Александр Христофорович часто засиживался в управлении допоздна, даже когда дел было немного. Отпускал всех, и Тесака в том числе, а сам никуда не торопился — не ждал его никто, вот и не хотел он идти в пустой дом. В шинке тоже завсегдатаем не был — а если и приходил когда, то цедил одну кружку горилки весь вечер и всё одно не отдыхал, а за порядком следил. А больше в Диканьке развлечений было и не сыскать. На охоту разве ездить…
Даже когда начальник отпускал всех по домам, Тесак уходить не торопился. Ставил перед Александром Христофоровичем чашку горячего чаю, помогал разбирать дела, следил, чтобы не гасли свечи, менял их вовремя. Молчал, не мешая Александру Христофоровичу работать, думать… вспоминать. Многое, многое он в столице оставил… и многих. Бинх не любил говорить о прошлом, но иногда мрачными осенними и долгими зимними вечерами, когда темнело уже после полудня, рассказывал Тесаку что-нибудь. О себе, о семье, о далёком сверкающем Петербурге. Избегал он говорить только о том, почему в Диканьке оказался. Только Тесак всё-таки не дураком был, по недомолвкам какую-никакую картину для себя составил.
Преступления — их ведь не только мужики тугодумные по пьяни совершают, но, бывает, и баре оступаются. Александр Христофорович считал, что справедливость — она для всех одна, и для крепостного мужика, и для господ, к царю-батюшке вхожих, да вот только сами господа эти были другого мнения. И что честный офицер, всего добившийся лишь упорным трудом, мог противопоставить репутации, деньгам и связям?
Помнил Тесак, как Александр Христофорович, только в Диканьку приехав, всё писал кому-то письма, а получив ответ, ходил, будто солнцем освещённый. Улыбался даже. Через некоторое время письма перестали приходить, а потом он перестал их ждать. И улыбаться тоже перестал.
Ничего так не хотелось Тесаку, как увидеть снова эту улыбку, от которой словно на душе светлее становилось. “Дурак ты, дурак, дубина стоеросовая, ишь замахнулся куда!” — выговаривал он себе, да без толку всё. Знал он, что ему Александр Христофорович так никогда улыбаться не будет, но думал — пусть не ему, пусть дивчине той, что забыла о нём, или какой другой… только счастлив чтоб был. Чтобы исчезли залегшие под глазами глубокие тени, чтобы хмурился меньше. Хорошим он был человеком, Александр Христофорович, добрым, внимательным и уязвимым, хоть и казался из стали выкованным. Тесак рад бы был забрать себе всё его бремя, всю боль и тоску, носил бы их с радостью, зная, что счастлив Александр Христофорович, да только не сыскалось бы во всём мире способа у одного человека тяжесть с души забрать, да другому передать… Поэтому Тесак просто был рядом. Помогал, как мог: чинил перья, приносил обед и ужин, когда Бинх о них забывал, — а случалось это частенько, — и молился за него в церкви каждое воскресенье, хоть и знал, что относится начальник к подобным вещам скептически.
Бинх поднял голову от бумаг, оставшихся по делу Всадника, потёр переносицу, поморщившись.
— Тесак? А ты чего здесь? — спросил он, посмотрев на подчинённого. — Шёл бы домой, отдохнул, поздно уже.
— Так ведь это… вам же помочь надобно, Александр Христофорыч. Вы нас-то всех отпускаете, а сами не отдыхаете совсем.
— А к рождественским праздникам тебе готовиться не надо?
— Успею как-нибудь, — махнул рукой Тесак.
Рождество было и впрямь не за горами, но об этом он и не думал почти — были дела поважней.
— И если я велю тебе идти домой — не пойдёшь? — Александр Христофорович чуть прищурился, в глазах мелькнули и пропали весёлые искорки.
— Не пойду, — упрямо мотнул головой Тесак.
Александр Христофорович вздохнул, а потом сложил бумаги аккуратной стопочкой и поднялся.
— Ну чего сидишь, Тесак? Пойдём уже.
— То есть… куда пойдём?
— В лес.
Тесак был окончательно сбит с толку.
— В лес? З-зачем, Александр Христофорыч? Или по делу что проверить хотите? Так снег же, засыпало всё…
— Помнишь, я тебе как-то рассказывал про то, что в Петербурге в последние годы стало модно отмечать Рождество по заграничному образцу? — спросил Александр Христофорович, надевая тяжёлую шинель — морозы стояли нешуточные.
— Помню…
— И про обычай наряжать на Рождество ель помнишь?
— Так вы что же, хотите…
— Хочу. Сейчас мы пойдём в лес, выберем ёлочку покрасивее, срубим её и принесем домой. И будем готовиться к Рождеству.
— ...мы?
— Мы, — надевая шляпу, кивнул Александр Христофорович, сказал спокойно, как о чём-то самом обыденном. Точно таким же ровным тоном распределял он поутру обязанности между своими подчинёнными. Только сейчас теплоты в голосе много больше послышалось Тесаку. — Ну, что сидишь-то? Идём, говорю.
И улыбнулся. По-настоящему.