Горло

Саске вздрагивает и просыпается. Его руки мгновенно вскидываются к горлу, нащупывая выступы позвонков и податливую плоть подушечками больших и указательных пальцев. Кончики пальцев ведут над челюстным суставом. Сбивчиво дыша, он устраивается на спине, уставляя широко раскрытые глаза в потолок. Тот покрыт неравномерной чернотой, и различимые очертания теней на его деревянных панелях делают их похожими на волны. Где-то в его затуманенном разуме физическая реальность тела выдвигается на первый план, и тогда он неохотно смещает раскрытые ладони на ключицы и грудину, прежде чем безучастно опустить руки на простыни, вытянув по швам. Он возбуждён.

Первым делом он пытается успокоиться, стряхнуть с себя лапы ночного кошмара. Его грудь вздымается и опадает. Он моргает, пока глаза не привыкают к темноте в комнате, пока не обретают способность видеть разницу между цветом бамбуковой решётки на шоджи и цветом стен. Он отворачивается и снова смотрит в потолок, с гиперчувствительностью воспринимая щекотание волос по загривку, пульсацию члена и ощущение зажатых в кулаках простыней. В горле сухо, но во рту ещё суше. Вид потолка то и дело сменяется эпизодами недавнего сна.

Саске бежит; молния искрится жестоким ярко-голубым вокруг его кулака, запястья, предплечья; стены закручиваются в туннель; сознание, тело и ноги действуют оторванно друг от друга.

Левая кисть скользит по бедру, фантомная тяжесть смягчается простынями и тканью его пижамных штанов. Он может вспомнить точную силу давления, которую приложил Итачи на его запястье, чтобы сломать кость, и даже может спроецировать ту же самую боль на своё тело благодаря живому воображению. Кажется, что мельчайшая деталь из памяти просачивается в его кошмары: от пурпурового лака на ногтях Итачи до белых линий по краю алых облаков на его плаще и стоячего воротника, скрывающего рот старшего брата. Бёдра подкидываются вверх, когда он воскрешает в памяти жаркое дыхание на раковине своего уха, впечатанную в стену спину и ладонь, прижатую к горлу — к своему горлу.

Обычно, когда ему является этот сон — а является он с той самой стычки между ним с Итачи — он тратит с полчаса на то, чтобы разобраться, как это событие повлияло на него. И это... это что-то новое. Раньше, когда Саске испытывал телесную реакцию на насилие, он списывал её на последствия физической близости рукопашного боя, на вскипающий в венах адреналин, на подростковые гормоны, но ведь это же Итачи, и...

Он на пробу надавливает правой рукой на своё горло, немного усиливая нажим, чтобы оценить ощущения. Он должен ненавидеть его. Углы его рта дёргаются, и он сглатывает хныканье, грозящее вырваться из глотки. Левая ладонь нажимает на пах. Он закрывает глаза.

Итачи держит его около стены одной рукой, почти что без особых усилий, а Саске старается оттолкнуть его, но всё, чего он добивается, так это отпинывает от себя простыни. Он подцепляет резинку пижамных штанов и стаскивает их до колен, рефлекторно чуть разводя ноги, но нижнее бельё мешается, поэтому он стягивает и его. Член ударяется о живот, и, только прикоснувшись к основанию, Саске осознаёт, что собрался делать. Он нервозно проводит подушечками пальцев по стволу, вверх и вниз, по яичкам и сквозь паховые волоски, потом снова вверх к расщелинке. Бедра приподнимаются по собственной воле, белое покрывало странно ощущается под голой задницей. Он обхватывает пальцами своё горло и нажимает основанием ладони, как это сделал Итачи тогда.

Это не одно и то же. Инстинкт самосохранения не позволяет ему придушить себя как следует, и тем не менее давление ощущается приятно. Рот приоткрывается с бесстыдным ах, когда он принимается дрочить себе, затылком впечатываясь в подушку, изворачиваясь и выгибаясь в спине, врезая острые плечи глубже в матрас. Неумолимые пальцы Итачи сомкнуты на его шее, подушечки пальцев оставляют на бледной плоти отметины, которые долго не сойдут. Он сжимает член в кулаке, жёстче надрачивая себе, теряясь в эротической жестокости фантазии, дополняющей реальные воспоминания. Жаркое дыхание Итачи у своего уха, его шёпот, что в Саске недостаточно ненависти. Мышцы на задней стороне тела натягиваются, всё тело напряжено, нервы в бёдрах подёргиваются, в то время как он продолжает нещадно себе дрочить, балансируя между терпимым и болезненным.

Кончик носа Итачи ведёт вдоль линии его челюсти, Саске со сверхчувствительностью воспринимает и мягкость его длинной чёлки на своей коже, и нехватку воздуха, и клейкую слюну на своих губах. Каждый вздох перебивается давлением на горле. В его распоряжении только лишь текстура собственной ладони, но он видит перед собой Итачи, окружённого белизной от близкой потери сознания.

И знаешь что?

Голос едва различим, слова теряют смысл в тумане асфиксии, жара и непрерывных выстрелов желания. Когда Саске опускает подбородок и наклоняет голову, то едва ли осознаёт, что смотрит, как Итачи дрочит ему.

Тебе никогда её не хватит.

Он всё ещё вздёрнут по стене, но теперь его тело невесомо. В ногах нет костей, лёгкие пустые и схлопнувшиеся, зрение размыто. Его спермой забрызгана вся ладонь Итачи и рукав плаща, но в то же время Саске ощущает липкое горячее семя на собственной руке. Саске осторожно отцепляет пальцы от своего горла, опуская руку возле головы. Прохлада комнаты охватывает нижнюю часть его тела и голый живот.

Немного погодя он принимает сидячее положение и кладёт правую руку себе на щёку. Затруднительно скрестить ноги, когда колени стянуты пижамными штанами и трусами, но ему это кое-как удаётся. Мысли путаются, вязнут в трясине стыда, сожаления и раскалённого добела гнева, больше похожего на только что случившийся оргазм; но превыше всего — ненависть. Главным образом самоненависть, направленная на собственное тело при мимолётном взгляде на свою левую руку, на белую сперму, покрывающую пальцы и костяшки. Нет, — отчитывает он себя, — Итачи победит, если ты дашь этому ход. У тебя оказались очень странные сексуальные предпочтения. Но Итачи тут не при чём, он всего лишь послужил триггером.

Он поднимается на ноги, натягивая штаны на задницу правой рукой. Первым делом ему надо вымыться. Он пытается убедить себя, что вовсе не Итачи сделал это с ним. Даже несмотря на запоздалую мысль, немного колючую и жалящую: ...всего лишь его рука на твоём горле.