Действия этой истории происходили в городе Лос-Анджелес, штат Калифорния. Дом Мин Юнги, композитора музыки для голливудских фильмов, располагался в Брентвуде и был самым последним на улице Хелена-драйв, покоряя всех своим размером и величием.
Если бы живущих по соседству к этому дому людей спросили о его хозяине, они бы пришли к задумчивости, а взгляд их стал пустым. Пожав плечами, они бы ответили «скрытный» или «странный», и что владелец дома 58 был необщительным, одиноким затворником.
Мин Юнги вставал по будильнику в семь утра. Он всегда следовал распорядку дня, и если что-то шло не так — заканчивалась зубная паста или яйца для омлета — он приходил в ужас и считал, что весь день непременно пойдёт насмарку. Мин Юнги не любил, просто терпеть не мог, когда привычный ход его жизни менялся.
Что и случилось одним жарким летним днём.
В полдвенадцатого во вторник Мин Юнги всегда пил кофе, сидя на террасе в плетёном кресле из рогоза. Он располагался в тени, наблюдая за дорогой, по которой неизменно с 12:30 до 12:40 проезжал почтальон, кидающий на его идеально ровную зелёную лужайку свежую, недавно выпущенную и ещё тёплую газету из типографии. Но в тот злополучный день время переваливало за час, а свежий выпуск «Таймс» всё ещё не был у Юнги в руках. Из-за этого его нога начала притоптывать от нетерпения, а голову переполнять мысли, заглушить которые никак не удавалось.
«Случилось что-то непоправимое. Почтальона могла сбить машина. Или произошло что-то с газетами, и их не выпустили в печать. Или, может, «Таймс» закрыли из-за какой-то крайне некорректной статьи», — думал Юнги, беспокойно кусая губы, пока его кофе остывал на столике.
Причина, из-за которой газета не попала к Юнги в привычное время, заключалась в том, что на смену старому почтальону пришёл новый.
С тонкого дерева упал созревший лимон, и Юнги отвлёкся на него, прежде чем его взгляд нетерпеливо вернулся на дорогу, и с ним произошло что-то, похожее на короткое замыкание. Незнакомец ехал напротив его дома, и Юнги не смог бы подобрать эпитета красочнее, чем «невероятный».
В тот миг Мин бы очень хотел злиться, но он попросту не мог, и когда неизвестный юноша проехал мимо его дома на ярко-жёлтом велосипеде, его захватило восхищённой волной чувств.
Действие разворачивалось в замедленной съёмке. Высокий бамбук шатался на ветру, сталкивался и создавал тихую мелодию барабанной дроби. Юноша тем временем проезжал по дороге, фоном ему служили колышущиеся пальмы. Его светло-русые волосы танцевали на ветру, открывая лоб, нахмуренный от усердия, с которым он въезжал на холм. Он был в поло цвета неба, коротких бежевых шортах и высоких белых гольфах с розовой полоской. Он медленно крутил педали, и от натуги, с которой это делал, мышцы перекатывались под его бронзовой кожей натренированных бёдер.
Мин Юнги был ослеплён. Его щёки покраснели, когда мальчишка с единственной газетой в корзинке — дом Юнги был последним на улице, как и, соответственно, газета — поднял голову и улыбнулся. Его губы были пухлыми и розовыми, и когда он тянул их вверх, щёки приобретали очаровательную округлую форму. Он помахал в приветствии Юнги ладонью, прежде чем бросил газету на газон и поехал дальше, медленно скрываясь за поворотом.
С тех пор выпуск «Таймс» и спортивного журнала, на который Юнги был подписан и который приходил по пятницам, он получал всегда в разное время. Новый почтальон не следовал графику, или попросту не поспевал за ним, и это приносило в жизнь Юнги сумбурность, которую он так ненавидел.
Теперь нужно было сидеть и беспокойно ёрзать в кресле, ожидая, пока мимо проедет новый доставщик. Но эта цена — ожидание, думалось Юнги, была не столь высока, с учетом того, какой вид открывался его глазам.
Он привык прятаться от юношей, прекрасно зная свою слабость, свой порок. То, как его влекла мягкость молодой кожи, сладость губ и невинность больших глаз.
Мин Юнги считал себя ужасным человеком. Любовь к парням, много младшим его, была личностной пыткой, наказанием, ведь он прекрасно понимал — подобные желания должны быть задвинуты подальше, забыты, закрыты на сто замков и спрятаны.
Он жил в своём доме совсем один, и иногда это разрушало его — невозможность обзавестись семьей. Ни одну женщину он не смог бы сделать счастливой, а ни с одним мужчиной не в состоянии был построить союз, запрещённый во всех точках мира. Осознание этого приносило в его несчастную жизнь ещё больше страданий, и единственным, ради чего он мог продолжать существование, была его работа, в которой он, не отвлекаясь больше ни на что другое, к своим тридцати двум уже добился невиданных успехов. Оскар, стоявший на его полке за лучшую музыку к фильму, был прекрасным тому доказательством.
Чувствуя себя последним извращенцем, Мин Юнги украдкой следил за движением ног, что крутили педали. Вторник и пятница стали днями, когда он укутывался в черноту. Обволакивался в липкие мысли и желания, позволяя своим глазам жадно блуждать. Когда милый доставщик почты улыбался и приветливо махал Юнги, тот не предпринимал никаких попыток быть дружелюбным в ответ. Он утыкался носом в свою маленькую чашечку кофе и делал вид, что ничего не замечал.
Однако роковой день ударил Юнги внезапно по щеке и, не давая опомниться, оглушил.
Послышался гудок машины, вскрик и грохот. Автомобиль, форд цвета лазури, выехал из поворота и чуть не врезался в доставщика почты. Однако паренёк на жёлтом велосипеде быстро вильнул в сторону, наехал на клумбу с цветами Юнги и упал, уничтожив всё.
Нужно было сразу понять, что это лупоглазое щекастое недоразумение принесёт с собой лишь хаос, но порой людям сложно заметить что-то очевидное вовремя.
Мин Юнги вскочил с места. Его руки тряслись.
Всё было ужасно. Его аккуратные цветы, идеальные, ровные, растущие в шахматном порядке, были поломаны. Он подбежал к месту происшествия, закрыв рот рукой.
— Какая катастрофа, — пробормотал он, мелко качая головой. — Невероятная катастрофа.
— Я думаю, что ущерб не такой уж серьёзный, — высказался мальчик-несчастье. Его голос был мягким, как зефир. — Только коленки ободрал.
— Коленки? — Юнги позволил себя опустить взгляд на чужие ноги. Его замутило. Из царапин выступала алая кровь, всё было окружено грязью. Он отвернулся, делая глубокий вдох. Под его зажмуренными веками титрами пошли названия инфекционных заражений.
— Могли бы вы помочь мне подняться? — попросил мальчик, протягивая руку Юнги.
Она тоже была в грязи, а также в ошмётках зелёных листов петуний. Юнги едва заметно скривил губы. Сидевший в грязи и трупах цветов юноша приподнял бровь, посмотрев на Юнги в недоумении. Тот же вытащил из кармана своего шелкового халата перчатку и, лишь надев её, схватился за протянутую ладошку. Маленькую, будто девичью, с короткими пухлыми пальцами. Такую легко можно было сломать, и Юнги побоялся сжать её сильнее. Он внушал себе, что не причинит боль, но в мыслях его демоны всё равно шептались о том, что он мог бы.
— Давай я обработаю твою рану, — предложил Юнги, встряхивая головой.
Так мальчик с разодранными коленями оказался у него на бархатном изумрудном диване. Он сжимал расшитую восточными узорами подушку руками и закусывал губу, пока Юнги обрабатывал его раны. От него пахло клубничными конфетками и мылом — от этих запахов голова у Юнги шла кругом.
— Вас Мин Юнги зовут? — спросил мальчишка, смотря на свои измазанные зелёнкой коленки.
Юнги нахмурился, перестав закручивать крышку бутылька. Он взглянул на своего внезапного гостя со сведёнными бровями.
— Откуда ты…
— Вот здесь написано, — спрыгнув с дивана так, будто раны на коленях не причиняли никакого дискомфорта, юноша подошёл к полке и достал с неё золотую статуэтку «Оскара». Начищенную до блеска, но сейчас испачканную отпечатками пальцев — у Мин Юнги начал дёргаться глаз. — Мне было интересно, настоящая ли она. Она настоящ…
— Поставь, пожалуйста, на место. — От тона его голоса мальчик вздрогнул. Он посмотрел на Юнги во все глаза, так и не поставив статуэтку обратно на полку.
Не дождавшись, пока паренёк выйдет из состояния аффекта, Юнги вырвал из его рук «Оскар». Взял спиртовую салфетку, тщательно оттер золотую эмаль и вернул статуэтку на прежнее место, облегчённо вздыхая.
— Сколько вам лет? — тон парня был беззаботен. Будто он обладал памятью рыбки и забывал всё уже через секунду. — Вы выглядите молодо для Оскара.
— А ты слишком юно для работы, — Юнги проследил всю его фигуру демонстративно оценивающим взглядом. Парень расправил плечи, ответив:
— А вот мой отец говорит, что я слишком взрослый, чтобы сидеть у него на шее.
— Туше, — Юнги ответил усмешкой. Он прошёл на кухню, и парень последовал за ним. — Мне тридцать два, и я не считаю себя достаточно старым, чтобы ты выкал, так что не делай этого.
— Ладно, — сказал мальчишка с, как Юнги заметил, свойственными ему легкостью и простотой в выражении. — У меня пока нет «Оскара», чтобы ты узнал моё имя, поэтому зови меня Пак Чимин.
— Пока? — Юнги не переставал усмехаться. Он мыл руки. Один раз. Второй. Третий. Он мог чувствовать своей спиной, как Чимин прожигал его действия взглядом недоумения.
— Я думаю, что не плох в актёрстве, — пожал мальчишка плечами. Он взял со стола солонку и принялся вертеть её. У него будто был синдром чужой руки, и он не контролировал действия своих пальцев, трогая всё, что попадалось ему на пути. Мин Юнги невыносимо сильно хотелось взять верёвку и связать его запястья. — Можно было бы попробовать стать актёром.
— Да, почему нет, — не находя себе места, Юнги заглянул в холодильник. Всё внутри стояло в ровных рядах, и ему даже не потребовалось блуждать взглядом, чтобы найти графин с лимонадом. — Будешь пить? — спросил он Чимина, показывая ему стеклянный кувшин.
— Да, спасибо. — Не дожидаясь приглашения присесть, Чимин отодвинул стул. Он не приподнял его, как делали это обычно люди, а с подростковой бесцеремонностью протянул табурет по полу с неприятным грохочущим звуком, от которого лицо Юнги сморщилось.
Положив на стол перед Чимином бумажный коастер, Юнги поставил на него стакан и предельно аккуратно налил лимонад. Однако Чимин делал так, как ему было угодно: отпив немного, он поставил стакан мимо салфетки. Юнги пришлось задерживать дыхание, чтобы не вскрикнуть.
— Ты один здесь живешь? — мальчишка явно не обладал тактом, спрашивая такое.
— Да, один.
— И тебе не скучно? Я чувствую себя малышом в этом огромном доме.
— Потому что ты и есть малыш, — после сказанного Юнги поджал губы. Он ожидал, что Чимин рассердится, но тот лишь улыбнулся, делая очередной глоток лимонада, который тёк мимо рта растяпы. Капля бежала по тонкой шее, и Юнги разрывали противоречия — он не знал, чего желал больше: быстрее вытереть мальчишку или облизать его.
— Кхм, так сколько тебе лет? — Вопрос был насущ для Юнги — он не знал, что бы делал, будь этому чуду четырнадцать.
— Мне шестнадцать.
Мин прикрыл глаза, тихо вздыхая — это было не лучше четырнадцати. Но, в конце концов, он не собирался ничего делать с этим ребёнком — просто от самого факта того, кого он представлял в своих фантазиях, становилось плохо.
— Учишься?
— Ага.
— И пропускаешь школу из-за работы? — Юнги сощурился. Он был уверен, что походил на грозного отца, отчитывавшего своего сына.
— Приходится, — Чимин пожал плечами, будто не видел в этом особой проблемы. — Но сейчас каникулы, так что можешь не беспокоиться.
Юнги осадил себя. Действительно, не его это дело, что какой-то ребёнок прогуливает уроки для заработка. Он отвернулся к окну, и лицо его сделалось печальным: вид открывался точно на изуродованную клумбу.
— Извини за то, что я испортил твои цветы.
Юнги подпрыгнул — Чимин стоял прямо у него за спиной. До этого он и не думал, что кто-то мог передвигаться так тихо и незаметно.
— Ничего, посажу новые, — вздохнул Юнги. И тут вдруг руки Чимина легли ему на плечи, — и он окаменел.
— Я могу помочь! — воскликнул парень. Юнги всё ещё находился в потерянном состоянии от их внезапного контакта, растерянно моргая.
— Не стоит, я сам могу справи…
— Нет, нет, нет! Я виновен в том, что клумба испорчена, и я обязательно помогу!
Смотря на Чимина на следующий день, Юнги бы не назвал это «помощью». То, что делал мальчишка, было, скорее, чем-то противоположным ей. Чимин выкапывал землю так, что она летела во все стороны, а цветы его были посажены в абсолютно хаотичном порядке, в разброс, как нравится глазу. Даже после того, как Юнги объяснил стратегию, парень продолжал сажать цветы как вздумается. Юнги предполагал, что он попросту не знал значения слова <i>стратегия</i>.
Это был полнейший хаос.
Но Юнги не смел сказать и слова против,
боясь заявить себя с ещё худшей стороны, хотя, казалось, хуже уже не было. Он слушал чужое лепетание у себя под ухом, думая, как жалко, что человек не был радио, которое можно было приглушить, покрутив колёсико громкости. Чимин был гиперактивным и любил поболтать. Фраза «язык без костей» очень точно его описывала. Он успел рассказать Юнги буквально все подробности из своей жизни: начиная дворовыми друзьями, с которыми он дразнил девчонок в младших классах, и заканчивая тем, чем он ужинал вчера.
— А ты любишь картофельный салат? Мой друг обожает его, а я считаю, что мир не мог придумать ничего гаже, — Чимин скривился, втыкая маленькую лопатку в землю. Его пухлая щека была перепачкана, и Юнги старался не смотреть на него: мальчишка был сплошным беспорядком и один его вид вызывал нервный тик.
Юнги неоднозначно промычал — отвечать, по сути, и не требовалось: Чимин задавал вопросы просто, чтоб задать, и порой они были настолько абсурдны, что Юнги оставалось лишь смеяться. Что он по-настоящему не делал уже очень давно, так что Чимин не то, чтобы раздражал — скорее забавлял его.
— Ладно, давай поедим и поедешь домой. Я не отпущу тебя голодным, — высказался Юнги, снимая с рук садовые перчатки.
Чимин быстро кивнул. Его улыбка была широкой и белозубой. Юнги присоединился бы в этом случае к толпе и обозвал её голливудской, хотя его это прилагательное и не особо впечатляло. Просто потому, что многие-многие улыбки в Голливуде были насквозь фальшивы.
Зайдя в дом, он, как и вчера, заставил Чимина снять обувь у порога. Затем он начал мыть руки. Один раз. Второй. Третий.
— Зачем так много? — спросил Чимин. Мимо его бровей пролегла глубокая складка-галочка.
— Для надёжности, — пожал Юнги плечами. Он достал из холодильника противень с курицей и запеченной картошкой, и отправил его разогреваться в духовой шкаф, сервируя стол на двоих. Два стакана и подставки под них, соломенные коврики под тарелки и приборы, предварительно замотанные в салфетки. Он наливал себе вино, которое достал из специально отведённого для него стеклянного шкафа, как вдруг Чимин попросил:
— Можно и мне немного?
На его слова лицо Юнги вытянулось. Он глянул на Чимина недовольно и мрачно.
— Ну, пожалуйста. Я просто хочу попробовать, — говорил юноша тягучим и мягким, как плавленая карамель, голоском, да ещё и глазками хлопал в придачу. — Я никому не скажу. Пожалуйста.
— Только попробовать? — уточнил Юнги, не переставая грозно хмуриться, и Чимин быстро-быстро закивал. — Боже, я спаиваю подростка, — не веря самому себе, Юнги отказался от стакана, которой протягивал ему Чимин, и достал такой же бокал, как у себя. — Ну нет, что хуже того, что я пою шестнадцатилетнего алкоголем — поить алкоголем неправильно. Вино нужно пить из бокалов, никаких стаканов для сока, — покачал Юнги головой. Багровая жидкость билась о стекло, бултыхаясь на дне в кровавом водовороте. — Вот, пожалуйста, — Юнги подал бокал Чимину, и когда тот с улыбкой потянулся за ним, поднял его вверх и добавил: — Только не говори никому, что я тебя спаивал.
— Никогда, — ответил Чимин серьёзно. Он был похож на послушного пионера — не хватало только берета на голове.
Юнги отдал ему бокал, присаживаясь со вздохом на стул и расправляя белоснежную салфетку на коленях. Послышался звон металла о фарфор — это Чимин начал есть. Крайне громко, к чему Юнги не привык. Он сжал нож в руке крепче, говоря себе, что всё нормально. Что подросток за его столом — крайне симпатичный подросток, аппетитно жевавший картошку и прихлёбывающий вином — это ничего.
Это было больше, чем ничего, когда колена Юнги что-то коснулось. Он бы очень хотел думать, что это была кошка, но она не могла быть ею, потому что его бывшая жена увезла её с собой в Нью-Джерси пять лет назад.
— Чимин? — позвал Юнги напряжённым голосом. Он так сильно сжимал в руке ручку вилки, что та немного помялась.
— М? — отозвался юноша, беззаботно облизывающий губы от масла. У него были большие невинные глаза, и он смотрел ими на Юнги так, будто под столом не гладил его сейчас носком ступни по колену.
— Почему твоя нога трогает меня? — говорил Юнги, стараясь держать тон голоса ровным.
— Тебе не нравится? — Чимин округлил губы. Его нога перестала двигаться, и сейчас просто опиралась о колено Юнги центром стопы. Сквозь ткань штанов Мин мог почувствовать её жар. Его температура тела поднялась, а лицо приобрело цвет розовых хризантем, которые они с Чимином сегодня сажали. Он поджал губы и выдохнул сквозь стиснутые зубы:
— Убери её, пожалуйста.
Чимин смотрел на него пару долгих, бесконечных секунд. На короткий миг Юнги даже почудилось, что он был намного старше своих лет — настолько лицо его казалось проницательным.
— Ладно, — Чимин ответил так, как если бы мама сказала своему ребёнку добавить в рисунок ещё одно дерево, а тот вовсе был не прочь это сделать.
Юнги не ел. Он подливал себе вина и пил, пил, пил, пока бутылка не кончилась и содержание спирта в его крови не позволило думать, что всё это одно большое недопонимание и не стоит акцентировать на случившемся внимания — это лишь маленькое недоразумение.
Когда настало время прощаться, <i>маленькое недоразумение</i> встало на носки и поцеловало Юнги в щёку. Оно сказало: «Ты офигеть какой клёвый», прежде чем сбежало с крыльца и село на жёлтый велосипед, оставив Юнги задыхающимся на пороге собственного дома.
В этот момент мужчина был рад тому, что пригубил всю бутылку — это позволило ему быстро заснуть, даже не думая о произошедшем.
<center>•••</center>
Рассуждать о случившемся ему пришлось следующим утром. Он чистил зубы и думал о Чимине. Он готовил завтрак и думал о Чимине. Он ел, не чувствуя вкуса, и думал о Чимине.
В эту пятницу Мин Юнги пришлось сломать систему и остаться сидеть дома, не дожидаясь спортивного журнала на террасе с чашкой кофе в руках. Его колени нервно тряслись, и он тёр их ладонями. Подрывался с места и ходил вокруг дивана кругами, как обеспокоенный пёс.
А потом в дверь его дома постучали, и он замер на месте каменным изваянием. В голове вмиг стало пусто. Вновь раздался стук, следом за ним Чимин закричал, и его было прекрасно слышно из-за приоткрытого в коридоре окна:
— Хэй, Юнги, я принёс тебе журнал!
Но Мин не отвечал ему, продолжая стоять посреди гостиной с прямыми руками, безвольно повисшими вдоль тела.
— Юнги? — вновь окрикнул Чимин снаружи. У Юнги грудь сдавила тревога, а невидимый отпечаток губ на щеке запылал, как клеймо. — Ты же дома, правда ведь? — Чимин усмехнулся немного нервно, словно иначе и быть не могло, но он всё же сомневался. Юнги поджал губы и ничего не ответил. — Знаешь, я подумал, что мы могли бы посмотреть фильм вместе. Я попкорн взял и кассету в прокате. Это «Жижи», слышал, его номинировали на «Оскар», было бы здорово его посмотреть. Хотя, возможно, ты уже видел этот фильм. — Чимин остановился. Юнги очень бы хотел ответить, но он так ужасно боялся — больше всего, себя, конечно. — Что ж, я оставлю журнал на пороге, — сказал Чимин ослабленным голосом. Таким невероятно грустным и безжизненным, что у Юнги всё заболело, и он почувствовал себя действительно ужасно. <i>Виновато</i>.
Послышался звук шагов — Чимин спускался с лестницы. Он уходил, не получив ответа.
Он уходил, хотя хотел остаться. Он желал быть рядом. И тогда на Юнги накинулась паника.
Он мог быть рядом с Чимином. Весело проводить с ним время, смотреть вместе фильм, смеяться и болтать о кино, или о победе «Янкиз» в последнем матче. Юнги мог бы дать послушать ему качественную музыку на хорошем проигрывателе, а не на одном из тех, что стояли в придорожных забегаловках. Юнги бы, вероятно, мог сделать ещё кучу вещей с Чимином, но не делал, просто потому что всегда был занят обузданием своих внутренних демонов. Всю жизнь он держал их в клетке, и всю жизнь был несчастлив.
Возможно, пора было перестать.
— Я… я ещё не смотрел этот фильм! — буквы скакали от волнения, когда Юнги открыл дверь дома нараспашку и выкрикнул это, заставив Чимина замереть — тот уже сидел на велосипеде и был готов уехать.
Юноша ничего не говорил. Он лишь смотрел, взглядом проникая под кожу. Смотрел будто на кадр в плёнке фотоаппарата, пытаясь из черноты вытянуть маленькую картинку. Затем он аккуратно слез с велосипеда и, поставив его на подножку, достал из корзинки кассету и бумажный пакет. Заходя в дом и целенаправленно следуя на кухню, он бросил:
— Очень надеюсь, что у тебя в холодильнике есть Кока-Кола.
Ещё пару минут Юнги стоял у порога, и сердце его взволнованно билось, короткими импульсами пуская кровь по венам. Только что он добровольно впустил в свою жизнь хаос.
Когда Юнги зашёл на кухню, тело его задрожало от ужаса. Он не помнил, был ли в его доме когда-нибудь такой ужасный бардак, в котором масло было пролито мимо сковороды на плитку, крышка от него валялась чёрт пойми где, бумажный пакет лежал разорванным на столе, а его содержимое из зёрен кукурузы было разбросано по всему полу. Без слов он начал убирать всё это. Попкорн взрывался под закрытой крышкой сковороды, а его крики за сомкнутыми губами.
— Прости, я нечаянно рассыпал, — тон голоса Чимина вообще не звучал извиняющимся, пока он смотрел, как Юнги подметал пол. Юнги успокоился, лишь когда бумажная упаковка была в урне, а масло стояло в шкафчике.
— Тебе следует быть аккуратней, — пробормотал Юнги, прислоняясь копчиком к столу и складывая руки на груди. Он смотрел на Чимина, который глядел в стеклянную крышку сковороды, заворожённо наблюдая за взрывами кукурузных зёрен. Мальчишка согласно промычал. Юнги старался, очень старался не смотреть на его голые ноги, открытые благодаря коротким шортам, но это сложно было сделать, особенно когда Чимин встал на носки, потянувшись за стаканами на верхней полке. Его ступни были маленькими, как и его ладони, а пяточки прелестного розового цвета застенчивости. Юнги издал глухой стон в себя и отвернулся, крепко сжимая предплечья ладонями. Идея разделить своё одиночество вместе с кем-то настолько привлекательным и свежим больше не казалось столь удачной.
— Ты же не хотел меня впускать, верно? — спросил вдруг Чимин. Его узкие плечи были напряжены, он медленно перемешивал попкорн в миске деревянной лопаткой, чтобы он не слипся в огромные комья от ещё не застывшей карамели. Юнги молчал: сказать ему было нечего. — Это потому, что я слишком приставучий, верно? Все говорят, что я такой. В школе меня называют «липучкой».
— Вовсе не из-за этого, — возразил Юнги. Он гипнотизировал взглядом пол, отказываясь смотреть на подростка, готовившего у него на кухне. — Ты… слишком молод. Люди могут не так понять это.
Чимин улыбнулся. Он всунул между губ одно зерно воздушной кукурузы и облизнул после пальцы, глядя на Юнги сквозь завесу трепещущих ресниц.
— Ну, а мы никому не скажем. Людям незачем знать.
От его слов в животе Юнги разлилось тепло. Предложение Чимина отдавало запретом, от которого кровь забурлила в венах, а демоны согласно закивали, облизывая свои чернильные мерзкие лика длинными раздвоенными языками.
— Пойдём фильм смотреть, — на лице Чимина была невинная мальчишеская улыбка — не осталось и следа той запретной, что была до этого прежде.
— Пожалуйста, только ешь попкорн аккуратно. Я не хочу пылесосить диван от крошек, — предупредил Юнги, когда они с Чимином устроились перед телевизором — на экране уже были первые титры.
— Да, да, — сказал Чимин неразборчиво, устраивая миску у себя между ног, сложенных в форме лотоса. При этом Юнги заметил, что парочка воздушных зёрен перемахнули через края и упали на зелёную обивку. Из его горла вырвался хныкающий звук, который Чимин полностью проигнорировал, с восторгом смотря на экран и никуда более. — Иметь собственный телевизор так круто! — воскликнул он, закидывая сладкую кукурузу в рот.
Его радость смягчила Юнги, который решительно призвал себя расслабиться. Он откинулся на спинку дивана и решил сосредоточиться на кино-картине, игнорируя при этом посторонние раздражители.
На протяжении половины фильма всё было прекрасно, и Юнги действительно был расслаблен и спокоен, а потом руки Чимина ожили, в который раз принявшись дотрагиваться до всего, что было вокруг.
Включая Юнги.
Сначала его ладонь сжала его плечо, пока он смеялся над фильмом, затем шлёпнула мужчину по бедру и почему-то решила на нём и остаться, периодически растирая его. Она то гладила, то сжимала его, то подымалась чуть выше, отчего Юнги задыхался. Он казался себе каменным. Везде. Будто его выточили из скалы, настолько каждый дюйм тела казался твёрдым. Юнги бросал на Чимина встревоженные взгляды, но тот был поглощён фильмом. Он смеялся и комментировал его, иной раз фыркая над откровенно глупым поведением героев. Он ел попкорн и пил колу, и казался абсолютно непричастным к тому, что вытворяла его рука. Юнги думал, что мог бы убрать её, или попросить Чимина сделать это, но потом он понимал, насколько это может показаться странным. Ведь ему должно быть плевать, что мальчишка положил руку ему на ногу — это же какой-то подросток, Юнги не должен так реагировать на его тактильность. Было бы очень подозрительно, если бы он сделал на этом акцент, и тогда Чимин бы заметил его состояние — то, как топорщилась его ширинка. Была вероятность, что Чимин поймёт всю мерзость ситуации и убежит. Или, ещё хуже, испугается и пойдёт просить помощи.
Нет, нужно было сидеть, терпеть и не двигаться, давясь собственными стонами, комьем стоявшими в горле. В конце концов, к Мин Юнги никто не касался подобным образом вот уже пять лет.
Когда фильм подошёл к концу и на экране замаячили титры, Юнги приготовился встать и, сославшись на то, что нуждается в уборной, сбежать. Он уже слегка приподнялся, когда рука Чимина резво поползла выше и легла на его пах. Картинка почернела перед глазами. Возможно, на секунду Юнги даже потерял сознание.
Он заскулил, выгибаясь раненым зверем, и сжал крепко зубы, так невозможно ему было плохо, но одновременно хорошо. Чимин привалился на него и зашептал на ухо:
— Тебе же это нравится, правда?
При этом его рука не переставала растирать доказательство возбуждения Юнги, корчившегося от удовольствия, граничащего с болью. Демоны довольно хохотали, поощряя действия Чимина.
— Я знаю, что ты хочешь этого, — продолжал говорить юноша. Он казался соблазнительным и уверенным — вся его прежняя невинность вдруг исчезла. Юнги не представлял, где он понабрался такого. Может, в школе теперь учили гораздо большему, чем это было в его года. От действий Чимина он хныкал, вжимаясь спиной в диван и мечтая о том, чтобы он съел его: сам он был не в силах остановить то, что происходило, так отчаянно ему это нравилось. — Я видел, как ты смотрел на меня каждый раз, когда я проезжал мимо твоего дома.
Это было пыткой. Горячее дыхание Чимина оседало у Юнги на шее, а его губы то и дело мазали по щеке. Он водил носом по виску Юнги, прижимаясь ближе, вдавливаясь в него и оставляя свой запах. Сладкий, дурманящий. Юнги точно вдохнул фен. И в этот момент он вдруг остро осознавал: этот мальчишка мог стать его зависимостью.
— Чимин, нет, — он сказал это так тихо, что и сам не услышал.
— Нет? — повторил Чимин с грустью. Он перебрался на колени Юнги, прежде чем стал стягивать с себя футболку. Его тело было прекрасно. Гладкая кожа светилась, а золотистый пушок на округлых плечиках так и манил провести по нему пальцем, притягивая своим блеском. У него были маленькие соски цвета молочного шоколада, и Юнги хотел попробовать их. Впрочем, как и плоский живот с чёткими рельефами, который требовал, чтобы его контуры обвели пальцем. — Всё ещё нет?
Было кое-что на рёбрах Чимина, что заставило Юнги на секунду прийти в себя. Его рука потянулась туда, и Чимин улыбнулся, прежде чем поморщился, когда Юнги обвёл пальцем контур грязно-жёлтого синяка.
— Откуда это? — спросил Юнги хрипло. Его перевозбужденное тело горело, но всё же была ещё в нём крупица разума.
— Это? — Чимин нахмурился, пытаясь вспомнить. — Наверное, получил, когда упал с велосипеда? — предположил он, обхватывая лицо Юнги и приближаясь к нему своим до тех пор, пока их носы не столкнулись. Он вертел тазом, и его ягодицы продолжали стимуляцию, из-за которой Юнги стонал и часто дышал в его пухлые, искушающие губы.
— Но он старый, — пытался возразить Юнги.
— О, брось, тебя действительно интересует какой-то синяк? А как же мои губы? — говорил Чимин обиженно, облизываясь. Юнги смотрел на это, и в голове у него становилось совершенно пусто.
Было так хорошо, что он не мог мыслить. И он позволил своей оболочке, освобождённой от груза, именуемого здравым смыслом, делать то, что она хотела, обхватывая Чимина за талию. А потом целуя. Его губы схватили нижнюю Чимина и принялись её голодно посасывать. Мальчишка одобрительно мычал, ускоряя движения своих бёдер. Он отвечал на поцелуй, водя кончиком языка по рту Юнги. Он у него был маленьким и аккуратным, со скромно припухлыми, едва розовыми губами. Их языки скользили по друг другу грязно и мокро, а от жадности, с которой они напирали, зубы иногда стукались, а не заглатываемая слюна в избытке текла мимо, пачкая подбородки. Рука Чимина проворно скользнула под кромку штанов, и тогда глаза Юнги распахнулись. Его отрезвило то, что после нежного касания к его лобку, Чимин вдруг оттянул волосы в этом до ужаса чувствительном месте, хихикая при этом. Юнги оторвался от его губ, глядя на ребёнка на своих коленях в коротком осознании всего ужаса и апогея катастрофы происходящего.
— Я не могу. Это плохо. Я не должен, — забормотал он, зажмуривая глаза и коротко вскрикивая, когда рука Чимина сжала его за ствол.
— Перестань, — сказал Чимин строго. — Я хочу сделать это с тобой. Ты мне нравишься. В чем проблема?
— Я не хочу… я не могу портить тебя.
Чимин запрокинул голову, обнажив шею, которая так и выпрашивала укусить её, и захихикал.
— Испортить меня? — переспросил он, начав водить кольцом из пальцев вверх и вниз, размазывая сочившийся из уздечки предэякулят по пульсирующему в ответ члену. Мин Юнги умирал, осознавая, что уже давно объявил гельштат своему сопротивлению. — Меня нельзя испортить — это всё равно, что повторно пытаться разбить уже расколотую чашку.
Юнги выстонал, приоткрыл мутные от похоти глаза и спросил:
— Кто это сделал?
Чимин отвел взгляд. Его кулак начал двигаться быстрее, вырывая из Юнги хриплые, задыхающиеся вздохи, перемешанные со стонами.
— Это не имеет значения. Тебе сейчас нужно думать о другом, — тут его глаза хитро блеснули. — Я сделаю так, что ты больше не сможешь думать вообще.
И он медленно сполз с колен Юнги на пол, высвобождая эрекцию на волю, чтобы тут же, однако, замкнуть её меж своих губ. Юнги вскинул бёдра, из его рта вырывалось беспорядочное «чёрт, Чимин, чёрт» и «боже, меня ждут в Аду». Его рука зарылась в мягкие волосы и то нежно гладила, то сжимала. Он ёрзал и выгибался, а пальцы на его ногах скручивались. Язык Чимина кружил вокруг него, и он то слеп, то глох, то терял рассудок. Когда он кончил и открыл веки, мутный взгляд его встретился с Чимином. Тот сидел на коленях между его ног и мило улыбался, облизывая розовым языком остатки семени с губ, словно бы это было вкуснейшим из лакомств.
Его глаза были чёрными и блестящими. В них Мин Юнги увидел отражение своих. Со страхом он понял: его демоны не были одиноки — в глазах напротив они нашли своих друзей.
— Завтра открывается одно интересное место, — заговорил Чимин, его подбородок опирался о колено Юнги, пока тот прятал себя в штаны дрожавшими пальцами. — Давай вместе сходим?
— Я… я, — Юнги нахмурился. Его язык казался неподъемным — он не мог повернуться и вымолвить и слова. — Боже мой.
Чимин хихикнул. Он встал и резво прыгнул на диван, хлопая Юнги по бедру.
— Ты забавный, — сказал он, смотря, как Юнги бил себя по щекам. — Можно я останусь с тобой сегодня?
— Чимин, это не очень хорош…
— О, ну пожалуйста! — он схватил Юнги за руку и посмотрел своими большими светлыми глазами. Но теперь Мин Юнги знал, что в них прятались черти. — Дома так скучно!
Сердце Юнги сжалось. Да, он не понаслышке знал, как бывало плохо сидеть в одиночестве. Это угнетало и приносило с собой лишь тоску и боль. Тогда, поджав губы, он кивнул.
— Здорово! Я видел бассейн за твоим домом, — Чимин неловко перелез через спинку дивана, словно слезть с него по-человечески казалось ему чем-то ненормальным, и пошёл к выходу из гостиной, на ходу стягивая с ног единственный оставшийся на нём предмет одежды — шорты. — Пойдём плавать! — и побежал с криком по коридору, с бамом открывая двери, ведущие на задний двор.
— Этот мальчишка моя погибель, — простонал Юнги, вдавливая пальцы в закрытые веки, когда голая задница Чимина скрылась с его глаз.
<center>•••</center>
Юнги проснулся с паникой. Он невероятно точно проспал.
Он. Проспал.
Юнги не делал этого уже очень и очень давно, и страх неизбежной катастрофы накинулся на него, начав душить ледяными пальцами.
Прошлым вечером он не мог заснуть, потому что, как оказалось, сложно было сделать это со сладко посапывающим подростком у себя в кровати. А теперь на часах было девять утра, и эта цифра убивала его.
Проснуться не в то время означало не успеть. А «не успеть» несло под собой неудачу и провал. Время завтрака сместится, время его работы сократится — это значит, он не закончит писать музыку. Режиссер фильма выскажет ему претензии за опоздание и горящие сроки. Его могут, в конце концов, уволить. И всё это потому, что он проспал.
Юнги скинул с себя одеяло и побежал вниз по лестнице, быстро дыша. Ему нужны были его таблетки. Маленькая жёлтая баночка стояла в навесном шкафчике над раковиной в главной ванной комнате. Он распахнул дверцу и протянул руку, сомкнул пальцы, но они почему-то не схватили ничего, кроме воздуха. Таблеток не было — была лишь пустота. Дыхание Юнги стало ещё чаще и тяжелее. Боль от недостатка воздуха сковала грудную клетку. Он осел на пол, дрожа.
Этот день был катастрофой. Он проснулся не в то время, и всё ожидаемо пошло наперекосяк, потому что его таблетки неведомым образом исчезли из места, где стояли на протяжении многих лет.
— Юнги! Боже, что с тобой?! — воскликнул Чимин. Он заглянул в ванну одним глазком, прежде чем влетел в неё, приседая рядом с Юнги на корточки. — Тебе плохо?! Вызвать скорую?!
— Мои таблетки, — прошептал Юнги дрожащим голосом. Всё его тело трясло, а на лбу выступила испарина. В глазах его застыл ужас.
— Таблетки? — переспросил Чимин, прежде чем в его взгляде отразилось понимание. — Ох, прости-прости! Это моя вина, я поставил их на раковину, пока искал зубную щётку, — парень подорвался с места и вернулся к Юнги уже с таблетками в руках. — Вот, — он поставил маленькую баночку на мраморный пол — их содержимое затрещало о пластиковые стенки. — Это моя вина, я очень сожалею.
Юнги смотрел на маленькие пальцы, обхватывающие баночку, медленно возвращаясь к осознанности. Его сердце билось в груди громко и глухо, и он мог услышать его звук в ушах.
— Это твоя вина, — пробормотал он, словно неуверенный в значении слов.
— Конечно моя! — закивал Чимин. — Вот, давай я достану их для тебя. Сколько тебе нужно: одну, две?
— Одну, — Юнги сконфуженно моргнул, наблюдая за тем, как Чимин доставал для него таблетку. Он сглотнул её насухо до того, как юноша встал бы, чтобы налить ему стакан воды.
— Ты уже в порядке? — Чимин смотрел на Юнги с отчетливой виной. Мин кивнул, медленно вставая с пола.
— Да, всё нормально, — пробормотал он, возвращая таблетки на их прежнее место. Затем он включил воду и брызнул ей себе на лицо, яростно растирая кожу щёк.
— Ладно, тогда… — Чимин кашлянул себе в кулак. Он неловко водил носком стопы по плитке и напоминал провинившегося ребёнка. — Как закончишь, приходи завтракать, я приготовил блинчики.
Юнги сжал края раковины крепче — даже вены вздулись на руках. Он не ел мучное на завтрак. Но, всё же, пересилив себя, он кивнул. И когда Чимин ушёл, тихо прикрыв за собой дверь, он с тяжестью опустил голову и сгорбился, чувствуя себя как никогда измотанным.
— Ты сам виноват в том, что впустил его в свою жизнь, — зашипел он на своё отражение. То было бледным, с увядшими глазами и губами цвета иссохшей розы. — Теперь расплачивайся.
И, глубоко вдыхая и выдыхая, он вышел из ванной. Ожидаемо на кухне был настоящий погром. Разлитое молоко, рассыпанная мука, разбросанная скорлупа от яиц и Чимин в полосатой пижамной рубашке из шкафа Юнги, надетой на голое тело, пританцовывающий под «Глупый Купидон» Конни Фрэнсис, игравшей по включенному радио.
— Ты пьешь кофе с молоком или без? — спросил Чимин, держа в руках кофейник.
— Только больные портят вкус кофе молоком, — сказал Юнги. Он ходил с мусорным ведром наперевес и выбрасывал всё, что юнец успел разбросать.
— Значит, я точно больной, — Чимин засмеялся. Он прокружился вокруг Юнги, весело покачивая округлыми бёдрами, дотанцевал до холодильника и вытащил оттуда стеклянную тару с молоком. — Ты не забыл, что сегодня мы собирались выбраться в город? — задал он вопрос между делом, делая глоток прямо из бутылки.
«Не мальчишка, а какой-то ураган», — думал Юнги, протирая стол вафельной салфеткой.
— Забыл ли я? — усмехнулся он, смотря на Чимина из-подо лба. — Как я мог, учитывая то, что ты говорил об этом всю ночь?
— Мало ли, — мальчишка пожал плечами, убирая тыльной стороной ладони капли молока с губ. — В твоём возрасте людям свойственно забывать.
— В моём возрасте? — переспросил Юнги, открывая рот от возмущения. — Намекаешь, что я старый?
— О, ну не хмурься, — Чимин подошёл к Юнги и обнял его за плечи, шкодно улыбаясь. — Это же хорошо. Ведь, — он приблизил лицо ближе, выдыхая Юнги прямо в приоткрытый рот, — я предпочитаю мужчин постарше.
И потом он поцеловал Юнги, смешивая его молочный вкус с другим — мятным после зубной пасты. Он делал это мокро и грязно, а ещё быстро. Про таких, как он, люди обычно говорили «юркий язычок». Юнги стоял истукан истуканом, и лишь пальцы его сжимались, не решаясь ни схватить Чимина за шею, ни положить руку на талию. Он отвечал на поцелуй в своей привычной манере: лениво и медленно, с осторожностью роптавшего школьника.
— Ладно, теперь можно есть! — Чимин оторвался от Юнги. Бриллиантовая нить слюны, натянутая между их губ, быстро лопнула, когда он без промедления занял место у стола и принялся жевать с таким темпом, будто у него в любой миг могли отобрать тарелку.
Юнги сконфуженно стоял у стола еще с минуту. Он немного покачивался, и голова у него шла кругом, словно он выпил лишнего. Осторожно он присел за стул напротив Чимина и принялся медленно разрезать блинчик ножом.
Тем утром Мин Юнги впервые встал не по расписанию и съел на завтрак то, чего никогда не было в его рационе. Ему казалось, что в его жизни, идущей ровной мёртвой строкой на экране кардиомонитора, появилась резкая волна — первый признак вновь забившегося сердца.
<center>•••</center>
— Что ты делаешь? — Чимин ходил за Юнги любопытным хвостиком. Тот включал и выключал воду во всех кранах, проговаривая вслух «закрыл». Также он щёлкал выключателем света ровно четыре раза, словно одного для точной уверенности ему было недостаточно.
— Нужно всё проверить перед тем, как мы уедем, — сказал Юнги так, будто не делал ничего странного. Чимин протянул короткое «а-а-а», наполненное сарказмом. — Ещё одна комната осталась, это недолго.
— Ты очень странный, — пробормотал Чимин.
Юнги проигнорировал комментарий, закрутив вентиль подачи воды до упора и сказав себе под нос уже въевшиеся Чимину в уши «закрыл». Затем Юнги вздохнул и хлопнул себя ладонями по бёдрам. Он сказал:
— Ну всё, пойдем.
На выходе из дома он вставил ключ в замочную скважину. Прокрутил его, дёрнул ручку. Один раз, второй, третий. Вытащил ключ, дёрнул ручку ещё два раза и только потом направился с Чимином к машине. Это был спортивный автомобиль «Шевроле Корвет». Низкий, белый, блестящий, с двумя красными сидениями внутри. Новехонький, только недавно поступивший в продажу. Чимин нетерпеливо притоптывал, ожидая, пока Юнги откроет её. И как только он сделал это — без промедления уселся на пассажирское место и издал вздох восхищения.
— Нравится? — спросил Юнги с усмешкой. Он нацепил на лицо солнцезащитные очки, и в сочетании со слегка приталенной чёрной рубашкой поло от «Лакост», заправленной в брюки с высокой посадкой, выглядел как настоящий ловелас.
— Ещё бы, — Чимин кивнул, он нетерпеливо выхватил из рук Юнги ключ и самостоятельно вставил его в зажигание. — Ну же, поехали!
И они тронулись. Съехали с гор Санта-Моники на гладкую трассу под песню «Трястись, грохотать и крутиться» Джо Тёрнера, которую Чимин включил на полную громкость. Мальчишка высовывал голову из машины и хихикал, когда ветер трепетал его волосы. Юнги же сжимал крепко руль и уговаривал себя в том, что всё в порядке и что он выключил плитку на кухне. Что он точно проверил конфорки, и ни одна из них не была включена. Но он не был точно уверен в этом. Ему казалось, что он не повернул ручку газовой плитки до конца, и сейчас его дом наполнялся взрывоопасным веществом. Он ударил по тормозам и остановился у песчаной обочины. Чимин вскрикнул, не ожидая этого.
— Ты чего? — спросил он, встревоженно поворачиваясь к водителю.
Лицо у Юнги было каменным. Он положил одну руку на спинку сидения Чимина и посмотрел назад, дожидаясь, когда проедет очередная машина, чтобы он мог безопасно повернуться.
— Нам надо вернуться, — ответил он мрачно, громко сглатывая слюну. Его ладони потели.
— Что? Зачем? — Чимин смотрел на Юнги во все глаза. — Ты забыл что-то?
— Кажется, я не выключил плитку.
Чимин молчал пару секунд, прежде чем его рука легла на руль, не позволяя Юнги повернуть его.
— Хэй, она определённо точно выключена.
— Ты не можешь этого знать.
— Юнги, я ручаюсь за то, что она выключена. Всё в порядке, нам не нужно возвращаться.
— Но…
— Едем вперёд, — надавил Чимин. Он убрал руку с руля и сжал ей вместо этого плечо Юнги, подбадривающе похлопывая его.
Они вновь тронулись, но теперь Чимин не смеялся и не пританцовывал на своём сидении.
<center>•••</center>
— И это то самое интересное место? — Юнги скептически приподнял бровь.
Они выбрались из машины и сейчас стояли напротив здания, светящийся заголовок которой гласил «роликовый корт». Вокруг сновала молодежь, и Юнги казалось, что он попал на школьный двор.
— Ага, — ответил Чимин радостно. Он схватил недовольного Юнги за руку и потянул вперёд. — Тут дают ролики на прокат, а ещё это самый большой корт, который ты только сможешь найти во всём городе.
Юнги хмыкнул себе под нос, когда они встали в бесконечную очередь. Вдалеке он мог услышать, как сотни колёсиков стучали об отполированный пол.
— Какой у тебя размер обуви? — поинтересовался Юнги, когда они подошли к стойке и сотрудница корта, девушка с ярко-алыми губами, выжидательно на них посмотрела.
— Девятый.
— Нам одну пару девятого размера, — сказал Юнги, доставая бумажник из кармана брюк. Чимин схватил его за руку, не позволив вытащить купюры.
— Нам нужно две пары, мисс, — поправил мальчишка, обращаясь к девушке с дружелюбной улыбкой. Та захлопала ресницами в толстом слое туши. — Девятый и десятый, пожалуйста.
Юнги смолчал, без споров отдав деньги за две пары. Однако когда они с Чимином уже сидели на диванчике, и подросток снимал свои теннисные кеды, он сказал:
— Ты же понимаешь, что я не стану совать свои ноги в это, — он ткнул пальцем в колёсико ролика, и то весело закрутилось. — Я убьюсь сразу же, и фут не проеду.
— С тобой всё в порядке будет, — закатил Чимин глаза. Он наклонился и снял с Юнги один ботинок. — Я же с тобой, буду держать тебя.
Сердце Юнги пропустило удар. Он отвёл взгляд от Чимина и уставился на свои колени.
— Давай, надевай. Обещаю, что тебе понравится. — Чимин подтолкнул к Юнги ролики и улыбнулся, так что глаза его практически скрылись за щеками. Сопротивление Юнги пало, и он послушно засунул ноги в ботинки с колёсиками.
А потом весь час он держался за Чимина, пока тот смеялся над ним. Он был, как корова на льду: ноги у него разъезжались в стороны, из-за чего молодые девочки в коротких клетчатых шортах смотрели на него, пряча смешки за ладонями.
— Ох, с меня достаточно, — проворчал Юнги, сжимая ладонь Чимина крепче. Если он стоял на месте дольше пары секунд, его ноги начинали увеличивать расстояние между друг другом, как разводные мосты над Темзой. — Отшвартуй меня обратно к диванчикам, пожалуйста.
Чимин усмехнулся хитро, недобро — Юнги совсем не понравилось. Сорванец схватил его за талию сзади и покатил вперёд. Руки Юнги закрутились, как крылья ветряной мельницы. Он забормотал проклятья, и как только ему удалось присесть, хлопнул Чимина ладонью по бедру.
— Ты совсем как старик, — захихикал парнишка, отъезжая от Юнги обратно к корту. — Я покатаюсь ещё немного, ладно?
— Пожалуйста, катайся, сколько хочешь — главное без меня, — Юнги простонал, высовывая ногу из крайне неудобной обуви.
Чимин ездил хорошо. Юнги не представлял, как он так ловко переставлял ноги, что не путался в них. Он объезжал людей и крутился вокруг своей оси так, что у Мина начинала кружиться голова. А затем, круге эдак на пятом, к Чимину подъехала девушка в сарафане горохового принта, они перебросились парой фраз, мальчишка покачал головой, пластиково улыбнулся и указал на Юнги пальцем. После этого девушка покраснела и вернулась к своим подружкам, а Чимин — к Юнги.
— Что ты ей сказал? — спросил Мин, усердно хмурясь и негодуя.
— Она хотела познакомиться, — начал говорить Чимин, стягивая с ног ролики. — Я ответил, что моему парню это не понравится.
— Твоему… п-парню? — Юнги аж заикнулся. Его брови заныли, так высоко он натянул их на лоб.
— Ну да, чего ты так реагируешь? — Чимин улыбался так, словно гомосексуализм не был наказуем в их обществе — и Юнги пробрала дрожь.
— Нельзя говорить людям такие вещи, Чимин, — зашептал Юнги, делая свой голос жёстким и строгим, отчитывающим. — Они же могут поверить.
Чимин фыркнул. Он встал, взял в руки сразу обе пары роликов и направился к стойке, чтобы вернуть их в прокат.
— Это слишком сложно, — говорил он, зная, что Юнги шёл позади. — Людям проще принять что-то непонятное и грязное за шутку, чем воспринимать всерьез. Да и к тому же, — он хмыкнул и на секунду повернулся к Юнги, взглянув на него из-под чёлки, — ты не предложил мне быть твоим бойфрендом, так что это действительно была просто шутка, — он подмигнул.
Юнги не нашёлся с ответом. Он захлопал ртом, впервые за долгое время почувствовав себя глупым и жутко незрелым. А Чимину ответ и не нужен был: молча он потянул Юнги за собой, пока они не оказались в туалете популярной закусочной, имевшей в своём название пресловутое слово «обед», словно нельзя было придумать ничего лучше, нежели «Горячий обед» или «Обед у Боба». Мин Юнги думал об этом, пока мыл руки, радуясь, что в уборной забегаловки имелось жидкое мыло. Чимин же ждал его со сложенными на груди руками, напевая тихо под нос «Сумасшедший человек, сумасшедший», которая играла в это время в зале за дверью туалета.
— Мы могли бы сходить в ресторан, а не в это место с абсолютной дизентерией, — сказал Юнги невзначай, когда они сели на дутые диванчики, обтянутые красной кожей — удобные, да, но Юнги бы предпочел стул с подлокотниками.
— Это слишком скучно, — в доказательство Чимин зевнул.
— С чего ты взял?
— Ну, — мальчишка подался вперёд, уложив подбородок на сложенные в замок ладони, — в ресторанах играет ужасно невесёлая музыка, дамы ослепляют бижутерией, а ещё для каждой закуски есть специальный прибор, и не дай боже ты перепутаешь его.
Стоило Чимину закончить, как к ним подошла официантка в белом чепчике и фартуке. Она несла на подносе их заказ, который юноша сделал сразу, как они зашли в закусочную. Он выбрал фирменное блюдо, и Юнги всё гадал, что же это такое, а сейчас, глядя на содержимое подноса, не мог поверить своим глазам. Это была тарелка с ломтями жаренной картошки, огромным бургером — который, вероятно, нельзя было обхватить и двумя ладонями, настолько он был велик — и молочным коктейлем с горкой взбитых сливок и вишенкой на верхушке.
— Что ж, здесь тебе вообще не удастся ошибиться с приборами, — дал Юнги комментарий, а Чимин засмеялся, потому что не было на их подносе даже несчастной вилки. — Извините, — мужчина обратился к официантке, пока та ещё не ушла.
— Да?
— Могли бы вы принести приборы?
Девушка скептически посмотрела на огромный бургер, но всё же кивнула и уже через минуту вернулась к Юнги с вилкой и ножом. Чимин смотрел на всё это, сюрпая коктейлем из трубочки и тихонечко хихикая.
— Просто ешь руками, — сказал он, закидывая в рот картошку, вымазанную в кетчупе. — Ты помыл их три раза — они точно чистые.
— Ты не можешь знать наверняка, — покачал Юнги головой. Он наколол картошку на вилку и аккуратно её откусил, заставляя Чимина фырчать от смеха.
— А целоваться со мной ты не брезгуешь, — сказал Чимин, из-за чего Юнги подавился. Он обернулся назад и вздохнул с облегчением, когда обнаружил, что соседнее место пустовало и никто их не слушал. — А ведь там ужасно много микробов, — в довесок своих слов он начал облизывать палец от кетчупа. — М-м-м.
У Юнги перед глазами встала картинка его члена между этих пухлых, манящих губ, и он покраснел, поспешно делая глоток холодного коктейля.
— Может, — Чимин в задумчивости постучал блестевшим от слюны пальцем по нижней губе, — мне покормить тебя изо рта? — и он всунул ломтик золотистой картошки мимо губ, как бы предлагая Юнги откусить её.
Мужчина быстро сглотнул, пробормотал «не надо», взял в пальцы картошку, перевёл дыхание и откусил — сделал всё, лишь бы Чимин перестал обращать на них всеобщее внимание. А проказник этому и рад — всё время оставшейся трапезы он довольно улыбался.
<center>•••</center>
Юнги не помнил, выбирался ли он из дома так часто, как это было летом 1958 года. Но когда Чимин переступил через порог его дома — вся жизнь разом перевернулась. Будто Юнги упал в кроличью нору и попал в другой мир, где каждый день был наполнен смехом и весельем, а не угрюмым серым одиночеством.
Поцелуи в машине перед огромным экраном открытого кинотеатра, объятия в бассейне на заднем дворе, прогулки по ночному пляжу, шампанское на двоих в гостиной, наполненной горячими нотами виниловых пластинок Роя Хавкинса — всё это принадлежало лишь им двоим.
А ещё ссоры и скандалы.
Однажды Юнги проснулся и обнаружил, что практически каждая вещь в его доме была передвинута. Он задрожал от гнева, и когда Чимин вошёл в комнату из-за его крика, он не смог сдержать порыва.
— Какого чёрта здесь всё сдвинуто? — рыкнул он, указывая рукой в сторону полок.
Чимин оборонительно сложил руки на груди. Он посмотрел на полку так, будто не понимал, о чем шла речь.
— Я протирал пыль, — пожал он плечами.
— Пыль? — переспросил Юнги. Его глаз начал дёргаться. — В этом доме не может быть пыли. Я всегда…
Тут он остановился. А когда он, собственно, вытирал пыль в последний раз? Неужели он был так занят Чимином, что забыл о влажной уборке? Его лицо, должно быть, передало всю его панику, так как Чимин сделал шаг ближе, открываясь и опуская руки вдоль тела.
— Слушай, ничего же страшного не случилось. Вещи просто сместили своё положение. Что ужасного может произойти?
— Ты не понимаешь, — Юнги покачал головой, зарываясь пальцами в волосы и с силой оттягивая их. Он надеялся, что боль отрезвит его. — Это может привести к хаосу. Если я не найду что-то, потому что оно не там — случится катастрофа.
Чимин даже засмеялся, настолько это казалось ему абсурдным.
— Мне очень жаль, что я переставил твои таблетки, — заговорил он ласковым тоном, ласкающим своей нежностью уши. — Но ты кипишуешь по любому пустяку. Если вещь сместится на пару дюймов, ничего ужасного точно не произойдёт.
Чтобы подтвердить свои слова, он начал передвигать всё, что попадало ему под руку. Поменял местами статуэтку золотого слоника и черепахи, сдвинул вбок рамку с фотографией семьи Юнги, перевернул книгу лицевой стороной вниз, вытащил ручку из стакана и положил её на стол — сделал всё, чтобы перед глазами Юнги встала красная пелена, а голос в голове надрывно закричал «нет, нет, нет, перестань сейчас же!»
— Хватит! — выкрикнул Юнги и оттолкнул Чимина, с силой вырвав из его пальцев вазу.
Чимин упал на пол и прикрыл голову руками, как если бы ждал, что Юнги начнет его избивать. Ваза выпала из рук Юнги и с дребезгом разбилась. Осколки полетели во все стороны. Он задрожал и обнял себя руками, смотря на Чимина с застывшим в глазах страхом.
«Ты ужасный, ты причиняешь людям боль. Чимин боится тебя, как и все остальные, потому что ты чудак. Ты грубый и странный, и никто не хочет быть с тобой.»
Юнги сполз вниз по стене и сжался в комок, самоуничтожая себя. На периферии он слышал, как Чимин встал и выбежал из комнаты. Горечь охватила его, потому что он знал, что был недалеко тот миг, когда Чимин всё поймёт и больше не захочет быть рядом. Когда осознает, что Юнги вовсе не «клёвый» и сбежит от него.
И вот Юнги вновь один. В разбитых осколках вазы на полу его отражение окутывает чёрный туман — это демоны берут свою власть, доказывая Юнги то, что он не заслуживает любви и что он опасен и причиняет людям вокруг себя лишь боль.
— Хэй, давай-ка выпьем таблетку, — голос Чимина звучал, как ангельская песня. Юнги смотрел на него стеклянными от слёз глазами, пока горячий хрусталь обжигал мрамор его щек.
— Ты не ушёл, — прошептал Юнги, и тело его сотрясла сильная дрожь. Он зарыдал навзрыд, потому что не мог поверить в то, что кто-то мог остаться с ним после того, как он ни за что накричал на него и отшвырнул в сторону, как ничего не стоящую вещь.
— Открой рот, — приказал Чимин, держа в руке таблетку. Его лицо было нечитаемым, кукольным.
Юнги позволил положить на свой язык белую капсулу и не сопротивлялся, когда Чимин обнял его, позволив промокнуть своё плечо слезами.
— Мне жаль, — выл Юнги в чужую шею, пальцами цепляясь за ткань рубашки на спине. Он чувствовал себя маленьким и ничтожным. — Я не хотел толкать тебя, и кричать не хотел.
— Я знаю, знаю, — бормотал Чимин, ладонями растирая дрожавшие лопатки.
— Я не хотел пугать тебя. Я просто очень рассердился.
— Всё хорошо, в этом не только ты виноват. Я знаю, что для тебя важен порядок, но я просто не понимаю, почему, — Чимин вздохнул. Он немного отстранился и обхватил лицо Юнги ладонями, стирая его слёзы с покрасневших щек. — Я всё ещё думаю, что ты должен хотя бы попытаться смириться с тем, что человек не может контролировать всё вокруг. Плохие вещи случаются независимо от того, выпил ли ты кофе в нужное время, или поспал лишний час. Ничего не произойдёт, если у тебя дома будет бардак, или если ты не помоешь руки ровно три раза.
Юнги зажмурился. Слова Чимина врезались болью в его суть. Он знал, знал, что это правда, но он не мог допустить, чтобы в его жизни был беспорядок. Как он тогда сможет всё контролировать? Что будет делать? Всё просто рассыплется, пойдёт крахом.
— Эй, эй, ты не должен думать о плохом. Просто… просто постарайся вообще не думать.
— Я не могу не думать, — возразил Юнги. Слова Чимина казались ему абсурдными. — Что ещё мне делать?
Чимин скривил губы — кажется, он понял, что не думать действительно было невозможно — даже когда человек спал, его мозг всё равно был активен.
— Что ж, думай о чем-то другом. Знаешь, займи себя хорошими мыслями.
— Это трудно, — Юнги не переставал препираться. Он думал, что был похож на упрямого ребёнка.
— А ты постарайся, — сказал Чимин и встал. — Я уверен, что у человека получится всё, стоит только захотеть.
И он улыбнулся. Юнги казалось, что он ещё никогда не был так влюблён.
— Вот, давай я помогу тебе отвлечься от нежелательных мыслей.
И он начал снимать с себя одежду, взирая на сидевшего на полу Юнги с небывалым озорством. Юнги залился краской, признавая — способ Чимина действительно был действенный.
<center>•••</center>
Несколько дней спустя Чимин выключил воду сразу после того, как Юнги помыл руки один раз. Его пальцы сжались в кулаки, и он поджал губы, силясь не зарычать.
— Раза вполне достаточно, — сказал Чимин, протягивая Юнги полотенце. Прошла долгая минута, прежде чем Мин принял его, начав вытирать ладони. В качестве поощрения ему достался поцелуй и похвала. Чимин гладил его по волосам и говорил, что гордится. Юнги думал, что ломать себя изнутри было не так уж и трудно, когда рядом находился человек, готовый поддержать. В конце концов, даже косточка должна расколоться, чтобы пустить росток.
Пак Чимин был послан в его жизнь, чтобы разворошить в ней всё. Он был благословением, он же являлся и наказанием.
Порой Юнги думал о том, что Чимин не был похож на школьника. Он рассуждал не так, как подростки, и раскрепощен был не по годам. Вместо журналов с иллюстрациями он читал Сакса и Кафку, и выглядел при этом действительно заинтересованным и поглощённым. Это казалось странным, но Юнги не находил другого объяснения, как старая душа в молодом теле. Однажды он прочел об этом в одной статье журнала, и тогда это казалось ему непонятным. Но вот, прошли года, он встретил Чимина, и всё встало на свои места.
Он еще никогда так не ошибался.
В июле, спустя около трёх недель после знакомства с мальчиком-несчастье, Юнги нужно было уезжать на встречу с «Парамаунт». Поездка заняла бы у него два дня, что он сразу же поспешил рассказать Чимину. Тот надул губы, ответив, что эти два дня покажутся ему невыносимо скучными без Юнги. Мин верил ему, трепля по волосам и говоря, что время пролетит незаметно и совсем скоро они вновь будут вместе.
Была ночь перед отъездом, когда зазвонил телефон в гостиной. Юнги насторожился — это казалось ему крайне странным. Кто мог позвонить ему посреди ночи? Хмурясь, он взял трубку, беспокойно начав накручивать шнурок на палец.
— Да? — спросил он, задерживая дыхание.
В трубке послышались помехи. Они звучали устрашающе и как никогда зловеще, и Юнги покрылся холодными мурашками. Кто-то всхлипнул, и он ужаснулся, сухо сглотнув, потому что уже знал, кто это был.
— М-можешь заб-брать меня? — голос Чимина звучал мокро. Он заикался, всхлипывая в перерывах.
Душа Юнги ушла в пятки. Он сжал трубку пластикового телефона в своей руке так крепко, что мог бы сломать его.
— Конечно, — ответил он напряжённо, сдерживая порыв наброситься на Чимина с вопросами, — где ты?
— На п-пляже. На лавке, где мы сидели.
— Хорошо, так, — Юнги вздохнул, стараясь успокоить себя. — Жди меня, я очень скоро приеду, — выдохнул он в конце концов и, не дождавшись ответа, громко положил трубку, стукнув её об основной аппарат.
Затем он вылетел за дверь прямо так, в пижаме и тапках, наплевав на возможно включенную воду и плитку. Колёса его спортивного «Шевроле» громко скрипели об асфальт в ту ночь, когда он на всех скоростях съезжал с холмов, спускаясь к пляжу.
Чимин сидел, глядя в землю под ногами. Его плечи были опущены и иногда дрожали. Он всхлипывал и то и дело вытирал рукой глаза, красные-красные и опухшие от слёз. Но не это заставило Юнги разорваться на куски. Его любимые губы, дарившие самые сладкие и страстные поцелуи, кровоточили, над скулой наливалось синевой пятно от удара. Его малыш был избит, и Юнги захотелось убить того, кто сотворил подобное с ним.
— Кто это сделал? — голос Юнги был твёрд и холоден, и Чимин вздрогнул, когда услышал его.
— Ты пришёл, — сказал юноша вместо ответа на вопрос и бросился на Юнги, чудом не сталкивая его на землю. Он обнял мужчину на манер коалы, и Мин крепко прижал его к себе, зарываясь носом в мягкие волосы и глубоко вдыхая их сладкий, успокаивающий запах.
— Что с тобой произошло? — прошептал тихо мужчина, убаюкивая подростка в своих руках, как мать ребёнка.
Чимин промычал что-то нечленообразное, вжимаясь в Юнги крепче. Мин вздохнул, но отступать был не намерен.
— Стоит обратиться в полицию?
— Нет! — крик оглушил весь пляж и птицы, сидевшие на дорожном знаке «Venice Beach ½ mile» с шумом вспорхнули в небо. — Не надо, — добавил Чимин уже тише, смотря с немой мольбой во взгляде.
Юнги смягчился, его напряжённые плечи чуть расслабились. Воздух с океана был влажным, и оттого дышать казалось легче.
— Хорошо, скажи мне, почему я не должен этого делать?
Чимин спрятал взгляд, уткнув его в песок под ногами. Он едва слышно пробормотал:
— Потому что это мой отец.
Юнги казалось, что земля, на которой он стоял, пошла трещинами. Вот-вот он должен был провалиться в пропасть.
— Он, когда выпьет, совсем не в себе, — продолжал тихо Чимин, его предложение закончилось горестным всхлипом. — Не заявляй в полицию.
— Но что мне тогда делать? Чимин, так не должно быть. Никто не вправе поднимать на тебя руку, даже твой отец, — Юнги вновь начинал закипать. Вид избитого Чимина делал ему больно. В животе у него возникало такое чувство, будто его прокалывают острыми кинжалами.
— Можешь просто забрать меня? Я не хочу возвращаться домой.
Юнги решительно кивнул. Он повёл Чимина к криво припаркованной машине, утешающе поглаживая его по руке.
— Мне стоит отменить завтрашнюю встречу, — рассуждал он. — Надо придумать какую-нибудь причину. Не хочу оставлять тебя.
Чимин ощутимо напрягся в его руках.
— Ты не должен этого делать. Со мной всё нормально, не нужно изменять свои планы.
— Но оставлять тебя одного…
— Это всего два дня, — Чимин схватил Юнги за руку, переплёл их пальцы и сказал с лёгкой улыбкой, из-за которой с его раны на губе выступила кровь: — Обещаю, что я не разрушу твой дом за это время.
Юнги смотрел в ореховые глаза долгую минуту. Он не моргал, Чимин тоже.
— Ладно, — согласился он в конце концов.
Это была его роковая ошибка.
Той ночью он заснул в обнимку с Чимином в последний раз. Как и поцеловал поутру, прежде чем дал наставления и сел за руль, уезжая и махая ладонью на прощание.
— Я вернусь совсем скоро, не скучай! — выкрикнул он, уже сидя в машине.
Чимин помахал ему ладонью в ответ. Он выглядел так, будто уже тосковал, и из-за этого в груди Мина сердце отзывалось болью.
— Езжай осторожно, — выкрикнул подросток, после чего с тяжестью на душе Юнги скрылся за поворотом.
Стоило Чимину остаться одному, как лицо его украсила довольная усмешка. Однако Мин Юнги уже никогда не было суждено узнать об этом.
В тот день, как назло, был ужасно сильный дождь. Гроза раскраивала серые облака яркими всполохами, небо гремело, сотрясая землю. Связь была ни к чёрту, и когда Юнги попытался позвонить Чимину из отеля, гудки оборвались внезапным писком, так и не связав его с избитым мальчиком, сидевшим в одиночестве у него дома. Той ночью Юнги не спалось. Он вздрагивал от грома и жался крепче к подушке, скучая по теплу, которое дарил ему Чимин.
На встрече в обед он был рассеян и сон, и общался с коллегами вяло и безучастно, получая взгляды осуждения. Его глаза то и дело подымались к настенным часам, и он ненавидел то, что стрелка двигалась крайне медленно. Наконец, когда встреча подошла к концу и Юнги выслушал все пожелания и претензии к будущему проекту, он вскочил со своего места и побежал к машине, в багажнике которого уже лежал его собранный чемодан.
Его спешке и нервозности было объяснение: Чимин не брал трубку.
Сколько бы раз Юнги не пытался позвонить ему с разных телефонов, гудки упорно обрывались, так и не связав его с любимым голосом. И теперь он давил на педаль газа, выжимая из корвета максимальную скорость. Его разум сковала паника, и даже две выпитые таблетки не помогали заглушить её.
Всевозможные беспокойные мысли атаковали его стаей голодных птиц, и он не мог укрыться от них.
Но из всех возможных вариантов, запрятанных в беспокойном сознании, Юнги не смог бы предположить то, что было на самом деле.
Он думал, что Чимин мог упасть с лестницы и потерять сознание, что его мог найти злобный отец-тиран, думал о похитителях и серийных убийцах. О грабителях, которые ворвались в его дом и взяли мальчишку в плен.
Но он никогда бы не допустил мысли, что сам Чимин был грабителем.
Прошли года, а воспоминания о произошедшем всё ещё вызывали в нём приступ дикого смеха. Казалось, это была просто очень смешная шутка, а не история, которая с ним приключилась однажды летом.
Юнги ворвался в свой дом, ожидая крови на паркете, следов боя или бессознательного тела. Чего он не ожидал, так это всепоглощающую, звенящую тишину и голую, вынесенную дочиста гостиную. Без ваз, картин, ковров, дивана, рояли и телевизора. Такую пустую, какой Юнги её видел только при покупке дома.
От беспокойства его сердце забилось так быстро, что голова пошла кругом.
— Чимин! — выкрикнул он дрожащим от тревоги голосом. Его отклик отозвался эхом от пустых стен. — Чимин! — повторил он, взбегая на лестницу.
Никого не оказалось ни в вынесенной спальне, ни в кабинете и комнате для гостей. Дом отзывался пустотой и одиночеством. Юнги чувствовал себя как никогда ничтожным. Он не понимал, что происходило. Он ничего не контролировал, ничего не мог сделать, и от этого каждая его часть сходила с ума. Он начал тянуть волосы и часто дышать, кружиться вокруг собственной оси и хрипло смеяться, думая, что это всё — один большой розыгрыш, и Чимин просто решил надурить его.
Это перестало казаться смешным, когда скованными дрожью руками Юнги потянулся к таблеткам, спрятанным в шкафчике над раковиной, а там его ждала записка — сложенный в двое лист, вырванный из блокнота. Юнги не хотел его разворачивать. Но ему нужно было сделать это.
«С тобой мне было весело», — гласила надпись, выведенная чёрными маленькими витиеватыми буквами.
— Весело, — повторил Юнги сухими, обескровленными губами. — Весело, — и начал горестно смеяться, оседая на пол.
«Я думаю, что не плох в актёрстве», — вспомнил Юнги вдруг чужие слова, глубоко впиваясь ногтями в кожу рук и расцарапывая те до крови, в желании отвлечь себя на физическую боль — душевная была невыносима, выворачивая наизнанку и выдавливая из глаз реки слёз.
Да, Чимин, неплох. Ты мог бы добиться многого, но ты решил пойти другим, опасным путём.
Юнги раскачивался, как умалишённый, и крепко жмурился, ненавидя себя за хрупкое сердце, сейчас вдребезги разбитое. Под веками был Чимин, но Юнги не хотел на него смотреть, теперь осознавая, что это была фальшь. Игра, о которой он не ведал, но в которой был главным участником.
— Это какая-то чушь, — шептал Юнги, вставая на ватные ноги. Он покачивался, когда выходил из ванной.
Обстановка его дома доказывала, что чушью происходящее явно не являлось. Вещи, которые Чимин раньше переставлял и о которых Юнги так переживал, следя за их положением, сейчас просто исчезли. Не было ничего, что можно было бы кинуть в стену в порыве всепоглощающей злости.
Но ярость была направлена не на Чимина. На него, Юнги, за то, что позволил себе погрязнуть в этом, а теперь страдал, потому что сам возвысил всё до неведанных высот, но сейчас это «всё» больно столкнулось о землю, разбившись.
— Это не может быть правдой, — хрипло бормотал Юнги, шатаючись направляясь к выходу из дома.
Он захлопнул дверь с силой и не закрыл её на ключ, потому что теперь действительно не видел причин, по котором должен был делать это. Чимин был прав — плохие вещи случались независимо оттого, закрыл ли ты дверь на сто замков, или нет. Никто не мог контролировать жизнь, в который было место как хорошим вещам, так и ужасно плохим.
<center>•••</center>
В офисе газеты его направили на пункт выдачи. Там Юнги спросил у главного сотрудника по персоналу, не знал ли он шестнадцатилетнего мальчика по имени Чимин, устроившегося доставщиком около месяца назад. Лицо мужчины, возрастом приближенного к сорока, нахмурилось. Он почесал свои усы и посмотрел на Юнги, подозрительно щурясь. Мин выглядел не очень презентабельно и малость походил на больного: с опухшими красными глазами, бледной кожей и всклокоченными во все стороны волосами он смотрелся и правда дико.
— Новый сотрудник? — переспросил мужчина. — У нас давно не было никого нового на эту должность, — покачал он головой. — Если бы в базе данных было имя «Пак Чимин», поверьте, я бы запомнил его.
Юнги обречённо кивнул. Ну конечно. Чимин спланировал всё изначально, он не был глуп, чтобы и правда работать почтальоном и оставлять тем самым глупейшие улики. Никто не стал бы обчищать чей-то дом, не придумав стратегию. Мин Юнги посчастливилось стать целью очень хорошего мошенника.
Когда он вышел из здания, свежий воздух не помог ему дышать легче. Каждый новый вдох отзывался адской болью в лёгких.
— Просите, мистер, — окликнули вдруг Юнги. Это был человек, которого Мин видел, и не раз. Прежний, старый доставщик почты, который всегда привозил газету в установленное время. Юнги посмотрел на него опустошенным взглядом, позволив продолжить говорить. — Я слышал, вы спрашивали о Пак Чимине.
— Знаешь его? — спросил Юнги с мимолётно промелькнувшей надеждой.
— Не то что бы… — парень потупил взгляд, почесав затылок. — Я ехал, чтобы как всегда доставить для вас утреннюю газету, когда он остановил меня. Представился Пак Чимином, вашим домработником. Он сказал, что вы предпочли бы получать новый выпуск к столу, и попросил больше не доставлять вам почту. Сказал, что сам об этом позаботится.
Если бы в Юнги ещё что-то могло отозваться какими-то чувствами, оно бы это сделало. Но сейчас всё обстояло так, что внутри у него была глухая пустота.
Ничего не сказав парню, Юнги лишь кивнул и вновь продолжил свой путь. В его состоянии было бы опасно садиться за руль, потому он брёл до своего пустынного дома пешком.
Весь мир казался серым, блеклым. Впервые кто-то сделал больно ему, а не он сам, и Юнги не мог вытерпеть этого. Он и не представлял, какими болезненными и невыносимыми были предательство и ложь.
Было ли также плохо его жене, когда она узнала, что он никогда по-настоящему не любил её и всегда предпочитал мужчин? Также ли раздавленно чувствовали себя все те парни, с которыми Юнги был после развода и которые надеялись на большее, признаваясь ему в чувствах, и которых Юнги так боялся, что выставлял за дверь прежде, чем они успели бы закончить слово «люблю»?
Пак Чимин никогда не говорил о любви. Он, что более вероятно, вообще ничего не чувствовал к Юнги, зато Юнги — да. И это было ужасно.
<center>•••</center>
Время текло незаметно, будто сквозь. Мин Юнги потерялся в нём, своём горе и выпивке. В его патефоне заела одна и та же пластинка — та, которая больше всех нравилась Чимину. Слова песен въелись под корку, и Юнги пьяно бубнил их себе под нос, сидя на полу в гостиной в обнимку с бутылкой Джека.
В последний раз он так много пил, когда Шерил уехала, оставив его одного. Ему не нравилось быть пьяным, но ещё больше ему не нравилось чувствовать боль, разъедавшую грудную клетку. Алкоголь в этом плане выручал — вместо боли Юнги чувствовал тошноту и головокружение.
Иногда его телефон звонил — спасибо, Чимин, что оставил его. Хотя Юнги думал, что парень понимал, как глупо было красть что-то, официально зарегистрированное на имя другого человека. В любом случае, Юнги не брал трубку. Он был уверен, что ему звонили с «Парамаунт». Его, вероятно, уволят — он не написал ни строчки за последние три недели. Он думал, что должно было пройти ещё много времени, прежде чем ему это удастся.
В один день выпивка закончилась, и Юнги пришлось выйти из дома, чтобы купить себе новую порцию. Он как раз собирался переходить дорогу, когда его окрикнули. Пришлось сощуриться, чтобы понять, что к нему обращалась соседка. Кажется, её звали Розали — но Юнги не был уверен.
— Мистер Мин, думала, вы уже переехали! — воскликнула женщина, лучезарно улыбаясь. — Вас не было видно так долго. Я удивилась, когда заметила вас, — говорила она что-то совершенно странное, заставляющее Юнги морщиться. — Всё ждала, когда приедут новые жильцы.
— О чем это вы? — переспросил Юнги, перебивая её. — Я должен был уехать?
— Ну как же, — она посмотрела на Юнги так, будто он был глупым и спрашивал откровенную чушь. — Ваш племянник, Пак Чимин, сказал, что вы собрались переезжать в Вермонт.
— В Вермонт? — ещё больше растерянности отразилось на лице Юнги.
— Да? — теперь женщина сама была неуверенна, поглядывая в ответ с робостью. — Всю мебель вывезли. Был такой большой грузовик с индексом Вермонта, поэтому я поинтересовалась, что происходит. Очень милый молодой человек сказал, что помогает вам с переездом в тамошний городок… как же его, — она нахмурилась, силясь вспомнить, — Ратленд? — и глянула на Юнги со вздёрнутой бровью. — Так, вы что же, не переезжаете?
Юнги открыл рот, собираясь сказать «нет, не переезжаю», но потом он оглянул местность вокруг себя, осознавая, что обилие солнца, влажный воздух и зной претили ему. Что сколько бы он не пытался, а жить в Лос-Анджелесе как раньше уже не сможет. Потому вместо «нет» он ответил «да».
Вот так Юнги продал свой большой дом и переехал в маленький, богом забытый городок, сел на самолёт и перелетел с одного края Америки на другой, с одним лишь чемоданом на руках.
На новом месте дышать было легче. Обилие хвойных деревьев и клёнов насыщало воздух кислородом, однако Юнги ещё нужно было привыкнуть к северному климату и порой действительно холодным будням. Его новый дом был расположен на возвышенности — вообще весь город походил на американские горки, то опускаясь в низины, то возвышаясь на холмы. Городишко был маленьким, но Юнги эта смена обстановки нравилась — неясным образом теснота позволяла ему чувствовать себя не таким маленьким. В его доме было минимум вещей, и он думал, что не захочет это изменять — как оказалось, чем меньше, тем лучше.
Через дорогу от его жилья был расположен бар «Drimer», где по вечерам собирался мужской квартет. Днём же Юнги сидел у старенького фортепиано и наигрывал мелодии — грустные, медленные, печальные. Когда бармен подливал виски в его стакан, во взгляде на Юнги у него читалось отчетливое понимание с сочувствием. Его глаза будто говорили: «мы все проходили через это, знаем — плавали». Побочные действия разбитого сердца были видны налицо, и не так сложно было определить в Юнги брошенного, несчастного человека.
Через год написанный в баре сингл «С тобой мне было весело» стал настоящим хитом. Во всех музыкальных автоматах закусочных и радио играла песня о слепой любви и человеческом предательстве. В тот же год Юнги гулял по городу в компании Ким Тэхёна — двадцатипятилетнего профессионального саксофониста, с которым они однажды встретились в музыкальном магазине Ратленда, и с которым, после отчего-то завязавшейся беседы, продолжили общение. Тогда ему довелось увидеть на кирпичной стене объявление. На желтоватом листке было написано: «Разыскивается мошенник. Джимми Парк, 24 года. Уличен более чем в пятнадцати крупномасштабных кражах. Вознаграждение за поимку пятьдесят долларов». А ещё там была нечеткая, смазанная из-за непогоды фотография Чимина. При взгляде на нее притихшая боль в груди Юнги разгорелась вновь.
— Ты чего это? — спросил Тэхён, наклонив голову.
— Нет, — Юнги моргнул, отводя взгляд и стараясь не морщиться от разрывающего давления в рёбрах, — ничего, — и посмотрел на Тэхёна, криво улыбаясь.
Он был красивым, интересным. <i>Настоящим</i>. Он никогда не пытался трогать вещи, к которым Юнги запретил прикасаться. Он был аккуратен и спокоен. В постели тихо стонал, будто ему было стыдно. При людях боялся к Юнги даже прикоснуться. Он не был ураганом, скорее мирным штилем, не тревожащим нервы и не вызывающим злости. Мин Юнги бы очень хотелось любить его всем сердцем. Возможно, когда его раны залатаются, он сможет уделить должное внимание человеку, который так не безразличен к нему, что даже пополняет холодильник продуктами в том порядке, который для них изначально выбрал Юнги. Однако сейчас все его чувства уже были отданы. Подделке, человеку, игравшему роль.
Джимми Парку, парню, которого в двадцать четыре нельзя было отличить от школьника.
Мин Юнги влюбился в выдумку и сам прекрасно осознавал это. Но такова была сущность человеческой природы, готовой отдать сердце фальши. Юнги был одним из тех, кто влюблялся в спортсменов и знаменитостей, игравших на публику, в книжных героев и просто людей, откровенно наполненных сладкой, приторной ложью.
Пак Чимин не был невинным, не был шестнадцатилетним, и всё его внимание, обращённое к Юнги, было лишь способом втереться в доверие. Но даже так, даже зная всё это, Юнги не переставал думать о нём.
И идя плечо о плечо с признавшимся ему в глубоких чувствах Тэхёном, он оборачивался каждый раз, завидев ярко-жёлтый велосипед в надежде, что ему вновь посчастливится увидеть того, кто приходил ему во снах.
Однако за все дни, которые Юнги прожил в Ратленде, так и не уехав из него, ему ни разу не удалось поймать взглядом лицо, постоянно мелькавшее в газетах и на бланках «В розыске».
Чимин был ураганом, который внезапно появлялся, ломал всё вокруг, а потом уходил прочь.
Из года в год только ему были посвящены песни Мин Юнги. Музыка их истории лилась нотами из старенького патефона, даже когда Юнги в старости качался в кресле на веранде. Но тогда воспоминания о произошедшем летом 1958 года вызывали в нём лишь тёплую улыбку и незначительные отголоски в душе, что всегда тосковала по шаловливым улыбкам.
Мальчик-несчастье сломал и так не особо счастливую жизнь Мин Юнги, позволив начать строить новую. Он разворошил всё, что мог, но благодаря нему Юнги стало чуть легче: теперь он точно знал — жизнь была не подвластна контролю.
И теперь он не боялся этого.