Когда он был молод, благоразумные матери запрещали дочерям гулять с ним вдоль Москвы-реки. Но те не слушались, зря, конечно, им просто хотелось, чтобы, как в кино, и непременно с закатом, а еще у него иностранные ботинки, светлые, как у настоящего денди.

      Он целовал дочек, матерям строил невинные глаза (они у него большие, не мужские и страшно честные) и улыбался снисходительно отцам… Мол, сами понимаете. Дочки плакали, матери ругались, отцы вяло грозили кулаками.

      Повзрослев, он честно пробовал жениться, и каждая попытка заканчивалась провалом. Шли годы, жены и любовницы в итоге рассосались, а дети так и не случились. Зато появилось одиночество. Он счел это за наказание и притих: у него сделался виноватый вид, а озорной блеск серых глаз скрыли толстые линзы очков.

      Иногда его видели в палисаднике. Он, седой и приличный, сидел на скамейке и читал газету. Матери указывали на него мужьям, как на пример благонравия, те вяло здоровались, проходили мимо, дочки и вовсе не замечали.

      Он безоговорочно выцвел из собственной жизни.