытаясь проснуться из-за услышенных сквозь сон шумов, но спит слишком крепко.

Рик поднимает руку, для него это чёртов подвиг, и кладёт её на кровать к чужой руке, лежащей поверх одеяла. рука холодная — ледяная, у живых людей не бывает таких холодных рук — Рик едва касается её пальцами, будто маленькой бабочки, и оставляет подушечки в миллиметре от его кожи — немного ближе, и электрические разряды вдоль позвоночника.

Морти глубоко дышит во сне, его, наверное, впервые за неделю не мучают кошмары. Рик потирается затылком об одеяло и закрывает глаза — вслух ничего не говорит, но очень хочет сказать, как Морти его заебал, и как он устал.

вместо этого он он сипит:

— Морти, п-просыпайся.

дыхание Морти сбивается. он дёргает рукой, касаясь пальцев Рика, и шумно выдыхает.

— Рик?

— а кто, блять? Санта приходит под Рождество, Морти, запомни уже.

Морти убирает руку — лишённый тепла, Санчез стыдливо прячет ладонь на животе в складах свитера.

— ч-что случилось, Рик?

— т-ты знаешь, какие гормоны вырабатываются твоим гипофизом, ч-чтобы ты мог чувствовать, Морти?

Морти возится на кровати и, судя по звукам, садится. налоняется над ним, неудобно запрокинувшим голову, и без стеснения заглядывает в глаза.

— у-у тебя зрачки огромные. ты под кайфом?

— в комнате темно, Мо-оорти. разумеется, мои зрачки будут широкими. — он глубоко выдыхает, будто тонет и хочет побыстрее задохнуться. — а ещё, е-ещё, пару месяцев назад я прятался у-у тебя под кроватью, помнишь?

Морти чешет в затылке, честно пытаясь вспомнить. Рик поднимает на него глаза, почти закатывает, но, судя по лицу, Морти нихера не помнит.

— эм, Рик, нет, я не помню. — в его голосе нет и капли вины. будто Рик каждый грёбаный день и каждую грёбаную ночь приходит к нему, спящему, будит и просто говорит ни о чём и обо всём сразу.

как с другом.

как с тем, кто дорог.

— п-плевать. твой гипофиз вырабатывает гормоны, чтобы т-ты мог ощущать эмоции, Морти, и, знаешь, я тут подумал недавно, очень хорошо подумал, и решил, что мне не хочется, чтобы он вырабатыв-эээгл вазопрессин и окситоцин.

— п-почему именно они? э-эээ, ваз… вазар…

— вазопрессин.

Рик давит рвотный рефлекс и хочет продолжить фразу, но рука Морти ласково и пугливо ложится на его влажный от пота лоб.

— т-ты горячий, Рик. типа, очень горячий.

— у меня интоксикация, придурок. — Рик опускает веки. так касание ладони чувствуется ещё лучше. — а-а знаешь, Морти, хер с ними. пусть остаются.

Морти не отвечает — его пальцы, едва ощутимые на горщей пламенем коже, будто крылышки чёртовых бабочек, гладят его мокрые у корней волосы.