Куколка

Никогда не замечали, как приятно чувствуется чужое горе? Как оно струится по глотке, проникает в желудок, лёгкие, заполняет каждый сосуд… А как только отпустите напускное сожаление (жалось, я бы сказал), так сразу же почувствуете приятное облегчение: всё это — не с вами. Тиски, сжимающие горло, ослабеют, путы, держащие в своём плену лёгкие, отступят. Именно в такие моменты свобода чувствуется ярче всего. Так к чему я веду, спросите?

Бурный поток из людей и машин привычной чехардой струится по улицам города. Запах бензина и дыма давно уже въелся в землю, а верхушки скучных небоскрёбов беспечно закрывают серое небо. Никого уже не отвлекают шум и суета. Безликие, все куда-то спешат, забыв о важном. Так сказал бы привычный обыватель. Но вглядитесь в их лица, и вы сразу потеряете нить, что связывает вас с реальностью. Вмиг забудете о скучной, смазанной толпе, лишь только удастся вам бросить и остановить свой взгляд на одном человеке. И не заметите, как потонете в трагедии, что так явственно отразится на красивом дамском лице, которое вы выделите из толпы.

Чёрное пятно из тени, одиноко сгорбившись, стояло на выжженной земле. Вокруг него простирался лишь знойный простор. Раскалённое солнце превращало землю в бесконечность трещин и песка. Впалые точки глаз кружились вихрем, подхватывая отблески нездорового солнечного огня. Вслушайтесь — и услышите жару, ощутите, как привычная вода не течёт по жилам тёмного человека. Наверно, это и есть звук жажды.

Хотите, я расскажу об этой женщине? Я слежу за ней. Не подумайте ничего такого. Не знаю, как вам, а мне, знаете ли, нравятся трагедии людей. Без них они выглядят безликими, серой толпой. Но она не такая. Она медленно умирала, с каждым днём угасая духом всё больше и больше. Она — мой идеал. Конечно, раньше эта женщина была обычной массовкой жизни. Поглощённая повседневной работой, завязшая в рутине. Но всё это было до того. Ну, а после того перестала быть такой, как все. Я знаю, куда она идет, и уже выучил маршрут наизусть. Но, знаете, так скучно время в дороге, так что, надеюсь, вы не против, если я скоротаю его историей об этом Ангеле? Давайте, пока следуем за ней, я слегка всё расскажу.

В тот день я направлялся на ещё одну скучную выставку по совету ещё одного скучного друга. И тогда я увидел её. На одной из станций метро, в самый пик суетности жизни. Лампы скупо поливали лицо электрическим светом. Пахло камнем и людьми. Она стояла, хрупкая, маленькая. Совсем беззащитная перед жестоким миром. Облокотившись на колонну, лишь бы не упасть на подкашивающихся ногах. Её голубые глаза безжизненным светом устремились в никуда, болезненно мерцая. Русые волосы осыпались медной рекой по плечам, а молодая проседь струилась милей всего. В общем, глаз не оторвать. Я сразу понял, что она окрасилась в багровый цвет совсем недавно. Её пока не осунувшееся лицо, маленькие морщинки и сутулая спина — всё это было не полностью, не до конца. Но от неё наконец пахло свежей болью и горем. Отступим ещё на один шаг назад, в то время, когда она ещё не была Ангелом во плоти, и узнаем, как же она стала столь прелестным созданием…

Он уже не первый год живёт здесь. Не волнуйтесь, он ответит за всё сполна. Пусть не чувствует ни одиночества, ни тоски по дому. Пусть вообще никогда ничего не испытывает. Для этого у него была другая жизнь, которой он не воспользовался.

Это произошло летом, когда солнце властвовало полностью на земле и на небе, над всякой живностью и человеком. Молодой мужчина, настукивая ногой какой-то непонятный ритм, стоял в переулке, облокотившись на стену, прямо за огромным небоскрёбом — отелем. Несмотря на жару, на нём была топорщащаяся кофта. Мужчина тяжело вздыхал от жары и нервно смахивал платком пот, иногда судорожно поглядывая на часы. Наконец он отлепился от стены, прошептал «пора» и вынырнул из переулка. Вальяжной походкой он направился ко входу в гостиницу. Толкнув дверь, мужчина погрузился в замаринованную кондиционерами атмосферу. Но здесь было хотя бы чуть попрохладнее, чем на улице. Хотя ощущения всё равно не из приятных. Теперь для него главное — не привлечь внимание. Но никто не заинтересовался странным мужчиной в тёплой кофте посреди лета. И это несмотря на то, что персонал безустанно сновал туда-сюда, занятый своими суетливыми делами. Верно, потому, что сотрудники отеля слишком часто сталкивались со странностями постояльцев, так что у них было не особо много времени думать о почти неприметном мужчине. А зря. Сейчас он прошел мимо охранника — кажется, вот, спасение близко — руку протяни. Но нет. Катастрофа неизбежна. Если бы только охранник в тот момент повернулся. Ах, если бы он только заметил мужчину… Но этого не произошло. Так что давайте оставим эти грёзы в их мирке «если бы да кабы». Ему повезло — всё прошло без сучка и без задоринки, никто даже не посмотрел в его сторону. Он направился вперёд по коридору, развязно и даже лениво кидая взгляд на других постояльцев. Он не чувствовал вины. Но вот боковым зрением он зацепил дверь, ведущую в «комнату только для персонала». Она ведёт туда, куда ему нужно. Конечно, она на замке: никто не будет оставлять её без защиты. Но мужчина не волновался по этому поводу, ведь у него есть ключ. Не волновался он и за камеры: над ними тоже поколдовали. А всё его друзья. Мужчина приблизился к двери и незаметно ото всех проскользнул тенью в комнатушку. Коридор идёт вперёд, а за поворотом — служебный лифт. Он выучил план здания наизусть. О, он ни о чём не волновался. Мужчина глубоко вздохнул и направился к лифту. Кажется, что он слишком долго ехал, растягивая момент, словно желая всех спасти. Наконец послышался звон и мужчина, заскочив в кабину, трясущимися, потными руками нажал на цифру цокольного этажа. Он судорожно надеялся, что никому и в голову не придёт зайти на этот этаж или заказать лифт. А иначе… Он лихорадочно пощупал выпуклую сумку на плече. В этот раз лифт ехал быстрее. Наверно, так показалось мужчине, который был в суетливом настроении. А вот и пункт назначения — подвал. Он дёрнул на себя дверь и слетел по лестнице вниз. Лицо сразу обдало спасительным холодом и влажной сыростью. Он порывисто снял кофту и тут же поёжился: температура наверху совсем отличалась от той, что была здесь. К тому же, его тощее тело совсем не хотело держать тепла. Мужчина спохватился, потряс головой, и вслед за кофтой на землю полетел пояс со свёртками. Недолго думая, он отцепил их от верёвок и небрежно кинул к колоннам. Так надо. Итак, полдела сделано — осталось только вернуться незамеченным. Он, теперь ещё более торопливо, проделал действия в обратном порядке. Быстро схватил кофту, надел её уже по пути наверх, поднялся на лифте, нервно постукивая ногой, и, наконец, вылетел из комнаты для персонала.

Впереди, далеко за горизонтом, там, где знойная буря оседает, виднеются многоэтажные дома. Дома, дома, дома. Разрушенные, испещрённые кровавой дорогой скуки, серости и тоски. Он уже был в том мёртвом городе. По сути, там не на что даже смотреть. Кроме, может быть, того, что с каждым годом зданий становится всё меньше и меньше. Всё одно и то же, улица за улицей. Он знает. Уж поверьте, у него было время его исследовать. Даже слишком много времени…

Знаете, в чём парадокс? Охранник, теперь, когда уже стало всё кончено, обращает внимание на мужчину. Наверно, выдало его взволнованное выражение. К нему обратились лицом, схватили за руку и начали допытываться, что он за постоялец и к кому он идёт. Никто не обратил внимания на столь неприметный инцидент. Но для мужчины это провал. Тот волнуется, торопливо отвечает, а руку сжимают всё сильнее: слишком уж он подозрительно себя ведёт. Он знает, что часики тикают, времени остаётся всё меньше и меньше (Ради справедливости стоит сказать, что если бы охранник был более настойчив, удалось бы ещё спасти жизни многих: время ещё было). Наконец мужчина не выдержал и, нервно вырвавшись, бросился к выходу — как раз вовремя вылетел из дверей, а за ним —охранник. Но время вышло. Не успел он отойти и десяти метров, как небоскрёб рушится. Взрывчатка исправно сделала своё дело — несущие колонны не выдержали. Здание падает, как в замедленной съёмке — этаж за этажом. Сквозь гул слышатся приглушённые крики людей, отдающиеся где-то далеко. А мужчина лежит, совсем без сознания: его задело бетонным осколком. Когда приедет скорая, все будут уверены, что он — очередная жертва, и не подозревая, что тот, в самом деле, волк. Вот, кажется, так её сын и оказался здесь, в коме, в больнице. Именно ему я должен быть благодарен за дарование чудесных мгновений, которые я провёл в её обществе.

Тень сидела на обжигающей земле, перебирая осыпавшийся песок. Но вдруг она услышала нечто, что было подвластно лишь её слуху, и всколыхнулась. Город звал её. Она чувствовала, как он ревел, раздирая своими воплями полосы на душе. Так всегда происходило, когда рушилось очередное здание. Она уже обвыклась к этому. И она, даже сама, не зная почему, всегда шла на их зов. Она привычно встала и поплелась по пустынной саванне. До города оставалось ещё несколько часов, но ей было всё равно.

У меня ушло немало времени, чтобы разузнать все обстоятельства дела. И сейчас я иду за ней, только лишь бы увидеть конец. Я знаю, что он наступит именно сегодня. Мне лишь остаётся ждать, когда врачи скажут, что всё, и её отчаяние достигнет пика. Тогда я смогу увидеть истинную сущность мира на её изящном лице и на его умиротворённом. Я даже знаю, как она будет выглядеть: восхитительные голубые глаза наполнятся святыми слезами, кожа покраснеет и опухнет, осунется, морщин станет больше. Хочу увидеть это своими глазами. Ах, жду не дождусь вердикта врачей. Но вот метро остановилось, и она, цокая своими каблуками, направилась в сторону больницы. Наш путь почти окончен — вскоре мы увидим её сына. Но пока это не произошло, давайте обратим внимание на одно смешное обстоятельство: она выглядит совсем как обычный офисный планктон, но столько в себе несёт. Разве не чудно?

Оно наконец дошло до своей конечной цели. За то время, пока оно было здесь (а уж поверьте мне, это немало), все многоэтажки почти разрушились. Остались лишь самые стойкие. В последние годы его единственным занятием было наблюдать, как эти оставшиеся здания превращаются в пыль. Когда каждое из них осядет на пол, его муки наконец кончатся.

Она не в первый раз в этой палате. Неудивительно, не так ли? На холодной, молочного цвета койке лежит человек. Ну, или то, что когда-то было им. Сейчас тот был искажён страданием и совсем не похож на себя в прошлом: он не первый месяц мечется по кровати в поисках спокойствия. За время, проведённое здесь, он исхудал ещё больше. Его мать, я думаю, наверно, была героем. Белые стены давили, окутывали, а запах медикаментов въедался в неё настолько, что следовал за ней и на работу, и домой, напоминая о том, что она одинока, и в этом мире больше некому поддержать её в горе и понять её трагедию. Но она всё равно продолжала возвращаться сюда раз за разом, как преданный пёс. И каждый раз неустанно приходила в больницу с фруктами или шоколадом врачам, которые заботились об её сыне, в надежде, что они смогут спасти его. В надежде, что она сможет дать взятку смерти и откупить сына от неё. Но гроб не армия — его не обманешь сладостными речами, не подкупишь бумагой.

Каждый раз, когда женщина приходила в больницу, она говорила со своим сыном, говорила со врачами.

— Ваш голос поспособствует его выздоровлению, — уверяли они. Но он не способствовал. А она, дура, всё равно верила.

— Он прекрасный человек, Господь Бог не допустит его смерти, он такой молодой, он не заслужил её, — женщина не была в курсе, что натворил её сын (Хотя, даже если бы знала, она бы, я думаю, как и каждая порядочная мать, не смогла бы всё же его бросить). Она повторяла эти слова как мантру раз за разом, словно они могли обрести силу.

Ещё она постоянно говорила о его друзьях, мол:

— Ну не может быть такого, чтобы он умер прямо сразу же, как только у него появились друзья. У него ведь до этого совсем никого не было, он был замкнутым и скромным мальчиком, — она говорила это лечащему врачу, держа его за руку, словно пытаясь убедить в том, что сыну надо во что бы то ни стало выжить. Именно поэтому-то, я, отчасти, её и выбрал: не возникало никаких сомнений в неподдельности её чувств. А это значит, что и горе будет искренним.

Раз за разом мой Ангел повторял одно и то же:

— Он ведь моя последняя надежда, моя отрада, муж-то мой ещё давно ушёл к другой, — говорила она с печалью.

Но в этот раз она молчала, в полной тишине ходя по коридору. Врачи сказали ей, что состояние её сына ухудшается с каждым днём. Так что та безмолвно мерила шагами коридор, от начала и до конца, грызя свои прелестные пальчики. Но вот дверь кабинета открылась.

Подойдя к зданию, которое должно было сегодня разрушиться, он невольно вздрогнул. Оно было другим, не таким как все. Оно напомнило ему о том, о чём он давно забыл. Воспоминания накатили на него, захватили с головой. С каждой секундой его затягивало в омут всё глубже и глубже. Он чувствовал их. Слышал голоса людей, слышал, как хрустят кости и чувствовал, как ноги хватают тонкие женские пальцы, маленькие детские ручки и липкие от крови мужские. Здание рушилось, а он погружался в болото всё глубже и глубже. Постройка разрушилась, голоса затихли. Останки бетона рассыпались в песок и, услышав зов ближайшего порыва ветра, унеслись вдаль. Теперь это был не город, а просто ещё одна часть выжженной пустыни. Наконец наступила желанная тьма. Наконец всё кончилось.

— Простите… Мы ничего не смогли сделать. Ваш сын и так прожил слишком долго, для его положения… — мой Ангел даже не заметила, какой сухой тон был у этого лицемерного врача, которому было вовсе, по сути своей, не жаль тех безликих людей, что он лечил.

Сначала она заплакала. Так, как плакать умеют лишь женщины. Но потом я увидел то, что так долго жаждал все эти месяцы. С её лица наконец сошла надежда, и наступила долгожданная пустота. Я сам не понял, как начал тяжело дышать. Надеюсь, со стороны не слишком заметно, как я возбудился? Наверняка ведь весь покраснел. Ах, чёрт, что ж я мелю, сейчас это не важно, больничные лампы всё равно прикроют всё. Но вот её лицо окончательно омертвело. Надеюсь, оно теперь на всю оставшуюся жизнь останется таким же кукольным. Ведь ей так это идёт… Хотя уповать на надежду это всегда глупо, как я считаю, так что я на всякий случай сфотографировал её, чтобы уж точно сохранить эту сладостную горесть. Я ещё немного полюбовался безэмоциональным лицом. Бросил последний взгляд на койку и незаметно поклонился: всё-таки, я должен же хоть как-то поблагодарить этого человека, который дал мне возможность любоваться ею… В любом случае, продолжать смотреть на манекен — не моё. Так что я встал с жёсткого сидения, неторопливо потянулся и направился вперёд, к выходу.

Ну вот, снова нужно искать новый «идеал». И почему они всегда так быстро потухают?..