В их деревне много сказаний ходит про ведьму и колдуна, живущих в лесу, совсем рядом, оттого и во всех бедах виновных. Чонгук им не верит, не хочет верить, она знает: пусть ведьма и колдун существуют, здесь ни единого сомнения нет, то не значит, что коза господина Ян пропала из-за них, скорее, потому что господин Ян оставил ворота приоткрытыми и отвлëкся, а коза его момент ухватила. Они не вредят людям. Люди им совсем не интересны.
А ещё Чонгук знает, что за этой чащей, куда местные боятся ступать, ягоды самые вкусные, травы самые полезные, но не говорит никому. Её отвары и выпечку любят именно за необычайную сладость и пряность. Только она скажет, откуда всё — люди и её сочтут, наверное, ведьмой, ведь за все два года Чонгук никто и пальцем не тронул, не навредил. Оберегают, наоборот.
Иногда хочется сказать, что, если и они не будут бояться или вредить, их тоже не тронут, но Чонгук лишь улыбается комплиментам, обещает приготовить тот самый пирог, говорит, что изюминки рецептов не раскрывает, и по утру, собравшись, уходит за чащу, напевая под нос мелодию.
Она далеко никогда не заходит, не хочет тревожить ведьму и колдуна, но чувствует, когда ступает на их территорию. Здесь всё словно сияет, манит, светится изнутри божественно. Чонгук никогда не берёт больше, чем нужно, извиняется перед каждым кустиком и деревцем, пока аккуратно срезает, оставляет в благодарность на пеньке пирог и забирает пустой поднос, чистый и с повязанной лентой веточкой сирени — необычной, Чонгук уверена. Она веточки собирает, хранятся те, на удивление, долго, и добавляет лепестки в особую выпечку, и тогда получается намного вкуснее.
— Спасибо, что позаботились обо мне, — шепчет, кланяясь на выходе, и улыбается, когда ветер мягко треплет собранные в хвост тëмные волнистые волосы.
Уходя, чувствует спиной взгляд, не угрожающий, совсем нет, но не оборачивается.
Чонгук кажется, что ведьма или колдун, кто провожает её, не хотели бы.
Она в деревню возвращается вечером, тихо подходит к дому и скромно улыбается госпоже Чон, приглашает войти. Госпожа Чон приятна в общении, к Чонгук привязана, как к родной дочери, и Чонгук с ней отдыхает, пока заваривает чай из собранных трав и слушает рассказы.
— Ты не чувствуешь себя одиноко, Чонгук-и? — с участием спрашивает она.
Чонгук вздыхает только, уставшая от вопроса.
— У меня есть Мина, госпожа, — поклонившись, отвечает и тянется ладонью к спящей на столе кошке, дару ведьмы и колдуна, Чонгук в этом уверена.
Мина — кошка лесная, не такая, каких люди заводят. У неё длинная разноцветная шерсть, белые лишь живот и лапы, а спина украшена пятнами чëрными, рыжими, серыми, какими только возможно. Она огромная, её когти настолько острые, что могут без особых усилий расцарапать руку так глубоко и больно. Её клыки легко справляются с костями. Она умна, так умна, что Чонгук может задать ей вопрос и получить осознанный ответ. И она не подпускает к ним никого, мужчин — особенно, провожает их всегда напряжëнным взглядом и тихим шипением. Чонгук в деревне — желанная невеста. Её кошка пугает мужчин настолько, что они больше не желают свататься, и то к счастью.
Не Чонгук нашла Мину, а Мина вышла к ней с той стороны, где живут ведьма и колдун, забралась в корзинку и больше никогда не уходила. Маленькая записка с простым «Мина», выведенным аккуратным почерком, до сих пор хранится на полке.
Госпожа Чон вскоре поднимается и уходит, у неё семья, а Чонгук, поцеловав кошачье ухо, принимается разбирать собранные травы и ягоды.
Неделя вновь проходит быстро, как и всегда, потому что Чонгук много выпекает и варит. Её дом не бывает пустым: люди приходят, чтобы купить горячий хлеб, мягкие булочки и банку со свежим ягодным компотом. Мина спокойно наблюдает за ними из угла и о себе даёт знать, лишь стоит войти мужчине. Причина, по которой в доме Чонгук задерживаются только женщины.
Когда последняя гостья уходит, Чонгук закрывает дверь, чистит кухню и медленно ступает к кровати. Мина тут же оказывается рядом, ложится под боком и мурчит, мурчанием успокаивает. Благодаря её тихой кошачьей песне Чонгук спит крепко.
Воскресенье вновь значит, что пора отправляться в лес.
Её жизнь однообразна, Чонгук знает, но не смеет жаловаться. Её в деревне любят, у неё прекрасная кошка, лес встречает её приветственным ветром и распустившимися цветами, поражающими своим ароматом. Чонгук со сборами заканчивает быстро, оставляет корзину у дерева и, вздохнув, выходит к реке. Она не уверена, позволено ли ей купаться, потому не раздевается, но наклоняется и умывается, мочит волосы.
Вода, подобно ветру, ластится к рукам.
Всему здесь будто радостен её приход.
Уходить даже не хочется, но приходится, когда солнце окрашивает небо сиреневым. Чонгук оставляет с пирогом сплетëнный венок, собирает волосы в косу и, попрощавшись, возвращается домой.
Когда из тени из ниоткуда появляется силуэт, Чонгук только вскрикивает и расслабляется, когда узнает в нём господина Квон, мимо собирается пройти. Рука, схватившая её за ладонь, не позволяет.
— Добрый вечер, — с пугающей нежностью звучит над ухом.
Чонгук дëргается, выпутывает руку и отходит.
— Здравствуйте, — отвечает, желая поскорее домой, и кланяется в уважении. — Вы ждали меня, господин?
— Ждал, — звучит в ответ. — Соскучился по твоему пирогу.
Неуважительное обращение режет слух, Чонгук сдерживает порыв поморщиться и убежать прочь и, найдя в себе силы, кивает, обещая, что к обеду завтрашнего дня пирог будет готов.
— Постой, — вновь задерживает.
Внутри разрастается страх.
— Не хочешь пригласить на чай?
— Уже поздно слишком, господин, но можете зайти завтра.
Чонгук хочет уйти, но её руку вновь хватают, и она совершенно теряется, чувствуя, как начинает дрожать. Быть настолько беззащитной и уязвимой ей не нравится.
Справа раздаётся шипение, господин Квон не успевает среагировать, не успевает отойти, а Мина спрыгивает с забора и вцепляется острыми клыками в руку, сдерживающую Чонгук.
— Ох, Мина, тише, — охает Чонгук, удивлённая и испуганная видом окровавленной раны господина, прижимает шипящую кошку к груди.
Осознание накатывает разом.
Глаза наполняются слезами.
Она сбегает, запирается дома, обнимает Мину, баюкает и не может прекратить плакать.
— Что же ты наделала, маленькая? — вопрошает сбивчиво, прислушиваясь к обеспокоенным разговорам на улице. — Он бы не навредил мне, не посмел, зачем же ты так? Они же не пожалеют тебя, не поймут, а я не смогу защитить.
Мина вертится, поднимается, лижет и мяукает, спрашивая. Чонгук качает головой.
— Тебе нужно уйти, — находит выход. — Вернись к ним, пережди, все успокоятся, и я заберу тебя обратно, хорошо? — Кошке вариант по вкусу не приходится. Чонгук прижимает к груди колени и всхлипывает. — Пожалуйста, уходи. Здесь теперь опасно.
Чонгук ещё много говорит, плачет тихо, потому что Мина отказывается оставлять её одну, не замечает, как падает от усталости на пол и, прикрыв глаза, проваливается к темноту, убаюканная мурчанием, убитая внутри страхом.
Чтобы подскочить утром испуганно, услышав громкий кошачий вой под окном.
Чонгук кажется, её сердце разделяется на столько острых и приносящих боль осколков, она, сделав шаг к выходу, валится на колени, сжимает ладони в кулани. Не пожалели. Никогда не жалеют. Звери, опасные для жителей, не должны продолжать жить в деревне.
И лишь госпожа Чон заглядывает этим утром, бормочет «ох, девочка моя» сжавшейся на полу Чонгук и обнимает, позволяет выплакаться на плече.
— Нужно похоронить её, — выдыхает Чонгук.
Госпожа ласково ведёт ладонью по спине.
— Её нет здесь, Чонгук-и, она жива.
Чонгук отрывается и смотрит потерянно.
— Её только ранили, она успела вырваться и убежать в лес. Рана серьёзная, не знаю, сможет ли выжить, но у неё есть шанс, слышишь? Я сейчас приготовлю тебе рис, поешь, ладно?
Груз вины, боли и сожаления отпускает — Чонгук соглашается лишь и падает обратно на пол. Облегчение затапливает. Если она сбежала, ей помогут. Она знает, куда бежать.
Чонгук, честно, сбежать хочет тоже. Ей сочувствуют, её состоянием интересуются — боятся, что Мина могла навредить и ей. Мина не навредит никогда. А вот люди могут, и она в этом убедилась дважды, потому из дома едва ли выходит, в гости пускает лишь госпожу Чон и оправдывается плохим самочувствием и испугом из-за Мины. Её не трогают, знают, как сильно любила кошку. И на этом спасибо.
Здесь она больше не в безопасности — с таким чувством Чонгук просыпается каждое утро.
Только мысли о следующем дне выхода в лес заставляют подниматься с кровати, приниматься за выпечку и улыбаться людям. Господину Квон она больше никогда не улыбается. Искренне желает, чтобы её ненавистный взгляд сопровождал его в кошмарах.
Но уж точно не того, чтобы, проснувшись в воскресное утро, выйти на улицу и столкнуться с известием, что дом господина Квон сгорел со спящим телом внутри. Месть ведьмы и колдуна.
Теперь, куда бы Чонгук ни пошла, слышит шëпот — ведьмой считают её.
Чонгук не выдерживает, закрывает дом посреди недели и уходит в лес, никому ничего не объясняет. Ничего с собой не берёт. Сама не знает, куда бежит, валится только у реки в незнакомом месте, сворачивается, подтянув к груди колени, и пытается успокоиться.
Из беспокойного сна вырывает шелест листьев и ощущение чужого дыхания на лице.
Чонгук распахивает глаза, отталкивает от себя и отползает назад, удивлённо смотря на девушку, которую до этого не встречала. Красоты той, за которую её сочли бы ведьмой — мысль заставляет горько усмехнуться. Чонгук не настолько красива, Чонгук просто живёт, просто любит свою кошку, лес и выпекать, а отныне лишена дома.
Из-за деревьев выходит вторая девушка, красивая, но красота её отличается. Первая очаровательна, она же — скорее внушительна, словно королева, перед такой склонить голову хочется.
Чонгук опускает взгляд на её руки и подскакивает, когда замечает знакомую кошку. Мина тут же, громко мяукнув, спрыгивает и подбегает ближе, ластится к рукам и выглядит совершенно здоровой.
— Спасибо, — благодарит искренне, поднимает голову и краснеет от двух совершенно нежных взглядов, направленных на неё.
— Люди не в силах навредить ей, — отвечает та, что неземным очарованием привлекает, словно чарами манит.
— Фамильяра ведьмы не убить простым ножом, — дополняет вторая.
Ладонь Чонгук замирает над кошкой, и Мина, недовольная пропавшей лаской, носом тычется в ладонь, мяукает, чуть прикусывает за палец. Чонгук вновь гладит. Её не удивляет, что Мина — фамильяр, её удивляет, что девушки так свободно говорят об этом. Словно сами...
Чонгук распахивает глаза и вскакивает, чтобы быть на одном уровне, переводит взгляд с одной на другую.
— Как вас зовут? — смело спрашивает она, дрожа внутри.
— Тэхëн, — мягко отвечает та, которой корона на голове и не нужна, чтобы заставить мир преклонить колени.
— Чимин, — вторят ей.
Чонгук кивает. Теперь, когда она знает их имена, становится легче.
Ведьмы не раскрывают имëн людям.
— Откуда вы? — расслабившись, вновь задаёт вопрос. Тэхëн и Чимин переглядываются. — Если не хотите говорить, ничего страшного! Я провожу вас в деревню.
— Не стоит, — опережает Тэхëн.
— Мы не принимаем людей, — дополняет её Чимин. — А люди не принимают нас.
У Чонгук не остаётся сомнений, и она, охнув, опускается на траву рядом с Миной. Ведьма и колдун. Нет. Ведьма и колдунья? Неужели сказания так сильно ошибались?
Почему она не чувствует страха, пока сидит вот так, перед ними, совсем беспомощная?
Почему люди в деревне страшат сильнее?
— Мы не причиним вреда, — ласково говорит Чимин, присевшая на колени перед.
Чонгук доверительно кивает: она знает.
Чимин вытягивает ладонь и улыбается, когда Чонгук лишь смотрит, не уходит от прикосновения, но — её не трогают, обходят аккуратно, прикасаются к дереву за спиной, бормочат на незнакомом языке, и веточка дерева, следуя за рукой, осторожно обнимает. Чонгук опускает взгляд.
Нет ни капли страха, только восхищение.
Быстрым потоком волосы распускаются, рассыпаются по плечам, Чонгук чувствует невесомое прикосновение к щеке — ветер ласкает.
Мина устраивается на коленях.
— Здравствуй, Чонгук, — шепчет Чимин восхищённо. — Почему ты плачешь?
Её обращение слух не режет, наоборот, кажется, что именно так правильно.
Чонгук прикасается ладонью к щеке удивлённо — она и не знала, что плачет.
Тэхëн присаживается рядом с Чимин, не прекращая играть пальцами, и Чонгук едва слышно хихикает, когда ветер собирает слëзы и зарывается в волосы. Тэхëн и Чимин, она видит, заворожены.
Ведьме нельзя позволять собирать слëзы, но Чонгук позволяет.
— Позволишь накормить тебя?
На глазах Чонгук корзинка поднимается в воздух и подлетает ближе.
Нельзя ничего принимать из рук ведьмы, но Чонгук берёт кроличью лапку и съедает под ласковые «молодец» и «умница» с обеих сторон, что не напрягают никак.
Нельзя идти к ведьме в избушку, но Чонгук ступает, ведомая Чимин и Тэхëн, оглядывается, тропинку запоминает и вздыхает, когда видит прекрасную хижину, окружённую цветами и скрытую среди деревьев. Её впускают, она осматривается внутри и улыбается, когда все её представления о доме ведьмы и колдуньи рушатся, ведь дом почти ничем не отличается от её дома.
Чего делать уж точно ни в коем случае нельзя, если оказались у ведьмы, — засыпать на её кровати.
— Ты устала, наверное. Отдохни.
Но Чонгук больше доверяет ведьме и колдунье, чем сказаниям, потому кивает, раздевается до нижнего платья, ложится на огромную и мягкую кровать, закрывает глаза и засыпает, обретя, наконец, безмятежное спокойствие.
Сама не знает, когда просыпается, отдохнувшая, как никогда. Хижина пустует. Чонгук поднимается, надевает заботливо оставленное платье, что в плечах ей чуть большое, свободнее всех, что она носила, и выходит в лес. Рассветает. Тэхëн и Чимин она не находит, зато, вернувшись, на столе видит горшочек с супом. Мина, едва она садится на скамью, запрыгивает на колени.
Меньше всего она хочет возвращаться в деревню.
— Ты проснулась уже? — доносится с выхода, и Чонгук, занятая рассматриванием мешочков на полках, отпрянув, разворачивается, готовая просить прощения у Чимин. И кто позволил ей так свободно гулять по дому ведьмы? — Не пугайся, всё в порядке.
— Почему у вас одна кровать? — вырывается у Чонгук, и она кусает губу.
Не стоило ей спрашивать.
Чимин в ответ пожимает плечами.
— У нас не одна кровать, но ты не ошиблась. Тэхëн — моя колдунья, — легко говорит она, не подозревая, как словами рушит устойчивый мир Чонгук. — А я — её ведьма.
— Так разве бывает? — должно быть, она звучит грубо. — Разве можно?.. — тише добавляет. Перед глазами продолжает стоять картина, что сделали бы в деревне, если бы только узнали. — Но природа... Нельзя ведь... Нельзя? — Чонгук качает головой и смотрит огромными глазами на Чимин, что лишь улыбается.
— Поверь, ромашка, любовь не спрашивает у людей, можно ли, — нежно отвечает Чимин и, приблизившись, мягко ведёт по волосам. — Была бы ты сейчас здесь, если бы все ограничения людей являлись правильными, верными и не противоречащими природе? И кто, если не ведьма, связанная с природой с самого рождения её души, знает, что для природы правильно, а что её губит?
— Но я просто человек.
— Ты человек, но никогда не просто.
Чонгук верит — Чимин трудно не верить.
Для Чонгук теперь не тайна, почему Мина не позволяла мужчинам стать ей ближе. Она держит её на руках, гладит и завороженно слушает. Чимин от неë ничего не скрывает, рассказывает про травы, позволяет один отвар попробовать, и Чонгук вновь рушит заветное правило, когда послушно открывает рот, держит на языке недолго и проглатывает, следуя маленьким указаниям ведьмы. Это не горько, совсем нет, на языке лишь отдалëнной терпкостью лаванды ощущается. Внутри, стоит проглотить, разливается тепло, и Чонгук, всё ещё прислушиваясь к Чимин, собирает тепло на кончиках пальцев и ведёт рукой. Веточка на стене отрывается и чуть подлетает ближе. Вдруг — становится необычайно тяжёлой и падает.
У Чонгук ощущение такое, словно она в одиночку сдвинула гору — то не мешает ей счастливо и восхищённо выдохнуть, пошатнувшись, провести рукой, как показала Чимин, чтобы веточка вновь шевельнулась.
— Тише, маргаритка, — предупреждающе говорит Чимин и подхватывает за талию, к себе прижимает. — Для человека ты замечательно справляешься.
Похвала заставляет рассмеяться приглушённо, и Чимин, Чонгук видит, вновь заворожена.
— Чонгук-и, — она неожиданно становится серьёзнее.
— Что?
— Я подарю тебе флакон этого отвара, но пообещай, что используешь его только в случае сильной опасности, — говорит, нахмурившись, а Чонгук и слова сказать не в силах, удивлена и изумлена. Ведьмы никогда не дарят людям ничего. — Он действует несколько минут. Усиливает твою связь с природой, и природа сама защитит тебя, пока не придём мы, но взамен просит жизненную силу. Посмотри, что сделал маленький глоток, и представь, как может навредить целый флакон. Обещаешь не рисковать понапрасну?
— Обещаю, — усилием воли отвечает.
Чимин дарит ей флакон, маленький, всего в два пальца, и — не просит ничего взамен. Чонгук ждëт подвоха, но ничего не происходит, Чимин даже словно забывает про это.
Из леса возвращается Тэхëн, и Чонгук из объятий Чимин смущённо выпутывается, не совсем уверенная, как её колдунья (ах, даже мысли об этом смущают) отнесётся к их близости. Чонгук старается отойти, но запинается, и Чимин вновь ловит её и прижимает к себе, и Чонгук огромными испуганными глазами следит за Тэхëн. Если вдруг колдунья решит... И думать страшно.
— Что тебя напугало, ветерок? — Тэхëн лишь обеспокоена, подходит и гладит распущенные волосы.
Чонгук закрывает глаза. Всё, что она здесь делает, так неправильно.
Но так, господи, прости, приятно.
От неё ждут ответа, её сбивчивые объяснения выслушивают с улыбкой, и Тэхëн, спросив разрешения, аккуратно забирает её из объятий Чимин и обнимает сама.
— Запомни одну маленькую вещь, ветерок, — шепчет едва слышно. — Если и существует в мире постоянство, постоянно одно: мы никогда не причиним тебе вреда. Эта хижина — место, где ты всегда будешь в безопасности.
Чонгук выдыхает и прижимается к Тэхëн ближе, пока грудью не чувствует её грудь.
— Чем я особенна? — ещё тише, напуганная ответом, что только предстоит услышать.
— Ты наш человек.
Чонгук вздрагивает. Ведьмы сближаются с людьми — мужчинами — лишь для того, чтобы, влюбивши в себя, использовать ту любовь, сильнее которой не бывает, потому что ведьму любить можно лишь так, забрать её всю, опустошить человека полностью. Они не жалеют на это времени.
Истории, когда ведьма с человеком строила семью, Чонгук не знает.
О том, что ведьма и колдунья могут разделить одного человека на двоих, и мыслить стыдно.
— Ты пугаешь её, Тэхëн-а, — с упрёком. — Люди не чувствуют всё, что чувствуем мы. Их любви, чтобы расцвести, нужно время, и нам не стоит давить. Давление отталкивает людей.
— Прости, ветерок, — искреннее извинение.
Чонгук, когда Тэхëн её чуть отталкивает, чтобы взглянуть в глаза, смущается сильнее. Она понимает, о чём они говорят. Но их слова так противоречат всему, чем живут люди, и она совершенно теряется, не знает, как отвечать и что делать. Она никогда так не жила. Она и не думала, что так жить возможно.
— Почему вы думаете, что я?.. — она не заканчивает, не смеет.
— Вокруг нашего дома заклинание отторжения на случай, если чужой вдруг решит приблизиться. Должно напугать человека, чтобы он и не подумал возвращаться, но боялась ли ты? Готова поспорить, нет.
— И Мина... Фамильяр не оставит ведьму ради простого человека.
— Она ради меня и хвостом не шевельнëт, пока мне не будет угрожать опасность, верно, упрямица? — Тэхëн смотрит укоризненно в сторону лежащей на полке кошки, что в ответ только согласно мяукает. Чонгук вновь смеётся и замирает, когда слышит смех Чимин рядом. — О чём и речь!
Мина по полке проходит с гордо поднятым хвостом и прыгает к Чимин на плечо, чтобы улечься, прижавшись мордочкой к шее, и взглядом дать понять, насколько не рада Тэхëн.
— Тогда почему она пришла ко мне?
— Решила, что ты там в опасности. И не ошиблась, да?
Чонгук не решается оправдывать, говорить, что ей бы не навредили. Она так думала, но им нужен был лишь слух один, чтобы забыть всё хорошее. И Чонгук молчит. И принимает каждое слово, надеется, что её не обманут и не предадут, потому что тогда открыть сердце ей будет некому.
Они больше не говорят об этом, дают время. Чонгук не решается вернуться в деревню: не хочет встречаться с людьми, как не хочет оставлять Чимин и Тэхëн. Её, ведьму, в деревне никто, наверное, и не ждёт, а лес так счастлив появлению и всем это показывает. Рядом с хижиной даже она магию чувствует на кончиках пальцев, по ощущениям, может повторить за Тэхëн. Чонгук крутит ладонью и играет пальцами, как делала Тэхëн. Безуспешно. Она человек.
Человек, которому здесь рады.
Чонгук прячется в отдалении, сидит у дерева и медленно ест собранные ягоды, поражëнная их ярким и нежным вкусом. Она раньше не позволяла себе такие слабости, потому что тогда пришлось бы срывать больше, теперь же Чимин разрешила есть всё, что Чонгук узнает как полезное, вкусное и не ядовитое для человека. Чонгук пробует каждую ягодку и запивает водой из речки, чистой и сладкой. Даже снимает чулки, поднимает платье к бëдрам и заходит на глубину — хочет искупаться, но точно не при Чимин и Тэхëн.
— Вода не холодная? — интересуются сверху.
Чонгук поднимает взгляд и удивлённо склоняет голову, когда Тэхëн спрыгивает с верхушки дерева, а перед ударом замедляется, чтобы плавно опуститься на землю.
— Могу сделать теплее, если нужно.
— Не стоит, всё хорошо. Ты следила за мной? — без упрëка любопытствует.
— Я не следила именно за тобой, — в ответ, пока Тэхëн, закрепив платье за ремень, становится рядом. — Я слышу каждый шелест ветра и чувствую землю под ногами, и мне от этого не спрятаться. Я просто знаю, куда ты идëшь. И куда идут все белки, кролики, пауки, плывут рыбы, летят птицы.
— Трудно так жить, верно?
— Я родилась такой, трудно пришлось, если бы всё вокруг затихло. Когда не знаешь о жизни без способностей, сложно и бессмысленно по ней тосковать, — серьёзным тоном, с едва слышимой улыбкой. — И зверей я чувствую не так сильно, ты и Чимин среди всех — яркие пятна. Если мне нужно отдохнуть, я обращаю силы к Чимин, а остальное перестаёт быть значимым. Можно попросить кое о чём? — вдруг добавляет проникновенным шëпотом, наклоняется ближе.
Чонгук вспыхивает от близости, сдерживается, чтобы не прикрыть щëки.
— Можно, — с заминкой позволяет.
— Приготовишь тот пирог? — словно просит о поцелуе. — Я готова каждый день его есть.
Ей требуется время, чтобы собрать силы внутри, забыть про поцелуи и покачать головой с сожалением. Она бы хотела, но у них для пирога есть лишь ягоды. Из одних ягод она может приготовить только варенье.
— Всё необходимое осталось в деревне.
— Одно слово, и мы всё оттуда заберëм. Если ты... Если не хочешь вернуться.
— Не хочу, — шëпотом Чонгук открывает душу и опускает глаза, когда чувствует ладонь Тэхëн на своей. — Но я напугана, совсем вас не знаю, выросла там, с ними, и не представляю, что меня ждёт здесь.
— Мы никогда ни к чему не принудим, обещаю. Ты вольна уйти, когда только захочешь, мы можем проводить до большого города. А до расставания покажем тебе мир, научим всему, что знаем. От меня ты много не возьмëшь, а вот Чимин откроет, какие отвары можно приготовить без магии. С этими знаниями и твоими умениями у тебя легко получится найти место в городе.
— Мир? — Чонгук удивлëнно выдыхает: она о таком и не мечтала. — Весь мир?
— Да. Ты видела моря? Представь огромное тëмное озеро, у которого нет края, глубокое настолько, что даже я не могу почувствовать дна, с рыбой, способной проглотить человека. И с волнами с твой рост. И с солëной водой.
— Ты ведь шутишь? — она хмурится в подозрении, но Тэхëн качает головой.
— Здесь недалеко, идти не дольше месяца.
Чонгук хочет согласиться всей душой, её тянет и к ним, и к миру, скрытому от неё.
— Я не знаю, — всё равно шепчет потерянно.
Она никогда не была за пределами деревни и не надеялась даже побывать, а Тэхëн предлагает оставить всё привычное и отправиться так далеко. С ведьмой и колдуньей.
— Если решишься, мы откроем тебе огромный мир. С нами ты будешь в безопасности, никто, даже мы, не посмеет навредить. Может быть, ты захочешь остаться. Навсегда или пока не поймëшь, что с нами несчастна.
— Люди смертны.
— Мы тоже. Люди быстро стареют, потому что утратили связь с природой и забыли, как и чем должны жить. Мы научим тебя этому заново. Ты не сможешь колдовать или влиять на природу, но вспомнишь её законы, а Чимин усилит вашу связь.
Ноги начинают замерзать, и Чонгук выходит из воды, готовая к холодному ветру. Тепло ласково окутывает её со всех сторон, Тэхëн встаёт рядом. Чонгук прикрывает глаза. Если она уже думает об этом и ищет доводы, чтобы убедить себя вернуться в деревню, значит ли всё это, что ей стоит рискнуть?
Чонгук не говорит ни слова, возвращается в хижину с тихо идущей за спиной Тэхëн. Мина, стоит войти, прыгает на руки, урчит громко, словно знает про сомнения внутри. Чимин на них не реагирует, её волосы парят в воздухе, сама она держит ладони над котлом и быстро говорит на незнакомом языке. Красиво. Тэхëн шепчет, что её нельзя тревожить, Чонгук останавливается и завороженно следит. Впервые она видит настоящую магию так близко.
— Она нашла раненую беременную волчицу, хочет спасти.
— У неё получится? — не повышая голоса.
— У меня не может не получиться, — доносится в ответ от Чимин хриплым голосом.
На глазах Чонгук волосы Чимин, вспыхнув белым светом, опускаются, сама она, пошатнувшись, оборачивается к ним. Кажется, что она не спала несколько дней — настолько уставшей и болезненной выглядит по сравнению с той ведьмой, которую Чонгук видела утром.
— Милый лепесток календулы, — обращается к Чонгук, подходит и ласково ведёт ладонью по волосам, — что такого сказала Тэхëн-а, что ты и на минуту не прекращаешь борьбу внутри?
— Почему календула?
— Неуверенность, сомнения и страхи.
— Вы правда не хотите, чтобы я уходила? — решается спросить.
— Лепесток, мы хотим, чтобы ты осталась, — следует ответ сразу.
Чонгук требуется вся смелость, чтобы, сжав кулаки, кивнуть.
— Хочу увидеть море. С вами. И попробовать остаться.
Чимин затягивает её в объятия.
Чонгук пока не может сказать, не ошиблась ли она, но им верит, потому что они не прекращают обещать, что она всегда сможет уйти, что они отведут к морю, и к океану, и на снежную вершину горы. Чимин быстро лечит волчицу, отпускает её в лес, и они больше не ждут, собираются за несколько дней.
Чонгук и Тэхëн отходят в сторону, а Чимин, склонившись к земле, ведёт руками вниз, и хижину засыпает. Теперь ни один человек не сможет узнать, что там, внутри, бывший дом ведьмы, колдуньи и человека.
Чонгук не уверена, куда приведёт её жизнь, но с каждым шагом, с каждым разделенным на троих днём, с каждым новым местом, где они останавливаются, внутри медленно растёт надежда, что однажды она, и правда, узнает, действительно ли у Чимин такие сладкие губы, как иногда, смущая неимоверно, говорит Тэхëн.
Хотя иначе, наверное, и быть не может.