Последний развод стал для него знаковым событием. Он больше не хотел сочинять музыку. Виолончель скрылась от него в футляр, пинком убежала под кровать. Лучшие костюмы и любимый фрак были проданы, ноты демонстративно сожжены, знакомые спешно забыты. Он сделал все, чтобы насладиться жалостью к себе. Пришлось учиться пить и не бриться, а ведь это непросто.

      Но зато уже через месяц его хотелось жалеть. И ведь жалелось. При упоминании о нем соседки грустно качали головой, прежние друзья хмурились, а бывшая жена, совсем еще не старая женщина, красиво бледнела и смотрела виновато.

      Раз в неделю он выходил в магазин за дешевым портвейном, по вкусу напоминавшим сироп от кашля, десятком консервов, тоже, надо признать, премерзких, и сигаретами, дорогими, хорошими — он не смог приучить себя к дурному табаку, и это несколько портило образ.

      Его от природы красивая фигура мелькала, слегка шатаясь, среди обычных прохожих, такого сложно не заметить. Он охотно здоровался, даже выпив, говорил про погоду и в своей печали всегда снисходительно слушал о чужих невзгодах. Слегка улыбаясь, качал головой:

      — Поверьте, могло быть хуже.

      И удалялся, будто спускался со сцены: с достоинством и идеально прямой спиной.

      Он упивался своей драмой с большим аппетитом, чем портвейном. Дымил сигаретами и вздыхал на вечернее небо.

      Все в доме знали его историю наизусть, причем почти каждую неделю (с каждым его выходом в магазин) появлялась новая версия. Безусловно, он был гениальным композитором и музыкантом, и не страшно, что никто не слышал его музыки. Он ведь больше не играл после того, как его жена ушла к любовнику... или к прошлому мужу. Он обо всем узнал от друга, брата, но на самом деле ему призналась сама супруга. Они чуть не убили друг друга, а вообще разошлись мирно.

      В любом случае, он много страдал и поклялся больше не играть и не сочинять. Ужасно интересно!

      Недавно этажом выше поселилась студентка, учившаяся на втором курсе филологического факультета. Они встретились на лестнице. Он — «в состоянии», она — с томиком Фета. Виолончель вернулась. Откуда-то нашлись деньги на новый костюм, портвейн заменили еженедельные букетики тюльпанов и коробки конфет.

      Он иногда мелькал среди прохожих, здоровался, снисходительно слушал про дела, качал на все головой:

      — Поверьте, могло быть хуже.

      И удалялся, как со сцены, почесывая в задумчивости небритый подбородок. Это немного портило образ.