<right>Emery - S.Carey</right>

Так минули декабрь и Рождество. Праздник удался на славу: после семейного вечера, пока все спали, Тэхён пробрался в лачугу к Чонгуку и вручил ему блокнот и набор новых карандашей. Ему же в подарок достался сборник стихотворений, в которых было зашифровано послание: выделенные грифелем строчки предназначались Тэхёну. Они описывали его качества и особенные, свойственные только ему черты. В этот подарок была вложена душа, и Тэхён вновь укорил себя за то, что в его блокноте и карандашах её особо не наблюдалось. Всю ночь с Чонгуком они пили глинтвейн и целовались, пока рано утром на рассвете Тэхён не вернулся в дом, стараясь быть незамеченным. Потому он не на шутку перепугался, когда Дандели начала лаять на него, выпрашивая поиграть. Он шикал на неё, но собака не переставала шуметь, игриво виляя хвостом и припадая мордой к полу.

— Господин? — Это была горничная, пришедшая на шум и выглянувшая из-за угла. — Вам не спится? Нужно что-нибудь?

— Ох, нет... — Тэхён принялся отмахиваться, медленно ретируясь назад по лестнице. За спиной он прятал свою испачканную обувь. Каждый раз, когда подтаявший снег капал на красный лестничный ковёр, внутри него взвизгивала паника. — Я просто спускался попить воды. Вот и всё. Не беспокойтесь.

Женщина сощурила глаза. Однако быстро лицо её разгладилось, она кивнула и развернулась, позволив Тэхёну на всех скоростях влететь по лестнице, забежать в комнату и привалиться спиной к двери, бросая грязную обувь в угол.

— Надо быть осторожным, — напомнил он себе, устало ковыляя к кровати и падая на неё лицом вниз.

Однако легче было сказать, чем сделать. В середине февраля он, крайне невыспавшийся из-за очередной ночи, проведённой с Чонгуком, стоял напротив зеркала в рост, пока Лукас протягивал ему одежду. Зевая, он стянул с себя спальную рубашку и нахмурился, когда его камердинер издал задыхающийся вздох удивления. Глаза Тэхёна тогда крайне быстро распахнулись. Внезапно с удушающим ужасом он вспомнил, как прошлой ночью Чонгук крайне настойчиво впился губами в его плечо. Он <i>укусил</i> его. И действительно, в отражении зеркала можно было заметить красные следы на оливковой коже. Тэхён схватился за это место ладонью, расширяя глаза от ужаса.

— Лукас, — сказал он твёрдо и предупреждающе.

Парнишка смотрел на него в отражении зеркала, потерянно хлопая ресницами. Его щёки были глубоко красного цвета.

— Как ты думаешь, что ты увидел? — спросил Тэхён; в глазах его застыло отчётливое предостережение.

— Н-ничего, — замотал Лукас головой.

— Уверен?

— Я ничего не видел, — выпалил он горячо и быстро, накидывая на голую спину Тэхёна рубашку.

— Правильно, ты ничего не видел, — повторил за ним Тэхён, сглатывая и быстро застёгивая пуговицы.

С тех пор Лукас начал смотреть так, будто всё знал, и Тэхёну это не нравилось. Переживания и страх множились в нём.

Однако инцидент этот быстро забылся. Лукас сохранил тайну между ними, как и положено хорошему камердинеру, позволив Тэхёну убедиться в его надёжности и благочестивости.

Но, как известно, беда не приходит одна.

Тэхён сидел в гостиной, читая книгу, когда дверь в дом громко открылась и столкнулась со стеной с оглушающим звуком. Послышался звон стекла, как если бы кто-то разбил вазу о паркет.

Тэхён вскочил, встревоженный. Ерим и Дэхи прижались друг к другу, бросая свои игрушки на пол.

Джон Равель влетел в гостиную. Он шагал разъярённо, от него исходили волны злобы, а лицо пылало алым от гнева. Тэхён не помнил, что видел его таким когда-либо.

Не глядя на своего сына, мистер Равель холодно произнёс:

— Винсент, нам нужно кое-что обсудить. Пойдём.

И тогда Тэхён не на шутку встревожился. На лбу у него выступил холодный пот. Пол вдруг стал зыбучими песками, и ногам трудно было устоять на нём.

Что если Лукас всё рассказал его отцу? Если Джон обо всём догадался? Если узнал о романе его непутёвого сына с конюхом?

— Винсент, пойдём, не стой истуканом.

Тэхён сконфуженно кивнул и сделал первый шаг, за ним ещё один и ещё до тех пор, пока не оказался сидящим в кресле вместе с отцом в кабинете, обработанным тиковым маслом, пахнущим древесиной и кожей.

Джон бродил от стены к стене, доставая из одной полки толстую сигару, из другой бокал и бутылку солодового виски. Он сел напротив Тэхёна, делая большой глоток и нервно зажигая спичку.

— Итак, дела наши плохи, Винсент, — провозгласил он таким тоном, каким извещают народу о войне.

Тэхён вжался в кресло, до скрипа кожи сжимая пальцами подлокотники.

— Наша звезда, наша надежда пошла ко дну. — Джон стукнул ладонью о стол, отчего стакан с виски вздрогнул.

— Я не понимаю, — Тэхён помотал головой. Лицо его было напряжено, а на лбу собралась гармонь из морщин.

— Ну конечно, нет. Ты никогда толком не вникал в наши текущие дела. — Джон закурил, выпустив изо рта клубы сизого дыма. — Наш корабль, Арикс, потонул вместе с товаром. — Тут же он вновь ударил кулаком о стол, заставив на сей раз дёрнуться уже Тэхёна. — Дела плохи. Сейчас наше состояние находится на грани банкротства.

Тэхёну совсем не нравилось, куда шёл этот разговор. Внутри него всё сжалось тугой пружиной.

— Но, как ты прекрасно знаешь, для таких казусов у меня всегда прибережен туз в рукаве, — посмеялся он довольно, невероятно гордый собой. Ярко пылающий кончик его сигары указал на Тэхёна, которому на миг показалось, будто на него навели дуло ружья. — Ты мой туз, Винсент. Свадьба с Элайзой была долгосрочной перспективой, но теперь… — Он покачал головой, постукивая по сигаре указательным пальцем и тем самым сбрасывая с неё пепел.

Картинка перед глазами Тэхёна пошла трещинами, а потом со звоном рассыпалась. Всё это казалось кошмаром, которые иногда посещали его по ночам. В них всё шло ужасно плохо. Но он всегда знал: у него была возможность проснуться и завершить его. Сказать себе, что всё это ненастоящее. Однако сейчас, сколько бы ни пытался пробудиться, а развеять кошмар не выходило.

— Но чем… чем моя женитьба может помочь? — моргал он, щипая себя за ладонь и пытаясь привести в чувства. — Отец, я не понимаю, зачем всё это.

— Ох, Винсент, Винсент... — Джон замахал рукой, словно пытаясь отмахнуться от чужой несообразительности. — Бернарду нужен титул для его взбалмошной дочери. Он на всё готов, чтобы его золотце попало в хорошие руки. У нас с ним равноценный обмен: с моей стороны титул, с его…

— Деньги, — перебил Тэхён, скрипя зубами. <i>Ну конечно</i>. — Что, если я не намерен в этом участвовать?

Взгляд Джона потяжелел, наполнившись чернотой. Он поставил локти на стол, заговорив понизившимся вдруг на пару тонов голосом:

— Тогда я не буду намерен инвестировать в тебя. Твой семейный долг обязывает тебя поступать правильно, так, чтобы наше положение не опускалось ниже положенного. Однако... — Он откинулся на спинку кресла, оглядев Тэхёна с толикой очевидного пренебрежения. — ...коли ты отказываешься от семейного долга, можешь не рассчитывать на помощь. Давай посмотрим, где ты окажешься, толком не умея делать ничего, кроме пачканья холстов краской.

Тэхён похолодел. Отец был серьёзен и смотрел так, будто, даже не раздумывая, выбросит Тэхёна из дивного сада в пустыню за высоким забором. Младший Равель сухо сглотнул, кивнул и медленно встал, сказав:

— Хорошо, я всё понял. — Он развернулся, тихо добавив: — Однако мне нужно время, чтобы дать ответ.

— У тебя его не так уж и много. — Джон закатил глаза: выходки сына казались ему цирком. — Я рассчитываю сватать тебя с наступления марта.

Тэхён поджал губы, но кивнул. Внутри него клокотал гнев. Без слов он прикрыл дверь в кабинет. Потом глубоко выдохнул, прикрыл глаза и пустился наутёк. Побежал так быстро, что воздух свистел в ушах. Он вырвался на улицу, не видя ничего перед глазами. Его ноги едва соприкасались с землей, и, была бы его воля, он бы взлетел. Вспорхнул бы в небо свободной птицей, вырвался из золотой клетки и наконец обрёл волю. Вот только не было у него крыльев и улететь он никуда не мог, и потому от отчаяния из него рвался крик. Тэхён раздирал горло собственным голосом, разнося отклик ярости по округе. Казалось, что от волны его вопля даже трава пригнулась к земле, а ветви деревьев задрожали испугавшись. Тэхён кричал, кричала и его душа, и так хотелось ударить что-то сжатыми в кулаки пальцами, что под кожей зудело. В конце концов он припал на колени, лбом соприкоснулся с землёй и начал яростно бить её — так сильно, что трава летела во все стороны.

Он не знал, что ему делать, и был как никогда потерян. Его сердце принадлежало человеку, которому отдано было быть не должно. И сейчас оно обливалось кровью, потому что полное осознание этого оставляло на нём глубокие раны. Тэхён рыдал от этой боли, его крупные слёзы росой орошали травинки и впитывались в сухую землю, заползая в маленькие трещины.

Чонгук осмелился приблизиться к графу, только когда тот успокоился и, лежа на спине, бесстрастно смотрел в небо, наблюдая за плывущими тускло-серыми облаками. Конюх видел, как Тэхён несся в сторону поля, и незамедлительно последовал за ним. Но остановился, когда его оглушил крик. 

Сейчас же Тэхён лежал на земле и выглядел так, что Чонгуку было страшно к нему даже прикоснуться. Он не знал, что послужило причиной произошедшей истерики, но догадывался, что это ему не понравится.

— Пора вставать, — тихо сказал Чонгук, тенью нависая над лежавшим на земле юношей. Тот даже не перевёл на него взгляда, продолжая бесстрастно смотреть в небо. В отражении его серых глаз плавали такие же блеклые облака. — Холодно, простудишься ведь.

— Мне всё равно. — От безжизненности в его голосе Чонгука передёрнуло. Он нахмурился и осторожно наклонился, стараясь быть ближе, чтобы понять и увидеть то, что таилось внутри у Тэхёна.

— Что случилось? — прошептал он, в ответ на что чужие губы задрожали, а из уголков глаз потекли солёные ручейки.

— То, что должно было, — произнёс Тэхён и наконец взглянул на Чонгука. — Почему любить тебя так больно? Это невыносимо.

Чонгук опустил голову, выражение его лица было непроницаемым.

— Прости.

— Я не хочу этого чувствовать, — покачал Тэхён головой, поджимая губы. — Чонгук... — Он обратился глазами, полными мольбы, вверх, резко сел и схватил мужчину за ладони. — Сделай с этим что-нибудь. Заставь меня ни о чем не думать.

— Ох, — Чонгук приоткрыл рот, начиная понимать, о чем его просил юноша. Он завертел головой, мягко пытаясь вырвать свои грубые ладони из захвата изящных мягких пальцев. — Нет, Тэхён, ты расстроен. Твой разум затуманен и…

— В марте будет моя свадьба, — перебил Тэхён. Его губы были бледными и обветренными, сухими, как кора старого дуба. — Я женюсь, Чонгук. У нас совсем немного времени, и я больше не хочу тратить его.

И затем, в секунду чужого замешательства, он дёрнул Чонгука вниз, заставив лечь на себя. Их носы и дыхание встретились. В карих живых глазах напротив граф ясно увидел расползавшиеся по радужке расколы, после чего ещё одна пронзительная стрела, пропитанная ядом, вонзилась ему в сердце — чужая боль теперь ощущалась как собственная.

— Я хочу потеряться в тебе, — зашептал Тэхён, трепетно обхватывая лицо Чонгука ладонями, словно он был хрупким цветком, маком, одного касания к которому было достаточно, чтобы лепестки оторвались от стебля. — Хочу быть с тобой и телом, и душой. Не желаю больше думать ни о чем. Поэтому, — тут он прерывисто выдохнул, прикрывая глаза, — возьми меня.

Долгое время ничего не происходило. Оба молчали, впитывая слова — лишь ветер надрывно выл, раскачивая ветви скрипящих сосен. После затяжного молчания раздался тихий всхлип. Тэхён было подумал, что сам он неосознанно вновь предался слезам, пока до него не дошло: нет, это не он, это Чонгук. Но прежде, чем он успел как следует подумать об этом, мысли его выветрились из головы чужими губами, коснувшимися его собственных. И вмиг всё потерялось, запуталось в касаниях и жаре, в пальцах, что вплетались в волосы, спускались по шее, а после — пылкими касаниями под ткань блузы. От касаний этих шёл ток, пушок на теле вставал, а вся кожа становилась рыхлой и бугристой от настила мурашек. Тэхён гнулся к чужому теплу и сам тянулся пальцами под слои ткани, жадно касаясь раскрытыми ладонями кожи. Он мог нащупать на напряженной спине Чонгука выемку позвоночника и ямки Аполлона, и от этого ему хотелось трогать больше и упорнее, чтобы впитать в себя чужие линии полностью, а затем, по окончании безумия, предаваться воспоминаниями о них в моменты грусти.

Когда колено Чонгука коснулось Тэхёна между бёдер, тот дёрнулся всем телом и громко застонал. Ветер подхватил этот звук и понёс его высоко к небу, за самый горизонт, где опускалось закатное солнце, отбрасывающее алые рефлексы на охваченные страстью лица. Не думая, отпуская себя, Тэхён зашевелил тазом, впиваясь ногтями Чонгуку в лопатки. В его животе назревал пожар, он даже мог поклясться, что слышал треск костра. Он был так отчаян и безумен, что не заметил момента, когда Чонгук перевернул их, и продолжал виться волной и стонать в чужой рот, слепо вращая внутри него языком.

— Мне можно… — Чонгук заговорил, но вдруг застопорился. Его пальцы гладили живот Тэхёна у кромки брюк, большой палец нерешительно кружил по краю золотой пуговицы.

— Да, пожалуйста, — Тэхён был на грани. Ему казалось, что ещё чуть-чуть — и ткань его штанов разорвётся от натяжения.

Однако ещё через миг Тэхён думал, что первым не выдержит напора он сам: так сильно́ было наслаждение и так сладок тот момент, когда к самому его трепетному месту прикоснулся человек, которого он любил всей душой. И хотелось не то рыдать, не то кричать от восторга.

— Я сейчас умру, — прошептал Тэхён. Его позвоночник хрустел, а пальцы в туфлях поджимались. Он присосался к шее Чонгука ртом, сдерживаясь из последних сил, чтобы не закричать во весь голос. Перед его глазами вспыхивали и угасали, одновременно ослепляя и оглушая, фейерверки.

— Я не позволю, — издал Чонгук смешок. Он был весел, но пропасть в глубине его карих глаз говорила об обратном.

Чонгук опустил голову, намереваясь посмотреть, что творила его рука с телом Тэхёна, однако граф не позволил, дёргая его голову назад за волосы. К сожалению, отстриженные, хотя как бы юноше сейчас хотелось намотать их себе на пальцы.

— Нет, — сказал Тэхён дрожащим голосом. На его нижних ресницах блестела роса слёз, и он смаргивал её, когда вглядывался в расширенные зрачки Чонгука. — Не смотри, только не смотри на меня.

Над лицом Чонгука нависла тень. Он сощурился, сжимая руку сильнее и заставляя глаза Тэхёна закатываться, а тело дрожать.

— Я буду смотреть на тебя. И знаешь почему? — Тэхён помотал головой. Он всхлипнул, зарываясь мокрым носом Чонгуку в шею. Его уши горели, как и всё лицо, и он хотел окунуться в студёную колодезную воду. — Потому что ты прекрасен. Когда я смотрю на тебя, у меня возникает непреодолимое желание раздеть тебя и уложить в свою кровать, а потом просто созерцать, думая о том, что я с тобой сделаю. Так долго, что ты сам не выдержишь и попросишь меня коснуться себя.

Тэхён представил это. Как он лежит нагой, мягкий и смущённый, трогательно пытаясь прикрыться, а свет от дрожащей свечи отбрасывает на его тело танцующие тени. Чонгук бы возвышался над ним, взглядом оставляя на теле ожоги, и не касался — изводил, покуда сам юноша в мольбе не попросил бы прекратить измываться над ним. Крепкий узел нервов, что был у Тэхёна в животе, вмиг распутался. Импульсы тока затронули всё его тело, он напрягся, кусая губы, прежде чем растёкся сверху на Чонгуке расплавленным маслом. Он был рад своему невменяемому состоянию, которое не позволяло взять в толк то, как Чонгук вытирал руку после платком. Он плыл по реке наслаждения, слушая собственное учащенное дыхание и сбитое биение сердца, и был не в силах ни на чём больше сосредоточиться. Даже мысли о женитьбе с Элайзой и о том, как жизнь его стремительно приближалась к бурному водопаду, ушли. Сейчас он мог лишь сопеть из-за забитого носа и довольно жмуриться, наслаждаясь лёгкими касаниями к своему лицу и волосам, из которых Чонгук вынимал травинки.

Амнезия была, к величайшему сожалению, кратковременна. Постепенно эффект эйфории отступал, Тэхёна пробирал холод ветра и ужас произошедшего.

— Боже мой, — зашептал он, крепче обнимая Чонгука. Ему вновь хотелось рыдать. А ещё стать лилипутом, спрятаться у обхватывавшего его руками мужчины в ладони, чтобы весь мир не нашёл. — Мы действительно не можем сбежать, Чонгук? — вопрошал он едва слышно, ропотно, со страхом получить очевидный ответ. — Отец говорит, что оставит меня без своего покровительства, если я не женюсь.

Руки Чонгука перестали растирать Тэхёну плечи и замерли. Юноша мог отчетливо почувствовать, как тело под ним напряглось.

— К этому всё шло. — Голос Чонгука был ровен и холоден, как замёрзший лёд. Тэхёну от него было не по себе, и даже объятия не помогали согреться. — Мы оба знали, что это не навсегда.

Сердце ухнуло вниз. Тэхён резко отстранился, смотря на человека под собой широко раскрытыми глазами. Он не мог поверить своим ушам. Его рот открывался и закрывался в безмолвии, не в силах найти подходящие слова.

— Мы знали? — переспросил он, вмиг почувствовав себя липким и использованным. Точно носовой платок, в который высморкались.

— Только не смотри на меня так. — Чонгук приподнялся на локти, а Тэхён и вовсе сполз с него, судорожно начав застёгивать пуговицы брюк. Ветер меж тем гневно раскачивал сосны вокруг, их надрывные стоны были похожи на болезненные завывания. — Я не знаю, что ты себе выдумал, но очевидно, что происходящее между нами — эпизод.

Тэхён не мог дышать. Чужие слова выбивали весь воздух из лёгких, и он задыхался.

— Как ты можешь так говорить… — едва разборчиво бормотал Тэхён неподъемным, будто свинцовым языком. — Там, в пристройке посреди поля, где мы были заперты дождём, ты утверждал совершенно другое. — Хлопал он ресницами, пытаясь прийти к пониманию. — Я думал, что ты чувствуешь что-то сильное ко мне. Что ты не считаешь происходящее между нами всего лишь… эпизодом, — выплюнул он, смотря на мужчину со злостью и обидой.

— Тэ, — Чонгук вздохнул. Он зачесал волосы назад и зажмурился, будто старался привести мысли в порядок, но у него это очевидно не получалось. — Наша жизнь состоит из моментов: хороших и плохих. И отказывать себе в чем-то таком неописуемом и грандиозном лишь из-за его ограниченного срока было бы настоящим упущением. Гораций говорил…

— Carpe diem, — кивнул Тэхён, вставая на не держащих его ногах. — Да, я знаю. Я просто дурак, раз подумал, что для тебя это нечто серьёзное. Мне стоило быть осмотрительнее. А я глупо рассчитывал, что ты — это всё, что мне нужно, и для тебя всё так же. Очевидно, это не так.

— Тэхён, не нужно, это вовсе не…

— Что не нужно? Говорить правду? — Тэхён всплеснул руками. Жгучая пелена слёз застыла в его глазах, но он так устал плакать, что и капли не мог больше пролить. — Ты просто дурил меня, чтобы развлечься.

— Мне жаль, что ты думал, словно такие, как мы, сможем любить друг друга безгранично. Оглянись, Тэхён. Я — рабочий, живущий в каморке, ты — наследник титула. Но мало того, мы оба — мужчины. До недавнего времени ты и сам отвергал мысль о подобном союзе. — Он ткнул в юношу указательным пальцем, заставляя того поморщиться. — Но тебе не стоит забывать, что твоё принятие не означает принятие всего мира. Подобные нам тайно встречаются и расходятся, позволяя себе часы роскоши. Мы не живём в одном доме и не заводим семьи. Не спим ночами напролёт в обнимку, не планируем пикники и игры в крикет. Но это не значит, что я не хочу этого всем сердцем. — Он положил ладони на грудь, и лицо его в этот момент было искривлено болью. — Это говорит лишь о том, что я понимаю невозможность подобного.

Тэхён хмыкнул, потому что мечтал об этом: о доме, где он, Чонгук и лошади в саду счастливы. Но с каждым чужим словом картинка из его грёз трескалась и осыпалась, оставляя после себя сплошную серость.

— Какой же я глупый, — невменяемо шептал он себе под нос, качая головой и отступая от Чонгука медленными шагами. Тот смотрел на него с болью, но не предпринимал никаких попыток остановить. — Значит, всё? Я женюсь, и нам останется встречаться урывками, прячась от порицания?

Вместо ответа Чонгук отвернулся. Вдалеке надрывно взвыл волк. Тэхён думал, что это было препятствие, преодолеть которое не являлось возможным: нельзя было прыгнуть так высоко.

Они проиграли.

И теперь Тэхён возвращался домой, чтобы сказать отцу о своём согласии на брак. Он знал: впереди его ждала несчастная жизнь. Но он не ведал об ином пути. Не знал, что делать, ведь побег казался единственной возможной перспективой. И Тэхён мог бы сделать это, однако он знал: отец был прав, он пропадёт в жестоком мире, как только переступит порог поместья. Слова самого Чонгука доказывали: за пределами прутьев золотой клетки тебя не ждало ничего, кроме голода и холода. И разнеженный Тэхён слишком боялся подобной участи.

Поэтому он подавил свербящее чувство внутри себя, поднял подбородок и постучал в дверь, ведущую в кабинет отца, хоть внутри него всё и разрывалось на части.

Тэхён не знал, что у его истории любви будет такой короткий срок.