Первый раз Джорно поцеловал Мисту на похоронах.
Это последние похороны — похороны Бруно. Только все зовут его Буччеллати, да еще таким серьезным тоном... Не потому что он мертв (или не просто потому что он мертв), а потому что его жертва заслуживает уважения. Это первое публичное появление Джорно — не очень публичное, честно признать, но он знает, что именно с этого он должен начать маленький и торжественный мемориал самому ценному capo di tutti capi's, его самому храброму лейтенанту.
«Да прибудут слухи» - сказал ему Польнарефф, сидевший на подоконнике особняка, подогнув под себя колени и опустив плечи, словно в молитве, однако его руки были крепко прижаты к подушке на коленях, а не обращенные к Богу, будучи прижатые к друг другу.
«Да зародятся же слухи, что босс, дабы почтить его память, прекратил прятаться.»
Это разумно. Даже без его слов, как бы они не были драгоценны, Джорно знал, что так будет. Польнарефф — эксперт по выживанию, ветеран в угрызении совести и горя, технически мертвый. Кажется, что Джованна всегда окружен теми, кто технически мертв, пока Колесо времени не повернется и все детали не станут реальностью.
Он уверен в том, что Польнарефф покинет его.
Здесь так много людей. Так много. На похоронах Наранчи и Аббаккио не было никого, кроме их четверых: его, Мисты, Триш, Польнареффа —мрачная тройка с черепахой, зажатой под правой рукой Триш, пока её левая до боли сжимает руку Джорно. "Ну и хватка у тебя", — думает прошептать он ей, но не стал, потому как, если он откроет рот, то все, что он выдавит из себя это хрип. Они тонули в море незнакомцев,которые любили Бруно, которые любили Буччеллати, но никогда не знали кто он на самом деле или не могли знать его лучше, чем кто-то из этих четверых когда-либо.
— Четверка — это самое несчастливое число, — заявляет позже брюнет, разбирая свой револьвер, чистя и собирая его обратно, а потом повторяя все заново. Джорно единственный увидел в этом нервный тик; Триш еще недостаточно знала Гвидо для этого, а Польнарефф и вовсе. Экипировка Мисты всегда в превосходном состоянии, ведь он - профессионал, который из всех вещей в мире относится серьезно к защите людей, не способных на самозащиту. Это вера и в удачу, и в хорошее, и в плохое, в безошибочную руку Божью, что ведет его, пока он знает, что нужно следить за своим шагом, перепрыгивать через трещины на тротуаре, избегать номера четыре.
Обычно Джорно упрекнул бы его за это. Раньше он всегда это делал. Это казалось таким глупым, таким нелепым; он никогда не верил в удачу или в Бога, поскольку, если бы он верил - не было бы смысла бороться. ДжоДжо перестанет делать что либо, если не будет себя заставлять изо дня в день. Тем не менее, дорога домой прошла в молчании и в затянувшемся вздохе перед судорожным всхлипом; Джованна потерял счет времени, думая о Наранче, отдыхающем в своем родном городе, и о похоронах Аббаккио, которых он сам, конечно же, никогда бы не хотел.
— Хочешь услышать кое-что смешное? — Его голос звучит странно даже для собственных ушей: онемевший и далекий, словно из туннеля. Он снова смотрит на свои руки, лежащие на подоконнике; сквозь окно, за садом, видно океан. С другой стороны, краем глаза, видно как Гвидо выпрямляется.
Конечно, никто не сможет быстро узнать Джованну так хорошо. Даже Миста. Никто никогда не знал его так хорошо, так что, конечно, это невозможно. Но стрелок подсаживается на место рядом, аккуратно кладет пистолет на стол и, готовый обратить все свое внимание на Джорно, откидывается на спинку стула так, будто доволен тому, что плотно поел. Как будто это не было так всегда.
— Стреляй, — сказал Гвидо, от чего блондин криво улыбнулся.
—Я родился в апреле, — говорит он, откинув свою голову назад, слегка ударяясь ею о стену. Это было немного неприятно, но терпимо, — Мой день рождение всего через несколько дней. Шестнадцатого апреля. Четыре, потом четыре раза по четыре. Это самый неудачный день на свете. Разве это не забавно?
Миста не шевелится. Он неподвижен, но не как гора, а как существо такое древнее, огромное и мудрое, что между вдохами проходит целая вечность, столько лет, что каждый вдох и выдох для человека непостижимы. А потом он поднимается и движется, быстро и плавно, не как хищник к добыче, а как к соплеменнику с легким любопытством, узнавая своего сородича. А потом его грязные пальцы обхватывают подбородок Джованны и приподнимают его так, что их глаза встречаются, совсем не похоже ни на что в мире, только на него. Гвидо Миста.
— Не,— говорит Миста по-обычному, будто ничего не произошло. — Вам повезло, босс. Вам всегда везло. Может быть, вы просто смотрите на вещи иначе, чем другие люди, но именно это и делает вас — ну, ты понимаешь.
Далее он засомневался. Будет ли это хорошо или плохо, размышляет Джорно, когда все всплывет? Но брюнет криво усмехается, внезапно охваченный смущением, словно его настигло осознание.
— Удивительно, — уверенно заканчивает Гвидо, в то время как парень следит за движением его губ. Уже поздний час. Когда же вечер успел наступить? Время течет не так, как следовало бы.
—Тебе нужно побриться, — произносит мягко Джованна, смущенно, но это менее похоже на упрек, чем могло бы быть. Его пальцы скользят вверх, чтобы коснуться щетины на подбородке Мисты. Очаровательно.
Миста кашлянул.
— Эм, да, я. — Он отпускает подбородок ДжоДжо, который для него словно конец света, и проводит пальцами по волосам. Он снял галстук, а также шапку. Противно. Он не похож сам на себя, или наоборот, еще больше походит на себя. — Я не спал прошлой ночью. Я не хотел бриться слишком коротко, так как у меня трясутся руки... и так сойдет."
Что вполне логично. Конечно, это так. Миста страдает так же сильно, как и он. Может быть, даже больше. Или, может быть, они вообще не должны сравнивать и противопоставлять страдание. Может быть, им лучше горевать вместе, а не поодиночке.
—Все в порядке, — говорит ДжоДжо мечтательно и отстранено, — Мне нравится.
И глаза Гвидо расширяются, как только Джорно обхватывает его шею пальцами сзади и притягивает к себе, их губы скользят вместе, будто это самая легкая, самая естественная, самая совершенная вещь в мире. Он целует Мисту заходами: по три, один, два, три и делает паузу, дабы перевести дыхание и, через некоторое время, один из них начинает плакать — он не знает, кто именно, — а потом это прекращается. Один из них смеется, тихо и немного истерично, задыхаясь — он тоже не знает, кто это сделал. Стрелок запустил руки в его волосы, которые в какой-то момент были распущены, и его грудь сжата, ресницы влажны, дыхание перехватило, когда он запоминает ощущение губ, языка, зубов и наконец-то принадлежности к чему-то.
—Все хорошо, — настаивает парень, пряча голову под подбородок Гвидо, цепляясь за его рубашку, крепко обхватывая его плечи, трясясь от ярости и утомления. Это не правда, но отчасти так и есть. Все не в порядке — сегодня ничего не в порядке. Но когда-нибудь, думает Джорно со смутной решимостью, поднимая лицо, как цветок к Солнцу, для очередного поцелуя, это случится.
♛
Первый раз Джорно целует Триш на пляже.
Он слишком много работает, говорит Триш, а Миста соглашается. Гвидо уступает во всем, что говорит она, за исключением тех случаев, когда он дразнит ее, но даже тогда он обычно соглашается с ней, если Уна достаточно припугнет его. Джорно любит ее такой, какая она есть, но все равно ему хочется, чтобы девушка просто позадирала стрелка и оставила в покое. У него так много дел и так мало времени, чтобы сделать их. Так много боли и разрушений, чтобы наверстать упущенное.
Триш настаивает на том, чтобы ходить гулять каждое воскресенье утром.
— Тебе нужно солнце, — говорит она ему, а Джорно шутит, что не нуждается в этом, ведь сам как солнце, тогда Уна хлопает его по плечу, давая понять, что знает, что все равно права.
На самом деле все не так уж и плохо. Сейчас прекрасное, спокойное время; они берут корзину с одеялом и стелят его на той части пляжа, которая принадлежит Пассьоне, то есть им, сидят на солнце, пьют крепкий кофе из термосов и жуют корнетто на завтрак.
Было бы совсем неплохо, если бы он не терял времени даром. Он больше не может терять время. Время так важно, и оно всегда проносится мимо него слишком быстро. Сколько людей умирает, брошенных и безнадежных, в то время как он сидит на пляже, пьет крепкий кофе и ест корнетто, глядя на красивую девушку с суровым взглядом и солнцем, согревающим ее волосы?
Однажды в субботу вечером Джованна, как Миста и Триш разговаривают после ужина, когда первый обычно делает обход баров. Нужно много времени, чтобы отвлечь Гвидо от работы по надиранию задниц напористых парней по выходным, вот почему Джорно замечает это, но он слишком устал и будто в тумане, чтобы обращать слишком много внимания на то, о чем они говорят. Эти двое, наверное, флиртуют. Это мило, когда они так делают; ему нравится, когда брюнет потрясен и смущен, не зная, как реагировать, а Уна смеется с триумфом и смотрит на ДжоДжо с ухмылкой.
Только на следующее утро Триш приносит на пляж маленький зонтик, такой, что можно воткнуть в песок и оставить. Когда они добираются до места, где завтракают, она накрывает Джорно одеялом и протягивает парню корнетто с кофе, а сама достает свой. Они болтают, как обычно. А потом Уна скрещивает ноги и похлопывает себя по коленям.
— Положи голову, дай мне потрепать твои волосы, — говорит Триш таким тоном, который, как ему известно, означает, что спорить бесполезно. А он, во всяком случае, и не хотел; она нежна, но тверда, когда играет с его волосами, расчесывая их пальцами с такой быстротой, которую невозможно назвать успокаивающей или просто приятной. А может и то, и другое. Поэтому Джорно сворачивается калачиком, кладет голову ей на колени и закрывает глаза, пока она вытаскивает булавки с резинкой и распутывает колтуны, а ее ногти царапают легко, но настойчиво отстукивая на его голове, будто приговаривая: расслабься, расслабься.
Когда он вновь открывает глаза, солнце уже поменяло свое положение, а в руках у Триш лежит книга, касающаяся его плеча. Нет, журнал, понимает он, слегка отодвигаясь — весенний выпуск "Vogue", судя по обложке.
— Триш?— он что-то бормочет, только это звучит скорее как «трш», а это вовсе не имя. Он пытается сесть, но она толкает его измученное сном тело обратно за плечи. У нее такие красивые ногти, замечает он, отвлекаясь на солнце, прибой и запах ее духов. Розовые и немного острые.
— Ты дала мне поспать…
Она ухмыляется и переворачивает страницу в своем журнале. Затем она четко произносит одну — единственную фразу.
— Кофе без кофеина.
Джорно кивает и утыкается лицом ей в колени.
— Тебе это было нужно, знаешь ли, — резко добавляет Триш тем тоном, который означает "сядь и обрати внимание", —Ты слишком много работаешь. Когда ты в последний раз спал целых восемь часов? Или шесть, или четыре? Давай, рассказывай.
Его лицо спрятано в ее юбке, но он чувствует, как краснеют уши. Откуда она знает?
— Не спрашивай, откуда я знаю, — теперь она просто говорит устало. ДжоДжо чувствует себя самым плохим человеком в мире, — Мы обращаем внимание, Джорно. Разве ты этого не знаешь? Мы беспокоимся о тебе. Ты так беспечен с самим собой, что заставляешь нас беспокоиться о тебе все время, черт возьми.
Это заставляет его задуматься. Через мгновение, очень осторожно, он высовывает голову из-за края ее колена. Триш закатывает глаза и большим пальцем стирает пятно туши с его щеки.
— Но почему? — спрашивает он и она замирает. Всего на секунду. Может быть, две. Выражение ее лица рушится, не усталое, а раздавленное, как будто сердце сжимают в тисках.
Затем она толкает его, скатывает с одеяла на песок и щелкает по носу.
— Ты такой глупый мальчишка, — рычит она, что является худшим оскорблением в репертуаре Триш. Хотя это звучит не так злобно, как могло бы показаться, думает Джорно, прокручивая все в голове, пытаясь понять, почему тон и слова не совпадают. Он наблюдает за выражением ее лица с момента, где она все еще прячется в тени зонтика, яркость ее волос поражает в контрасте с солнечными очками, до тех пор пока девушка не поднимает их. А это усложняет ситуацию.
Все это довольно сложно.
— О, — говорит он и говорит это глупо, потому что Триш всегда права, — Ты любишь меня.
Уна с громким стуком роняет журнал на одеяло.
— Да, ДжоДжо. Ты абсолютный идиот. Мы любим тебя. А о чем ты, черт возьми, думал?
— Хм, — парень рисует пальцем на горячем песке неопределенные очертания, думая о том, насколько ему приятнее было под зонтиком в тени с ней, — Даже не знаю. Но мне, наверное, следовало об этом подумать.
—Возможно.
Движением, которое, к его огорчению, было скорее резким, чем грациозным, он поднялся с песка и заполз обратно на одеяло, чтобы отдохнуть рядом с ней. И толкая ее плечом, одаривает мягкой, вымученной улыбкой извинения.
— Прости, что я такой глупый мальчик, Триш.
Ее зубы так ярко блестят в тени, когда она улыбается ему.
— Я прощаю тебя.
— Спасибо, Триш, — Он наклоняется к ней, нарочно слишком сильно; она издает короткий, нерешительный жалобный звук. —Я тоже тебя люблю, — добавляет Джорно, и Уна перестает недовольничать и начинает гладить его волосы вновь. Ему хотелось бы мурлыкнуть. Казалось, будто это именно то, от чего стоило бы мурлыкать.
—Может, ты и не так глуп, — задумчиво произносит Триш.
—Ты очень великодушна, Триш, — говорит он, — если ты не возражаешь, то я заявлю очевидное.— А потом говорит, — Ты так хорошо пахнешь, — и девушка смеется над ним, тянет его за волосы, и Джорно целует ее, а она в ответ. Ее губы мягкие и немного напоминают на вкус ваниль, но через некоторое время они уже не похожи ни на что, кроме Триш, а это лучшее, что ДжоДжо мог придумать за миллион лет.
Ему приходится ковылять домой босиком, потому что, пока они целовались, он умудрился высунуть пальцы ног из-под тени зонтика на солнце, а Триш, которая совершенна во всех отношениях, осталась в восхитительно сдержанной форме, которая ей присуща, и просто покрылась веснушками. Он не может отвести от нее глаз, Миста тоже, от чего у него перехватывает дыхание от любви к ним обоим.
♛
Первый раз так же Джорно поцеловал Фуго утром. Он замечает это лишь постфактумом, его склонность видеть в утренних часах лучшие возможности для новых начинаний, для начала чего-то прекрасного. Всё в жизни — это циклы начала и конца, рождения и разрушения, смерти и возрождения, от весны к зиме и назад к весне, от дня к ночи и обратно к утру.
Триш сказала, что Фуго не спит. Это не было таким уж сюрпризом. Джорно знает причину. Та, по которой он оставляет двери открытыми за собой. Та самая причина из-за которой ему нравится бывать на открытых пространствах, нежели закрытых комнатах. Но дело не только в этом, на что Триш указывает ему приглушенным голосом, попутно покрываясь мурашками из-за холодного лака, пока ДжоДжо рисует нежные, пастельно-желтые цветы на ее ярко-розовых ногтях.
— Он чувствует себя так, словно он должен быть мертв, ДжоДжо, — она напевает, это едва озвучивая, и это скорее вибрация , чем реальные слова. Джованна украшает ее ногти специальными крошечными зернышками; девушка восхищенно бормочет и добавляет, — Ты знаешь. Вместо них. Ты же понимаешь, да?
Джорно одаривает ее одновременно мягким, но жестким, острым и усталым взглядом, на что она кивает. Конечно, он знает. Они оба знают. Даже Гвидо, сидевший в углу, вновь и вновь чистивший свой пистолет, находясь на грани, знает об этом.
— Миста считает, что он не должен быть таким, —Триш дует на свои ногти и оглядывается через плечо на парня, который избегает ее взгляда, яростно протирая ствол. ДжоДжо смотрит на него вопросительно, не осуждающе, но с некоторым сомнением.
Стрелок кладет ствол на стол, вытирает руки, снимает шапку, складывает ее дважды, трижды проводит грубо пальцами по волосам, а потом останавливается. — Да, так я и сказал, — удар, больно бьющий в грудь Джорно, — Но я говорил это лишь раз и сейчас я не считаю это таковым.
Джованна улыбается ему и встает, чтобы поцеловать, и так быстро, что опрокидывает флакон с лаком. Триш успевает его поймать прежде, чем тот разливается по столу, и при этом громко возмущается, но блондин не замечает этого и в знак извинения прижимается к губам Мисты, пока она не садится брюнету на колени, и они сплетаются все, как это иногда бывает, Гвидо зарывается носом в ее волосы, а Джорно хватает ее щеки, целует и называет безупречной. Уна признает это внимание, эту дань уважения, это правильное наблюдение и позволяет ему продолжить.
Фуго не спит. Триш несколько раз напоминает об этом Джорно, а Миста от этого становится все более раздражительным, чем обычно, и это, несомненно заметно, потому как Гвидо становится таким только раз в четыре года двадцать девятого февраля. Очень мило, что они волнуются, но когда он говорит это громко, Паннакотта пожимает плечами.
— Все в порядке, — произносит он, закатывая глаза, и не желает встречаться с ярким, настойчивым и пронзительным взглядом Джованны, не поворачивается, чтобы посмотреть на него, когда два пальца нежно касаются тыльной стороны его руки.
Но он будет говорить о других вещах. Они говорят о сотне, о тысяче вещей ночью, раскатывая слова словно красную ковровую дорожку, обсуждая все, кроме одной важной темы, которая имеет значение. Возможно, это потому, что Джорно думает, что это Фуго, и (во всяком случае, он подозревает) Фуго думает, что это Джорно. Существует такое равновесие, которое должно быть достигнуто верностью. Паннакотта слишком часто с сильным рвением беспокоится о том, что может ошибиться.
Учитывая, что весь особняк экстравагантен до абсурда, комната Фуго, на удивление, довольно таки аскетичная. Джованна позаботился о том, чтобы выделить ему апартаменты с открытой планировкой, широкими окнами, которые остаются открытыми круглый год, даже если на улице страшная летняя жара или шторм. Сегодня они также открыты и Джорно клонит сон из-за шума волн, доносящиеся с нескольких сотен метров. Он борется со сном пока не понимает, что голова Паннакотта также поник, но в этот момент… нет ничего постыдного же в том, чтобы поддаться этому. Даже он может сдаться первым, думает ДжоДжо. Полшага и всего то.
Он плюхается на кровать Фуго, положив голову на подушку, делая то, что привык делать, когда ложится куда-то, и это немедленно становится его. Он намеренно наблюдает прищуренными из-за зевка глазами за тем, как Паннакотта застывает, а затем приближается, медленно и осторожно, словно подкрадываясь к очень неспокойному хищнику.
—Ты хочешь, чтобы я...
— Иди сюда, Панна, я больше не хочу сидеть, — его голос —тихое, сонное и детское хныканье. Джорно больше не хочет сидеть, а точнее, он хочет, чтобы Фуго лег.
И парень делает это. Колеблется, но, в конце концов, делает это. Их разговор возобновляется: на этот раз медленнее и сонливее, отрывисто, с перерывами, зевками и паузами, дабы погрузиться в покой. Блондин слишком обеспокоен, чтобы спать; это видно по тому, как напряжены его плечи, как время от времени он бросает свой взгляд, словно пытаясь уловить едва заметное движение в углу комнаты. Но ему становится лучше, медленно, но верно — не идеально, но немного получше.
Через некоторое время, когда их паузы растягиваются настолько, что им приходится несколько раз переспрашивать друг друга о чем они вообще говорили, Джорно сворачивается клубочком и кладет голову под подбородок Фуго. Он больше ощущает, чем чувствует, как краснеет Паннакотта, часть его живого тепла, охватываемая в воздухе и осязаемая для Gold Experience. Тем не менее, мгновение спустя, неуверенные пальцы тянутся к нему и смыкаются, не крепко, но настойчиво после небольшого беспокойства.
— Ненавижу эту часть, — бубнит Паннакотта.
Джорно напевает, глубоко вдыхая. От Панны пахнет металлом и нитками. Он теплее, чем можно было ожидать от того, кто такой холодный. Внешность действительно ничего не стоит, не так ли?
— Это часть, где ты должен закрыть глаза и заснуть?
— Да, — но потом, — нет, — Фуго качает головой, стараясь не оттолкнуть ДжоДжо, — это та часть, где я должен уйти
— Ах, — в этом есть смысл. Джованна нежно сжимает руку парня, толкая его головой в челюсть. — На этот раз тебе не придется этого делать. Не совсем. Не от меня, я имею в виду.
Звук, который издает Паннакотта, трудно описать. Сдавленный, определенно. Возможно, это не так уж и плохо.
— Ты так смущаешь, ДжоДжо, — это удивительно добродушное ворчание.
— Знаю, — самоуверенно отвечает Джорно и засыпает.
Посреди ночи он просыпается от шепота. Какое то время не понимая откуда идет звук, после начиная паниковать, так как не в своей постели и руки его пусты, а покрывало покрыто темными и холодными цветами, хотя свет включен, что значило, что это комната Фуго. Он приподнимается и видит Паннакотту, отвернувшегося и крепко обхватившего себя подальше от Джорно, подальше от двери, лицом к открытому окну. Инстинкт. Он кричит во сне — не просто кричит, а плачет, и несколько слезинок случайно скатываются по его щекам. Он все время повторяет одно слово, и Джорно понимает, что это за слово еще до того, как подбегает достаточно близко, чтобы расслышать его: dispiace, dispiace*
Джованна обхватывает руками живот Паннакотты, притягивая и крепко прижимая к себе. Через несколько мгновений ДжоДжо начинает что-то напевать, не так, как пела бы Триш, а что-то мягкое, воздушное и бессмысленное, совсем не слова. Фуго напрягается, тонкий и натянутый, как изношенная проволока, затем оседает, его всхлипы превращаются в бессловесные вопросы, звуки, которые зарождаются на краю. Они все звучат как все в порядке? Джорно, каким-то образом, который он не может объяснить, отвечает на каждое из них да, намеренно произнесенными в волосы парня.
В ту ночь шторма не было, но утро было похоже на утро после грозы, теплое и безопасное. "Похоже на то", — осознает Джорно, открывая глаза и ощущая прикосновение губ ко лбу — конечно, из-за солнца в безоблачном небе, но также и из-за Триш, стоящей у кровати с чашкой кофе в руках и кривой улыбкой на губах. Она просто сияет. А Миста был с другой стороны и лежал бочком, в ногах, положив свои на изножье.
—Я люблю вас, — говорит он им обоим первый, он всегда говорит это в первую очередь, а затем замечает два дополнительных кофе, все еще дымящихся, один на прикроватном столике Фуго, а другой на своем. —Я так сильно вас люблю, — поправляется он, потому что кофе — это так важно, так важно.
— Да, — беззаботно говорит Гвидо, — мы довольно хороши, — и позволяет своим ногам упасть в сторону по дуге, пока они не рухнут на Паннакотту с громким стуком.
Парень с воплем резко подрывается, его глаза блестят, лихорадочно горят и полны гнева, говоря, что он готов драться. Его пальцы мертвой хваткой вцепились в простыни, но как только он сбросил ноги брюнета и понял, что происходит, кто здесь, что уже утро, сколько он спал, он умудряется бледнеть и краснеть одновременно.
— О нет, — говорит Джорно с горестной мягкостью, — он милый, — и Фуго закрывает лицо обеими руками. Это оставляет его беззащитным перед натиском ног Мисты, которые толкают его локти, пока он не отталкивает их прочь. Это оставляет его лицо открытым, поэтому Триш наклоняется и целует его в щеку.
—Вы все ужасны!— и все же блондин удается протянуть руку и схватить чашку с кофе. Он, должно быть, все еще так измотан, думает Джорно; одна ночь сна не компенсирует всего того, что он потерял, или всего этого страха, ни в малейшей степени.
— Конечно, — Гвидо согласно кивает, — но мы же твои ужасные люди, вот что я имею в виду. Может быть, тебе стоит пересмотреть свои жизненные принципы, а?
Усмехнувшись, Триш присаживается на край кровати, подогнув под себя одну ногу.
—Пожалуйста. Он любит нас, — Джованна торжественно чокается с ней кружками.
—Я никогда этого не говорил, — горячо настаивает Паннакотта, опуская другую руку, чтобы сделать глоток. Раздражение на его лице ясно дает понять, что кофе превосходен. Это имеет смысл, потому что Триш сделала это.
Однажды Фуго сказал Джорно, что у него смех, как колокольчики. Он тут же взял свои слова обратно, настаивая на том, что это глупо, он просто устал, он не хотел этого говорить. Но с тех пор каждый раз, когда Джорно вот так смеялся, он как-то отстранялся с кривой, рассеянной улыбкой. Джорно знает лучше. Они все знают.
Он и сейчас так смеется, а Панна смотрит на дымящийся кофе у него в руках.
—Тебе и не нужно, — Джорно мягко прижимает ладонь к середине лба блондина и отталкивает его назад всего на несколько дюймов, так что ему приходится смотреть вверх, чтобы восстановить равновесие. Когда он это делает, ДжоДжо ловит его взгляд, фиксирует его, держит близко и крепко. Глаза Паннакотты широко раскрыты и бездонны, мешки под ними чуть светлее, чем вчера. Или, может быть, это выдача желаемого за действительное, — потому что…
— ... он экстрасенс, — невозмутимо отвечает Миста.
— ... это очевидно, — протягивает Триш.
— Это не так, — выдыхает Фуго.
—... мы любим тебя, — пропевает Джорно, безмятежно, блаженно. Но он пока не наклоняется. Ещё нет. Он ждет. Потому что Панна — самый хрупкий из них. Ну. Любого из них, кроме него.
Паннакотта вздрагивает и выдыхает. Он выглядит так же, как прошлой ночью, когда спал, когда плакал. ДжоДжо протягивает руку и убирает челку с лица, проводит пальцем по форме бровей. Он ничего не может с собой поделать, хотя парень беспомощно смотрит на него.
— Почему? — это тот вопрос, который возникает, когда Фуго снова вспоминает, как дышать.
Джорно чувствует, как у него екает сердце. Он печально смотрит на Триш, и она произносит: видишь? Да, он видит; это ужасно.
Как бы ни было забавно, именно Миста начинает говорить раньше всех. Или не так забавно. У ДжоДжо есть свои подозрения, но зачем озвучивать их сейчас? Еще есть время. Теперь у нас так много времени. — Потому что ты точно не делаешь этого сам.— он тычет Панне в грудь большим пальцем ноги, а тот шлепает его по лодыжке, отчего первый смеется.
— Потому что мне нужен кто-то, кроме Гвидо, чтобы командовать, — задумчиво добавляет Триш. —Он начинает понимать мои уловки, — Она помолчала, а потом тихо добавила, — Даже я на это не куплюсь.
— Нет, это ужасные доводы, — соглашается Джованна, садясь чуть прямее, — Для любви нет причин, Панна. Это просто... — Он неопределенно машет руками, едва не проливая кофе на покрывало. —Это просто…
Сбитый с толку, он делает паузу.
— Вау. Он онемел, — замечает Триш и наклоняется, чтобы поцеловать его. Это не помогает, и у Фуго снова немного розовеют уши.
— Я говорил, — немного неуверенно произносит Джорно, чувствуя на губах привкус ванильного блеска. — Это просто… удача. И ты узнаешь это, когда увидишь. Ты так не думаешь? Я понял это, когда увидел тебя. Каждого из вас.
Миста ухмыляется ему, криво и восхищенно, а девушка закатывает глаза.
— Любовь с первого взгляда ненастоящая. Иногда я не могу поверить, что ты настоящий, судя по тому, как ты говоришь.
— Ты доказываешь его точку зрения, не так ли? — Теперь Гвидо тычет пальцем ноги в колено Триш. — Две невероятные вещи уравновешивают друг друга. Джорно делает все возможным.
Она стонет, но на этот раз ее перебивает Фуго, тихий и задумчивый. Как будто он обдумывал это днями, неделями, месяцами. И возможно — скорее всего — так оно и есть.
— Со второго взгляда.
Они все смотрят на него. Он яростно моргает, явно удивленный тем, что вообще заговорил вслух, а затем пытается спрятаться за своей чашкой кофе.
— Любовь со второго взгляда, — бормочет он. — И с третьего, и ...
— Не надо, — умоляет Миста.
— ... и так далее. Разве не так? — Паннакотта колеблется, не глядя ни на ДжоДжо, ни на кого другого. — Более реалистично? И даже лучше. Что ты влюбляешься... медленно, все больше и больше, навсегда. Экспоненциальный рост. Никакого счастливого конца, вообще никакого конца, просто....
И тут Джованна целует его. И Фуго проливает свой кофе, немного, но пару капель; они падают на покрывало, но он не замечает, потому что Миста ловит чашку, когда она падает из его онемевших пальцев, и Триш смеется, но это не имеет значения, потому что Паннакотта задыхается в рот Джорно и целует его в ответ, так же яростно и собственнически, как он застенчив и неуверен, что его вполне устраивает. По мнению Джорно, Панна может взять все, что захочет. Они все могут.
Они это заслужили.
Только после полудня, когда обед заканчивается и ему вдруг преподносят нелепо показной и откровенно уродливый торт, который в точности соответствует его вкусу, он вспоминает: сегодня шестнадцатое апреля.
Примечание
*dispiace - прости