Hydrangea

 — Так ты все еще его не поймал.

      — Пока что — нет, — Паннакотта, держа за ножку, поднимает свой бокал со стола, вращая в нем вино. Он надеется, что его удовлетворение от этого ответа не будет заметно; он не так хорошо умеет скрывать свои эмоции как его партнер по завтраку, который сейчас смотрит на него.

      — Я удивлен. Ты не из тех, кто позволяет врагам выскользнуть из твоих рук и убежать.

      — Даже себе.

      Он смотрит на своё тёмно-красное отражение в бокале, после чего залпом опустошает весь напиток, запрокинув голову.

      — Фуго…

      — Все в порядке. Я понимаю.

      Он должен был быть разумным, но он полагает, что роли, розданные когда-то давно, не важны более, когда все изменилось. И как же быстро и трагично это произошло.

      Весь стадион был забронирован Доном, только так он мог загнать в угол одного человека, который очень хотел, чтобы его оставили валяться и сожалеть в одиночестве.

      Прятаться — легко. Убегать — не очень.

      Паннакотта смотрел в дуло пистолета, который он видел бесчисленное количество раз, и ему дали выбор, но правила и условия уже были изложены для него.

      Взгляд стрелка же был полон холода и негодования по отношению к предателю. Пистолет, который он наставлял во имя своего босса, был мольбой к другу вернуться; не взваливать все это на свои плечи в одиночку.

      Блондин слишком винил себя, чтобы принять их руку на справедливых условиях. Это было жестоко с их стороны, но в то же время нарциссически лестно знать, что он так сильно желанен кем-то, кого считают таким могущественным. Но Фуго не был собачонкой на поводке; нет, он сделал то, что сделал, и не собирался становиться на колени и жалеть, что не может взять свои слова обратно.

      Затем Джорно лично загнал его в угол — как ни странно, в ресторане, похожем на тот. Парень сидел за своим жареным мясом, которое ему не нравилось, и с другом, которого он любил.

      В то же время боль была свежей, и что-то вроде “бранча” для них двоих казалось таким далеким.

      Теперь они здесь, в окружении красного и темного дерева, под тусклым освещением, что бесспорно не кажется чем-то меньшим, чем уютными и романтичным.

      Для их уединения Джованна все устроил так, чтобы они были отделены от всех остальных в задней части кабинки, но с раздвинутыми дверями, чтобы они ничего не пропустили и не чувствовали себя слишком оторванными от мира. В противном случае — так легко потеряться в этих изумрудных глазах с голубыми крапинками, где светлые отблески — это осколки звезд средь темной галактики. Удивительно, насколько они полны жизни и знакомы со смертью одновременно.

      — Ты так пристально смотришь на меня. Что-то не так? — ДжоДжо слегка наклоняет голову в знак интереса.

      Горло Паннакотты внезапно становится как наждачная бумага, жесткая и шершавая против его попытки сглотнуть, от чего звук был глубокий.

      — Я просто...размышлял, — Да, этого достаточно. Он не может продолжать признаваться в таких неподобающих вещах.

      — Обо мне?

      — Вообще-то о композиции.

Джорно хмыкает и смотрит на бамбуковую чашу, стоящую между ними на столе, — изящное, выкрашенное в синий цвет украшение с короной из синих и фиолетовых ирисов по внешнему краю.

      Фуго краснеет.

      Наранча однажды сравнил эмоции с газированными напитками. Он сказал, что, если разливать большими порциями сразу— это приведет к извержению позже, но постепенный разлив не позволял этому случится. Это было глупо во всех отношениях, потому что шипение газированного напитка было научным, а не эмоциональным.

      — О, я вижу.

      — И что же ты видишь?— Я и сам немного ботаник, Панна.

      Под столом потная рука Паннакотты сжимает единственный розовый стебель гортензии, который он сорвал. Он держал его все это время, не имея ни малейшего намерения отдавать, после того как мгновенное чувство прошло. У него не хватило духу выбросить его, и, честно говоря, он действительно что-то чувствует.

      Несмотря на все слова и значения, которые он не по годам знает, он не может найти правильный способ сказать то, чего хочет. После того, как все сказано и сделано, в своем сердце он знает, что действительно благодарен за то, что ему дали этот второй шанс. Он знает, что по-настоящему влюблен в обещание, данное ему самим Джорно. Является ли цветок, чьи лепестки смяты и влажны, правильным способом доставить такую искренность?

      — Если у тебя что-то на уме ...

      — По-моему, мы слишком долго тянули время.

      Джованна милосерден и, кажется, не собирается настаивать.

      Когда ему передают через стол, то он берет тонкую пластиковую папку с ламинированными файлами, которая лежала на стуле рядом с Фуго. Он пролистывает страницы, на них появляются отдаленные и близкие кадры молодого человека в черном плаще, но больше ничего, что могло бы объяснить появление нападение Уванеро из ниоткуда.

      — Нашел что-нибудь, ДжоДжо?

      — У меня такое чувство, что я смотрю на

фотосет кумира.

      — Итак, каков наш следующий шаг? —фыркает Паннакотта.

      — Не могу сказать. У меня есть средства загнать его в угол, но способность Gold Experience Requiem уже начала брать свое в последнее время.

      Хотя Дьяволо перестал быть угрозой много лет назад, развитие его станда и его способностей просто не исчезли. Они остались, и поэтому он экспериментировал, подталкивая себя в различных направлениях, чтобы проверить свои пределы, и теперь он устает быстрее. Ловит себя на том, что хватается за руку охранника или прислоняется к стене, чтобы перевести дух, прежде чем упасть.

      Даже если он не был откровенен с деталями, он верит, что двое самых близких к нему людей имеют представление об этом в любом случае.

      — Шила И рассказала мне о его телекинетическом станде, — Или, точнее, его способность манипулировать атмосферой, рисовать и толкать вещи так, как он считает нужным. Словно дюжина невидимых отростков, прорастающих из него, которые нельзя потрогать или увидеть, — Излишне говорить, что я не уверен, что смогу помочь на поле боя. Прости, ДжоДжо.

      — Мы справимся.

      — Я думаю, тебе следует подумать о том, чтобы оставить своего охранника без присмотра. Он избивает людей только за то, что они произносят твое имя в плохом тоне.

      — Он меня защищает.

      — Ну, это само собой разумеется.

      —В конце концов, на меня направлено много взглядов.

      — Особенно его.

      — Надеюсь, и твой тоже.

      — Что ты только что сказал?

      Джорно улыбается и не собирается повторяться; он знает, что они оба прекрасно его расслышали.

      — Ты когда-нибудь думал о том, что однажды я могу пойти по неверному пути?

      — Не уходи от ответа и не игнорируй мой вопрос, чтобы задать свой!

      — Мне очень жаль, но это очень срочное дело. Мне сообщили, что мой отец — мой биологический отец — был воплощением зла. Он был чрезвычайно мощным пользователем станда, но он был соблазнен силой намного раньше, чем заполучил его, как мне кажется

      — И что же? Ты считаешь, что у вас есть что-то общее?

      — У меня недостаточно информации о моем происхождении, поэтому я не могу полностью исключить причины, стоящие за моими действиями. Ты когда-то знал это чувство, когда был обеспокоен потерей контроля над своими намерениями, — вздыхает Дон.

      — Я могу понять, но мы не одно и то же. Даже когда все идет не так, как ты ожидал, ты всегда можешь найти способ повернуть ситуацию в свою пользу и спасти людей.

      — Не всех.

      — Боюсь, что обойтись без жертв невозможно.

      — Пока я возглавляю эту организацию, ни одна смерть не будет напрасной.

      — Так вот почему я здесь? — Паннакотта спрашивает, прежде чем он успевает остановиться и напомнить себе о своей роли — разумной, надежной. — Ты не убил меня потому, что чувствуешь себя виноватым перед ними?

      — Это Ты пригласил меня на завтрак, чтобы обсудить ...

      — Нет, я говорю о том, как ты из кожи вон лез и охотился за мной, как чертова псина!      — Паннакотта ударил кулаком по столу. Столовые приборы задребезжали, и несколько голов повернулись в их сторону.

      — Ты очень важен для меня.

      Для него все так просто, как обычно бывает. В то время как все остальные чешут голову и расхаживают вокруг в поисках ответов, Джорно Джованна, вероятно, уже на несколько шагов впереди и со многими ответами.

      Он никогда не считал Паннакотту Фуго врагом, которого нужно уничтожить; даже в разгар своей разлуки со всеми он был в сердце Джорно и в его мыслях, как прекрасная песня разбитого сердца.

      — У тебя есть Миста.

      — Я бы хотел, чтобы вы оба остались со мной.

      — Кое-кто жадный.

       Жадный? Нисколько. Но как человек, который вырос ни с чем и ни с кем рядом, глядя на свою жизнь сейчас и зная, что у него есть два человека, которые всегда будут так много для него делать, он не позволит ничему сломать его надежную связь с ними.

      Счет, который он договорился принести через час, приходит вместе с кратким появлением официанта, держащего черную кожаную подставку.

      — Я позабочусь о счете. Спасибо, что встретился со мной. Я уверен, что найду ответы, которые ищу, когда все это закончится. — Джованна берет его и встает со своего места, Фуго же — почтительно копирует.

      — Джоджо, — произносит Паннакотта и замолкает, чтобы сглотнуть, собираясь с мыслями,      — Я понимаю, что ты не знаешь, можно ли доверять такому предателю, как я...

      — Фуго, мы уже говорили об этом...

      — Дай мне закончить, — тон блондина, является признанием вины. Он обходит стол и встает лицом к лицу со своим боссом. — У тебя нет никаких оснований принимать во внимание то, что я говорю, но…Ты произвел на меня впечатление с самого первого дня.

      — С тех пор, как мы впервые встретились, да?

      Вместо ответа парень прикусывает язык, умоляя, чтобы румянец исчез, но когда этого не происходит, он остается уверенным и храбрым.

Джорно выглядит задумчивым, но в то же время как будто он уже принял решение. Любопытно, но также, как будто у него есть все ответы, которые ему нужны прямо сейчас.

Дон делает шаг вперед, и они внезапно оказываются вне той близости, которая когда-либо была между ними. Он не отводит взгляда от глаз Фуго, и в глазах последнего отражается то, как он сам кусает губы, и читается искушение сдаться.

      Джорно проводит ладонью от руки Паннакотты до запястья и мягко приказывает ей перевернуться.

      Паннакотта забывает слова. Забывает все.

      — Я тебе верю, — Джорно улыбается, зажав между пальцами розовую гортензию.