1.
На самом деле, это вовсе не было первым разом.
То, что произошло после концерта, абсолютно точно случалось и раньше. Чан и Феликс делили кровать и до этого. Для них не было новым обниматься в кровати, засыпать в объятиях друг друга. Их группа сама по себе сплоченная, все ребята очень близки друг с другом, так что вся их тактильность — объятия, похлопывания по спине, держание за ручки — все это было для них слишком обыденным, тем, что они делали постоянно. Это что-то, что заземляет, держит их на плаву, когда дни слишком тяжелые, а ночи невыносимо длинные. Тактильность была обычным делом для этих парней. Чан с Феликсом не исключение.
Не были исключением, до определенного времени. И Чан бы соврал, если бы сказал, что все еще не думает о том, что он сделал не так, что именно заставило Феликса избегать объятий с ним так долго, почему они больше не засыпают вместе, почему Чан больше не просыпается, обнимая Феликса так, как это делают остальные. Он также соврал бы, если бы сказал, что это совсем его не ранит, что это не заставляет его нервничать, что он вовсе не переживает о том, что Феликс не доверяет ему больше. Но к тому времени, как Чан набрался смелости, чтобы спросить Феликса изменилось ли между ними что-либо, что-то между ними действительно начало неизбежно меняться, так что спрашивать его об этом уже не было никакого смысла.
И, это было прекрасно, когда оно начало меняться. Это просто начало происходить в один момент, и в этом не было ни капли неловкости, это было таким же естественным, как дыхание.
И этим вечером для них не было ничего более правильного, чем остаться вдвоем в кровати, это просто обязано было случиться после всех слез, вылитых на майку Чана. Эмоции Феликса на концерте кипели внутри, взрывались гранатами, и Чан держал его, шепча на ухо успокаивающие слова, и не отпускал, даже когда уже должен был бы это сделать. Чан чувствовал что-то, что-то особенное. Чувствовал себя дома, это особенное тепло, которое он всегда чувствовал рядом с Феликсом, но в этот раз оно ощущалось иначе, будто Чан смотрел на это чувство с другой стороны. Чану было страшно смотреть на него близко, но еще страшнее было отвести от него взгляд.
Чувство было непривычным, непонятным, и все, что Чан знал — так это то, что он не хочет его отпускать, ни за что, ни при каких условиях. Так что, когда они возвращались назад в общежития и Феликс спросил, может ли он остаться, Чан чувствовал огромное облегчение, потому что ему не придется отпускать Феликса сейчас, не отрывать его от себя. Конечно же, Чан сказал ему “да”.
Они не разговаривают, как обычно, когда входят в комнату Чана, Феликс молча меняет свою одежду на одну из пижам Чана, ложится в его кровать, и обвивается вокруг него, прижимаясь грудью к широкой спине. Чан думает, что ему, вероятно, стоит заняться уходом за кожей на ночь, и что он, скорее всего, пожалеет об этом завтра утром, но черта с два он встанет с кровати сейчас. Ни за что он не выберется из этих объятий.
— Чувствую, что это я должен обнимать тебя сейчас, — говорит Чан внезапно после того, как они лежали так в тишине на протяжении десяти минут. Сейчас уже, должно быть, часов пять утра, и он знает, что должен был позволить Феликсу поспать. Но он не может не спросить:
— Ты в порядке?
— Да, все хорошо, — Феликс отвечает ему тихо, — это все просто было... слишком. Не знаю. В любом случае, тебе не нужно переживать из-за этого. Я правда в порядке.
Чану хотелось сказать что-то еще, что-то о том, что он знает, что ему не нужно волноваться за Феликса сейчас, но он чувствует, что это единственное, что он может сделать, хотя это на самом деле и не так.
— Хорошо. Если ты правда в порядке, то хорошо.
— Хорошо, — Феликс говорит, тихонечко зевая и прижимаясь к Чану ближе.
— А ты сам в порядке? Просто, у меня чувство, будто ты хочешь о чем-то рассказать. Ну, мне так кажется.
Когда мы были там, на сцене, тебе не казалось, что во всем мире остались только мы вдвоем?
Твое сердце стучит чаще, когда ты смотришь на меня?
Ты думаешь обо мне так же часто, как я думаю о тебе?
— Нет, ничего, — говорит Чан, заставляя себя улыбнуться, даже понимая, что Феликс не видит его сейчас. — Я в порядке.
Это был первый раз не потому, что они засыпали вместе.
Это был первый раз, потому что именно тогда Чан понял, что влюблен.
2.
Когда это случается во второй раз, пару дней спустя, они оба пьяны.
Это был очень долгий, изнуряющий день непрекращающихся репетиций, и закончили они его в общежитии Чана с вкусной едой и напитками, дурачась, играя в разные игры, шутя тупые шутки. И когда настало время всем собираться в свое общежитие, Феликс просто остался, а Чан не стал задавать ему никаких вопросов.
Голова мутная и кружится, и Чану требуется реально много усилий, чтобы сохранять координацию и не упасть, пока он надевает пижаму. И, когда он пытается вдеть свою ногу в штанину, балансируя на одной ноге, он понимает, что реально может упасть. Но, рядом с ним Феликс, он придерживает его за плечо, следя за тем, чтобы этого не произошло.
— Я в порядке, — Чан повторяет уже, кажется, в сотый раз.
— Я знаю.
— Тебе не нужно меня держать.
— Я знаю.
Они укладываются в кровать, Феликс шустро хватает пижаму, которую надевает в таких случаях (слишком, реально, слишком большую для него), переодевается, и обвивается вокруг Чана, свободно перекинув руку через его талию. Эта пижама на нем заставляет Чана бесконтрольно улыбаться, и он всеми силами борется с инстинктивным желанием сказать Феликсу, что он выглядит мило. Мутным сознанием Чан задается вопросом, лишится ли он возможности говорить Феликсу о том, что он милый когда-нибудь еще, или, еще хуже, сможет ли он говорить ему о том, что он прекрасен, говорить, что Феликс похож на солнечный свет, что он его счастье, и все самое лучшее на свете, теперь, когда он влюблен в него. Любит его не так, не как друга, не как брата, и Феликс легко сможет понять это по случайным словам, слетевшим с его языка.
И даже пьяным он помнит, почему он ни за что не должен говорить этого Феликсу. По множеству причин, начиная с “если бы он чувствовал нечто похожее, ты бы уже это понял”, “это разрушит все, к чему ты шел больше десяти лет”, и заканчивая ужасным “ты можешь потерять его навсегда”. И это слишком тяжело, особенно, когда Феликс лежит рядом с ним, когда в какой-нибудь другой, прекрасной вселенной, они могли бы так же делить кровать, потому что были влюблены друг в друга.
— Хён, думаешь, мы будем навсегда? — Феликс говорит внезапно, и тогда Чан понимает, что он пьян так же, как и он сам. Если не больше.
— Стрей кидс, я имею ввиду. Мы не можем быть детьми вечно.
— Конечно, не можем, — говорит Чан, глупая улыбка проскальзывает на его лице, — Расскажу тебе секрет JYP. Следующей ступенью “бродячих деток” будут “бродячие взрослые”. И нашим концептом будут налоги.
Феликс прыскает смехом:
— Чан. Я серьезно, — он тяжело вздыхает, — Я просто хочу, чтобы это длилось вечно. Чтобы мы всегда были вместе, веселились также, как этим вечером, все мы. Я не хочу, чтобы кто-нибудь уходил. Я хочу навсегда остаться среди людей, которых люблю.
— У тебя всегда есть мы, — говорит Чан мягко, — и всегда будем. Мы будем навсегда. Может, не “Стрей кидс”, но просто “мы”? Да. “Мы” будем. Мы твои братья, и ничего этого не изменит.
Хватка на талии Чана становится крепче, и ему даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что Феликс улыбается.
— Спасибо, хён.
Чан думает, что в теории мультивселенной, где-то существует вселенная, в которой все идет правильно. В которой Чан так же пьян, в которой Феликс помогает ему переодеться, оставляя поцелуи на его лбу, после чего они укладываются в постель, обнимая друг друга. В которой Чан говорит кучу дурацких вещей по типу: “я люблю тебя все больше и больше с каждым днем” и “ты делаешь меня еще счастливей, чем я когда-либо мог себе вообразить”, слишком пьяный, чтобы контролировать себя, а Феликс смущенно стонет, зарываясь пылающим лицом в ладони, борясь со счастливой улыбкой. В которой они поддерживают друг друга, когда неведомой угрозой над ними нависает будущее, успокаивают, что все будет в порядке в конце концов, потому что они есть друг у друга, и ничего этого не изменит. Где они переодевают друг друга в пижамы, и засыпают с улыбками на губах.
3.
Когда это случается в третий раз, они счастливы.
Это был веселый вечер, в который они праздновали завершение тяжелого рабочего дня и обсуждали предстоящий выходной. Чан и Феликс сидели, склеившись друг с другом на протяжении всего ужина, говоря обо всем и особо ни о чем в одно и то же время, шепча друг другу на уши дурацкие шутки, заставляя смеяться до слез. Они обсуждали гипотетическую поездку в Австралию, в которую, они надеялись, их могли отправить с группой однажды, о песне, которая, как Чан считал, идеально звучала бы голосом Феликса, о худи, которую Чан купил, когда они вдвоем шопились вместе пару дней назад, и насчет которой он не был уверен, подходит ли она ему. Феликс сказал, что хочет посмотреть, зашел к Чану в комнату, и остался в ней.
— Тебе идет, — говорит Феликс, когда Чан надевает толстовку и показывается Феликсу. Он сидит на кровати Чана, уже переодетый в свою любимую пижаму, скрестив руки на груди и оценивающе глядя на Чана.
— Она такая, э-э-э... яркая?
— Яркая, — повторяет Чан, разглядывая в отражении зеркала кричаще-яркую желтую худи, покупка которой, как Чан начинал догадываться, была ошибкой.
— Я выгляжу как банан, не так ли?
— Нет, — говорит Феликс, закусывая губу, — нет, она красивая, просто...
— Просто?.. — Чан повторяет, подходит к Феликсу на кровати, начиная щекотать его живот.
— Скажи это! Скажи, что я выгляжу как банан!
— Переста-а-ань — Феликс заливается смехом, когда Чан валит его на спину, принимаясь щекотать бока, - Хорошо, хорошо! Ты выглядишь как банан! Сдаюсь!
Чан продолжает смеяться и падает на спину рядом с Феликсом, смотря в потолок
— Ты должен был отговорить меня покупать это.
Феликс пожимает плечами, поворачивается на бок и приподнимается, опираясь на согнутую руку:
— Ты выглядел таким счастливым, я не хотел забирать ее у тебя. Мне нравится, когда ты выглядишь таким счастливым.
Чан смеется:
— Да ладно тебе, я всегда счастлив.
Феликс выглядит так, будто хочет сказать ему что-то, еле заметное выражение беспокойства мелькает на его лице, но он ничего не говорит, только пихает Чана в ответ:
— Переоденься, ты меня ослепляешь.
— Хорошо-хорошо, — говорит Чан, и быстро принимается снимать с себя эту ужасную толстовку, переодеваясь в свои самые удобные пижамные штаны и футболку, после чего гасит свет в комнате и забирается в кровать к Феликсу.
Он думает, что они собираются спать, но Феликс удивляет его, начав говорить серьезным голосом:
— То, о чем ты говорил. О том, что ты всегда счастлив. Я знаю, что это своего рода шутка, типа, ты как-бы говоришь, что мы оба знаем, что на самом деле ты счастлив не всегда, и это нормально, но... Но, когда ты несчастлив, я хочу об этом знать. И когда ты счастлив, я хочу знать и это тоже, и... Прости, я говорю какую-то бессмыслицу.
— Я понял тебя, — говорит Чан через некоторое время мягким голосом. — Прости. Я не имел это ввиду, просто... Так проще? Просто иногда шутить об этом? Это не что-то из разряда: “хей, я говорю это, потому что в тайне хочу, чтобы кто-то пожалел меня”. Я... сказал это просто так. Не вкладывая туда какой-то смысл.
— Да, — говорит Феликс, кивая, — я понимаю. Мне просто хотелось это сказать.
— Тогда, и ты говори мне тоже, — говорит Чан, — рассказывай мне, когда ты не в порядке. Говори мне об этом, хорошо? Это то, для чего я здесь, чтобы ты всегда мог положиться на меня, и... ты же как младший брат для меня, ты знаешь? Я должен всегда заботиться о тебе.
Феликс молчит, нечитаемое выражение расчерчивает его лицо в одно мгновение. Но Феликс тут же снимает его, и улыбается Чану:
— Да. Да, конечно. Я знаю. А теперь давай, переворачивайся.
Чан улыбается и поворачивается на бок, как и сказал Феликс, и счастливо вздыхает, когда руки Феликса прижимаются ближе, обнимая его за живот.
— Я реально выглядел как банан?
— Да.
— Черт.
Феликс смеется, и сдвигается немного, так, чтобы положить свою руку поверх руки Чана.
4.
- Расскажи мне что-нибудь хорошее, — Феликс говорит, когда это случается в следующий раз, когда они уже в кровати, а Чан снимает свою футболку через голову. День был тяжелым, Феликс очень скучал по своей семье, скучал по отпуску, много отвлекался и заваливал хореографию, почти не ел и был просто физически истощен. Чан говорит Феликсу, что хочет поговорить с ним о его вокале — жалкий предлог, чтобы увести Феликса в общежитие вместе с собой чтобы узнать, нужно ли ему поговорить и получить какую-то поддержку.
Феликс не хотел говорить. Они все же обсудили вокал Феликса, Чан провел ему небольшой гайд, и когда стало совсем поздно, Феликс просто пошел в комнату Чана без каких-то слов. И вот, они здесь.
— Что-то определенное? — спрашивает Чан, и Феликс отрицательно мотает головой в ответ.
— М-м-м. Мы едем в тур совсем скоро. Это должно быть очень весело, знаешь.
— Да, — говорит Феликс бесцветным голосом. Он переворачивается на бок, обхватив себя руками.
— Да, ты прав.
— Мы только недавно вернулись с острова Чеджудо, там было очень круто, да?
— Ага.
— Ты знаешь, в мире есть так много детенышей пингвинов, — добавляет Чан, — разве это не прекрасно?
Феликс улыбается:
— Да, это удивительно.
— Прости, я совсем плох в этом сегодня. Обычно, у меня не все так плохо с поддержкой, — Чан заканчивает переодеваться в пижаму, выключает свет в спальне, и забирается в кровать, поворачиваясь на бок, ложась лицом к лицу Феликса.
— Ты не плох в этом, — говорит он мягко.
— Ты вообще ни в чем не плох, — он смотрит на него какое-то время, будто обдумывая тихонечко что-то в своей голове, но это задумчивое выражение быстро слетает с его лица.
— Эй, знаешь, что еще удивительно? Как много людей в мире могут сказать, что у них есть целых семь братьев, ради которых они готовы умереть? Не так уж и много, правда? А какова вероятность того, что все восемь из нас смогли найти друг друга? Разве это не поразительно?
— Да, — говорит Феликс, и Чан видит, как слабая улыбка начинает расцветать на его лице.
— Да, это поразительно.
Какое-то время они вдвоем молчат.
— Ты скучаешь по дому, — больше утверждает, чем на самом деле спрашивает Чан.
— Да.
— И ты скучаешь по своей семье.
— Это не значит, что я не считаю всех вас своей семьей.
— Я знаю.
— Это просто... бывает тяжело иногда.
— Знаю, — говорит Чан, укладывая руку на плечо Феликса поддерживающим жестом.
— Ты не обязан объясняться передо мной. Или перед кем-то еще. Ты можешь иногда не чувствовать себя дома здесь. Будто это не твой настоящий дом. Никто не обидится на тебя.
— Я просто хочу собрать всех в одной общей комнате, — говорит Феликс. — Всех, кого я люблю. Потому что каждый раз, когда я встречаю их, и они снова покидают меня, это как будто... они уносят с собой и частичку моего сердца. Это так тупо.
— Это не тупо.
— Ладно, я чувствую себя тупо, — Феликс прерывается на недолгий зевок, и прикрывает глаза. — Я попробую поспать. Да. Нужно просто поспать. Завтра станет легче.
— Я тоже чувствую это, — говорит Чан быстро, и глаза Феликса снова распахиваются.
— Ты же знаешь об этом, да? Иногда я плачу и думаю: “вдруг я когда-нибудь остановлюсь? Закончусь? Вдруг, это все прекратится однажды?” Повторяющиеся из раза в раз, одни и те же разговоры, однотипные биты, тексты песен, записанные в блокнот. Феликс знает, и Чан знает, что он это знает. Но все равно продолжает:
— И, может, это жестоко, разделять близких людей вот так вот. Я не знаю. И это несправедливо, но... но, мы же все еще есть друг у друга, правда? И всегда понимаем друг друга, не так ли? Это же должно хоть что-то значить, правда?
— Да, — Феликс говорит, грустная улыбка расчерчивает его лицо, — это многое значит. Мы многое значим. — Феликс двигается чуть вперед, ближе к Чану, прижимаясь своим лбом к его.
— Спасибо тебе.
— Не за что, правда, — говорит Чан, наконец сдаваясь, и впуская Феликса в свои объятия, обвивая его своими руками.
Однажды, он надеется, это не будет настолько больно.
Он снова засыпает, мечтая о мультивселенной.
+1
— Ты не можешь это говорить, — Феликс поднимается с кровати, начиная судорожно расхаживать по комнате. Его глаза уже влажно блестят слезами и, Чан уверен, слезы все еще не катятся по веснушчатым щекам исключительно благодаря силе воли.
— Ты не можешь говорить мне, что любишь меня, только не так, это не честно, не справедливо.
Чан не собирался говорить этого. Это был просто тупой секундный импульс, которому он не должен был поддаваться. Но, когда грудь Феликса прижималась к его спине, когда Феликс смеялся в его ухо над какой-то его глупой шуткой, все, что Чан чувствовал, все, чем он дышал в то мгновение, была любовь, захлестывающая, всепоглащающая любовь к Феликсу, и все те причины не говорить ему об этом, которых он придерживался почти месяц, просто отпали. Он просто не мог не сказать ему тогда.
Эти слова просто взяли, и вырвались из него сами собой, дрожащее: “Я люблю тебя”, он сказал это, даже не глядя на Феликса.
— Нет, не как брата, — он не успевает продолжить, как Феликс тут же напрягается, и вскакивает с кровати.
— Я люблю тебя, — говорит Чан снова, поднимаясь, и быстрыми шагами пересекая комнату, чтобы встать напротив Феликса в центре комнаты. Он должен сказать ему это. Сказать ему все это.
— Позволь мне закончить. Позволь мне продолжить, потому что есть еще много чего, что я должен рассказать тебе. О том, как ты заставляешь меня себя чувствовать. Что я чувствую к тебе.
— Что ты чувствуешь ко мне, — повторяет Феликс низким безжизненным голосом, — о, я знаю, что ты чувствуешь ко мне. Я всегда знал, что ты ко мне чувствуешь. Я твой младший брат, лучший друг, платоническая любовь, родственная душа, или кто там еще...
— Ликс...
— Ты не любишь меня, ты просто запутался, поэтому говоришь мне все... это. Но я знаю, что ты не имеешь это в виду, ты не любишь меня в том смысле, в котором я хотел бы, чтобы ты меня любил, поэтому я не могу слышать все это, потому что-
— В котором ты хотел бы, чтобы я любил тебя?.. — повторяет Чан, чувствуя прилив надежды в груди.
— Это не имеет значения.
— Ликс-
— Я начал двигаться дальше, — говорит Феликс, несколько крупных слезинок все же начинают скатываться по его щекам, и он тут же их стирает.
— Я так глупо, по-подростковому думал, что влюбился, мне было всего восемнадцать. И я всегда знал, что ты никогда не посмотришь на меня в этом смысле, так что я решил двигаться дальше, ты же понял это? И я могу вынести все, что ты обо мне говоришь, но ты просто не можешь говорить, что любишь меня именно в том самом смысле, потому что это не правда, потому что ты просто запутался, потому что я нравлюсь тебе настолько, что ты возводишь меня на какой-то гребаный пьедестал-
— Я не возвожу тебя на пьедестал!
— Нет, возводишь! Ты не любишь меня, просто я напоминаю тебе о доме, вот и все. Я знал, что это запутает тебя в один день, и я сказал себе, что буду достаточно сильным, чтобы отказать тебе, когда это произойдет, потому что я уверен, что ты пожалеешь о сказанном в ту же секунду, как осознаешь, что я не идеален-
— Я знаю, что ты не идеален!
— Ты просто хочешь чувствовать себя ближе к дому, — говорит Феликс, — и ты думаешь, что любовь ко мне сделает это.
— Так вот оно что, — произносит Чан хриплым голосом, — ты просто напоминаешь мне о доме, и это единственная причина, по которой я могу тебя любить. И я не люблю тебя на самом деле, потому что просто возвожу тебя на пьедестал. Почему ты вообще решил все это за меня? — он встает, забирает свой телефон с тумбочки, и направляется к двери, прежде чем Феликс успеет сказать хоть слово.
***
Когда он стучится в дверь Джисона, он вовсе не ожидает увидеть за ней Минхо, открывающего ему эту самую дверь.
— Когда ты успел сюда прийти?
— Я пришел сюда вместе с Ёнбоком, но ты слишком Ёнбоко-зависимый, чтобы это заметить, — Минхо пожимает плечами, и сдвигается с дверного проема, чтобы Чан мог войти внутрь комнаты, — как обычно, в принципе.
— О, привет, хён! — Джисон сияет, и усаживается поудобнее в кровати, — я бы сказал, что с твоей стороны довольно грубо будить нас, но мы не спали на самом деле, так что—
— Подождите, вы двое что... — Чан смотрит на них с подозрением, — о, боже, вы что, трахались сейчас?
— Мы бы рассказали тебе об этом, если бы было, о чем рассказывать, — говорит Минхо расслабленно, — в любом случае, ты думаешь, я бы пошел открывать тебе дверь, если бы мы реально занимались этим? Мы просто смотрели видео, расслабься.
— Окей, ладно. Я собирался спросить, могу ли я остаться здесь, но я лучше пойду и спрошу Хенджина, — Чан встает, и направляется к двери.
— Нет, брось, ты выглядишь грустным, в чем дело? — Джисон спрашивает его, нахмурившись, поднимаясь с кровати и хватая Чана за плечо, не давая ему покинуть комнату, — это как-то связано с Ёнбокки?
— С чего ты это взял? — Чан спрашивает, позволяя Джисону затащить себя на кровать.
— Потому что ты влюблен в него, и вы спали в одной кровати на протяжении пары недель? — говорит Минхо.
— Я что? Как вы об этом... — Чан тяжело вздыхает, — Кто-то знает?
— Все — Минхо и Джисон говорят одновременно.
— Боже.
— Кроме Ёнбока, думаю, — добавляет Минхо, — каким-то образом. В смысле, очевидно, он знает, что вы спали вместе, но... ты знаешь. Ничего не знает о твоей влюбленности.
— Что ж, теперь и он об этом знает, — бормочет Чан, обхватывая себя руками.
— Я сказал ему. И он наговорил мне всякого. О том, что я возвожу его на пьедестал, и... люблю его только потому, что чувствую себя дома рядом с ним, или что-то в этом роде, и это неправда на самом деле, и... да.
— Ох, черт, — сочувственно говорит Джисон, - это реально отстой, — он начинает неловко похлопывать Чана по спине.
— Ну-ну. Все нормально.
— Ты только что сказал “ну-ну” и “все нормально”? — скептически спрашивает Минхо.
— Я просто пытаюсь помочь! Отвали! А что делаешь ты?
— Собираюсь дать хороший совет, вот что, — отвечает ему Минхо.
— Чем это вы здесь занимаетесь? — раздается вдруг голос Хенджина, и, внезапно, Чанбин вместе с Хенджином тоже оказываются в комнате.
— Боже милостливый, неужели все здесь собрались обсуждать мои проблемы? — стонет Чан.
— О, почти, нам не хватает только Инни с Сынмином, — говорит Чанбин, подходя ближе, чтобы плюхнуться на кровать рядом с Чаном и Джисоном, пока Хенджин усаживается на пол, — и это печально, мы должны позвонить им.
— Дайте детям поспать, — говорит Джисон.
— Ты тоже ребенок.
— Да, черт возьми, но вы все почему-то об этом забываете.
— Я напишу им сейчас, говорит Минхо, набирая сообщение в своем телефоне:
Тревога! Чанни-хён наконец сказал Ёнбоку, что влюблен в него.
— А, так вот что произошло, — понимающе произносит Чанбин, — я должен был догадаться. Окей! А теперь расскажи нам все.
— Все закончилось плохо, — говорит Джисон, — и хён, вроде как, собирался дать Чану один хороший совет.
— Да, я собирался. — говорит Минхо, — Итак. Хён. Я абсолютно точно уверен, что ты и правда в него влюблен, реально верю, но... Ты же понимаешь, что на протяжении всех этих лет давал ему, эм-м, несколько двузначные сигналы? Почему бы ему верить, что ты серьезен сейчас?
— Двузначные сигналы? Как? Я понял, что влюблен в него только после нашего последнего концерта! И не смотрите друг на друга так, черт возьми!
— Господи, нам реально нужен Сынмин здесь, — бурчит Минхо. Он подходит к Чану ближе, и кладет ему руку на плечо.
— Хён. Ты буквально на протяжении нескольких лет публично признавался ему в любви.
— Я не делал этого, я-
— Ты же понимаешь, что у нас есть огромное количество видео, в которых ты говоришь о нем? И что мы можем просто взять, и показать тебе все это, верно? — говорит Хенджин с легкой жалостью.
— Я... Вы... Если вы все знали с самого начала, то почему не сказали мне?! — Восклицает Чан, и вдруг его по голове бьет осознанием, сотни, тысячи воспоминаний взрываются, бомбардируют все его чувства, все те моменты, которые он не сознавал до этого момента, такие очевидные, что он должен был понять все давным-давно, все знаки, что он пропустил, все это. Он смотрит на все эти воспоминания сейчас будто через ярко-красный фильтр, и когда он думает о каждой минуте вместе с Феликсом, он не может не чувствовать ничего, кроме любви.
— Господи, я ведь мог сказать ему это много лет назад! Я должен был сказать ему это много лет назад.
— Что же, теперь мы виноваты в том, что ты не признался ему раньше? — спрашивает его Чанбин, посмеиваясь. — Не наша вина, что ты такой дурак!
— К тому же, ты не был готов к этому тогда, зато готов сейчас! — Говорит Хенджин радостно, — Итак, теперь ты знаешь, что делать! Вперед!
— Ты слышал, что я говорил? Он не хочет, чтобы я любил его. Он думает, я люблю его только потому, что напоминает мне о доме, и что я возвожу его на пьедестал, или еще что. Причем ничего из этого не правда!
— Окей, да, первое действительно не правда, — говорит Чанбин, — но насчет второго... над вторым ты можешь работать! Просто перестань постоянно говорить ему о том, что он во всем идеален.
— Я не делаю так!
— Вообще, делаешь. — вставляет Минхо, — Но, заметь, я не согласен со всем, что он сказал. Я не думаю, что ты действительно возводишь его на пьедестал, я просто думаю, что ты настолько в него влюблен, типа, настолько отвратительно сильно влюблен, но, несмотря на это, все еще четко понимаешь, что он просто человек. Но все равно, ты должен понять, почему он думает так, как думает. Как он может поверить тебе сейчас, после всех тех лет, что ты говорил ему, что он младший брат для тебя, и все в том же духе?
— Возможно, ты прав, — Чан вздыхает.
— Окей, “возможно”, мы уже куда-то движемся, — говорит Джисон.
— Ты ничего для этого не сделал, — замечает Минхо.
— Завались! И, кстати, где Ёнбок сейчас?
— Ох, черт, — произносит Чан когда его по голове ударяет осознанием, — может кто-нибудь из вас сейчас сходить и проведать его? Я оставил его одного, черт, он не должен оставаться один сейчас.
— Нет, ты пойдешь и поговоришь с ним, — настаивает Хенджин, рывком поднимая Чана с кровати.
— Я не знаю, как, — признается тихо Чан.
— Просто выдай хорошую речь! — воодушевляюще говорит Джисон, — давай. Ты лидер. Ты должен это исправить. Просто расскажи ему всю эту чушь, всю эту отвратительную гейскую хренотень, он выслушает, проникнется, и вы сможете быть счастливы вместе, и бла-бла-бла, все будет прекрасно! О боже, ты же не собираешься после этого писать ему кучу сопливых песен о любви?
— Ты же знаешь, что собирается, — бормочет под нос Чанбин, — Но да, мы верим в тебя! Пожалуйста, не заставляй нас наблюдать за тем, как ты будешь страдать по нему ближайшие миллиард лет.
— Вы идеально подходите друг другу, просто помни это, — добавляет Хенджин.
Идеально.
Вот оно. Вот это слово.
Оно будит в Чане воспоминание, о котором он давным-давно забыл, даже не вспоминал о нем. Что-то старое, выцветшее, как старая фотокарточка из полароида.
Он тут же понимает, что должен ему сказать.
***
Феликс поднимается сразу, как Чан входит в комнату. Все еще в пижаме Чана, все еще невозможно красивый. Дыхание застревает в его глотке, он давится вздохом, когда понимает, насколько сильно плакал Феликс. Глаза все красные, а щеки сырые от слез, и Чану требуется вся его сила воли, чтобы не забить на все, и не спрятать Феликса в свои объятия прямо сейчас.
— Хей, — шепчет Феликс, — ты в порядке?
— Мне нужно сказать тебе кое-что. — говорит Чан, — Прямо сейчас.
— Хён, я-
— Феликс, я тебя очень люблю, но сейчас тебе нужно помолчать, — Чан не дает ему закончить, — ты и без того говорил много, так что, сейчас настала моя очередь, мне давно пора, не правда ли?
Феликс выглядит озадаченным, он непонимающе кивает ему в ответ, и Чан продолжает:
— Окей, хорошо. Спасибо. — Чан чувствует, как все внутри него сжимается от волнения, но все равно заставляет себя продолжить:
— Мне так жаль, что тебе приходилось любить меня так долго, и не иметь возможности сказать об этом. Я чувствовал это только на протяжении пары недель, и это было ужасно, и... И тебе приходилось чувствовать это намного дольше, чем мне, так ведь?
Феликс слабо кивает, и опускает голову вниз, направляя свой взгляд в пол.
— Да. Мне правда очень жаль. Прости меня за это. — Чан глубоко вздыхает, пытаясь набраться решительности, — Я правда не знаю, как я могу убедить тебя в том, что я не вижу в тебе идеального, непогрешимого человека, который никогда не ошибется и не причинит мне боли, но я действительно так не думаю, и... И, помнишь, как ты однажды назвал меня идеальным? Ты сказал, что я идеален, потому что я изо всех сил пытаюсь быть идеальным, и, думаю, я отношусь к тебе так же. Ты стараешься, ты действительно очень стараешься, много работаешь, все время. Ты храбрый, ты любящий, добрый, и я правда чувствую себя как дома с тобой, и я просто не могу понять, как я вообще мог бы в тебя не влюбиться.
Феликс прикусывает свою нижнюю губу, но не произносит ни слова.
— Но я не думаю, что даже если ты когда-то говорил, что считаешь меня идеальным, ты не видишь мои плохие стороны, что ты не знаешь меня всего. — Чан продолжает, — Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо еще, так ведь? И мы всегда понимаем друг друга, правда? Всегда, с самого начала, мы понимали друг друга. И я понимаю, что может быть неправильно просить тебя довериться мне, поверить в то, что мы могли бы построить что-то, стать чем-то большим, но я правда не могу не попытаться хотя бы спросить у тебя. Потому что нам могло бы быть очень, очень хорошо вместе, и... Это не будет чем-то идеальным, потому что я не идеален, и я не могу признаться в любви идеально, так, как ты по-настоящему этого заслуживаешь, или не смогу назвать все причины, по которым ты делаешь мою жизнь в сотни раз лучше, но я могу попытаться, и-
Ему не дает закончить Феликс, с космической скоростью сокращая расстояние между ними, заключая Чана в крепкие объятия.
Сначала Чан застывает от шока, не может пошевелить ни пальцем, но когда оцепенение проходит, он растворяется в этом объятии, держа Феликса так, как он делал этот в тот день, когда он осознал все, когда мир обрел смысл, когда все сошлось воедино, как пангея наоборот.
И все остальное отходит на задний план.
***
Позже, они сидят на кровати, прижавшись плечами друг к другу, держась за руки, сложенные поверх одеяла, голова Феликса уютно лежит на плече Чана. Они молчат. Чан хочет сказать Феликсу больше, но хочет также дать возможность Феликсу высказаться, взять инициативу в свои руки, но Феликс все так же молчит. Чан больше не может выносить ожидания, и он говорит:
— Ликс, мне нужно знать, о чем ты думаешь.
Феликс поднимает свою голову с плеча Чана, слегка отодвигаясь от него в сторону:
— Я... я думаю о себе восемнадцатилетнем. И о том, чего бы он мог хотеть прямо сейчас. Что бы он хотел, чтобы я сказал тебе. — Феликс колеблется, — думаю, он мог бы хотеть, чтобы я сказал тебе, что я был очень одинок, любя тебя вот так. И что ты должен отнестись к этому серьезно, потому что я больше не смогу вынести такого одиночества.
Чан чувствует, как обмирает его сердце от этих слов, и, прежде чем он успевает одуматься, он оставляет мягкий поцелуй на веснушках Феликса.
— Ты больше не будешь так одинок. Я обещаю тебе.
— Я знаю, просто... — Феликс поворачивается к Чану, легко улыбаясь, на щеках проступает слабый румянец, — это так... забавно. Я даже не могу вспомнить, как я влюбился в тебя, знаешь, типа, как это вообще случилось. Это не какое-то кристально чистое воспоминание, или определенный значимый момент, когда я осознал свои чувства. Такое ощущение, что они просто были всегда. Я понял, что влюблен в тебя еще до того, как понял, что я не гетеро.
Чан кивает, но ничего не говорит, продолжая слушать Феликса.
— Ты дарил мне ощущение дома, спокойствия, с тобой я чувствовал, что все в порядке, — продолжает Феликс, — но, в какой-то момент, я вдруг начал чувствовать ужасное одиночество рядом с тобой. Я не понимал, как это вообще могло случиться. Как один человек может делать меня таким счастливым и жутко одиноким в одно и то же время. Я чувствовал, будто разрушил все своей неправильной любовью, так что, я должен был прекратить. Я заставлял себя перестать чувствовать это, но... но это не работало. Никогда не работало. Потому что... это все еще был ты.
— Все еще был я, — повторяет Чан, чувствуя, как бешеной скоростью заходится его сердце.
— Я не так хорош в том, чтобы описывать свои чувства, — говорит Феликс, — Я постоянно не могу объяснить то, что чувствую, и я не могу быть таким смелым, как ты все время. Но я хочу попытаться объяснить тебе, если ты позволишь мне.
— Ты бы позволил мне тоже? Можем ли мы оба попробовать? — Спрашивает Чан.
Феликс не отвечает ему, только крепче сжимает его руку, наклоняется, и целует.
И мир снова встает на свои места.
***
— Тебе пора идти в кровать, — рычит Феликс, пытаясь отобрать телефон Чана из его рук, обнимая со спины, — вылезай из баббл и иди спать!
— Тебе понравится то, что я написал, — говорит Чан, чувствуя неясное волнение, когда нажимает на кнопку отправки.
— И это не моя вина, что ты выглядишь так хорошо на том видео!
— Хорошо-хорошо, а теперь показывай, что ты там написал.
Чан отправляет последнее сообщение, ухмыляется, и дает Феликсу забрать его телефон. Он поворачивается в его объятиях, потому что уверен, что он просто обязан увидеть реакцию Феликса на эти сообщения.
И действительно, Чан видит, как Феликс расплывается в улыбке, пока читает.
Феликс это просто с ума сойти
Я не знал, что могу визжать так громко
— Это абсолютно то, что я чувствовал в тот момент, — хихикает Чан.
— Ты такой дурак — Феликс смеется, продолжая листать дальше.
И я могу видеть его каждый день, ехехехех
— Почему ты так собственнически ведешь себя? — говорит Феликс, смеясь.
— Но я ведь правда могу видеть тебя каждый день, почему я не могу это сказать?
— Они не знают, что мы буквально спим в одной кровати. Не знают каким ты можешь видеть меня каждый день, — он оставляет легкий поцелуй на губах Чана, и устраивается рядом с ним, положив голову на его грудь, — ты слишком очевиден.
— И я не сожалею об этом, — говорит Чан, откладывая телефон, и прижимая Феликса к себе ближе, — и тебе придется смириться с тем, что я веду себя невыносимо из-за того, что люблю тебя слишком сильно. Просто все это время мне приходилось держать это в себе.
Феликс смеется:
— Думаю, я смогу к этому привыкнуть.
— Отлично, потому что я не уверен, что смогу измениться.
Какое-то время они просто лежат на постели в объятиях друг друга, рука Чана ласково поглаживает голову Феликса, он зарывается ладонью в мягкие волосы, лениво перебирая пряди.
— Хей, — Феликс говорит внезапно, — знаешь, что ты еще не рассказывал мне? Твою большую историю любви. Я знаю, что ты влюбился в меня в какой-то момент, но ты никогда не рассказывал мне, как это случилось.
— Это не был какой-то определенный момент, — Чан улыбается.
— Это не ответ! — Феликс стонет и оборачивается на Чана, чтобы с негодованием уставиться в его глаза, — Ну же, расскажи, как это было!
— Наш последний концерт в Сеуле. — Говорит Чан после минутного молчания, — 1 мая. Когда мы были на сцене. Я просто почувствовал это.
Феликс расплывается в улыбке:
— Когда я рыдал в твое плечо.
— Именно, — говорит Чан, целуя его в макушку, — но это было и до этого концерта, просто я не понимал этого, зато понимали все остальные.
— Но не я, — говорит Феликс, — если бы я знал, я бы, наверное, на тебя накричал.
— Да? — Чан спрашивает взволновано.
— Может быть? Я не уверен, — хихикает Феликс. — И что нам делать теперь?
— Мы отправляемся спать, — говорит Чан, — Уже поздно.
— Хорошо, и что потом?
— Мы просыпаемся, и я пишу тебе песню о любви.
— Ужасно, — говорит Феликс с нежностью в голосе, — расскажи дальше.
— И она будет очень тупой. Я буду рассказывать о том, как я делил с тобой постель несмотря на то, что был влюблен в тебя, и почему-то думал, что это отличная идея.
— Ну, скажу в твою защиту, что ты делал это, потому что я инициировал все это, — вставляет Феликс.
— Это да, — соглашается Чан. Но потом он вдруг осознает кое-что, и спрашивает:
— А... почему ты делал это? Если ты говорил, что пытался подавить свои чувства, разве спать со мной не...
— Не осложняло ситуацию?
— Да.
— Да, это делало все несколько сложнее, — признается Феликс, — но... не знаю. Я думал, что смогу справиться с этим? И быть с тобой всегда лучше, чем быть без тебя. Плюс, я должен был компенсировать все те случаи, когда не делал этого из-за своей влюбленности.
— Так вот почему... — Чана вдруг осеняет осознание, — Вот почему ты перестал спать со мной.
— Разве ты не понял этого? Типа, конечно, не сразу, а когда я сказал тебе, что влюблен в тебя, разве ты не понял сразу, почему я не хотел обниматься с тобой тогда?
— Черт, похоже умный в наших отношениях именно ты! И не смейся надо мной! — Говорит Чан, но потом из него тоже начинают сыпаться смешки, — Ну же, хватит!
— Ладно-ладно, — Чан наблюдает за тем, как постепенно улыбка Феликса сменяется довольной улыбкой, — Сейчас нам правда пора идти спать, сейчас уже около двух ночи.
— Да, звучит прекрасно, — соглашается Чан. Мгновение он еще сомневается, но все же решается попросить Феликса кое о чем. Он поворачивается на бок, и позволяет рукам Феликса обвиться вокруг него.
— Расскажи мне о чем-нибудь приятном, пока я буду засыпать? — просит его Чан.
— Хорошо, — говорит Феликс, прижимаясь к нему ближе, — дай мне рассказать тебе о мультивселенной.