Долгий путь домой

Когда в музыкальном магазине гаснет свет, мы чутко прислушиваемся к затихающим шагам, чтобы, не допусти того Звук, никто нас не заметил. Но когда стихают даже самые тихие шорохи, Контрабас низко гудит, давая сигнал, и мы все покидаем свои Дома. Мы — души музыкальных инструментов. От долгого общения с вами мы стали внешне походить на людей, хотя когда-то невероятно давно были не более чем сгустком энергии.

Если бы вы хоть однажды увидели нас, то поняли бы, почему мы прячемся: это магия, недоступная людям. Иногда мы выходим и днем: в солнечном свете нас практически не видно, — но куда приятнее показываться в вашем мире ночью. Пожалуй, эта замечательная картинка еще долго оставалась бы в вашей памяти, попади вы чудом на наши ночные посиделки.

Контрабас, основательный мужчина с завитыми как порванные струны усами, с низким и протяжным «уууф» проводит платком по лбу. За его спиной хихикают, прикрывая тонкими ладонями губы, миниатюрные девочки-флейты, а с ними и паренёк юный на вид, смех-колокольчик. Старая леди в черном платье и высоко забранными волосами примостилась возле своего Дома-рояля, снисходительно осматривая всех вокруг. Её все уважают, конечно. Вон, девушки и парни-скрипки уже рассаживаются вокруг, степенно переговариваясь и жестикулируя своими тонкими длинными пальцами.

Мне же отводилась куда более обширная компания гитар, аккордеонов и балалаек. Остальные инструменты, как правило, обходили нас стороной, ведь они все такие важные аристократы. Я подошла к своим как раз, когда один из нас заканчивал рассказывать забавную историю, чем повлек за собой взрыв хохота, в ответ на который низко и возмущенно загудел Контрабас, а старая леди поджала тонкие губы.

— И он говорит с таким важным видом: «Мне нужна лучшая гитара из здесь представленных». Ну, Витька ему и показал нескольких. А тот стоит баран бараном, что дальше делать — вообще не понимает. У меня даже струны загудели от смеха!

Парень, что все это рассказывал, носил длинный, метра в три, цветной шарф, в который кутался и в жару, и в холод. Мы тоже в него кутались: на троих хватало. Его все любили: и шарф, и парня.

Еще одна важная вещь, которую вам стоит запомнить: у нас нет имен. Имена нам даёте вы, люди, а нам хватает наших сущностей. Даже речь нам нужна не так, как вам. Это, скорее, привычка, ведь куда лучше мы чувствуем, что мы хотим передать, чем то, что мы действительно говорим.

Парень в шарфе ярко улыбнулся, когда я подошла, и нельзя было не улыбнуться следом.

— Ой, а я слышала, что сегодня забрали одну скрипку, — вклинилась в разговор девушка в рваной серой футболке и в таких же рваных джинсах, её электрогитара всего несколько дней привлекала внимание покупателей с витрины своим блестящим черным корпусом с зеленым геометрическим рисунком.

Когда кого-то забирали, всегда было грустно и радостно одновременно. Грустно, потому что вы, скорее всего, уже никогда-никогда не увидитесь, а радостно, потому что найти своего человека — это высшее счастье. Вы бы видели, как меняемся мы, когда находим его. Вы бы назвали это светом, идущим от самого сердца, но у нас нет сердца — мы чистый дух.

Правда, никогда не знаешь, уходят ли они действительно к своему человеку.

— А еще сегодня пришел лист предзаказов, — протянул еще один парень в очках и свитере, чьим Домом был аккордеон, уже несколько лет стоящий в дальнем углу выставочного зала.

— Ой, вот бы меня забрали, — тут же вскинулась девушка в рваном.

И все тут же принялись делать ставки, кого же заберут завтра. Особенно чудом было, если кому-нибудь удавалось в этот лист заглянуть, тогда все пол ночи бегали, провожали уходящего, обнимались, плакали, смеялись, пели песни — наши, особые, свитые из нот и звуков, а не из слов. Вам, людям, обязательно бы показалось, что вы попали на вечерние посиделки в теплой компании, где все сидят уютным кругом в мягких свитерах и слушают чистую музыку.

Пока все отвлеклись, я переглянулась с парнем в шарфе, и он чуть заметно повел головой в сторону. В соседнем зале было пусто: все разошлись по своим компаниям. Мы отошли к дальней стене и он накинул часть шарфа на мои плечи. Он всегда так делал, когда хотел поговорить с кем-то, словно отгораживался от всех остальных.

— Ты заглянул в список, — поняла я.

— Да, — он улыбнулся немного неуверенно и с надеждой.

— Это ведь здорово, правда? — я тоже постаралась улыбнуться в ответ. — У тебя будет свой человек! Представь, мы встретимся на каком-нибудь концерте…

Он рассмеялся, а потом замолчал и перевел мечтательный взгляд на луну. Я постояла с ним так еще немного, а затем скинула шарф и ушла в свою обычную гитарку, где можно было бы уютно свернуться и поплакать. Когда кто-то уходит, надо принять, что, скорее всего, вы никогда больше не встретитесь.

И пусть говорят, что плачут скрипки. Впрочем, они тоже плакали — по своим, а я плакала вместе с ними.

***

В какой-то момент — дни или годы спустя, у нас нет такого понимания времени — меня забрал человек. Я даже не успела понять, когда это случилось. Решила поспать днем, все равно людей не было, а проснулась уже в совершенно незнакомом месте, в явно принадлежащей мальчику-подростку комнате. На стенах — постеры с рок-группами, пол завален мятыми мужским футболками. Я невольно скривилась от душного воздуха и затхлого запаха.

Спустя время, когда я уже осмотрелась в новом месте, дверь распахнулась и в комнату вывалился предположительно «мой» человек. Только я ничего не почувствовала. Помню, как-то раз мне довелось увидеть нашедшую своего человека скрипку и это было прекрасно, даже до меня донеслись отголоски этого чувства единения. Когда в комнату вошел этот парень, мне стало холодно.

А между тем он хлопнул дверью и грязно выругался, после чего перевел злобный взгляд на меня. Я вся сжалась и забилась в самый дальний уголок своего дома, надеясь, что произошла ошибка и я принадлежу не ему. Что сейчас придет другой человек — кто угодно другой — и заберет меня туда, где не будет этого холодного равнодушия, граничащего с ненавистью.

Но нет. Он подошел, схватил меня с подставки и придирчиво повертел. От прикосновения его холодных влажных пальцев мне стало плохо. Струны взвыли в кошмарном диссонансе возмущения. Парень небрежно поставил меня обратно, а я с удивлением смотрела, как на бледной руке расцветает синяк, и только спустя секунды почувствовала боль. Прежде я и не знала, что нам можно причинить вред…

В тот день он больше не прикасался ко мне, а я сидела, сжавшись, и пыталась понять, что сделала не так. За что Музыка так распорядилась моей судьбой.

Когда наступила ночь, я выбиралась и еле слышно подошла к окну. Совершенно незнакомая улица. Словно только сейчас пришло осознание, что все это не сон, что не будет больше ночных посиделок, завитых усов месье Контрабаса, поджатых губ старой леди и смеха-колокольчика. Девушка в рваном не скажет своё «ой». Но больше всего мне не хватало парня с шарфом и его яркой улыбки, от которой все плохое отступало на второй план. Наверное, его жизнь сложилась лучше. Мне бы хотелось в это верить.

Я подняла взгляд на звезды. Они были теми же. И совершенно та же луна. Это словно придало мне сил. Я простояла там до самого утра, слушая, как ворочается человек на кровати, которого я не хотела называть своим.

***

Первый раз он попробовал сыграть на мне спустя неделю. За все это время он больше ни разу не прикоснулся ко мне, так что я немного привыкла. Но в тот день пришел еще один человек. У него были длинный сильные пальцы и хриплый голос. Как я поняла, он был учителем. Он прикасался ко мне аккуратно, но холодно, совершенно равнодушно, так что я вновь чувствовала себя товаром на витрине. И относительно моей реакции на прикосновения парня, это было не так уж и плохо.

И все было нормально, до тех пор, пока он не взял меня в руки. Парень был груб, и я могла чувствовать его раздражение, когда он упорно пытался сыграть гамму и путался в ладах и пальцах, отчего злился еще больше. Это ничего, когда человек ошибается — это нормально. Ненормально, когда он хочет успеть все и сразу и причиняет боль.

Моя пытка продлилась час, если верить людям, а как по мне — так прошла целая жизнь. А потом пожилой человек ушел и парень-подросток вновь небрежно водрузил меня на подставку, чтобы забыть еще на семь дней. Я обессилено забилась в угол своего Дома, отстраненно наблюдая, как на теле расцветают яркие пятна синяков.

***

Это продолжалось довольно долго. Раз в неделю приходил равнодушный пожилой мужчина, и парень-подросток с холодными пальцами терзал мои струны. Потом я несколько долгих ночей приходила в себя, чтобы затем все повторилось по кругу. Моя жизнь превратилась в бесконечный грубый диссонанс без надежды на свет.

Все реже я вспоминала ночные посиделки в магазине, важных аристократов-скрипок, леди Рояль и массивного Контрабаса, и простые гитары, балалайки и аккордеоны. А от парня с шарфом в моих воспоминаниях остался лишь шарф и улыбка, да и ту я уже помнила смутно, словно не хотела пачкать воспоминания о нем грязью происходящего.

Иногда ночью я садилась на край его кровати и молила отпустить меня, забыть, оставить где-нибудь, одинокую и никому ненужную. Ему снились протяжные, надрывные звуки и он ворочался до утра в путах ночного кошмара. Но не отпускал меня, не понимал, что это мои мольбы о свободе.

Прошла зима. Из окна своей комнаты-тюрьмы я наблюдала, как тает снег, капают первые капли дождя, и не верила, что когда-то мечтала о концертах и целом мире за стенами магазина. Стены одной тюрьмы сменились стенами другой, куда более жестокой. Моё тело все было покрыто ранами и ссадинами, а сама я чувствовала, что исчезаю, ухожу. Меня мучал бесконечно один вопрос: может ли душа инструмента умереть?

А потом он про меня забыл, словно услышал бесконечные молитвы. Меня переставили в комнату без окон, всю в паутине, маленькую и грязную. И я перестала считать дни и ночи, потому что было одинаково темно и пусто, и тихо. Но никто больше не пытал меня, и мне нравилось думать, что я закончу свою жизнь так, в темной комнате, полной вечности. Ночами я пела песни, те самые, особые, прощальные, и думала, что все не так уж и плохо.

Время исчезло и все, что у меня осталось — моя медленно истлевающая сущность и не проходящие раны на теле. И вернувшиеся воспоминания о парне с теплым длинным шарфом и яркой улыбкой.

***

Однажды утром, проснувшись, я чуть было не ослепла от яркого света. Я закрыла глаза и сидела несколько минут так, вслушиваясь в это новое пространство. Тихий шепот родных до боли голосов оглушал. Это как вернуться из долгого и трудного пути домой спустя века. Вернуться и понять, что ты на своем месте.

Как давно я не слышала этой непонятной людям речи. Решившись приоткрыть глаза, я поняла, что нахожусь в пыльном, но светлом и уютном помещении, заполнено шепотом забытых слов. Я высунулась из гитары, и меня тут же окружили они, души инструментов. Я помню, как невольные слезы потекли из глаз, как струны загудели от прорвавшихся, так долго подавляемых, эмоций, и все кинулись успокаивает меня, а потом кто-то просто сел рядом и обнимал меня, пока слезы не кончились. И я наконец чувствовала покой. И ровный ритм на две четверти, отбиваемый в груди тем, что люди бы назвали сердцем, которого у нас не могло быть.

Позже мне рассказали, что это магазин подержанных музыкальных инструментов. Присмотревшись, я поняла, что они были как я: потрепанных жизнью и случаем. В первую же ночь мне представили всех: несколько скрипок, виолончель, два рояля, флейты, пара гитар…

Всех и не вспомнить. И все здесь были одной семьей, тёплой и заботящейся друг о друге, без разделения аристократов и простых, народных инструментов. Пожалуй, это и было именно тем, чего мне так не хватало: тихих разговоров, совместных песен на встречи и проводы. Я училась жить заново, слушать музыку и говорить.

Хозяином магазина был пожилой мужчина с добрыми сияющими золотом глазами. Он говорил с нами, пусть и не слышал наши ответы. А мы ночью играли ему самые лучшие колыбельные (он жил всего этажом выше), так что ему снились чудесные сны, полные Музыки и спокойствия.

Одним днем мы вместе с Виолончелью, высоким, тощим парнем с вечными синяками под глазами, сидели в главном зале, когда дверь открылась и мне показалось, что в комнату влетело солнце, я даже воскликнула. Все тело наполнилось светом и легкостью, хотелось вскочить и вальсировать по комнате на раз-два-три. Виолончель понимающе улыбнулся.

— Это внучка хозяина, — сообщил он.

Я всмотрелась в вошедших. Молодая женщина, при взгляде на которую я ничего не почувствовала, и девочка лет пяти, с золотыми как само солнце волосами.

— Это оно, — прошептала я, не веря. — Я нашла своего человека…

***

В день, когда в моей жизни появилось солнце, я забыла всё плохое, что произошло со мной, отправив эти воспоминания на задворки памяти. Маленькая девочка весело смеялась, а я не хотела отходить от неё ни на шаг и иногда мне казалось, что она видит меня рядом с собой.

Потом она стала появляться иногда в магазине и моя жизнь стала бесконечным ливнем с редкими солнечными днями. Многие из инструментов знали, что значит найти своего человека и старались поддержать меня как могли, но я чувствовала счастье только тогда, когда маленькая Элли была рядом.

Да, у девочки оказалось достойное принцессы имя, но, насколько я поняла, они были бедны.

Шли годы и Элли росла на моих глазах. Она все чаще бывала в гостях у нас, а я все больше времени проводила с ней. И это было на удивление правильно. Иногда она замирала, всматриваясь в меня, пусть даже и не могла увидеть, но мне нравилось считать, что она может меня чувствовать. Когда она оставалась на ночь, я всю ночь пела ей колыбельные, ей должен был снится красивый гитарный перебор и уютные сны. Иногда я ложилась рядом с ней и всю ночь стерегла её сон.

Когда ей исполнилось десять, она принесла с собой старый самоучитель игры на гитаре. Она была не по годам умна и спокойна, так что я не удивилась особо, когда она приняла это решение. В тот день мы все ходили за ней попятам, следя, кого из нас она выберет. И все вздохнули с облегчением, когда она выбрала меня. Потом она села на пол со старым учебником, отчаянно вчитываясь в сложные объяснения. Я тихо присела рядом, положив голову ей на плечо, и она, словно почувствовав это, расслабилась, с новыми силами взялась за нелёгкую науку.

После этого она стала приходить почти каждый день и вскоре волне уверено скользила пальцами по грифу. Для меня эти ощущения были сродни теплым объятьям, горячему чаю в зимний вечер. Потом она стала рассказывать мне кое-что, уверенная, что я её понимаю. Про неудачи в школе, про отсутствие друзей, а спустя несколько лет про первую любовь, конечно, безответную. И каждый раз я обнимала её, как мать обнимает свое дитя, пусть она и не могла этого почувствовать, хотя, как мне кажется, чувствовала. И обнимала меня — инструмент — в ответ. В один день я прекратила прятать свою кожу под тысячу слоёв ткани — старые раны исчезли окончательно.

Спустя семь лет мы стали почти неразлучны, хотя я и не была её собственностью: ни дед, ни она сама не могли позволить себе снять хоть один инструмент с продажи. И это сыграло очень злую шутку.

Меня купили.

Девочка в синих джинсах и розовых кедах с белыми шнурками. Добрая, аккуратная. Я помню, как меня увозили, а я рвалась обратно, но разве убежишь далеко от своего инструмента? Разве станешь умолять тех, кто тебя не слышит? Тех, кто не сможет тебя понять. Моя Элли стояла в дверях магазина и смотрела мне в след, кажется, я видела на её глазах слезы. Надеюсь, они будут петь ей колыбельные…

***

Девочка оказалась прилежная и ласковая, и когда-то я бы обязательно была благодарна за это судьбе, но не теперь, когда знала Элли, мою Элли…

Ночами я рвалась обратно, кричала в закрытые окна и билась в стены. Моя новая хозяйка спала плохо от этого и я заставляла себя успокаиваться. В те ночи мне вновь и вновь вспоминался парень в шарфе, его улыбка, дарящая надежду. И золотые волосы Элли.

Я садилась на кровать моей новой хозяйки и пела то, что чувствовала и иногда, когда она просыпалась утром, я видела в её глазах слезы.

В доме на первом этаже стояло фортепиано, а его душа, взрослый сухой мужчина с паучьими пальцами каждый раз поджимал губы и уходил в свой Дом, когда видел меня. Так уж он привык быть истинным аристократом, не потрепанным жизнью, а простоявшим свой век в уютной гостиной с аккуратными хозяевами.

Но, наверное, я действительно удачливая, потому что в один день девочка отправилась в тот магазин и вернула меня, точнее обменяла. Я помню золото волос кинувшейся ко мне Элли и прикосновения её пальцев ко мне. Она проводила по струнам, по грифу, просто обнимала старого друга. И все инструменты пели в ту ночь песню радости и счастья.

С того дня Элли стала выходить со мной на улицу, убегая, пока не видел её дед. Мы играли в переходах, и я всем своим существом отзывалась на её прикосновения. Спустя несколько месяцев она выкупила меня, отдав все свои заработанные на игре деньги. Её дед тепло улыбнулся и потрепал её по волосам.

А еще спустя год ей исполнилось двадцать и мы уехали в большой город попытать счастье.

***

Мы сидели в грязной подворотне, каких полно в больших городах. Она отчаянно согревала пальцы в рваных перчатках о маленький пластиковый стаканчик с пока еще горячим чаем. Я обнимала её, даря иллюзию, что все не так уж и плохо, хотя сама дрожала: от холода, от страха за мою маленькую Элли. И вспоминала парня в шарфе: как он накидывал его на мои плечи и все казалось незначительным.

Но его здесь не было, а моя Элли умирала от холода и голода, и я ничем не могла ей помочь.

***

— Выход через десять минут, — напомнил мужчина с планшетником и вышел из гримерки. Она у нас была одна на двоих с кем-то еще, но мы этого кого-то не видели. Элли нервно теребила рукава кофты, готовясь к своему дебюту. До сих пор не могу поверить, что нас взяли из той холодной подворотни на большую сцену

Дверь распахнулась и в комнату влетел рыжий весь в веснушках парень, с гитарой на перевес. Я всмотрелась в духа его сопровождающего и ахнула. Парень с шарфом!

— Ой, извини, — улыбнулся рыжий парень, — не хотел напугать

— Ничего, — Элли, отчего-то смущаясь, протянула руку. И я уже видела в их глазах это особенное чувство, с которым сама когда-то смотрела на кое-кого.

Парень с шарфом отвел меня в сторону и ярко, заразительно, как прежде улыбнулся. В его глазах тоже виднелась нелегкая судьба, но я была уверена, что мы сможем обсудить это позже, а пока…

Парень с шарфом улыбнулся и знакомым движением накинул шарф мне на плечи.

Теперь все точно будет хорошо.