— А-Сянь, — Вэй Усянь, ужасающий Старейшина И Лин, буквально только что с помощью своей армии мертвых лишивший жизни сотни заклинателей, стоял с потерянным выражением лица. Сомнение, неверие, отрицание, страх и липкий ужас начали поочередно переключаться в сознании бывшего заклинателя светлого пути, когда глаза уловили сюрреалистичную, выбивающую почву из-под ног картину. Его шицзе смотрела на него тем же самым нежным и любящим взором старшей сестры, приправленным скорбью по рано ушедшему мужу и болью — физической, душевной или обеими, темный заклинатель сказать не мог. Его шицзе, чья ненависть была самым страшным и болезненным — а сейчас вполне заслуженным — наказанием, смотрела на него, покрытая собственной кровью, что истекала из свежей раны на спине, оставленной мертвецом. Мертвецом, что был поднят им, человеком, которого эта девушка все еще продолжала ласково звать «А-Сянь». Человеком, что, несмотря на все уговоры и заверения, утратил контроль.
— А-Сянь, я не… — Вей Усянь лихорадочно думал, что «я». «Я не ненавижу тебя»? «Я не виню тебя»? К горлу поступил ком, все вокруг перестало волновать его, и мир сузился до одного человека, что сейчас истекал кровью по его вине. Как бы он ни винил себя, как бы ни желал получить достойное наказание за содеянное, чтобы оправдаться хотя бы перед… перед кем? Шицзе, племянником или шиди? Или перед мертвыми дядей Цзяном и мадам Юй, с которыми ему теперь предстоит встретиться, ведь ничего, кроме смерти перед собой, Старейшина не видел? Несмотря на это, Вэй Усянь все же до глубины души не желал встречаться с ненавистью или презрением в этих светлых глазах. Эгоистично, но Старейшина — такой же человек, как и все эти заклинатели, а людям свойственно малодушие.
— Ш-шицзе, — хотелось извиниться за все, что он сделал, преклоняться, ударяясь о пол головой, перед могилами ее родителей и ней самой и просить прощения, пока колени не откажут и голос не подведет. Но ни одного извинения так и не успело выйти из обескровленных и бледных губ.
— А-Сянь, нет!!!
Это было последнее, что смог расслышать темный заклинатель прежде, чем его мир вновь окрасился в ненавистные красные цвета. Прежде, чем он смог понять, что ему более не будет дозволено произнести эти слова.
Ведь у него этот последний шанс, соломинку к спасению и искуплению, столь жестоко отняли.
Кто-то будто бы намеренно замедлил время для него — время, за которое он мог бы сделать что-то, спасти, уберечь, помочь, закрыть собой. Глаза расширились, когда его тело столь бесцеремонно оттолкнули, и до того, как оно рухнуло, его лицо обдало чем-то горячим, чем-то теплым, чем-то красным и с таким знакомым, въевшимся в юное сознание запахом.
Вэй Усянь в неверии уставился на клинок, что прошел сквозь хрупкое тело, пронзив его насквозь, опустил взгляд на свои руки, и перед его взором предстало зрелище, такое знакомое ему еще со времен войны, ставшее привычным. Когда до его расслабленного и измученного сознание дошло то, что произошло, его тело окаменело и он с ужасом поднял глаза, наполненные неверием и странной хрупкой надеждой, что тут же рассыпалась в пыль, стоило ему лицезреть новую картину. Пустые, мертвые глаза его любимой шицзе смотрели не него, а куда-то сквозь темного заклинателя. Тело обмякло и рухнуло, стоило заклинательскому мечу покинуть его. Он смотрел и не мог поверить в то, что видел. На миг все, что их окружало, погрузилось в оглушающую тишину.
«Нет, нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет!!!»
Гробовую тишину, возникшую после этого, казалось бы, бесконечного мгновения, нарушил душераздирающий отчаянный крик, в котором смешалось слишком много чувств, чтобы можно было их описать.
Темный заклинатель, не видя, махнул рукой, и человек, кому принадлежал клинок, ставший орудием смерти его шицзе, мертвым грузом рухнул наземь. Шум из голосов заклинателей заглушали вопли тьмы. Голоса, что преследовали его с самого падения в Луанцзан, сейчас вопили разношерстными голосами: женскими и мужскими, детскими и зрелыми, низкими и высокими. Каждый из них восторженно кричал где-то в голове заклинателя. Там, где отчаяние и ужас были затоплены слепой яростью и скорбью.
Убей их! Убей!
Они виноваты! Они убили ее! Это они сделали! Мы должны их наказать!!!
Убей их! Они хотят убить тебя, все они! Все они ненавидят тебя!
Дай нам поиграть! Дай нам поиграть! А потом мы убьем их!
Заставим ощутить то же, что и ты!
Уничтожим то, что им дорого!
Дай нам сделать это! Ну же!!!
Ты ведь хочешь отомстить? Так позволь нам помочь! Убьем их всех!!!
Дай нам сделать все для тебя!
Иди к нам, отдыхай! Ты ведь хочешь отдохнуть?
Да, Вэй Ин и вправду хотел отдыха. Он слишком устал от всего этого. Он более не видел смысла бороться. Для чего это вообще нужно, если все в конечном итоге умрут? Так зачем и дальше мучить себя и окружающих бесконечной борьбой, о которой никто и никогда не узнает? Которая никому, в том числе ему, не нужна?
И он, более не собираясь сдерживаться, поднял руки над головой, и две части смертоносного паззла сложились, забирая в свои недра сознание своего создателя.
Вэй Усянь чувствовал себя необычно. Тело ощущалось донельзя легким, сознание — чистым, лишенным любых негативных воспоминаний. Он лишь смутно слышал чьи-то голоса, которые достигали его в виде тихого шума на подкорке сознания, лишь один отдаленно знакомый голос можно было различить среди тихого гула голосов и звуков. Этот голос звал его по имени, но Вэй Усянь чувствовал себя слишком хорошо, чтобы откликнуться на этот далекий голос. Когда же в последний раз он ощущал себя таким? И было ли такое вообще?
Странное тепло, будто его кто-то бережно обнимал, словно он мог разбиться от малейшей ошибки. Тихий голос, зовущий его по имени.
Вэй Усянь чувствовал себя так хорошо.
Ровно до тех пор, пока воспоминания последних событий калейдоскопом не пронеслись перед глазами.
Тропа Цюнци. Проклятый отвратительным недугом адепт из Цзинь. Цзинь Цзисюань с дырой в груди, продолжающий говорить о том, что шицзе все еще его ждет. Вень Нин и Вень Цин, что прощаются с ним и идут на казнь из-за его ошибки. Мертвая Шицзе и Цзян Чен, что потерянно смотрит на нее, а потом переводит полный ненависти взгляд на своего бывшего шисюна. А потом моря крови, криков и лязг мечей.
А затем снова крик, но в этот раз настолько близкий, что казалось, кричащий стоял прямо возле его уха.
Вэй Усянь запоздало понял, что кричал именно он.
«Шицзе… прости… прости меня, я сожалею, прости, прости-прости-прости-прости. Дядя Цзян, Госпожа Юй, Цзян Чен, простите…»
Слова, что он не успел, не осмелился произнести, так и норовили сорваться с губ, но тело не слушалось, он не смог не то что открыть рот, но и протолкнуть через глотку хотя бы маленький писк.
Ты просишь прощения! Просишь прощения!
В голове тут же взорвался гвалт голосов. Каждый на свой лад вопил, смеялся, потешался над темным заклинателем. Он мог лишь слушать их и пытаться вернуть контроль над телом и разумом.
Не поздно ли? Ты ведь убил ее! Убил ее мужа!!!
Их ребенок! Бедный малыш. Ты ведь оставил его круглым сиротой!
Ребенок. Ребенок шицзе. Маленький малыш. Прямо как А-Юань теперь остался один. А-Юань… Вэни! Точно! Ему нельзя сдаваться! Нельзя их оставлять! Его еще ждут! Он еще нужен кому-то, тем, кто без него погибнет, тем, чьи жизни никого более не будут волновать!
Убийца! Убийца! Убийца!!!
Голоса стали кричать громче, воля заклинателя стала прогибаться. Он не мог противостоять тьме. Не тогда, когда ей были заполнены все его тело и, возможно, душа.
Ты ее убил, ты! Ты убил их! Их всех! Всех-всех-всех!
Тьма смеялась, плакала, кричала. От всей этой какофонии звуков голова темного заклинателя разрывалась от боли.
Ты-ты-ты-ты-ты-ты-ты-ты-ты!!!
«Нет! Я… я не убивал шицзе! Ее убил… ее убил… не я. Или все же?..»
Темный заклинатель явственно ощутил, как холод пробрал все его естество. Не мог же он и вправду?.. Нет! Тьма определенно лжет! Это ложь! Клевета! Но… вдруг?
Воспоминания были мутными, и единственный образ, что сохранился в голове у Вэй Усяня, — его шицзе с пустыми, мертвыми глазами, смотрящая куда-то вдаль, и перепачканные в ее крови руки темного заклинателя.
«Это был я. Я ее убил. Но я не хотел. Не хотел…»
Даже самые сильные души могут сломиться, если будут получать раны одну за другой, не имея возможности восстановиться. Три дня — и столько событий, утрат и боли. Тьма, терпеливо ожидавшая слабости столь сладкой добычи, стала последней каплей для израненной души заклинателя.
Но ты убил ее! Убил ее! Убил! Убил! Убил!
Убил единственную, что дорожила тобой!!!
Оставил ее сына сиротой! Его теперь будут ненавидеть из-за тебя!!!
А он будет ненавидеть тебя!
Ты во всем виноват! Ты! Ты! Ты!
Голоса наперебой кричали, выли, смеялись, и от них невозможно было избавиться. Вэй Усянь пытался перекричать их, прогнать, игнорировать. Но их было слишком много. Он не справился. Опять.
«Нет! Уходи! Прочь! Проваливай!»
Истошные крики темного заклинателя, казалось, не принесли никакой пользы, лишь еще больше раззадоривая мертвые голоса.
Ты! Ты! Ты!!!
Тьма становилась все настойчивее и настойчивее, пока слабый, но такой примечательный в это кромешной тьме свет не поубавил гул вопящих и кричащих голосов. Перед глазами замаячил белоснежный силуэт, что-то усиленно шепчущий.
Когда голоса совсем стихли, Старейшина И Лина смог разглядеть в этом белом пятне своего старого знакомого, с которым когда-то давно хотел быть друзьями или, в крайнем случае, приятелями. Но вместо этого судьба сделала их непримиримыми врагами, что при каждой встрече начинали ссору друг с другом.
«Жаль… будь у меня выбор… мы бы смогли подружиться? Хех. Нет. Лань Чжань ненавидел меня еще с первой встречи. Такой, как он, никогда бы не стал другом человеку вроде меня», — сознание начало проясняться, и Вэй Усянь опустил взгляд на глаза цвета плавленого золота, что смотрели на него с доселе не виданным букетом эмоций.
Темный заклинатель с изумлением и неким восхищением смотрел на того, кого всегда считал образцом чистоты и праведности, всегда правильного и благородного Лань Ванцзы, что сейчас был испачкан в крови и грязи, со съехавшей короной и налобной лентой. Так и хотелось протянуть руку и исправить эту страшную оплошность, но рука лишь дернулась, но не поднялась. Он смотрел прямо на человека, что сейчас стоял на коленях перед ним, держа за руку, и, скорее всего, вливал в него ци. Смотрел и слушал, но не понимал смысла таких длинных и несвойственных благородному и чопорному Ханьгуан-цзуню речей. Смотрел, смотрел и смотрел, пытаясь понять, правда это или игра тьмы над его искалеченным сознанием.
Будто бы вняв его словам, туман над его сознанием окончательно исчез, и он смог расслышать слова, сказанные Вторым Нефритом.
— Вэй Ин, — впервые за все время их одностороннего диалога, Вэй Усянь смог понять смысл слов своего собеседника. Значение следующих фраз так же не ускользнуло от темного заклинателя, введя его в ступор и шок, — я люблю тебя, я так сильно люблю тебя. Пожалуйста, пожалуйста, Вэй Ин, пойдем со мной в Гусу, и я…
Тишину пещеры, что до этого нарушалась лишь тихим лепетом светлого заклинателя, нарушил утробный смех Старейшины Илина, он согнулся и ухватился руками за живот, и он смеялся, смеялся и смеялся. Смех становился все громче и громче. Смех, наполненный чистейшим безумием, что не оставалось сомнений во вменяемости его хозяина.
Вэй Усянь же продолжал смеяться, ни на что не обращая внимания. Как же, Лань Ванцзи, тот праведный мужчина, его любит! Человек, что всегда прогонял его, держался на расстоянии и все время настойчиво пытался наказать заклинателя за неверный путь, любит его! Смех да и только! Всем, ВСЕМ известно, насколько тот не выносит Вэй Усяня, даже он сам знает это, и тьма все же решает показать ему столь нереальный, столь безумный в своем воплощении образ, смотря на который только и хочется, что смеяться над нелепостью происходящего. Лань Ванцзы — обрезанный рукав? И любит он, праведный до мозга костей, Вэй Усяня — основателя темного пути, что тот так презирает.
Тишина накрыла пещеру с той же внезапностью, с какой была так бесцеремонно нарушена мгновением назад. Уши светлого заклинателя заложило от столь резких перемен, но он с нарастающим ужасом следил за немигающим взглядом стальных глаз и безумной улыбкой от уха до уха, никак не сочетавшихся с той гаммой эмоций, что хранились в этой самой паре серебристых омутов. Ярость, гнев, ненависть и безумие.
«Не поверил», — заключил Второй Нефрит, все еще ощущая на шее костлявые руки удушающего страха. Он лихорадочно думал, искал путь, способ, решение, который мог бы доказать истину его чувств. Но ни слова не вырывалось из горла. Праведного и бесстрашного Ханьгуань-цзюня с головой накрыл паника, подобная той, что была у него, смотрящего на полыхающие в беспощадном пламени остатки его дома, на медленно умирающего отца, на убегающего в неизвестность брата, держащего в руках цянькунь с трактатами из библиотеки.
Он не знал, как показать.
Он не знал, как достучаться сквозь безумную пелену и найти того, кого могло бы уже и не быть.
Он не знал решения.
Лань Ванцзы, Второй Нефрит и гордость клана Гусу Лань, великий и гениальный Ханьгуань-цзюнь не знал, что ему нужно делать.
И некому было ему помочь.
— Вэй Ин, я… — на глазах у Второго Нефрита собрались бусинки слез, но он мужественно не позволял им пролиться, смотрел в глаза, что когда-то горели весельем и озорством, ныне же взирали на все с ненавистью и неприкрытым безумием.
— Проваливай, — заклинатель, уже успевший привыкнуть к окружающей тишине, вздрогнул от внезапного хриплого голоса. Смысл слов, достигший до Второго Нефрита лишь после, упал тяжелым камнем на сердце. Лань Ванцзы словно окатили ледяной водой, не такой, что в Облачных Глубинах, где можно улучшить культивацию и исцелиться при необходимости, а той, что способна заморозить саму душу.
Лань Ванцзы поджал губы и с отчаянием и почти физически ощутимой болью смотрел на своего возлюбленного человека, и не мог понять, когда все пошло не так? Когда он упустил возможность видеть искреннюю улыбку этого яркого человека? Почему не признался раньше, не отвез в Гусу, не защитил, когда мог?
— Я сказал проваливай, — голос основателя темного пути не дрогнул, оставаясь все таким же обмораживающее холодным отчужденным. Но вихрь в блестящих в глазах эмоций стал еще яростнее, добивая Второго Нефрита Ордена Гусу Лань, заставляя того поднять затравленный взгляд и дрожащим голосом начать:
— В-Вэй Ин, я-я правда…
— Проваливай! — в голосе темного заклинателя начали появляться нотки гнева, и он яростно посмотрел своими уже алыми глазами на блестящий янтарь чужих глаз. Темная энергия начала окружать хрупкую на вид фигуру старейшины.
Лань Ванцзы молчал. Он не сдвинулся, продолжая вливать светлую ци в израненное и истощенное тело, но она будто бы уходила в никуда, не находя ни единого пути, по которому мог бы попасть в заклинательское ядро. И в этот миг, до Второго Молодого Господина Ланя дошла до ужаса правдивая причина ступления на темный путь человека перед ним. От этой мысли стало в стократ дурней от всего, что все, что он, говорил этому человеку о выбранном пути.
— Исчезни! Убирайся!
Лань Ванцзы не собирался оставлять его. По крайней мере, не в этот раз. Он хотел исправить совершенные ранее ошибки, и, даже если на его чувства не ответят, он надеялся, что сможет хотя бы уберечь любимого человека от… от всего. Он не отступит. Больше никогда.
Но знал бы он, что никогда более в жизни не ошибался так, как сейчас.
Своды пещеры задрожали, и оглушительный рев с волной темной ци отбросил светлого заклинателя в противоположную часть пещеры.
— ПРОЧЬ!
***
Глаза цвета стали распахнулись, а тело непроизвольно дернулось, в попытке вскочить, убежать от незримой опасности и эфемерного ужаса, охватившего сознание цепкой хваткой после ночного кошмара. Крепкие руки нежно, но крепко обняли, плавленое золото встретилось с лихорадочно блестящим серебром. Взгляд старшего заклинателя был наполнен беспокойством и нежностью, голос был мягок, несмотря на то, что все это мог уловить лишь темный заклинатель.
— Вэй Ин, — после того, как глубокий голос Лань Ванцзы прорезал тишину их общей спальни, казалось, что темный заклинатель смог успокоиться. Но Второго господина Лань не обмануло нарочитое спокойствие супруга. Не дожидаясь, пока тот заговорит, он не спросил, а скорее утвердил: — тебе снился кошмар.
Вэй Усянь лишь посмотрел на своего мужа, все еще лежа на нем, вздохнул и согласно кивнул. Не было ни смысла, ни причин, ни какого-либо желания лгать. Старший заклинатель все равно бы уличил его в этом. Вэй Усянь уже давно понял, к чему могут привести недомолвки и ложь, и не желал повторения пройденного.
— Да, — и на вопросительный взгляд мужа Вэй Усянь отвел свой в сторону и тихо прошептал: — Безночный Город, — после этого сильные руки крепче обняли талию, казавшуюся обманчиво хрупкой, а взгляд янтарных глаз на миг наполнился болью и сожалением, после чего обрел твердость и требовательно уставился на младшего заклинателя. Вэй Усянь знал, что муж понял о чем, о каком именно промежутке времени он заговорил, но упрямый супруг желал услышать все, что могло беспокоить младшего. Внутри потеплело от такого внимания и заботы к себе, хотя иногда она и была чрезмерной, что невольно раздражало, но сейчас подобное проявление беспокойства показалось темному заклинателю чрезмерно милым. Не сдержавшись, Вэй Усянь прикоснулся к чужим губам в легком и быстром поцелуе, окончательно избавляясь от миража кошмара, что теперь не казался такой уж большой напастью.
— Мне снилась, — голос дрогнул, — смерть шицзе, тот момент, когда я утратил контроль и… ты. То есть твое признание.
Дальше говорить ничего не хотелось. Вэй Усянь уткнулся носом в белоснежную шею своего супруга и наслаждался ароматом сандала и мускуса, оставшимся после их ночи. Руки с музыкальными пальцами гладили спину, перебирали пряди черных волос, не связанных алой лентой. Оба молчали, наслаждаясь объятиями друг друга. Лань Ванцзы не стал требовать дальнейших объяснений, а Вэй Усянь был лишь благодарен ему за это. Никто из них не произнес ни слова, никто не просил прощения и не благодарил другого. Они были вместе; прямо здесь и сейчас они и не нуждались ни в чем другом.
После продолжительных молчаливых объятий оба заснули спокойным, безмятежным сном с играющей на губах улыбкой.