В глазах стояло белое-белое полотно, что мерно укрывало, убаюкивая безразличной тишиной, в которой вздохи рассыпались на мириады осколков, утопая тут же в глуши. Мужчина измученно перевернулся на другой бок, и в тиши повис еще один стон. Тело скорчилось на белых простынях, превращаясь в калачик. В полудрёме, мужчина беспокойно сжимал и разжимал простыни, посасывая край подушки и оставляя на наволочке дурно пахнущую слюну.
Подавляя тихий вой, что от низа живота перетекал по глотке и пытался вырваться за пределы рта, мужчина встал и, на каждом шаге, тихо скуля, ватными ногами поплелся к раковине.
— Привет, меня зовут Владимир. И я должен был быть неприкосновенным. Но всё же я здесь, — мужчина спонтанно начал диалог, вцепившись в края раковины и смотря в зеркало.
Оттуда на него пялилось расплывчатое пятно, что терялось красками в мутной поверхности. Владимир простонал, схватил рукав белой кофты, и остервенело начал тереть зыбкое стекло. Показалось, что на секунду по нему пробежалась рябь и оно посветлело. Но нет, лишь игра ламп и царапин, испещрявших зеркало.
— Знаешь, а ведь на самом деле, это чертовски несправедливо, — заключил он, — Журналистов вообще нельзя трогать, а меня вот так просто схватили, потому что я, видите ли, — Владимир скривил рожу и помахал руками, — не то подснял.
Громкие крики людей, к которым, даже проведя здесь огромное количество времени, Владимир так и не привык. Война шла уже не первый месяц, (и не надо говорить с кем, глупо же озвучивать очевидный факт). И сейчас, бывшему военному корреспонденту приспичило смыться отсюда. Владимир понимал почему. Сжав микрофон сильнее в руках, он уворачивался от летящей земли, стараясь дышать как можно реже.
Прошла всего секунда, маленькая секунда прогремевшего где-то взрыва, на который инстинктивно отвлекся Владимир. А его напарник-оператор куда-то исчез, оставив после себя камеру с расколотым объективом. Владимир неизвольно потянулся к ней, хватая и пытаясь снять хоть долю того, что мог бы снять оператор. Как сквозь зыбь воды, так и сквозь марево пекло, голоса слышались расплывчато. Лёгкие безжалостно жгло, в голове — пустота, смешанная с запахом гари. Владимир не сразу понял, что ранен — только спустя несколько продолжительных секунд, к нему пришло осознание, что он лежит на голой земле, пока ногу пробивает отвратительная боль
— Тупая жирная шлюшка, — как сквозь омут последнее, что мужчина услышал — гогот над столь сальным каламбуром.
Мужчина несильно стукнулся об зеркало и потянулся ко рту двумя пальцами — попытался протолкнуть их глубоко в горло, чтобы выхаркать, наконец, невыносимый, стоявший ком тошноты, на этот до одурения белый пол. Но, в конце концов, Владимир просто упал, задыхаясь в приступах ложной рвоты. Правую ногу с силой прострелило, и мужчина сипло закричал.
— Всего три дня, Володя, а ты уже начинаешь сходить с ума, — злобно прокомментировал сам себя, шевеля окровавленными губами, которые уже успел перекусить.
Ногу не вело от слова совсем. И мужчина спокойно улыбнулся, немного расслабляясь и наблюдая за тем, как по девственно чистой рубашке наконец-то расползается липкая красная жидкость. Владимир отбросил прилипшую от пота короткую темную челку и почувствовал легкое напряжение в паху. Кто бы ему еще неделю назад сказал, что теплые волны наслаждения ему принесет собственная окровавленная конечность…
Но нахлынувшее спокойствие от красного цвета перебивало, казалось, повисшее напряжение в белой комнате, портя ее, своим запахом, своей яркостью и лепестками боли, распускающимися от икры, до самого сердца.
Через несколько секунд тело сидящего мужчины начало расслабляться, и Владимир медленно сполз на пол, глубоко задышав.
И она сползла на пол, зарываясь в свои густые волосы пятерней. Рядом с ней стояла кружка, кажется, недопитого кофе, а изо рта торчала сигарета.
— Я думал ты бросила, — окликнул Владимир женщину, на что та подняла уставший взгляд серых глаз.
— Бросила. Ровно до тех пор, пока не узнала, что моего мужа заперли в какой-то тюрьме, — ее взгляд издевательски потемнел, а рука с упреком дала мужчина подзатыльник.
— Тань, со мной все будет хорошо, — женщина беззлобно ухмыльнулась.
— Жене это скажи, а не иллюзии, что твое сознание создало в бреду, понял? — бросила Таня, делая еще одну затяжку. Владимир осторожно прикоснулся к огрубевшим пальцам и вынул сигарету.
— Обязательно скажу, — тихое обещание перекочевало из сознания и по-хозяйски разместилось на губах, тут же спорхнув в тишину.
Мужчина поднялся на руках, чувствуя перетяжку на поврежденной конечности, обнаруживая себя в той же стерильной комнате, с той же стерильной тишиной, что пожирала уши, с каждой секундой давя на сознание. Он осторожно потянулся к ней и провел по бинтам. Белым, конечно же. Вдруг Владимир резко тряхнул головой и повернулся корпусом к зеркалу, вызвав спазм боли.
— Я говорю тебе это, чтобы не сойти с ума. Ты же видишь, — обратился он к мутному отражению и обвел комнату выразительным взглядом, — Я даже не знаю, сколько был этот бред. И самое главное, я условился говорить тебе хотя бы пару слов, потому что иначе я просто не выдержу, — Владимир замолк, стараясь выискать в грязной поверхности зеркала хоть какой-то отклик человечности, — Понимаешь, если ты мне не поможешь — никто не поможет.
Но зеркало продолжало упорно молчать. И Владимир, не дождавшись сожаления, отвернулся к белой стене, пытаясь заглушить спазмы боли, зарываясь в глубоком, нездоровом сне.
Она тоже лежала на диване, и ее волосы, (кажется, он помнил, какими они должны быть на ощупь), разбросались по подушке. Женщина мирно причмокнула, но, почувствовав чужое присутствие, подняла голову.
Владимир стоял на корточках и откровенно пялился ей в глаза, чей цвет ускользал из памяти, словно песок из часов. Татьяна зевнула и мутно провела по нему взглядом.
— А если я умру, ты сможешь найти мне достойную замену? — мужчина прямо в лоб спросил мучающий вопрос. Женщина лишь слегка дернула плечом.
— Ну так ты не умирай, — просто сказала она, оперевшись на руку и зевая, — И мне, кстати, не на что хоронить тебя, знаешь ли, — выдвинула она претензию, на что Владимир возмущенно открыл рот, — Ты вообще видел, сколько гроб один стоит? А отпевание, а место на кладбище, а мемориал? — и тут же закрыл, вынужденный согласиться, — Нет уж, милый, зарплаты историка и журналиста навряд ли хватит даже на простой погребальный букетик, — мужчина кивнул.
— Да, ты права.
— Я всегда права, — вставила свои пять копеек Таня, сев в более удобное положение и притянув к себе мужа на колени.
И Владимир проснулся. Перевернулся на бок, взглядом утыкаясь в белую чашу, с таким же белым рисом. Он даже не помнил, приходил ли охранник, неизменно молчащий, чтобы сунуть ему эту еду. Мужчина осторожно скатился и подполз к миске, начиная уже надоевшую трапезу. Опираясь о белую дверь, ощущая холод металла, растекающийся по спине. После отрыгивая и ставя чеплашку с громким лязгом на пол, одновременно поворачиваясь к мутному зеркалу.
Владимир открыл глаза и отбросил длинную челку, открывая прекрасный вид на светлую комнату, белоснежную кровать.
— Но если я сойду с ума? — спустя несколько минут раздумий заявил Владимир, обращаясь к зеркалу.
— Ну, с сумасшедшим жить весело, — констатировало оно, отражая силуэт женщины, чей голос почему-то казался мужчине смутно знакомым, но он перетекал сразу же в голос самого мужчины, стоило ему лишь немного сосредоточить внимание.
— Милая, я не знаю, сколько я здесь даже провёл, — тихо пробурчал мужчина. Женщина пожала плечами.
— Всё равно я тебя подожду, — и её голос, вместе с силуэтом, растворился в зеркале, уплыв туманом.