Зёрнышки лотоса

Вечернее зарево меркло на фоне пурпурно-тёмных туч. Смог, медленно текущий по затухающему солнцу, казался его слезами. Угасая, оно кровавой дорожкой проливало свои последние лучи на улицы, стремясь всеми силами не отдавать этот день мраку. Бесполезно. Оно знало это. В конце концов, оно погибало и воскресало каждый день, так что, казалось, пора бы принять в привычку свой уход. Но нет. Оно не принимало. Ну, или же мне просто хотелось так думать. Ведь я слишком часто видел закат. И тёмная ночь, что поглощала, пусть и хрупкий, но источник тепла, казалась мне самой большой злодейкой на свете.

Только лишь когда мрак полностью вошёл в свои законные владения, я наконец очнулся от забытья мыслей. Я поспешил уйти. Солнце зашло. И теперь, кажущиеся мрачными в своей зябкости фигуры начали выползать из подворотен. То тут, то там слышались странные хлюпающие звуки. Мне совсем не хотелось встречается с теми, кто их издавал. Так что, заворачивая за углы и шугаясь каждого шороха, я старался поскорее найти укрытие. Обходя стороной одно за другим кажущиеся безлюдными здания, я чувствовал, что они вовсе не такие уж и пустые. Уж не знаю, откуда взялось это ощущение — может, интуиция, а может я просто уже привык быть начеку. В конце концов, мародёры вечно меняли своё местоположение, кочуя от одной точки в другую, опустошая здания и подкарауливая новых жертв. Но сейчас мне некогда было думать о несправедливости бытия. Так что я вздохнул, поправил шершавый приклад и отправился дальше — на поиски крова. Спотыкаясь о бетонные обрубки зданий, об трупы людей (никому ведь и в голову не могло прийти убрать обломки и зловонную гниль, ещё сильнее отравляющую и без того грязный воздух) я старался не остановиться, чтобы не увязнуть в кислой после дождя земле. Конечно, в полной тьме легко можно было потерять чувство пространства и навек заблудиться в беспроглядной черноте. Я укоризненно взглянул в небо, где ядовитый газ закрывал луну и звёзды, но, конечно, это ничуть не помогло видеть лучше, так что я двинулся дальше.

Но вот, я, кажется, и нашёл себе ночлег. Пока думал — впечатался лбом в небольшое коричневое двухэтажное зданьице. Над его крышей всё ещё горделиво висела какая-то вывеска. Она была столь потрёпана временем, что огромные трещины не давали и шанса понять, что же там было написано (хотя, может меня подводит зрение. А ведь раньше оно было прекрасным…) Постройка явно было каким-то магазином или чем-то подобным в прошлом. Хотя сейчас она была полностью под стать своей вывеске. И несмотря на то, что на окраине дома ещё более или менее прилично сохранились, здесь, в центре, всё было наоборот. В любом случае, дом не выглядел так, будто бы кто-нибудь занял его на эту ночь. И, хотя я и не ощущал чьего-либо присутствия, всё равно покрепче сжал ружьё (слава, раньше я увлекался охотой, а то ведь сейчас оружие просто невозможно достать). Толкнув прохудившуюся дверь я сквозь скудную тьму направился вглубь здания. До взрыва, люди, торгующие в таких забегаловках часто и жили там же, на верхних этажах. Я это прекрасно знал. Так что я на ощупь, но уверенно нашёл лестницу на второй этаж.

Мне, когда я и раньше поднимался по таким хлипким, грубо скрипучим ступенькам, всегда казалось, что я вот-вот провалюсь сквозь зыбкое дерево. Но этого никогда не случалось. Так что я твердо прошёлся мимо серых стен, где клочками ещё кое-где свисали засаленные обои — то ли жёлтые, то ли синие… Споткнулся пару раз об оттопыренные ветхие доски и упёрся в дверь. Зайдя в комнату, я тут же полез в свою сумку за огарком и спичками. Пару раз наткнувшись на ненужные сейчас предметы и порывшись в крошках песка и еды, я наконец выудил столь редкую сейчас роскошь — свечку. Пламя заплясало на кончике фитиля, слабо озаряя тесную каморку: скромный деревянный шкаф, поеденный молью, да кровать в замаранных тряпках. Я прошёлся по комнате и открыл окно, чтобы мерзкий запах старой мебели и мышей, въевшийся буквально в само нутро дома, чувствовался хотя бы не так сильно. Проделав все эти нехитрые манипуляции, я бухнулся в подозрительно пахнущую крысиной отравой, с замусоленными порошком простынями, кровать. Она отрывисто заплакала — может от скуки по хозяевам, а может просто от невыносимого одиночества. А так как грязь сну не мешает, а лишь придаёт ему необыкновенно своеобразные ощущения, я наконец-то с удовольствием расслабил мышцы. Иногда доносящиеся с открытого окна, заглушённые расстоянием крики, к которым я привык не сразу, теперь уже казались мне родными. Запах сырости и плесени, перебивающий вонь гнили и газа, быстро проникнул в комнату, скоро меня успокоил, убаюкивая в своих объятьях.

Проспал я, к сожалению, недолго. Через час короткого забытья, я очнулся от слишком громких и подозрительно близких воплей с улицы. Вдруг послышался оглушительный топот. По лестнице кто-то поднимался. Бежал, громко и тяжело дыша. Я на секунду обомлел, но тут же схватил охотничье ружьё и направил на дверь. Чего-чего, а увидеть ребёнка, ворвавшегося в мой ночной приют, я не ожидал. Это был коренастый парень лет двадцати. Мальчишка испуганно дышал и вслушивался, прижимаясь щекой к двери. Наверно, в страхе он не заметил меня. Я опустил дуло. А юноша, так и не повернувшись ко мне, осел на пол, опираясь головой на щербатую дверь. Я понятия не имел, что можно предпринять в этой ситуации, но причинить вред он мне точно не сможет.

— Эй! — я приглушённо позвал его. Ну, а что мне ещё оставалось делать? Не стоять же на месте истуканом, право слово. Парень вздрогнул. Резко подскочив, он чересчур круто повернулся на каблуках, отчего с силой врезался в дверь. Он побледнел, а излишне впалые серые глаза метались от ружья к моей физиономии.

— Эй, — я сказал это чуть мягше, взяв в руку свечу, чтобы он смог меня рассмотреть. Его болезненно-жёлтые, чересчур испуганные глаза сосредоточенно всматривались в одежду, выискивая отличительные знаки. Я тут же пожалел, что окликнул мальчишку. Его глаза изучающе и совсем без тени недавнего испуга впились в меня, сдирая с меня кожу и заглядывая сквозь неё, находя самые потаённые уголки души. С каждой секундой его лицо расслаблялось всё более и более, а печать испуга сходила на нет. Наконец, он отвёл взгляд. Я вздохнул с облегчением — настолько пронзительны были серые глаза.

— Кто ты такой? — он выпрямился и посмотрел теперь на меня вызывающе. И, хотя его бравый вид никак не вязался с мягким голосом, он, всё же, оказался чуть выше, чем я предполагал.

— Разве это не мой вопрос? — я постарался встать более непринуждённо и со смешком сказал: — Я, значит, сплю спокойно, а тут врывается какая-то малявка и требует моего имени. — Он на секунду стушевался — видимо, прежнее воспитание давало о себе знать — но тут же очнулся, собираясь что-то ответить. Только он открыл рот, как с нижнего этажа донеслись топот и крики. Он сразу метнулся ко мне, схватил за запястье, рванул к раме и махнул через подоконник, увлекая меня за собой. Мы шлёпнулись на траву, не успел я почувствовать боль, как меня резко, до боли в спине, дёрнули вверх, грубо поставив на ноги. Он тут же кинулся бежать, крепко держа меня за руку. Парнишка с силой тянул меня за собой, не оставляя мне иного выбора, как следовать за ним. Мы петляли по переулкам, забегали в лабиринты домов, спотыкались о чужие тела и проскакивали сквозь развороченные дома. С четверть часа мы путали свои следы и бежали, бежали. Лишь когда я начал задыхаться, он остановился.

— С ума сошёл? Какого чёрта вытворяешь? — мне хотелось произнести это громко и грубо, но так как одновременно отдышаться и сказать хоть что-либо внятное не представлялось для такого сорокалетнего старика возможным, вместо слов вышло лишь какое-то невнятное мычание. Но самое забавное, что мальчишка, непонятно как, услышал меня (хотя даже я сам себя с трудом понял) и тут же ответил:

— Знаешь, тебя, между прочим, спас, — парень тоже дышал с трудом. Его мокрые от пота льняные волосы лезли в рот, так что он, оперевшись руками на колени, не преставал отплёвывался. А мне лишь оставалось удивлённо вскинуть брови.

— Прости, — после непродолжительного молчания сказал он, — На самом деле, гнались за мною. Но, знаешь, если бы они увидели человека на своём пути, особенно с оружием, — он кивнул на него и, как мне показалось, глубоко про себя завистливо вздохнул, — они бы точно не оставили тебя в живых.

—?..

— Так почему они за тобою гнались? — он стыдливо отвёл взгляд.

— Убил… Одного из них… — я только сейчас заметил, что на его потрёпанной одежде виднелись багровые пятна. Паренёк не смотрел на меня, а я молчал. Я не сразу смог понять, о ком он говорил. А когда понял, во мне поднялась буря противоречивых чувств.

— Они… Живут в роскоши, сытно едят и их снимают на камеру, чтобы потом показать защитникам прав людей, мол, как же хорошо нам тут живётся, под этим чёртовым куполом, — он горько сплюнул. Мальчонка пытался оправдаться передо мною, совершенно незнакомым человеком, в своём грехе. Мне было больно смотреть, как молодой парнишка, из-за глупой ошибки в расчётах всяких разных учёных, замарал так рано свои руки в крови. И сейчас, мямля слова извинений, он словно ожидал от меня, что я дарую ему прощение. Но я, к сожалению, не священник…

— Давай лучше найдём ночлег, — последнюю фразу он сказал нарочито весело, будто до этого и не из его уст вовсе шли признания. Хотя, чего это я? Это, наверное, нормально.

А спать в одной комнате с первым встречным-поперечным, по меньшей мере, довольно опрометчиво с его стороны. В конце концов, люди здесь и так не самые добрые и могут не погнушаться человечиной. Но я не хотел портить атмосферу и напоминать ему об этом. Так что я просто пошёл за ним, еле поспевая за его шагом. Но вдруг я вмазался в его спину. Мальчишка замер. Я посмотрел на него. Мне показалось, что он не здесь. В глазах тлела чуть светлая грусть. А на безэмоциональном лице мелькала лишь отстранённая печаль. В эту секунду мне показалось, что я, из всех людей на свете, лучше всего знаю именно его. Уже в который раз я убеждался в красноречивости его взгляда. Он рассказывал о нём всё, но в то же время, казалось, что ничего. Я обернулся в ту сторону, куда он повернул голову. На том месте когда-то был памятник — я был в этом парке ещё до взрыва. Что же… он изображал? Не вспомнить… Возможно, раньше это было какое-то растение. Но сейчас это была лишь бесформенная груда камней и пыли. Парень вдруг резко отвернул голову и отрывисто зашагал прочь. Мне хотелось его окликнуть, спросить, в чём дело. Но что-то меня остановило. Уходя, он шептал слова. Я не расслышал, но мне почему-то подумалось, что эта была молитва. Это не должно быть услышано чужими ушами. Наверное, поэтому я просто молча направился за ним. Мне не хотелось давить на него. Но я чувствовал, всем своим нутром, что мне вскоре предстоит всё узнать.

***

Мы сидели у костра. Так и не найдя убежища мы просто забились в угол и сидели в тишине. Пламя плясало в своём неясном танце, словно поддразнивая нас — «смотрите, какое я румяное, я так себя прекрасно чувствую. Вам никогда не наесться так же сытно, как мне». Чайник почти закипел, и мы молча разделили хлеб с горячей водой.

После тягучей паузы, когда я уже собрался досыпать прерванный несколько часов назад такой желанный сон, он вдруг заговорил, отсутствующе глядя на обшарпанные кирпичи дома впереди нас:

— Знаешь, я не хочу выбраться отсюда, или сделать что-то такое. В конце концов, я здесь родился, я здесь и умру. — я молчал. Мне не хотелось перебивать его воспоминания.

— Я лишь хочу дать надежду этому городу. Люди, заражённые этим грёбанным вирусом, — его лицо на секунду обрело эмоции. Но это была секунда, — мне хочется дать им веру. С каждым годом, всё больше и больше умирают под этим «защитным куполом», который, чёрт возьми, отделяет нас от остального мира, — он выпалил всё это практически на одном дыхании, — даже если так надо… И даже если так правильно… — последнюю фразу он произнёс шёпотом, так что мне пришлось буквально угадывать. Он молчал — словно бы и не рассказывал о своей несбыточной мечте.

— Но, знаешь ведь, тебе не обязательно убивать людей, которые живут, как ты говоришь в «роскоши» (мальчишка и так уже взял на себя непосильный грех, я не желал, чтобы он нёс крест ещё одного. Мне, во что бы то ни стало, хотелось отговорить его от последующих смертей, которыми он, возможно, решит замарать руки.)

— Что ты имеешь ввиду? — он оторопело посмотрел на меня, словно бы эта мысль и сама не приходила в его светлую голову.

— Они ведь тоже жертвы обстоятельств — я пожал плечами — эта бомба заразила нас всех, а они лишь выживают как умеют. В конце концов, они просто везунчики, которых наше прелестное государство выбрало, чтобы травить все эти байки защитникам прав людей, — он отвернулся.

— Но эти люди… Отлично знают, что другим, таким же, как и они, нахватает еды и воды. Они бы могли бы хотя бы попытаться нам помочь —прекрасно ведь понимают, что правительство хочет поскорее замять это дело с бомбой, — с каждым словом он всё больше и больше распалялся, — Они ведь знают, что с каждым годом нам приходит всё меньше и меньше провизии, в попытках поскорее от нас избавиться! — он весь покраснел и тяжело дышал — настолько сильно было его негодование.

— Ладно, предположим, ты мыслишь верно, — я решил зайти с другой стороны, — но тогда что даст смерть этих людей? — он хотел было что-то сказать, но я его перебил, — Нет, послушай меня, малёк. Убийства ничего не дадут. Правительство лишь выберет новых обезьянок, а тебя расстреляют, — он сдулся как воздушный шарик, бессильно опустив голову. Я видел, что мальчишка и раньше понимал бессмысленность своих действий, но не мог оформить все свои подозрения в адекватную мысль. Даже, скорее, не хотел. Его мятежный подростковый дух бунтовал против той безнадёжности, что сейчас царила вокруг нас.

— Тогда что мне делать? — он сказал это так тихо, уткнувшись лицом в колени, что я даже и не сразу услышал в его голосе слёзы отчаяния.

— А ты не хочешь попробовать возглавить этот город? — он поднял удивлённое лицо с ещё не сошедшей с щёк влагой, — Я имею в виду, — я замахал руками, пытаясь объяснить свою мысль как можно понятнее, — этому городу необходим мэр, который будет хоть как-то поддерживать порядок. Как бы люди не отнекивались, лидер нужен всегда, — он слушал меня, не отнимая глаз, так, что мне даже стало не по себе — так, будто бы я был самым мудрым старцем. Хотя, в его глазах, это, пожалуй, так и выглядело, — стамши ведущим, ты сможешь вдохновить течение жизни дальше, восстановить город ну или создать хотя бы иллюзию нормального существования, — Если бы я ему не сказал этой очевидной вещи, он бы, наверное, сгубил бы свою жизнь, не видя другого развития действий.

— Знаешь, если я когда-нибудь воплощу твою задумку в жизнь, первым делом восстановлю тот лотос — я не сразу понял о чём он вообще говорит, — Ну, тот самый, который мы видели в парке, — он пояснил мне, увидев моё обескураженное выражение.

— Аааа, так ты об этом. — я нервно хохотнул — Точно-точно, я только сейчас вспомнил, это точно был лотос — он лишь вздохнул на эти слова, поправив сползший рукав. В самом деле, он, пожалуй, понял, что это была ложь. Я, сколько бы не рылся в памяти, всё никак не мог уловить за хвост воспоминание про лотос. Но зато я не забыл то отрешённое лицо, с которым паренёк смотрел на разбитое вдребезги произведение искусства. Да, в тот момент он был словно лицом самой печали. Такое не забудешь. Такое, отпечатается в душе на всю оставшуюся жизнь.

— А с чего это ты вдруг решил сейчас заговорить об этом памятнике? — его лицо в какой-то момент исказилось, в неведомой мне ранее злобе, которая тут же затухла. Я подумал, что мне нужно избавляться от привычки говорить, всё, что взбредёт на ум и почаще держать язык за зубами.

— …

— Ещё до взрыва я учился на реставратора. А этот лотос был моим началом пути, моим вдохновением, — он помолчал, — его длинные широкие лепестки всегда тянулись лишь вверх, в небо. Когда ещё не было облаков, солнце всегда ярко играло на бежево-синем мраморе, вырисовывая солнечных зайчиков. Он был совсем небольшим, но для меня он был целым миром. Вот каким он был, — глаза его были сухими. Совсем как у человека, который смирившись, выплакал все слёзы. Я больше ничего не спрашивал. Хотя в его словах и не было боли, я видел, как он прикусывал губу. В страхе и беспомощности.

Он замолчал. Для него, очевидно, это был совершенно новый взгляд на жизнь. Мы промолчали так около получаса и меня снова начало клонить в сон. Как он вдруг опять встрепенулся.

— Да, ты прав, — он сказал это так решительно, что, пожалуй, бы даже кремень не сравнился бы по твёрдости с его тоном, — Не хочешь ко мне присоединиться? Мне нужны будут помощники в агитации. Мы только встретились, но ты выглядишь неплохим человеком, так что может… — я глубоко вздохнул и покачал головой.

— Ты же знаешь, эта зараза уже давно проснулась во мне. Я, наверное, скоро помру, — в этом не было ничего удивительного — вирус мог проснуться в любом из нас и заразить других, здоровых людей. Но я даже рад был скорому приближению смерти — наконец-то смогу встретиться с женой и дочуркой, которые умерли ещё четыре года назад, в самом начале этого кошмара. Но если я был рад, то на лицо парня легла незримая тень.

А после этого я заснул. Ну вот, стоило только заговорить о болезни, так сразу появились и её симптомы (Отхаркивание крови, сонливость и зуд, все прелести жизни, всё как я люблю) Это было ошибкой — поддаваться на провокацию вируса… Когда я проснулся, его уже не было. Утро ещё не наступило, так что я в полной темноте бросился за ним. Я догадывался, куда он мог пойти. Агитация. Он говорил.

Даже сейчас. Нет, не так. Особенно сейчас, в предрассветный час множество людей, в поисках наживы, скиталось по городу. Я побежал, но врезался в кого-то. Мне хотелось извиниться и поскорее догнать парнишку, чтобы тот не натворил глупостей. Но стоило мне опустить лицо на этого грязного, исхудавшего человека, с потёртыми патлами, как я замер, не в силах справится с удивлением. Передо мною стоял бывший коллега по стройке. Он и в лучшие-то времена выглядел как «мечта» любой девушки — растрёпанный, с вечно шмыгающим носом. Он почти всегда был пьян, но считался лучшим бригадиром. Хоть он никогда и не просыхал, я ему симпатизировал. Всё же алкоголизм не мешал ему брать ответственность за самые тяжёлые работы. Но сейчас передо мною стоял не уверенный в себе человек, а лишь потрёпанная голодом и болезнью тень. Я помнил, что у него до катастрофы были дети и жена в разводе. Но сейчас, смотря в его пустые, не омрачённые сознанием глаза, на меня медленно накатывало тошнотворное осознание того, что скорее всего, все его родные погибли. Коллега, тем временем, просто стоял, не обращая внимания, на то, что я довольно сильно толкнул его. Но вдруг он качнулся, как от шторма и двинулся дальше — не узнал. Наверное, потерял свой путь, когда умерла его кровинка…

Я довольно быстро очнулся от невольно накатившего на меня шока и поскорее побежал за своим недавним знакомым, в надежде остановить. В конце концов, сейчас меня мало волновали мои старые друзья, так что я постарался как можно скорее выбросить образ впавших бездонно-чёрных глаз из своей головы. Где-то недалеко послышались выстрелы и громкий, неприятный удар уже безжизненного тела о землю — я был возле защитного купола, так что и гадать не надо, на кого они были направлены. Странно, что после всех этих лет люди так и не потеряли надежду перебраться через охрану. Недаром говорят — глупцы. Я поспешно побежал, так, как мне только позволял возраст. Увидев невдалеке знакомую фигуру, я скорее приблизился, резко схватил его за шиворот и выстрелив по самому ближнему из преследователей. Череп раздробился в кровавое месиво, погоня на секунду остановилась, а я кинулся в ближайшее укрытие. Я старался как можно меньше использовать ружьё по его прямому назначению. Чаще дрался прикладом. Если бы у меня было чуть больше, чем два магазина с четырьмя патронами, я бы, верно, чаще его применял. Прошло довольно много времени, прежде чем мы оторвались от преследователей.

— Чёртов мальчишка! — Ну и зачем ты пошёл агитировать людей? — А я и не сомневался, что именно этим он и занялся. Я врезал в стену, указывая на него пальцем. Парень улыбнулся.

— Вроде и взрослый, а ничего не понимает…

***

Скоро рассвет…

— Прости, но я всё же не могу пойти с тобой, управленческая да организаторская деятельности не по мне, да и моя консерваторская трусость не позволяет — Я, как ни пытался, как ни бился, не смог отговорить его от этих идей, спасти его. В глазах, совсем ребяческих, горела непоколебимая уверенность. Я уже жалел, что подал ему эту идею, сокрушался, что не мог с ним пойти. Мы ненадолго замолчали. Парнишка и сам знал, что недавние выстрелы вскоре могут направить и на него. Но он выбрал этот путь и не сойдёт с него. Я был уверен в этом. Пришло время разлуки, а я всё тянул и тянул. Нечто останавливало меня, не давая покоя. Но вот, решившись наконец двинуться, я понял, что не могу. Мне надо было хоть что-то для него сделать. Я понял, что как бы не хотел уберечь мальчика от убийства, не смогу это сделать. Меня вдруг пронзила отчаянная идея. Разве, не на меня падёт этот грех, если он использует моё ружьё? Нет. Даже если и не падёт, то я хотя бы разделю эту ношу. Пусть, если его не поддержат, оно будет для него опорой.

— Знаешь, мне не особо нужно это ружьё. Так что… — я протянул его пареньку. — Если и я не могу послужить на благо, то пусть хоть оно будет «символом борьбы» — я хохотнул. Всё-таки, пуля не была знаком справедливости.

И, хотя я не ожидал, но всё же почувствовал, как его трясущиеся руки смело взяли холодное основание. Возможно, он впервые держал быструю убийцу так близко к сердцу. И вот, он, дрожа, лишь одними губами произнёс единственное слово.

***

Двое мужчин в потрёпанных одеждах стояли посреди серого хлама. Один — ещё юнец, второй уже в годах. Они смотрели глаза в глаза, внимательно и изучающе. Расставались. А после, одновременно протянули друг другу руки — запечатав вовек эту ночь, это знакомство и это прощание. А потом синхронно развернулись и зашагали в разные стороны. Один направился на восток, подставив лицо утопать в рассвете вновь молодых лучей, спина второго же растворилась навек в ярком мороке сновидений.