Смотрю на часы уже, наверное, раз в сотый. Некрасивая девятка наконец превращается в нолик, но облегчения от этого никакого. Два часа ночи, где его носит? Перевожу взгляд на догорающую свечу на столе, на опустившиеся головки полевых цветов и сверкающие чистотой бокалы и тарелки. Ужин и любимый десерт уже давно прячутся в холодильнике, а вот закрытая бутылка вина так и манит.
Нет, нельзя. Может, у него что-то случилось? Может, остался в общежитии, а предупредить не смог из-за разрядившегося телефона? Мало ли, что произошло, может, опять сестра позвонила и рассказала какую-нибудь гадость? Он это плохо переносит, всегда хочет побыть один, спрятаться.
Нет, он бы попросил кого-нибудь позвонить. Того же Ромку — у него даже зарядок китайских целая куча, не оставил бы в беде. Он никогда ещё не исчезал без предупреждения, тем более в такой важный день. Тогда что, авария? Нет, ужас какой. Даже думать не хочется. Я и так уже все наихудшие варианты перебрал, не нужно к ним возвращаться.
А что, если…
Дверь едва слышно щёлкает, и я тут же подскакиваю. В коридоре какая-то возня, но свет не загорается. Я стою на месте, так и не решаясь пойти и проверить, словно боюсь увидеть там кровавое месиво на разбитом уличными бандитами лице.
— Ты не спишь? — его слегка шатает. Выглядит потрёпанным, но явно не из-за драки. Гулял где-то. Опять. — Вау.
Он смотрит на приготовленный мной столик и, кажется, действительно удивляется. Забыл. Конечно, куда ему, уже вторую субботу подряд веселится с новыми одногруппниками. Я думал, это был единичный случай — так, позвали потусить, чтобы наладить отношения в коллективе, но нет. Видимо, кому-то понравилось.
— Хорошую оценку получил? — спрашиваю, не скрывая обиды и раздражения. Он же обещал, что после экзамена сразу домой. Я же говорил, что освобожусь раньше с работы…
— Нет, наоборот, завалил, — без капли сожаления отмахивается он и вдруг плетётся к дивану. Ноги, на удивление, его слушаются. Наверное, успел протрезветь, пока шёл домой. Я не сомневаюсь, что именно шёл. — Ян тоже завалил, так что мы решили немного отвлечься.
— В баре?
— В баре. Ой, да ладно, — отмахивается от меня, едва завидев сведённые брови, плюхается на диван и облегчённо, будто только что пробежал десять кругов на физкультуре, откидывает назад голову. — Ты же тоже собирался со мной пить.
— Напиваться и пить — это разные вещи.
— Когда ты успел стать таким занудой?
— Сева…
Он вздыхает и нехотя открывает глаза. Смотрит на меня и, кажется, до сих пор не понимает.
— Я чего-то не знаю, да? — всё же смягчается, но виноватым себя не считает. Я смотрю на него сверху вниз, скрестив руки на груди, и всем своим видом демонстрирую, что злюсь и обижаюсь. — Блин, ты хотел отметить мою пятёрку, да? Так у меня тройка, сворачиваемся.
Эти его пьяные шутки никогда не бывают смешными. Я продолжаю пронзать его взглядом. Тяжёлым. Так, чтобы у него мыслительный процесс пошёл чуть быстрее, но он только требовательно смотрит в ответ, надеясь, что я сам что-то скажу.
— Я думал, это тебе вот это нужно, — не выдерживаю и срываюсь. Киваю головой в сторону стола, и он наконец начинает понимать.
— Годовщина? — смотрит на меня своими жалобными зелёными глазками, делает вид, что раскаивается, хотя всего пару секунд назад вёл себя, как идиот. — Подожди, декабрь… это после ноября…
Я не выдерживаю и демонстративно ухожу в спальню, махнув на него рукой. Хватит с меня. Пусть сначала окончательно протрезвеет и придумает извинения, иначе это бормотание растянется ещё на несколько часов. Глаза уже давно слипаются, не планировал я так долго сидеть и смотреть в потолок.
— Ну, Дим, — бежит за мной и тянет слова так, что сразу понятно — ещё не дошло. — Я не это имел в виду, когда говорил, что хочу нормальных отношений!
Опять это слово. «Нормальных». Где прописана эта норма? Что вообще выходит за её рамки?
— Мне не нужна вся эта романтика, я же не девчонка, — догоняет и пытается дотронуться. Я уворачиваюсь и, делая вид, что не замечаю его страданий, подготавливаюсь ко сну. — Если тебе это нравится, то можно посидеть, конечно, но это не обязательно. Мог бы просто поздравить.
— Ты когда-нибудь о ком-то, кроме себя, думаешь? — спрашиваю жёстко, и он теряется. Никогда ещё я с ним в таком тоне не разговаривал. — Перестань ныть и иди в душ, либо на диван. Я твой перегар нюхать не собираюсь.
Он обиженно отворачивается и тут же уходит. Я ненадолго зависаю, но всё же продолжаю переодеваться и ложусь в чистую постель. Хочется, чтобы он вернулся, но почему-то чувствую, что он выберет диван.
Проходит минут двадцать. Я уже начинаю дремать, хотя и не могу избавиться от надоедливых мыслей. Слышу, как открывается холодильник, как льётся из бутылки вода в кружку. Он ещё долго бродит по квартире, а потом вдруг объявляется на пороге.
— Прости, — шепчет так, что разобрать можно только по интонации. Не любит он это слово. Детская травма. Я всё равно не реагирую. — Ну что мне сделать, чтобы ты не обижался?
— Я не обижаюсь, я разочарован.
Он вздыхает. Мнётся у двери ещё пару секунд, а потом подходит и опускается на кровать. Я открываю глаза, но он вряд ли это видит. В комнате темно, а лунного света из окна хватает только на то, чтобы различить силуэт.
— Я правда не думал, что ты так запаришься, — пытается оправдаться, а у меня хватает терпения, чтобы его не заткнуть. — Ты ещё и цветы купил, серьёзно? Как в ромкоме?
— Почему ты не позвонил? — перебиваю, не желая слушать его насмешки. Он сразу затихает и как-то виновато ёрзает, пытаясь то ли отодвинуться, то ли наоборот лечь рядом. — Я звонил тебе раз тридцать, а ты ещё и телефон отключил. Неужели так сложно отправить хотя бы смс-ку?
— Я хотел перезвонить, но потом забыл, а телефон выключился.
— Ты понимаешь, как глупо это звучит? Тридцать звонков в разное время, а ты просто забыл? У меня есть другой вариант.
— Какой? — вот этот тон уже больше похож на раскаяние, но я не собираюсь менять гнев на милость.
— Ты просто не хотел отвечать. Решил заставить меня поволноваться — в этот раз посерьёзнее. Я тебе не мамочка, чтобы так меня провоцировать. Чего ты хочешь, чтобы я сидел и обзванивал все больницы? Тебе нравится, когда за тобой бегают и выполняют любую прихоть? Это не ко мне.
Припечатываю его последней фразой и слышу, как сбивается его дыхание. Расстроился, но ещё держится. Правду слышать всегда тяжело.
— Неправда, — шепчет он. — Я…
— Что? Ты прекрасно знал, что я тебя жду, но предпочёл нажраться с каким-то едва знакомым Яном. Я тебе надоел? Хочешь вывести меня из себя ревностью?
Он отрицательно мотает головой, будто вот-вот расплачется, и я всё же успокаиваюсь. Не хочет он такого, конечно. Это просто юношеская дурость и жажда внимания.
— Прости, — повторяет уже увереннее, но всё равно с большим трудом. — Хочешь… н-накажи меня.
Я едва не давлюсь воздухом. Это ещё что за…
— Правда, только не надо больше… разочаровываться. Я не хотел.
Я включаю свет и окидываю его внимательным взглядом. Он действительно раскаивается и, кажется, ещё и боится. Нет, так не пойдёт.
— Спи, — говорю тихо, но уверенно, он опять мотает головой. — Не буду я тебя наказывать, мы уже это проходили, помнишь?
Помнит, конечно. У меня до сих пор перед глазами его зарёванное испуганное лицо. Вроде всё проговорили, он согласился попробовать, но запаниковал в самом начале, и ничего не вышло. Пришлось отпаивать его сладким какао и вытягивать информацию по крупицам. Угораздило же меня влюбиться в мальчика с целым багажом триггеров. Связывание он ещё терпел. Нет, оно ему нравилось в разумных пределах, но всё остальное — особенно порка — вызывало в нём лишь отторжение.
— Ну, пожалуйста, — он переваливается через меня и снова включает свет, который я только что выключил. Я смотрю на него с неприкрытым недовольством, но он не сдаётся. — Я готов, честно.
— Ложись спать, а если так уж хочется, можешь завтра постоять в углу.
— Я серьёзно!
Я всё же вздыхаю и принимаю сидячее положение. Он смотрит мне прямо в глаза, и я отчётливо понимаю, что он не шутит.
— Считай это моим подарком на годовщину, — добавляет уже менее уверенно.
— Мне, конечно, уже давно хочется хорошенько надрать тебе задницу, но ты понимаешь, о чём просишь? Вспомни, что было в прошлый раз.
— Тогда всё не так было. Я не ожидал и не успел обдумать. Теперь всё нормально.
— Уверен?
— Да ладно, тебя ещё и уговаривать что ли нужно? Кто тут из нас садист?
Храбрится и тут же зарабатывает обидный подзатыльник. Я запоздало понимаю, что это только подтверждает ярлык, но быстро отвлекаюсь.
— Сейчас или утром? — спрашиваю серьёзно и даже строго. Он напрягается и немного краснеет.
— Сейчас, — опять шепчет слишком тихо. — Не усну, пока ты такой.
Я усмехаюсь, и он немного расслабляется. Целую его в лоб, ерошу тёмные волосы и встаю с кровати, направляясь к комоду. Он следит за мной с опаской — чувствую это спиной.
— Можешь пока раздеться, — бросаю через плечо, а сам открываю средний ящик и долго смотрю на ремень.
Нет, нельзя его ремнём. Отец его только им и лупил, не надо раскрывать старые раны.
Опускаюсь на корточки и достаю из нижнего ящика пылящийся уже несколько лет кожаный паддл. При Севе он никогда и не доставался, да и вряд ли мальчик такое видел за свои девятнадцать. Никаких плохих ассоциаций и быть не может.
Оборачиваюсь и с удивлением замечаю, что он так и просидел в одной позе всё это время. Всё-таки боится и очень сильно. Так дело не пойдёт.
— Я не собираюсь убивать тебя, унижать, или что ты там ещё напридумывал?
— Нет, я просто… я готов, — он наконец двигается, но всего лишь слезает с кровати и не знает, что делать дальше. Смотрит на меня, ищет подсказки.
— Застели кровать, — говорю мягко, но как бы приказываю. Он слушается и быстро поправляет смятое одеяло. — Хорошо, теперь…
Вовремя останавливаю себя. Заставлять его наклоняться и ложиться на подушку тоже нельзя. Он не должен чувствовать себя одиноким, должен знать, что я рядом, и ничего ужасного с ним не случится.
Сам сажусь на кровать, подвигаюсь чуть дальше, чтобы ему хватило места лечь и расслабиться. Он наконец замечает паддл в моих руках и нервно сглатывает, что вызывает у меня недоумение. Этот вообще не страшный. Самый обычный: чёрный, средних размеров, с блестящим шнурком, который можно надеть на руку. Сам выбирал, поэтому ничего особенного в нём быть и не могло.
— Прошу, — приглашаю его прилечь и еле сдерживаю смешок, когда он путает стороны. Нужно оставаться серьёзным.
Помогаю ему, потому что он всё ещё напряжён и не может лечь так, чтобы было комфортно. Заставляю немного податься вперёд, чтобы его задница оказалась на нужном месте, он не сопротивляется, только неловко ёрзает.
— Не расскажешь, за что я тебя наказываю? — не хочу над ним издеваться, но больно уж он зажатый. Нужно как-то настроить его, чтобы он понял, что это не так страшно, как он думает.
— Ты серьёзно? — если бы был в более игривом настроении, закатил бы глаза, а так только жалобно хнычет, понимая, что я не шучу.
— Я слушаю, — поглаживаю его по спине и пояснице, отчего он передёргивает плечами, но не для того, чтобы смахнуть мою руку, а для расслабления.
— За то, что забыл про годовщину.
— Нет.
— Как нет?
Я осторожно спускаю его пижамные штаны вместе с трусами, и он возмущённо сопит. Постоянно же передо мной раздевается, а теперь почему-то стесняется.
— Подумай ещё, — продолжаю гладить по пояснице, но теперь касаюсь ещё и пока белоснежных ягодиц. Он слабо дёргается, наверное, из-за холодных пальцев.
— За то что пошёл пить с Яном?
— Последняя попытка.
Он замирает, явно не понимая, почему попытка именно последняя, и что будет, если он не угадает.
— За то, что не предупредил, — выдыхает и наконец опускает голову на сложенные перед собой руки. Тело тут же расслабляется, и я перестаю его гладить.
— Да, — киваю и кладу правую руку ему на ягодицы. Он снова зажимается, но не вскидывается. — Ты мог позвонить. У тебя был на это весь день, но ты почему-то решил, что я того не стою.
— Там была громкая музыка… ай!
Не выдерживаю и шлёпаю его ладонью. Он оборачивается, будто не ожидал от меня такого предательства, смотрит с обидой.
— Позвонить после экзамена, написать смс-ку или выйти на улицу, чтобы ответить, — объясняю довольно строго, и он дуется, как маленький ребёнок. Ещё чуть-чуть и губу выпятит. — Не делай вид, что ты глупее, чем есть на самом деле.
— Я завалил фонетику, конечно, я глупый.
Шлёпаю уже сильнее, и он шипит сквозь стиснутые зубы. Я жду пока он успокоится, и продолжаю опускать руку уже размеренно. Он сдерживается. Изо всех сил пытается не вилять задом, чтобы избежать ударов, но всё равно вздрагивает. Кожа на ягодицах быстро розовеет, становится заметно, где появятся синяки. Ладонь начинает ныть.
Останавливаюсь, отсчитав двадцать ударов. Он выдыхает. Задерживал дыхание что ли?
— Мы ещё не закончили, — предупреждаю, когда он пытается освободиться. Думал, что так легко отделается? Задница даже не покраснела толком, я бил вполсилы.
Беру в руки паддл и для пробы ударяю себя по ладони. Сева вздрагивает уже сильнее и даже решается обернуться.
— Не надо, — хнычет, но как-то несерьёзно. Пытается надавить на жалость и сделать вид, что испугался.
— Ещё двадцать и всё, можешь считать вслух.
Он отрицательно качает головой и снова прячет лицо в одеяле и руках. Я жду и снова глажу его по пояснице, чтобы напомнить, что я не какой-то палач, а всё тот же любимый человек.
Первый удар получается каким-то смазанным и слабым, потому что я боюсь переборщить. Сева дёргается, но больше никак не демонстрирует недовольство. Я замахиваюсь уже сильнее и шлепок выходит громким, как и последующий стон.
Довольно быстро нахожу нужный ритм и умело игнорирую слабые попытки выкрутиться. Кожа на ягодицах уже практически алая, местами даже бордовая, а Сева шипит и ойкает так часто, что это становится привычным и не режет слух. Приходится придерживать его за поясницу, потому что он бьёт ногами по подушкам и грозится свалиться.
— Ай-ай, — он чуть подаётся назад и вскидывает голову. Я останавливаюсь на шестнадцатом ударе и осторожно возвращаю его на место, чуть надавив на верхнюю часть бёдер. — Хватит.
— Четыре осталось. Я же говорил тебе считать.
— Не хочу ни одного.
— Это наказание, тут не про твои хотелки.
Он разочарованно выдыхает и послушно кладёт голову обратно. Неужели смирился? Понял, что заслужил? Я снова опускаю руку и с удивлением слышу едва уловимое: «Один», проговоренное куда-то в складки одеяла.
Остальные три он тоже отсчитывает, но, кажется, больше для себя, чем для меня. Я откладываю паддл в сторону и принимаюсь гладить разгорячённые ягодицы. Сева тоже пытается, но я убираю его руки, и он больше не лезет.
— Прекрасный вид, — усмехаюсь я, на что он недовольно мычит. — Ты какой-то тихий.
— Мне больно.
— В прошлый раз ты орал и плакал.
— Потому что ты хотел всыпать мне ремня за двойку по грамматике.
— Во-первых, я тебе всё подробно объяснил, ты сам согласился. Во-вторых, не за двойку, а за то, что ты обманывал меня, рассказывая сказки про то, что готовишься.
— Я что, виноват, что для тебя моя домашка важнее секса?
На лёгкий шлепок он реагирует чересчур драматично — хватается за задницу, накрывая мою руку своей и оборачивается, прожигая меня взглядом.
— Что? — издеваюсь, но ничего не могу поделать. Уже давно простил его и сейчас хочу только жалеть и добродушно насмехаться.
— Всё, отпусти меня, — всё-таки освобождается и становится сначала на четвереньки, а потом на колени, чтобы подтянуть штаны. Сильно жмурится при этом и тихо шипит. Драматизирует. — Я не люблю на животе спать.
— Кто ж виноват?
Он не отвечает. Чересчур несчастно укладывается поверх одеяла на мою сторону кровати и вытягивает руки по швам, облегчённо выдыхая. Я усмехаюсь и ложусь рядом, запуская пальцы в его волосы.
— Ты меня простил? — снова становится серьёзным, поворачивает голову и смотрит с надеждой.
— Конечно.
— Точно?
— Недостаточно ощущается?
— Иди ты.
Я улыбаюсь, а он фыркает, хочет сдуть упавшую на глаза прядку. Поправляю её и смотрю на него, пытаясь понять, не обижается ли теперь он. Вроде хорошо всё воспринял, сам попросил и не стал возмущаться. Не плакал, да и старые раны его не тревожили. По крайней мере, внешне он этого не показывал.
— Всё хорошо? — всё же спрашиваю, чтобы не оставлять недомолвок. Он кивает и прикрывает глаза. — Точно?
— Повторения я не хочу. Пока.
Я удивлённо приподнимаю брови, но он даже не открывает глаза. Я не ослышался? Или он издевается?
— Пока?
Он приоткрывает один глаз и смотрит на меня со шкодливой улыбкой. Что это с ним?
— Ты сейчас слишком довольный, и мне... мне нравится, как ты это делаешь, — признаётся явно нехотя и заливается краской. — Нежно.
— Нежно?
— Агх, не спрашивай!
Утыкается носом в подушку, а я тихо смеюсь.
— Тогда как-нибудь повторим, — заявляю уверенно я, а он только притворно страдальчески мычит. Мало я всё-таки ему всыпал, но да ладно, так даже лучше. — Ещё несколько экзаменов впереди, лучше бы тебе постараться.
Он снова мычит, и я целую его в макушку. Лежим ещё немного неподвижно, но потом всё-таки меняемся местами и выключаем свет. Наконец-то засыпаем.