Очень многое из того, что мы привыкли называть чудом, людям с так называемыми отклонениями в психике совсем несложно объяснить. Мало кто из моих современников способен внятно сказать, для чего, например, человек рождается и умирает. Но находятся и такие, которым это так называемое чудо не составит труда растолковать. Проблема состоит лишь в том, что не все их поймут и, вероятно, не захотят понять, ведь что можно толкового услышать от сумасшедшего?
Сейчас уже точно не помню, когда все это началось, но точно знаю, что это было чудом. Правда, моим знакомым, с которыми мы вместе проходили курс лечения в психиатрической лечебнице, произошедшее со мной чудом не казалось. Они утверждали, что с ними такие вещи происходят чуть ли не каждую ночь. И я им верила, потому что трудно не поверить людям, с которыми ты лежишь в одной палате с одним и тем же диагнозом.
Мне снятся туман и ночной мост в старом черно-белом кино. Я хватаю за запястье человека, собравшегося через секунду прыгнуть с моста в ледяную осеннюю воду. Вы когда-нибудь видели взрослого мужчину с выражением лица как у ребенка? Такое светлое и чистое создание, не способное, как многим кажется, нанести вред ни себе, ни окружающим.
- Ангел мой, – прошептал он обветренными губами.
- Вы ведь не собираетесь прыгать?
Просыпаешься с таким чувством, будто всю ночь убегала от самого страшного кошмара в своей жизни: пот льется градом, дыхание сбивчивое, сердце готово выскочить из груди. Теперь я уже знаю: если спать беспробудно всю ночь, а на утро проснуться именно в таком состоянии, значит, во сне с тобой произошло чудо. До того, как меня положили в лечебницу, один мой знакомый рассказывал мне, что такие сны ему тоже снятся, но наяву и от определенного наркотика. Увы, это был не мой случай. Я не принимаю наркотики и не курю. Мои сны – это только я сама.
Мне снится ночной ресторан, и я, собственной персоной, сижу за барной стойкой. Я знаю, все это – мираж, но даже когда я щипаю себя за ляжку, он не пропадает, а бармен совершенно естественно спрашивает, что я буду заказывать. Вот это проблема куда реальнее, чем желание проснуться, потому что я ни разу не была в ночных заведениях и не знаю, что здесь принято заказывать. Я не имела дел с барменами, ни разу не оказывалась на танцполе среди многочисленной незнакомой мне толпы, не просыпалась после головокружительной ночи в чужой постели. Эта романтика не моя, а тех, у кого бессонница, у кого родители давно забыли, где их дети, а кокаин – не наркотик, а лекарство от жизни.
Сижу, лениво потягивая содержимое бокала, смотрю, как бармен в накрахмаленной рубашке протирает несуществующую для меня пыль. Сон затормаживается, перестает быть сном, уступая место вечности, несущей в себе что-то серое и грустное. Мне всегда казалось, что ветер летит быстрее жизни, всегда обгоняя и забегая на несколько шагов вперед. Он-то точно знает, что с нами может случиться через секунду, а то и через две. Сейчас я знаю только одно – мне нечем платить за напиток.
- Для вас все бесплатно. Хозяин приказал, – отвечает мне бармен на ещё не заданный мною вопрос.
С тех пор я боюсь засыпать. Кофе и холодная вода теперь мои главные союзники. Жизнь на грани, когда начинают сдавать нервы, а голова с трудом сопротивляется нарастающему безумию. Под утро я падала без сил, к середине дня засыпала против своей воли, и тогда жизнь вновь растворялась перед очередным наваждением. В больничной палате, в которой я регулярно оказывалась из-за «приступов» - так называл мои состояния лечащий врач - все считали, что в скором времени я навсегда окажусь в этих четырех стенах и составлю компанию тем, кто практически никогда отсюда не выходит. Возможно, это к лучшему, ведь тогда я начну понимать, что со мной происходит, и жизнь не будет казаться мне такой загадочной. Мне не будет страшно за свои сны, в которых я ничего не могу проконтролировать. Потому что сейчас их реальность доводит меня до отчаяния.
Я начала писать. Все, что происходило со мной в моих снах, я подробно, раз за разом записывала. И очень скоро мои нехитрые сочинения пошли по рукам. Больные тщательно прятали исписанные мною листочки от медперсонала, кому было позволено пользоваться ручкой, переписывали, кто-то за неимением большего учил наизусть. Мои знакомые по палате часто просили рассказать им о человеке на мосту, хотя слышали эту историю уже множество раз и не только от меня. Порой кто-то сам решался рассказать мне что-нибудь интересное. Однажды, ко мне подошел очень тихий и робкий юноша. Он взял меня за руку и отвел к окну. За стеклом тускло светило солнце и накрапывал дождик, обещая перерасти в полноценный ливень.
- Я его тоже видел, – заговорил со мною юноша. – В чужом сне. Возможно даже, и в твоем. Я умею видеть чужие сны, – и он заговорщически подмигнул. - Понимаешь, - юноша резко оживился. – Самоубийство – это экстремальный вид спорта. Допустим, ты решила выброситься из окна. Сперва у тебя есть только нестерпимое желание, и ты не задумываешься о последствиях.
В палате все притихли, стали прислушиваться, о чем это мы там разговариваем. Юноша заметил, что его слушают, затих, затем приблизился почти вплотную к моему лицу и заговорил шепотом:
- И вот ты около окна. Залезаешь на подоконник и с трясущимися коленками перебираешься на обратную сторону стекла. Тебе страшно, но все ещё очень хочется совершить этот интересный поступок. Стоишь, распластанная по стеклу, словно муха, по которой попали мухобойкой. Если у тебя хватит духу, ты прыгнешь, если разум окажется сильнее, тебе придется лезть обратно, а это крайне унизительно. Почти так же, как упасть на глазах многочисленной толпы с велосипеда, исполняя какой-нибудь простейший трюк.
- Лучше прыгнуть, – раздался бас кого-то из слушающих.
Юноша посмотрел на говорившего, давая понять, что в комментариях не нуждается, и продолжил монолог:
- Только представь этот адреналин! Твои ноги больше не чувствуют опоры, руки свободны, а сердце настолько часто бьется, что останавливается ещё до того, как первый твой волос коснется земли. Ты летишь…
Юноша все говорил и говорил, а я покорно стояла, связанная его словами, и смотрела свое черно-белое кино, в котором человек решил покончить со всем миром разом. Вот он на мосту, перелезает через перила. Весь сжатый, будто ему холодно. Дыхание сбивчивое, он ловит ртом воздух словно рыба, выброшенная на берег. Вот он собрался с духом, но задумался о чем-то в последний момент, а вспотевшие от волнения руки медленно и почти незаметно соскальзывают с перил.
-Земля! Бац! – юноша хлопнул в ладоши, и я очнулась. Палата, за спиной небольшой кучкой толпятся больные, в дверях стоят санитары. Я понимаю, что на самом деле ничего не произошло и мне почему-то становится крайне унизительно.
Тот человек, которого я при таких странных обстоятельствах повстречала на мосту, был иностранец. Владелец сети ночных ресторанов, он имел красавицу жену, двоих очаровательных детей и неплохой капитал на счету в банке. Невозможно было понять, почему в ту ночь он решил, что все кончено и выхода у него нет. В своей жизни люди делают множество необъяснимых поступков. Наверное, поэтому сумасшедших людей гораздо меньше, нежели нормальных, потому что если бы все было наоборот, возможности понять необъяснимое было бы больше.
После того, как я спасла ему жизнь, я ни разу до него не дотрагивалась. Возможно, потому, что то, чего нельзя постичь разумом, во что невообразимо поверить, невозможно и ощутить? Мне кажется, я потеряла одну из основных возможностей человека. Значит, я стала духом. А лечащий врач решил, что мне будет лучше в лечебнице, нежели дома, что тут за мной и присмотр, и уход. Родители с ним согласились. Я не возражала. Потеряв контроль над разумом, возможно ли противиться потере ответственности за тело?
Снова мост, но сейчас день, и я стою возле перил, мимо прогуливаются парочки, дует легкий ветер.
- Да, я буду на месте в восемь. Рад был вас слышать. Всего доброго, – он отключил телефон и повернулся ко мне лицом, взрослый, но все такой же светлый внутри, словно у него душа ребенка. – Ты хотела меня о чем-то спросить?
- Я ведь сплю?
Он тяжело вздохнул, словно с самого первого дня нашего знакомства боялся услышать именно этот вопрос.
- Я не знаю.
- Вы понимаете, что я больна? Я сумасшедшая, лежу в психиатрической лечебнице. Это вы понимаете?
- Понятия обо всем об этом не имею, и дальше иметь не желаю.
- Вы считаете, это хорошо?
- Не надо ничего говорить, пожалуйста.
И я замолчала, не стала больше спрашивать, допытываться. Ну и что, что я погрязла во всех этих снах, будто в болоте или же зыбучих песках? Что с того? Я спасла человеку жизнь, а возможно и нечто большее. И это главное. А то, что показывали медицинские исследования, что говорил лечащий врач моим родителям – все пустое, не способное ни мне помочь, ни родителей утешить, ни оставить мое сознание в той реальности, которую оно не принимало.
- Почему вы хотели утопиться?
- Вода есть отражение сильного и слабого одновременно. Она может безжалостно отнять твою жизнь, но после, словно заботливая мать, будет качать и хранить твой труп в своей утробе. Так же и у каждого предмета или духа есть две сущности, две истины. Может быть, это и не то добро и зло, что мы привыкли воспринимать, но определенно нечто схожее.
- Хотите, я угадаю, кто вы по знаку зодиака?
- Ну?
- Весы!
- Нет, – он улыбнулся так, как могут улыбаться только дети. – Близнецы.
- Все равно двойственный знак.
Вскоре я получила приглашение на их семейный ужин. Во сне он передал мне открытку. На обложке красовались цветы, а внутри находились синие буквы, уложенные в красивый почерк его жены. Она писала, что будет рада меня видеть, что муж про меня много рассказывал. Возможно, она и ревновала, но это чувство быстро в ней угасло, когда мы встретились. Невозможно ревновать взрослого мужчину к такому ребенку, как я.
- Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились. Очень интересно.
Тупиковый вопрос. Ведь не будешь же рассказывать любящей жене, матери двоих маленьких ребятишек о том, что спасла их папе жизнь, с которой он хотел расстаться по собственному желанию.
- Столкнулись на мосту.
За столом в гостиной воцарилась тишина. Он сидел молча, ковыряясь вилкой в тарелке с едой. Я не знала что ещё можно придумать. И только его жена суетилась, пытаясь поддерживать семейную дружественную атмосферу.
- А где вы живете?
- Я приезжая.
- Я так и подумала. У вас такой сильный акцент.
Цветы на ее платье меня ужасно раздражали. И не только на платье, везде: цветы в горшках на полу, на подоконниках, на полочках на стенах. Весь дом в цветах, счастливый и опрятный. А он сидит, потупив взор, и будто бы говорит одной мне понятное:
«Я люблю своих ребятишек. И ее, возможно, тоже люблю. Не сердцем, не душою, а чисто так по-человечески. Она хорошая женщина и любящая жена. Но пойми ты, что весь этот семейный круговорот любвеобильности, все эти цветочки, вазочки, ужины и разговоры с каждым годом загоняют меня в болото, в ту самую жизненную беспросветность! А я самый простой, обыкновенный человек, и мне нужна дверь, в которую я так же просто и обыкновенно мог бы выйти!»
- Скажите, а вы где-нибудь учились? – она подкладывала мне салат в тарелку.
- Да.
- Где? – взгляд, полный любопытства.
- После того, как я окончила школу…
Она не дала мне договорить, разразившись высоким звонким смехом.
- Вот это да! Шутите? – смеялась она. – Я не дала бы вам и семнадцати лет!
Ужин подходил к концу. Его жена взяла меня под руку:
- Не желаете посмотреть наши семейные альбомы? Пойдемте.
«Почти сорок лет простой человеческой жизни на что? На работу, на жену, на деньги? Сорок лет, направленных в пустоту, на накопление капитала для достижения свободы и власти! Как мелочно и глупо!» - все эти мысли я слышала, даже не смотря в его сторону, взглядом впиваясь в счастливые лица на фотографиях под аккомпанемент этой бледной, любящей свою и его жизни женщины.
«Не смотри ты на них! На что они тебе все сдались, все эти тетки и кузины, племянники и внуки? Я чуть было не погиб из-за них, а тебе любопытно смотреть на их счастливые, довольные лица!» - он злился, и мираж уютного дома таял у меня на глазах. Лица на снимках поблекли, сделались мутными и слились в единую белую массу потолка больничной палаты. Я проснулась.
Надо мной нависает испуганное лицо санитарки.
- Я пытаюсь ее разбудить, а она все никак… Доктор, посмотрите, пожалуйста. Так страшно, она будто бы в коме.
Надо мной склоняется светлая голова моего лечащего врача. Я чувствую, как он поднимает мне веко, заглядывает в глаза, пытается что-то понять. Сзади врача я вижу заплаканное лицо моей матери.
После того ужина ссоры между нами стали возникать постоянно, даже если мы оба этого не желали. Сны мои стали беспокойны, все чаще меня посещали кошмары. Родители перестали возражать врачу, когда тот не разрешал забирать меня домой на выходные. Закончилось все тем, что меня заперли в одиночной палате, подальше от моих больничных товарищей, но меня это мало взволновало. Оказавшись одна в своей новой «клетке», я почти перестала видеть сны о своем спасенном человеке. Я закрывала глаза, но видения не посещали меня, ни он сам, ни его жена, ни тот мир, в котором они оба жили, больше не приходили ко мне. Я стала нервничать, психовать, за что меня окрестили «буйной» и стали давать снотворное каждый вечер. Спокойный сон не помог. Я стала понимать, почему этот успешный в жизни и в делах молодой человек, имея все, о чем только можно мечтать, решился причинить вред себе и боль своим близким. И даже я, которая не дала ему покончить с собой, не переменила его мыслей. Думаю, он и сейчас живет, но жив он только телом, душой же он так и остался глух ко всему его окружающему.
Сколько раз я слышала о том, как трудно ему примириться с законами этой жизни, но смысл этих слов начала понимать только после злосчастного ужина. Тот, кто дерзновенно стремится познать то, что никому не дано понять, в конечном итоге теряется, перестает видеть в жизни ориентиры и разбивается о свое же желание, как муха о стекло, не понимая, что пролететь сквозь это невозможно. Люди годами, десятилетиями существуют по одному и тому же маршруту автобуса, отвозящего их изо дня в день на учебу, на работу, в гости, по делам, и ещё много куда – туда, куда сворачивает их судьба. Так может продолжаться не нами определенное количество времени, а что потом? Никто не знает, что следует за этим маршрутом. Определенное состояние тела, холодные ладони и синие губы, посмертные земляные стены. Многим страшно. И иногда хочется, чтобы у этого автобуса кончился бензин, чтобы он разбился, вильнув куда-нибудь на обочину.
- У меня было время желать, искать, бунтовать, просить, затем умолять. Шли годы, но ничего не изменялось. В тот день, когда мы с тобой встретились, было особенно тяжело и страшно. Я понял, что пройдет ещё столько же лет и ничего не изменится. Я отправился в город, где, как мне всегда казалось, кипела жизнь. Я дошел до моста и остановился.
- А дальше? – спросила я.
- В воде я увидел что-то… Это было не общественное достояние, не то, о чем все знают и могут рассуждать, это было мое, личное. Это был мой…
- Выход, – вздохнула я.
Это была наша последняя встреча, больше нам встретиться было не суждено. Этот человек вместе с моими снами оставил меня. Я часто после того разговора думала о многом и разном. Переходный возраст, думала я, это развилка дороги, стоя на которой, ты должен выбрать один раз и на всю жизнь, кто ты – обыватель или же тот самый человек с лицом ребенка, непримиримый ни с чем, жаждущий всегда чего-то большего. Людей второй категории обычно ждут сумасшедший дом, тюрьма и добровольный выбор между петлей и водой. На протяжении всей жизни, думала я, совершается множество ошибок и грехов, а старость выявляет главные из них. Я рано постарела, потому что уже сейчас понимаю свою главную ошибку. В ту ночь я спасла человека от смерти, но отняла у него последнюю надежду устроить аварию того самого судьбоносного автобуса. Мое опрометчивое решение привело к трагедии человека. Пустота, существовавшая в его душе все годы его жизни, пустота, в которую как в черную дыру улетали семья, работа, деньги, свобода и независимость, вот эта самая пустота вот-вот должна была заполниться нескончаемым количеством воды. Но вместо этого, благодаря мне, дыра извергла обратно все то, что поглощала десятилетие за десятилетием, начиная с того самого момента на развилке дороги. А этот человек слишком любил меня, чтобы самому объяснить мне всю правду. Его призрачная надежда на то, что все ещё может измениться, рухнула карточным домиком в тот момент, когда я спросила, сплю ли я. Он понял, что спасшая его сама нуждается в спасении, что не я его чудо, а он мое. И ради меня он решил жить дальше, вот только я простить себе этого, увы, никак не могла.
В одну из последних ночей в психиатрической лечебнице, перед тем, как родители забрали меня домой, решив, что лечение мое безрезультатно, в такую вот ночь мне снился самый обычный человеческий сон. Мне вновь снилось черно-белое кино, и снова я стояла на мосту, пытаясь удержать несчастного самоубийцу, жалкого, уставшего от жизни человека с выражением лица как у безгрешного ребенка. Моя жалкая попытка удержать от прыжка закончилась полным провалом и я, держа его руку в своей руке, полетела с моста следом за ним. Ужасная боль обжигает мое тело, как только мы оказываемся в воде. Холодно, руки, ноги сразу леденеют и отказываются двигаться. Обычно в первые минуты под водой перед глазами все мутно, но, несмотря на ночь, я вижу тонущего мужчину очень четко. И, кажется, вот закрою глаза и тут же проснусь, и не смогу спасти. Но мы оба всплываем, глотаем резкий, разрывающий легкие, воздух. Потом сон распадается на части, и я помню только сырую одежду и все тот же холод, а после чей-то дом, водку и теплые, согревающие полотенца.
Меня привезли домой. Потянулись серые однообразные будни. За мной ухаживали, следили, чтобы меня никто и ничего не беспокоило. И все так же продолжали лечить, принимая различные советы не только от врачей, но и от родственников, и даже прибегая к услугам специалистов народной медицины. Родители позволяли мне все… Все, кроме общения с внешним миром. Телефон стал главным врагом в доме. Его от меня прятали, а потом и вовсе отключили после того, как однажды раздался телефонный звонок и в трубке послышался знакомый голос одного из моих больничных товарищей:
- Он о тебе спрашивал! Он снится многим из нас и постоянно спрашивает о тебе. Он просил передать… - но дослушать до конца я не успела. Меня оттащили от аппарата, поспешно вешая трубку.
Почему говорят, если сойти с ума, мир станет проще? Ничего подобного! Я все так же ничего не понимаю. Видимо, я исключение, подтверждающее правило. Потому что там, в лечебнице, люди, перечитывающие мои записи, прекрасно понимают, что со мной произошло, им нет надобности что-то объяснять. И чем дальше, тем яснее для себя эти странные, порой опасные люди с больничных коек, рассекающие коридоры, пахнущие хлоркой и вчерашним супом, именно эти люди будут впитывать знания, порой неподвластные абсолютно нормальному, здоровому человеку.
- Сейчас мы наденем ботиночки и пойдем гулять, правда ведь? Гулять – это полезно. Давай, одну ножку в этот ботинок, другую вот в этот, - меня выводили на прогулки как животное, которому нельзя общаться с себе подобными. Все в окружающем мире было губительно для моей психики.
- Почти час уже гуляем. Долго. Куда ты ещё хочешь сходить? Куда? Не понимаю! – мама смотрела на меня, силясь понять, чего я хочу, но у меня, как тогда, за ужином перед женой человека из сна, язык не поворачивался четко сказать ей о своем желании.
- Куда? На мост? – наконец-то она поняла мои жесты.
Мы шли к мосту, а я вспоминала, как он учил меня водить машину. Говорил, что когда-нибудь мне это обязательно пригодится. Он сажал меня за руль своего автомобиля и заставлял учить наизусть кнопочки и педали, а затем экзаменовал. Это была игра. Порой он, шутя, прикуривал мне сигарету, ставил рядом на сиденье, подобранную на дороге, допитую банку пива, садился рядом и разыгрывал целый спектакль, будто бы он мой случайный попутчик, а я - взрослый, здравомыслящий человек, серьезный, направляющийся в один из крупнейших городов мира по делам. Тогда я не понимала, зачем он играет, и сейчас не понимаю. Почему же? Ну почему?
- Боже мой! Дочка! – последний крик, который я услышала в своей жизни, принадлежал моей матери. Нетрудно побежать и, не думая, перескочив перила, немедленно броситься вниз, в осеннюю, такую приветливую воду.
- Самоубийство. Говорят, была сумасшедшей. Необходимо ещё водолаза – труп никак не найдем. Да странно-то как, течения-то нет совсем.
Наблюдаешь за толпой зевак, которые видят в твоем единственном выходе непонятное, но довольно обычное кино повседневной жизни, и хочется умереть ещё раз. Ведь посмотрят, ужаснутся, а через пару минут уже и не вспомнят, забывшись в собственных проблемах, которые порой кажутся важнее человеческой жизни.
- Вот смелости-то хватило! – раздаются то тут, то там возгласы из толпы наблюдателей.
- Да какой смелости-то! Ненормальная была. Наверное, думала, что полетит!
- Может, из-за любви?
- Да кто ж сейчас из-за любви-то такое совершит?
- Вода-то холодная? Пойдем что ли, а то опоздаем…
Не все могут позволить себе роскошь быть ненормальным человеком. Я вот решила, что не имею на это права, раз не понимаю, почему все так, но не иначе. Видимо, что-то все-таки не дано и психически больным людям. Каждому свое. Кто-то до сих пор видит сны о человеке с выражением лица как у ребенка, а кто-то, как я, решил, что хватит.
- Не жизнь, но люди строят сами себе границы, которые переступить – преступление. И всегда находится какой-нибудь чудак, готовый рискнуть. Но, как говорится, неспроста он такой один появляется, так ведь? – говорил мне человек в моих снах.
- Прости меня. Прости меня – я не успел. Простите все меня, - говорил он сейчас, но никто его не видел, как он, бледный и растерянный, шел сквозь толпу зевак, удаляясь от моста, неся на руках тело утопленницы. Никто его не окликнул, не толкнул в бок соседа, мол, смотри, смотри. Потому что никто ничего не видел.