Родная речь

Погода никакая, и она не меняется уже дня три. Постоянно дует ветер, небо серое и затянутое тучами, будто вот-вот пойдет дождь, но это все никак не случается. Как человек на грани истерики, но который упорно держится. Спектаклей почти нет, доплат, соответственно, тоже, и халтур не предвидится, поэтому Саша нехотя начинает думать о том, как с питерскими ценами выживать на зарплату. Поток мыслей, дошедших до расходов на продукты, прерывает «стой, подожди, пожалуйста», на которое Саша даже обернуться не успевает, только замедляется посреди человеческого потока. И в его спину сразу врезаются.

Сашу вперед толкает внезапным импульсом; он пошатывается, оборачиваясь на кого-то. Этот кто-то тоже вперед поддается, но на ногах удерживается, схватившись рукой за Сашино плечо.

Перед ним стоит молодой парень в теплой куртке, с рюкзаком на одном плече; волосы, растрепанные, достаточно длинные, лицо облепили. Совсем юный, школьник какой-то.

— Привет, — улыбается-скалится мальчишка. — Догнал…

— Ты еще кто? — спрашивает Саша, и тот дергается, буквально подпрыгивает. Парень пару секунд на него просто смотрит, теряется, не читая стуацию, потому что выдыхает:

—Казьмин… — Румяное от бега лицо стремительно белеет, глаза по Сашиному лицу бегают.

—Да, но я другое спросил.

Может быть, какой-то редкий фанат. Тогда стоит быть более приветливым. Проходит еще несколько мгновений, пока парень рассматривает его лицо, и за это короткое время Саша ловит его на маленькой уязвленности, которая, впрочем, очень просто читается в этих глазищах и сдвинутых бровях.

— На пробах в «Онегина» встретились вчера… Ярослав Баярунас. Я́рик.

О.

И тогда Саша действительно рассматривает его. Большие глаза, восторженно блестящие, хотя его только что огорчили тем, что в лицо не узнали. Кроме этого, синяки и нависшие веки, очевидно, от недосыпа; слегка впалые щеки; волосы с претензией на укладку, но бег за Сашей их окончательно добил; и парень выглядит бодрячком из последних сил, как будто он скоро упадет в обморок. Типичный вид молодого актера — они вполне могли видеться на вчерашних пробах.

Саша как можно увереннее кивает.

—Да, точно. Мы же тогда не познакомились даже.

Ярик плечами пожимает и неловко однобокую улыбку выдает, а потом и полноценную, когда Саша про арию Иисуса все же вспоминает, как и про хороший голос.

Теперь они вдвоем идут по улице.

— Я тебя до этого еще в «Бале вампиров» видел, — взбудораженно говорит парень, потому что да, должен. — Я в полном восторге, если честно.

Саше льстят и сияющий взгляд, и искренние слова — даже неудобно становится, что такими грубыми словами его встретил. Ярик мелкий еще совсем, живой (гиперактивный) такой; коротко жалуется на то, что играть нигде не берут, хоть он и не доучился еще. Сашина ладонь непроизвольно тянется, как вчера с воротником, растрепанную прическу пригладить — голубые глаза округляются и брови поднимаются в таком потерянном выражении, как будто то, что сейчас происходит, кажется Ярославу чем-то из ряда вон. Но так и есть. Черт, стремно получилось. Саша спешно руку убирает, но Ярик все равно осторожно улыбается и даже смеется.

Казьмин пытается отшутиться:

— Так ты через меня хочешь на роль попасть?

— А? Что ты, Сашк, — вот так просто называют его, — я же?.. Ты же… Подожди секунду. — И Ярослав лезет в рюкзак, что-то торопливо рукой нашаривая. А потом телефон в сером чехле протягивает. — Ты же телефон потерял.

— Не терял, — воздухом давится Саша, замирая.

Яр краснеет быстро и заметно. Он слишком шокирован этой новостью, чтобы дышать, не то чтобы найтись с ответом, поэтому долгое время просто смотрит Саше в глаза.

— Пиздец, — вполголоса говорит он, — а чей же он?

Саша только руками развести может.

— А с чего ты решил, что он мой?

— Потому что… Я не знаю, о тебе только подумал. Мне показалось, что у тебя такой же был.

— Ярик, ты такой дурак, оказывается, ей-богу, — он чуть не застонал. — Ты что, мне нигде написать не мог? Я и так не понимаю, как ты в живую меня нашел.

— Я чужой телефон украл, — в панике произносить тот, вернув телефон в рюкзак; глаза на мокром месте уже. — А как же я его возвращать собираюсь?..

Саша совсем не понимает, что им движет, но вот так просто мальчишку бросить не может. Дурацкое чувство ответственности кладет на лопатки, и хоть спасать малознакомого человека от глупых проблем он, из логических соображений, не стал бы еще пятнадцать минут назад, сейчас его направляет нечто особенное. Обычно он попросил бы настроиться и подумать, но Саша почему-то чувствует, что Яр только расстроится и уйдет. Не дай бог, от стыда вешаться — мало ли в каком он состоянии.

— Давай мне, — вздыхает Саша, и слова даются на удивление легко. — Скажу, что это я нашел и думал, что он принадлежит моему другу, но ошибся.

Яр удивленно голову вскидывает, и тогда Саша убедительно кивает. Новая улыбка тут же расползается на Яркином лице. Она у него поразительная — из хилого неаккуратного мальчишки делает удивительно красивого юношу. Улыбка сияет в чистых глазах, и Саша случайно думает со всей теплотой и лаской, как сильно ему хочется быть другом человека, который умеет так улыбаться. А затем со всей серьезностью думает о том, как бы случайно на личном языке что-нибудь не сболтнуть.

И уже э́то пугает его.

Они начинают пересекаться то тут, то там, постольку поскольку, но не так уж часто, и Саша полностью этим доволен. Врать не будет: беспокоился, что после того раза Ярик на него повесится. Но тот не приносит лишних проблем. Конечно, радуется всегда и смотрит на Сашу, не отрываясь, как помешанный, и однажды кому-то другом его представил, но это не сильно раздражает.

Саша поздоровается, поговорит недолго, может быть, Яр поесть вместе потащит, но не более того. Не друг, не враг — а так.

Сдвиг происходит недели через три-четыре, когда Ярик просится спеть вместе, просто потусоваться вдвоем, потому что считает это отличной идеей. И с надеждой такой спрашивает, к себе приглашая, что Саше отказаться совестно.

На самом деле, он на том кастинге особо не слушал, как Яр пел. Саша все же запомнил арию Иисуса и даже Яркин голос, но был так занят собой, своей неудачей, что на других претендентов почти не обращал внимания. А зря, как выясняется.

Ярослав только начинает, еще горит, как новенькая гирлянда: так ярко-ярко, что слепит, что ничего вокруг не видно, будто он единственный свет. Или не «будто». Саша всегда помнит и о работе, и о зрителе, и о том, как должен выглядеть со стороны. Не может он так сиять. Он не уверен, действительно ли Яр такой беззаботный и оторванный от реальности, но думается о нем, как об одиноком огне в абсолютно черном месте. Саша ви́дит его в кромешной пустоте. Яр проживает сейчас абсолютную свободу. Яр повис в ней, как птица, на ветру планирующая, с крыльями такими легкими и ломкими, что их хочется оторвать, потому что наблюдать за полетом слишком невыносимо.

Саша невольно представляет, как сам ко дну скользит. И мысли шелестят, как чешуя по шершавой поверхности, тихие — змеиное шипение. Ему не нравится этот язык, но русские слова в голову не идут.

Саша слушает пение Ярослава и попросту боится, и такую неприязнь испытывает, что понять не может: у него какой-то орган в животе болит или нервы в том месте особенно к этим звукам чувствительны.

К огромному сожалению, музыка из динамиков не в силах заглушить звуки голоса Яра.

К огромному счастью, все заканчивается быстро.

— Красиво поешь, — просто говорит Саша и сжато улыбается.

Яр вжился — всей, черт возьми, душой, да только не поймешь, в кого. Все же Саша понимает, что Яр Иисусом стать пытался, но отклонился где-то, превратившись в человека, которого Саша еще не знал. Иисус скован на земле, а Ярик уже свободной птицей…

Его глаза блестят, он прикладывает руку к груди и задиристо произносит:

— Готов, Иуда?

Обращение не самое приятное, но роль есть роль, пусть зритель пока всего один. Саша бессовестно пользуется настоящими эмоциями, которые после Яра в нем остались. Спустить бы его, дернуть вниз со всей силы. Иуде — святого Иисуса, или Саше — неземного Яра. Без разницы. Боже. Он вспоминает, как восхищался им до мурашек несколько минут назад, что придушить его хочет. А потом себя.

Саша замечает, как Ярик следит за ним со сложным выражением, и злой кайф от этого ловит. Расстановка сил меняется, и угадайте, кто теперь здесь самый крутой парень.

Ярослав приходит на их второй совпавший кастинг весь выцветший и эфемерный, как призрак отца Гамлета. Уже знакомое лицо очень бледное и измученное, пропал последний признак здорового румянца, а под глазами залегли большие круги. На кастинге надо быть уверенным и всем пытаться понравиться, но перед Сашей стоит не профессиональный актер двадцать первого века, а чахоточный парнишка из девятнадцатого. На минуту он даже задумывается, что так и надо в образ входить, а потом понимает, что если Ярик и в образе, то он там безвыходно застрял.

Мальчишка пытается разговаривать со всеми, и хотя глаза как обычно блестят, сейчас они смотрят и будто не видят ничего вокруг. Поэтому Саша берет его за воротник и со спокойной совестью встряхивает, пугая Ярика и заставляя удивленно таращиться нескольких окружающих, так что Яра приходится утаскивать туда, где поменьше народа. А тот даже не сопротивляется, и руки у него как ледышки.

— И чего ты раскис раньше времени?

— Просто бессмысленно все, как ты сам говоришь, пустое, — неясной интонацией произносит Яр. — Я́ пустой. Просто пустышка, вот и ролей почти нет… Саша, мне лучше уйти.

— Ярик, не тупи. Ты талантливее многих, так что пустышкой быть не можешь уж точно, — настаивает на правде тот.

Яр свою яркую улыбку превращает в ее блеклую копию, чтобы еще раз показать, что ничему он не верит, — какая бессмысленная трата такой красоты!

— Знаешь, — продолжает парень, — как мне жить не нравится… У нас с жизнью это взаимно.

— Нет, хватит так говорить.

Саша чувствует, как по телу расползается холодное и липкое чувство острого беспокойства. Кто знает, чем этот воробушек в одиночестве занят в период такого настроения. Сашу даже совесть мучает за то, что он Яру позавидовал и задеть его пытался.

— Еще раз повторяю: ты яркий, красивый, талантливый, и твой голос — сам по себе шедевр.

— Правда красивый? — негромко, почти шепотом уточняет Яр, и Саша только цокает, принимая шпильку.

— А теперь ты спокойно ждешь своей очереди и выкладываешься так, чтобы они сдохли, если не возьмут тебя. Я на тебя рассчитываю. Понял?

Теперь тот улыбается по-настоящему.

— Понял, — кивает достаточно уверенно, чтобы Саша вновь разглядел в нем живого человека. — Нравится командовать?

— Вообще-то вполне неплохо, — фыркнув, признается он.

И Яр уходит уже собравшийся.

Когда приходит его очередь, любые русские слова погибают у Саши в мыслях. Люди вокруг блекнут, как призраки растворяясь в пространстве. Ярик действительно хорошо играет. Он вдруг смотрит в сторону — туда, откуда за ним Саша может наблюдать — голубыми, красивыми глазами. Не то чтобы их было видно отсюда, но Саша хорошо их помнит.

И роль парнишка все же получает.

— Привет! С днем рождения, Сашка!

— Спасибо, привет. Что ты здесь делаешь?

— Поздравить тебя пришел.

— А из дома написать не мог?

— А я бы там тебя от одиночества не спас, — говорит Яр как самую простую истину и проходит в квартиру, когда его туда пропускают.

Он сцепляет Сашу в объятиях, и тому тесно и жарко от такой концентрации этого парня везде. Ярик, казалось бы, такая лапочка и друг отличный, однако стоит только взглянуть в его голубые глаза, опушенные густыми ресницами, и оказаться в железной хватке его рук, и становится абсолютно ясно: уважения к личному пространству у него и в помине нет.

Вообще-то Саша планировал провести день рождения один: не то, чтобы хотел, но это было бы просто и незатратно, а поздравления от друзей и прочих знакомых и в сети хватает для хорошего настроения. А тут появляется это чудо — и поздравления лично, и болтовня под ухом, и чужое присутствие тут и там в квартире. Однако Ярик не играет на нервах так уж сильно, если не сказать «совсем», и у Саши возникает какой-то жалкий намек на раздражение только тогда, когда он начинает об этом думать.

Ему сложно справиться с таким явлением, как внутренняя симпатия к Ярику. Оно простое, естественное и без всякого предчувствия, которое должно по всем канонам следовать за влечением. На самом деле, для Саши внутренние предзнаменования — пройденный этап, надеяться даже не нужно, и он не даст обмануть себя никакому глупому чувству.

— Я и торт купил, — с гордостью объявляет Яр, и Саша идет на кухню.

Они стоят прямо друг против друга, разделенные столом, и тогда Саша обращает внимание на то, что на этом столе стоит. А потом в голове щелкает — он спохватывается, что нормальной еды нет, и начинает суетиться, а Ярик посмеивается, потому что ему неважно это все.

Саша начинает думать, что он закончился как здравомыслящий человек.

А когда впервые за все время их знакомства сам тянется за короткими объятьями, Яр просто стискивает его покрепче. Саша хмурится и неслышно шипит что-то на своем в Яркин шарф, который тот успел обмотать вокруг шеи. Саша не такой уж и предсказуемый человек — особенно, когда речь идет о тактильном контакте. Ярик мог хотя бы чуток растеряться, помедлить, посомневаться, стоит ли обнять в ответ, о чем он другу и говорит. Тот фыркает, со всей силы сжимает Сашины плечи и едва ли в щеку не чмокает. Просто, чтобы позабавить. Теперь уже время Саши удивляться, как они дошли до дружбы такой.

В неопределенный момент все случается так плавно и быстро, что Саша не понимает, когда ему следовало по-настоящему забеспокоиться. Может, когда он начал считать, что Ярик, если как-то по-особому посмотреть, очень красив и привлекателен. Или еще тогда, когда он чисто гипотетически задумался, чем Ярик мог бы ему нравится.

Одним утром, все еще лежа с закрытыми глазами в своей постели, вслушиваясь в собственные мысли — отрывистые и ясные, — он понимает.

— ``Я не буду больше об этом думать,`` — шевелит губами Саша. — ``Мне это просто приснилось, без подтекста и причины.``

Ожидание клокочет где-то в животе, внутренняя родная речь почти порывается к горлу, норовя удариться о связки и заставить говорить. Мысли сразу на двух языках хаотичным роем вьются, и Ярик не в силах их заткнуть. Как галдящая стая воробьев, переживания не унимаются, кричат внутри черепа и раскачивают нервную систему. Раскачиваются на ней, как на качелях. Вверх подлетают — заставляют едва ли не сжиматься и вздрагивать, словно от удара током, и чувствовать сразу предвкушение, страх, счастье и иррациональную ненависть к себе (она всегда сидит где-то в углу сознания, и грех ей прятаться в такую эмоциональную бурю). Потом все внутри плавно, но стремительно успокаивается. Падает вниз — Ярик будто фарфоровую чашку в паре сантиметров от пола ловит, и тревога схлопывается и прячется где-то глубже в подсознательном, а на душе такая тишь наступает, что решиться совсем не страшно становится. И через несколько минут все по новой. Ярика укачивает, и вестибулярный аппарат тут не при чем.

Он же обычно не говорит на первом языке. Не маленький, на людях неприлично, да и неправильно это, когда кто-то посторонний речь твоей души слышит. А потому на пике волнения от одной мысли, что он Саше что-то такое сказать собирается, язык деревянеет.

Нет, Ярик, разумеется, не сомневается, что тот его поймет, но… Блин, а вдруг не место и не время? Вдруг Саша пока не торопится усложнять их отношения? Скорее всего, Яр какую-то глупость сморозит, и прикрыться за непонятной для чужого уха белибердой не получится. Для его́ ушей она, его. Поэтому стыдом Ярика заранее окатывает, как ведром ледяной воды, уже раз двадцатый за день.

Но ведь поздно сейчас отступать! Однажды придется сделать это, так чего счастливое время терять?

Яр пытается настроиться на определенный темп дыхания (хоть глубоко, хоть едва дыша, да хоть как-то в одном ритме), осторожно поглядывая каждые секунд пять на сашину спину в черной рубашке — плавную, сильную, — и как-то легче становится. Потому что и должно быть легче. На то они и попались друг другу, предрешены, так сказать. Яр хмурится, называя сейчас на пробу их с Сашей общепринятым термином, но мысли на звенящем родном с русским языком вперемешку слушаться отказываются. Будто слишком неправильное это слово. Но он же знает, что они как кусочки пазла друг другу подходят.

Иначе и быть не может. Ярик чувствует их связь постоянно: когда придумывают что-то, поют и слушают друг друга, когда удается пойти поесть вместе или просто столкнулись где-нибудь, когда они не разговаривают целый день, занятые какими угодно другими делами. Даже когда он просто видит Сашу. Ну, вот оно — это чувство, эта связь, ни́ть или стальная цепь. Яр вскоре после их знакомства часто стал едва ли не осязать ее, и все отбрасывал мысль сказать что-нибудь на своем. Мало ли напутал эмоции, переоценил дружеские чувства… Не любил он тогда, даже не думал о таком всерьез. Только доверился и привязался сильно. А потом до того захотел быть рядом, что взаправду влюбился, и теперь знает, что не зря. Что причина во вселенском замысле. Иначе так глубоко понимать другого человека нельзя, так пристегнуть к себе, что и отойти далеко до боли не хочется.

Ярик, если честно, бо́льшую часть сознательной жизни Сашу найти пытался. Хорошо, не прямо его́, однако иначе представлять свою родственную душу он уже не может. Еще дошкольником, когда Ярик к каждой доброй девочке с разговорами на своем языке лез, а те просили отстать с его щебетом, тот догадываться стал, что ему трудно вторую половину отыскать будет. Детям не запрещают языком души открыто пользоваться, поэтому каждый третий судьбу себе очень рано находит. В подростковом возрасте все сложнее: смущаешься, боишься, что засмеют, ведь раз заговорил с кем-то та́к, значит нравится человек, а в школе все полные придурки и не воспринимают такие попытки адекватно. Особенно, если на мальчиков думать начинаешь. А если до двадцати не нашел, ты почти неудачник.

И вот он — Яр, почти неудачник, — зовет Сашу «поговорить без посторонних», и тот хмурится немного, потому что так обычно неприятные разговоры начинаются. Яр бы спойлернул ему, что ничего плохого (объективно плохого) он сейчас не скажет, только самому страшно даже намекнуть на это, сам едва силы на такой серьезный шаг наскреб. Чего в нем много, так это неловкости, и Ярик не утонуть пытается в ее море, держась, как за спасательный круг, за паршивую уверенность в их связи и Сашины зеленые глаза.

Эти самые глаза в лице Ярика сами пытаются найти правду, пока тот мнется, слова правильные пытаясь найти. Как на зло, неумолкающие весь день мысли вовсе из головы пропадают, и Яр бы еще несколько минут стоял, глупо рот открывая-закрывая, как птенец беспомощный, если бы Саша не встряхнул его:

— Ну что ты такое натворил, что сказать не можешь? — глаза сощуривает и улыбается чуть нервно, предчувствуя неминуемое приближение тотальной проблемы.

— Нет, ничего не случилось, — сжато усмехается Яр. — Вернее… Я не поэтому, в общем.

— Тогда тебе лучше начать соображать.

Конечно, Саша видит, что Ярику не просто страшно, а мыслительный процесс заклинило; разумеется, он чувствует и понимает. От этого внутри тепло качнулось, нейроны размораживая и помогая собраться. Кажется, Сашин вызов его мозгу действует на Яра даже в таком состоянии.

Он ощущает, как сердце гоняет лишний адреналин по кровотоку, когда звенящие мысли начинают стремительно наполнять голову, давая Яру наконец возможность говори́ть.

— Слушай, Сашк… {Это капец как пугает меня, но сказать нужно в конце концов, } — как можно осторожнее начинает он, на свой (их общий) язык перейдя и глаза пряча. Только в лицо Саше ему смотреть не хватало; ему так хорошо и плохо одновременно, что он в обморок свалится из-за лишней дозы переживания.

— {Я же все никак думать об этом не перестаю — о нас, знаешь? Наверное, я рановато… Но ты мне очень нравишься.}

Саша поперхнулся, и Ярик пытается унять бешено колотящееся сердце. Вот он, тот самый момент. Против воли Яр взгляд поднимает: интересно же, как Сашка реагирует. На его лице слабое удивление, более подробные эмоции в зеленых глазах совсем не различаются, а затем он, несколько раз моргнув, не дождавшись никаких пояснений, снисходительно замечает:

— Это было что-то среднее между китайским и птичьим, Ярик. Ты так от нервов совсем теряешься? Давай заново по-русски.

Яр будто толчок прямо в сердце получает. Яр — пропади он пропадом — чувствует себя последним дураком, но отказывается искреннему недоумению на этом лице верить.

— {Я сказал, что ты мне нравишься,} — заставляет голос звучать как можно спокойнее.

Саша не может причинить ему боль. Он не может его бросить. Не может не быть с ним частью одного целого — Яр же был уверен в этом. Ему остается только ждать, пока Саша перестанет притворяться, что ничего не понял.

И тот смотрит иначе теперь, потому что понимает, потому что дошло наконец, что никто языки случайно не перепутал. Выражение теперь у Саши такое сложное, что Яру смотреть на него в ответ так же сложно.

— Саша, Саш, — совсем уж глупо не сдается тот, пока горечь в горле комком собирается, — ну чего ты? {Я тут своему соулмейту знак подать пытаюсь, а он тупит…}

— Неужели. — Саша даже не спрашивает — утверждает. И говорит дальше с виной в голосе:

— Все нормально, правда. Только, — вдруг сбивается, — но я же ни слова не понял. Хотя, конечно, догадался, но не так, как ты хочешь.

У Ярика паника, стыд и слезы, подступающие к глазам. У Ярика паук, под названием «ненависть к себе», из темного подсознания выползает, паутинки нервов раскачивая. У Ярика «дурак, идиот, кретин, тупица, ебанат» в мыслях и:

— Прости, пожалуйста, — ломанное вслух.

Саша же от этих слов какой-то собственный приступ ловит и еще больше подрывается.

— Черт, Ярик, не расстраивайся так! Все нормально, бывает так, перепутал. Никто же тебя в этом не винит, — у него в голосе теперь больше живого беспокойства за друга, чем сожаления и смущения, и говорит, как о постороннем ком-то, которому Яр по наивности открылся, а не о самом себе.

— …Прости. Тебе, наверное, общаться со мной будет неловко. Испортил я все — дурак.

Саша отчаянно головой качает, говоря: «Ничего подобного, никаких проблем, пустое это все». Ладонью хватается за руку Ярика и поглаживает пальцами костяшки. У него внутри вообще все скручивается узел, дыхание затрудняется, и он изо всех сил старается не дёргаться лишний раз и не взять ладонь Саши в свою.

— Только не ненавидь меня теперь.

— В последний раз повторяю: я не ненавижу тебя, долбанное ты чудовище! — без злости шипит Саша. — И все хорошо будет, ничего не изменится. Вообще-то я люблю тебя. В самом дружеском смысле.

Когда Яр вдруг обвивает его руками и утыкается глазами в плечо, только из-за совести сдерживаясь от слез, сам понимает, что не хочет просто обнимать его; он не хочет шептать извинения. А хочет его поцеловать. Какая, нафиг, дружба? Как это он мог ошибиться, если прямо сейчас чувствует их связь, которая теперь натянута так сильно, что готова с плотью из груди вырваться, и это кошмарно больно.

— Прости, — извиняется он особенно настойчиво в этот раз, хватаясь крепче, стараясь не слышать в Сашкином успокаивающем шепоте шипение. Змеиное. Или шипение перьев птицы, которая является его речью. Оперение пенится и растворяется в кислоте, которой Ярик весь внутри обливается, когда отрывается от Саши и прощается с ним до завтра.

На улице Яр бессмысленно смотрит себе под ноги. Вокруг так неправильно тихо, несмотря на бурные потоки машин и пешеходов. В какой-то момент он смотрит вверх, пытаясь хотя бы солнце увидеть, но небо ровного блекло-серого цвета без единой прорехи в облаках.

Ярик постепенно заворачивается в кокон. Погода в Питере особенно мерзкая на неделе, на душе все еще хуже, но он ни на что из этого повлиять не в силах. Он не хочет в безнадегу скатываться, но и Сашу оставлять так просто не хочет. Мучиться не хочет, вспоминать тот день не хочет, есть и спать не…

Разумеется, он переживет это, надеется, по крайней мере. Ярик проходил через эту боль уже пару раз, когда гораздо младше был. Единственная разница в том, что раньше он всегда оставлял возможность ошибки. Во взглядах восторженных и влюбленных, где-то в темноте зрачков, можно было разглядеть смирение, наставшее заранее. До Сашки он никого еще так не обожал, никогда так ясно не испытывал преданность к кому-то, никакой дружбой так не дорожил. Да и те люди рвали с ним связи вскоре после ярова признания, боясь, что тот не откажется, что тот не сдастся и непрошенных, неправильных отношений захочет.

С Сашей бы так тоже проще было (пусть и невыносимо первое время), но тот же оставлять друга не хочет. Пишет, приходит, пока в Питере, обсудить пытается. Между ними стало больше противной жалости и хрупкости, от того подколов заметно убавилось и веселье стало не такое яркое. Ярик до, во время и еще в течение несколько дней после того самого разговора испытал такую бурю эмоций, что ничто мире не способно перебить это. Будто бы все чувства стали не такими существенными, а переживания не столь волнительным, как если бы они разом притупились. Иногда Яр думает: «Сейчас я полностью сбит с толку», когда Саша с бытовыми делами ему помочь рвется (не так уж Ярик перестал справляться, тоже мне нашелся спаситель от бардака). Или «Это прекрасно, я наполняюсь радостью до краев», когда тот обнять Яра тянется, — но ничего так и не происходит. Не наступает этот волшебный взрыв в голове и груди, все почти машинально. Он все еще работает, отыгрывает роли вполне прилично и стримы проводить умудряется, но подобие живых эмоций он испытывает, только когда Саша рядом. Хотя это все равно не сравнимо с тем, что было когда-то.

Он такой… знакомый. Он все, что Яр о нем помнит, до мелочей. Как Саша и обещал, ничего не меняется. Даже поддержки и внимания становится в разы больше. И это ничуть не помогает Ярику их связь развидеть.

— Давай вот так немного? — предлагает Яр, к боку сашиному в один момент вдруг прижимаясь, голову на плечо кладя. — Я подзаряжусь и снова бодрым буду. Давно ни к кому не прикасался просто.

— Ладно, если нужно, — Саша осторожно руками его обхватывает, давая Ярику передышку от губящих мыслей и одновременно эти мысли в нем взращивая. Но он же не знает — пусть тот и дальше думает, что только лучше делает.

Яр пальцами в чужие волосы на несколько секунд забирается, взъерошивая, и скользит обратно по шее и на плечо. Он знает, что нарушает границы и этим загоняет и себя в ловушку, и Сашу — в еще большее чувство вины. Но черт! Ярик просто не понимает как иначе. Он до сих пор чувствует, что та́к надо с Сашей себя вести, что обнять его нужно и не отпускать, пока его любовью неправильной не проймет.

— Скажи, ты нашел соулмейта? — спрашивает Яр, на профиль его поглядывая, и заставляет себя не слишком им любоваться.

— Нет, и не пытался особо искать, — просто отвечает Саша, голову от друга отклоняя.

Яр думает, что странно это. Он же внимательный такой, хороший и без выраженных заскоков, как у Ярика, да и рассудительнее. Саша бы точно сразу узнал свою половинку, если бы встретил. Он же больше лет, чем Яр, соулмейта ждет. Даже не выдержал в какой-то момент, женившись на девушке, которая не была его суженой, но скоро развелся. Из-за этого часть мозга Ярика, отвечающая за надежду, позволяет ему иногда рассчитывать на лучший исход… Но нет, конечно, нет.

— И не догадываешься, кто это может быть?

— И не догадываюсь, — вторит он, а затем невесело усмехается. — Говорю как на парселтанге, никого даже пугать не хочу. Это ты — птичка, хоть непонятно, но очень красиво звучишь.

Кровь Ярика от смущения вскипает. Его лицо бесконтрольно вспыхивает, однако он тут же головой встряхивает и Саше за спину отворачивается, чувствуя благоговейные мурашки по всему телу.

— Ты себя так слышать не можешь, — бормочет он. — Наговариваешь…

— Мне так сказали вообще-то.

Яр затыкается и думать не хочет о том, кому что Саша на своем языке сказать пытался. Даже если Яр ни слова не разберет в его речи, он никогда всерьез не сравнит ее с шипением какой-то холодной змеи.

— Хочешь послушать? — с неопределенным настроением предлагает Саша, и Ярик отказывается. А потом из рук выпускает, потому что собственные слова свинцовой тяжестью уже на языке лежат.

Они готовятся запустить совместный стрим в ближайшие выходные, когда Ярик с полной уверенностью заявляет, что дела у него окончательно наладились, и почти не врет. Прошло около месяца, и он был доволен, что все остается так же, как и раньше. Сон у Яра короткий, как и само слово «сон», но во время бессонниц он может бесконечно анализировать себя, Сашу и мировое устройство. Этой ночью он в очередной раз приходит к выводу, что Сашка — самый лучший друг, который только может быть; истинные друзья познаются в беде, а они там прописались. Правила родственных душ подразумевают, что самые близкие и доверительные отношения можно выстроить только с суженным. А Яр все наблюдает за Сашей, чай им обоим по кружкам разливающим, за парнем, который за продуктами по пути к Яру зашел («Зачем тебе подрываться, если мне удобно все тебе принести? Потом скинешь!»), который волосы для эффектного образа помогал укладывать («У меня лучше получается, чудовище, не дергайся»), и не понимает, куда уже ближе. Он знает, что Саша — настоящий король опеки и просто очень милый молодой человек с явной зависимостью от потребности помогать такому чучелу, как Ярик.

— Эй, выходи на связь, а то ты где-то не здесь витаешь, — Саша возвращает Яра в реальность, потому что тот на пар от чая пялился минуту, не моргая.

— Я всегда здесь.

— Ну, приятно знать, что ты меня не бросаешь, — усмехается парень, и Ярик не хочет, но все равно думает о дополнительном смысле этих слов.

Он не знает, как правильно называется этот тип дружбы, что между ними происходит, но ему это нравится.

У близости соулмейтов есть одно условие — общий язык. Их с Сашкой близость безусловная.

Бывают и очень плохие дни. Хотя как «бывают»? Они концентрируются на неделе перед сашиным возвращением в Москву. Ярик обнаруживает, что в очередной раз в ловушку себя загнал. Он думал, что птицу просто в клетке запер, чтобы Са́ше легче рядом с ним дышалось, но оказалось, что не просто тонкие прутья его ограничивают. Целая крепость вокруг выстроилась, где Яр чувствует себя сдавленно, обездвиженно и беспомощно. Он еще мог себя обманывать, пока родного человека через окошко крепости видел. Но как теперь, через столько километров?

— У меня давно идеи в голове вертятся для концерта. В Москве как раз, и тебя приглашу участвовать, — делится он, пытаясь собственную тюрьму разрушить. — Там визуал такой должен…

Саша только головой качает.

— Ты свое расписание вообще видел? Куда ты концерт впихнуть собрался? К тому же, я тоже занят буду ближайшие месяца три.

— Саааш, — обреченно вздыхает Ярик.

Пока стены стоят, и фундамент прочен.

Они продолжают в разговорах игнорировать главный ярикин проеб. Иногда Саша пробует как-то на путь к этой теме их вывести, но Яр попытки на корню пресекает по возможности. В Сашином присутствии у него скручивает живот, но тот этого не знает.

Перед их последним общим выходом на питерскую сцену в этом сезоне от напряжения сам воздух гуще делается. Кажется, Саша не знает точно, почему друга так ломает перед выходом сильнее обычного. Может быть, догадывается, но по глазам видно, что он в смятении. Саша знает, что Яр ради музыки любые свои проблемы поглубже запихивает и на сцене его личные переживания не заметишь. И если сейчас не получается, то дела особенно плохи.

— Что у тебя на уме? — спрашивает он, когда они оба за кулисами ждут.

— Никого. То есть, ничего.

И Саша окончательно укореняется в своих подозрениях.

Саша красноречиво губы поджимает и кивает, кива́ет, черт возьми, так понимающе, что тошно становится. Слов не понимает, а все нутро Яра — да пожалуйста! Ярику уйти хочется, только во время выступления сбежать некуда.

Саша по плечу несильно хлопает, а потом там же руку и оставляет, чтобы раскачать друга немного.

— Ты же знаешь, что я не побью тебя, если поговорить хочешь…

— Сейчас не хочу, забей, Саш, — перебивает его Яр, и тот через секунду отпускает его. Ярик бы за руку его схватился, заставляя Сашину ладонь на место вернуться, но даже посмотреть на него себе лишний раз не позволяет.

— Роль сложная, вот и переживаю, — отмахивается он.

— Ты всегда переживаешь, — фыркает Саша откуда-то сбоку, где Яр его почти не видит.

— Тем более. Все как обычно.

И пожимает плечами, немного умиротворенее себя ощущая от того, что Саша давить не стал.

Они сидят у Яра вечером, Сашу провожая. Ярик в подвешенном состоянии пребывает: разлучаться не хочется до ночных кошмаров, но он смирился отчасти и даже надеется, что его отпустит. Его уже отпускает, по крайней мере, он так считает. Он набирает полную грудь воздуха, когда они откладывают джойстики, скашивает взгляд на Сашу, откинувшего челку (теперь волосы торчат во все стороны); он прикрывает глаза, потому что они слипаются из-за недостатка сна. И черт возьми, Яр уже не хочет лишний раз задумываться, как приятно на него смотреть — сейчас и всегда.

Смирился, отпустило — ага, так и поверили.

Яр набок заваливается, в сашино плечо упираясь, словно его так сильно в сон клонит, и думает, что, должно быть, слетает с катушек.

— Мы опоздали на здоровый сон, — обреченно констатируют Саша, заставляя Ярика согласиться.

— Уже поздно спать, проще выстрадать.

— Ну да, — он над ухом хмыкает, — только я в отличие от тебя держусь бодрячком.

Яр застенчиво улыбается, но так чтобы Сашка не заметил. Он привык мучаться от усталости, но не спать в это время, однако опять же, притворяться бывает интереснее.

— Ты слишком большого мнения о себе. Я дольше тебя выдержу. Ты вообще мои мешки видел?

Он все же отлипает от Саши и лицом на показ вертит, трофеями бессонных ночей хвастаясь. Тот преувеличенно хмурится и интересуется очень серьезно:

— С какой планеты их не видно?

Сначала Яр тянется ему щелбан дать, но не получается. Пальцы просто на лоб ложатся и в густой челке скрываются, и приходится еще сильнее ее взъерошить, будто это такая месть. Яру это действие кажется вполне правдоподобным, но Саше что-то все равно не нравится.

— Все нормально?

Этот вопрос уже очень давно потерял всякий смысл, потому что его повторяли много-много раз.

— Нормально, — легко говорит Ярик, пожимая плечами.

— Между нами?.. — спрашивает Саша.

И Яр едва не матерится. Едва не бросает: «А что между нами?». Потому что именно это выбешивает больше всего; Яр не хочет его беспокойства и жалости только из-за того, что к Саше с полукитайским-полуптичьим полез. Он рад бы забыть, так не дают же!

— Замечательно, — по слогам проговаривает он, на ноги поднимаясь. — Давай кофе попьем, а то ты сейчас уснешь.

Ярик идет на кухню и ставит чайник, и на всякий случай не поворачивается к двери: через проем на него смотрят открыто и настойчиво, так что на затылке тяжелый взгляд явственно ощущается. Для самого кофе еще рано, но Яр все равно берет с полки полупустую банку и крепко сжимает в ладонях.

— Нам нужно поговорить, пока я не уехал, ты же знаешь, — слышит он из комнаты, глаза прикрывает, настраиваясь, и поворачивается.

— О чем? — спрашивает он в ответ легкомысленным тоном, но все же непонимание и усталость изображает. — Да я и думать забыл о родственных душах. Подумаешь, напутал что-то… — затихает, так и не договоря, потому что Саша успел на кухню прийти и, судя по опасно серьезному взгляду, Ярик его ни в чем не убедил.

— Не напутал, блять, Яр, тебе же не четырнадцать лет, хотя иногда кажется иначе.

Тот подбородок вскидывает и возмущается:

— А тебя почему это волнует? Даже я уже во всем разобрался.

— Потому что это меня напрямую касается, — резко отвечает Саша. — Ты мой лучший друг, ты думал, что мы соулмейты, и ни в чем ты не разобрался. Совсем. Дергаешься всегда и говорить со мной не хочешь. Думаешь, мне лучше от этого?

Ярика изнутри затапливает липкий страх. Гомон мыслей разрывает его, они кричат, что он снова все разрушил вместо того, чтобы наладить. Прежде чем отдать себе отчет в действиях, он руки к своему лицу тянет, закрываясь. Он не собирается плакать — не тряпка, чтобы так легко разрыдаться, — но спрятаться от Саши хоть как-то пытается. Тот за пальцы его ловит, попытку пресекая.

— Да, — через силу говорит Яр, — я думаю, что тебе так проще… А что ты хочешь услышать, Саш? Давай, отвечу, если ты хочешь.

Сашу напряжение заметно отпускает. Он задумчиво смотрит на Ярика пару мгновений, прежде чем отступить от него, уронив руки вдоль тела. Он не улыбается, но его лицо смягчается.

— Как у тебя дела на самом деле?

— У меня, — начинает тот притворно равнодушно, — все супер. Супер плохо… Думаешь, от твоих разговоров мне лучше? — передразнивает Яр, срываясь и чувствуя себя отвратительно.

Саша разочарованно взгляд отводит, и Ярик почему-то очень четко чувствует его обиду и совестью болезненно давится.

— Пожалуйста, прости? — он всю искренность в голос вкладывает.

— Было б за что извиняться.

Саша вплотную к нему подходит и в объятие тянет, и Яр, помедлив немного, просто подчиняется и к себе крепче прижимает, радуясь контакту с ним. Он касается руками твердых костей и мышц, мягких областей кое-где — идеальный, просто идеальный. Он едва ли не до одури счастлив чувствовать, как в сашиной груди сердце бьется и как вздымается его собственная грудь в такт сашиному дыханию. Обниматься так восхитительно комфортно, что родная речь снова быть высказанной просится. Каким-то образом все это быстро успокаивает его, и, не выдержав, Яр спрашивает:

— Можешь просто послушать и сделать вид, что понимаешь?

После короткой паузы, за которую можно понять, какое понимание имелось в виду, Саша согласно мычит (Яр также чувствует вибрацию его горла на своем плече).

Он старается собрать мысли воедино. Вздыхает: что бы и на каком угодно незнакомом языке он ни сказал, Саша поймет его. Ярик сомневается, правда ли это или в нем просто говорит безнадежная влюбленность, которая подкидывает то, во что Ярику так хочется верить.

Хотя… разве его обычно это останавливало?

— {…Знаешь, очень долгое время я хотел одного и того же. Любить кого-то и чтобы любили меня, } — негромко начинает Яр, облизнув пересохшие губы. — {Думал всегда, что когда родного человека встречу, не ошибусь и сомневаться не буду. А когда я с тобой общаться начал, мне как крышу сорвало. Если бы так страшно не было, я бы очень давно тебе признался.}

Он держит Сашу в своих руках и отпустить боится. А тот слушает покорно, как и обещал, будто взаправду все-все понимает.

— {Не обижайся, Сашк. Я ни с кем, кроме тебя, так близок не был. Ну кто еще позволит мне его личное пространство постоянно нарушать? } — печально усмехается, куда-то под потолок глядя. — {Мы с тобой действительно близки, и это для меня нечто ценное. Что там о родственных душах говорят?.. Ты будто бы часть другого человека, когда можно увидеть то, что для других не видно. Люди ищут именно такую ​​связь. Называют это соулмейтами, увлечением, настоящей дружбой или чем-то еще… Но это просто любовь, понимаешь? В чистом виде.}

Саша чуть отстраняется, чтобы на Ярика посмотреть, хотя руки так и не расцепляет. Тот теряется и уже не знает, что говорить дальше, из-за того, что эти глубокие, выделяющиеся на фоне бледной кухни и всего Яркиного серого мира, зеленые глаза уставились в глаза Яра. Он говорит себе не париться, говорит себе быть сильным, но все равно веки прикрывает.

В этот же момент вскипает чайник. Саша отпускает его, они оба тянутся выключить плиту, но Яр слишком заторможен и сбит с толку, чтобы успеть первым. Чертового кофе уже подавно не хочется.

— Спасибо, — окончательно разрушает момент и достаточно громко произносит Ярик, плечи расправляя, ощущая, как перманентная боль немного отступает; голос все еще достаточно ломкий. — Я рад, что ты не бросаешь меня или что-то вроде того, — он поднимает брови и смотрит на удивленного Сашу.

— Я бы никогда не бросил тебя, — его голос звучит настолько уверенно, что душа Ярика нездоро́во вздрагивает.

Он подрывается с места, не думая. В последний момент Саша к нему поворачивается и расставляет руки, принимая резкие захватывающие объятия.

— Ай! Ярик, мы когда-нибудь сплавимся, если отлипать друг от друга не будем.

— Прости, — бубнит тот, но отпускать отказывается и утыкается носом в плечо напротив.

Он чувствует, как перехватывает дыхание, слышит, как оглушительно щебечут мысли, и непроизвольно придвигается к сашиному лицу, не осознавая, что делает. Саша моргает и просто завершает сближение, касаясь Ярика нос к носу. Тот замирает, возвращаясь в реальность, но уже поздно. Саша закрывает глаза и прижимается своими губами к его. Так они и сталкиваются друг с другом в неожиданном ласковом соприкосновении кожи с кожей. В этом нет ничего страстного, как и слишком нежного, и ничего принудительного. Это ощущается ровно так, как есть — короткий поцелуй с другом.

— Что ты творишь? — выдыхает Яр и заставляет успокоиться сердце, уже зашедшееся от удовольствия.

— Так, просто, — сипло выдает Саша, стремительно розовея, — наконец решил нашу проблему.

Ярика это добивает, просто на лопатки кладет. Это же нечестно: он мучается от своей любви очень долго, он изводит себя еще месяц (сам нарвался), потому что, по мнению гребаной вселенной, они не пара, а Сашка запросто говорит, что наконец все решил.

— Один поцелуй, и ты решил, что правила больше не действуют? — произнося это, Яр пораженно смотрит на него и, прежде чем загубить момент, тянется за новым поцелуем.

Ничего особенного: губы Яра едва ласкают Сашины, но он чувствует, как все тело дрожит от этого прикосновения. В шипящем звуке, который вдруг издает Саша, присутствует что-то, что сносит дружеский барьер окончательно, заставляет Ярика желать большего. Защищать его, целовать его вечно и еще всякое. Чтобы обладать им целиком, и для этого вовсе не нужна никакая предначертанная связь. Это нечто опьяняющее и совершенно иррациональное, и Яр чувствует себя беззащитным против этого. Именно этот единственный контакт выворачивает все тело и душу наизнанку. Яр прислоняется лбом к лбу Саши.

— Извини, — выдыхает он, дрожа и плотно закрыв глаза.

— Надеюсь, после двух точно.

— Чего?

На непонимание Саша отвечает ухмылкой настолько полной счастья, насколько позволяет его смелость.

— После дву́х поцелуев правила не действуют, — терпеливо объясняет он. А потом говорит что-то шелестящее и очень ласковое.

Ярику так хорошо просто от того, что ему не обязательно знать Сашин язык, чтобы понять эти слова. Вдруг из горла Яра вырывается сдавленный смешок, и от этого даже Саша по-новому загорается. Им обоим казалось, что он никогда больше не засмеется.

— Саш, это было что-то на инопланетянском, я ничего не понимаю, — и сладко, и горько тянет Ярик. — Давай по-русски?

Тот только игриво головой качает, каштановыми вихрями другу в лицо лезет, заставляя того поморщиться и отвернуться. Яр его голову от себя отпихивает, а Саша сразу за Яркин подбородок хватается, заставляя к нему повернуться. Они целуются в третий раз, но в этот момент Яр уверен: что-то в движении их губ изменилось. Он даже не знает, из-за чего все вокруг закружилось каскадными огнями, почему в груди только тяжелее становится. С сердцем, тревожно стучащим под ребрами, он вновь и вновь касается губ Саши и чувствует себя разобранным на кусочки. А хочется быть полностью целым, навсегда.

Они оба, кажется, даже с трудом дышат.

Саша начинает чувствовать, что атмосфера изменилась не в лучшую сторону. Как пальцы в его свитер вцепились, как отчаянно Ярик углубляет поцелуй, и в каком паническом ритме колышется чужая грудь. И ему ничего не остается, кроме как настойчиво отстранить от себя парня.

Тот прекрасно понимает, что им нужно перевести дух, но эти секунды без иллюзорной магической связи с Сашей, которую он едва приобрел, кажутся вечностью.

— Успокойся, — просит тот, но это только триггером срабатывает — Яр всхлипывает. — Пожалуйста, не надо расстраиваться, все же наладилось.

— Нет, — сокрушительно качает он головой; лицо раскраснелось, на человека напротив взгляд не поднимает и моргает так часто-часто, что ничего доброго это не сулит. — Это… это же вообще ничего не изменило. Это… пиздец, Саш. Проблема же не в том, что мы поцеловаться не можем, или в том, что я могу тебе не нравиться, а в том, что ты́ уйде́шь. Или вдруг я.

Саша смотрит на Ярика растерянно и даже немного гневно, но тот остановиться не может:

— Если останемся вместе, все будет испорчено. Потом нам это будет очень неприятно. Потом ты обязательно найдешь своего… или свою, что еще лучше…

Саша хватает Яра за запястья, чтобы из потока мыслей выдернуть, подушечками пальцев чувствует бешеный пульс. Это биение сердца. Это — нечто куда более значимое, чем какой-то там птичий щебет.

— Я выучу твой язык, честно, Ярик.

Тот на него в упор пораженно смотрит, так, что встряхнуть бы его, чтобы мозги на место встали. Он слишком шокирован этим жестом, чтобы найтись с ответом, поэтому Саша продолжает:

— Не в идеале, скорее всего, но буду тебя понимать и даже отвечать. Я же все придумал, только…

И пока он это говорит, Ярик отмирает медленно: каждое изменение на лице заметно. А потом зажигается так внезапно, что страшно становится.

— Я твой тоже выучу! — с жаром обещает он. — Черт, да катилось бы оно все, если у нас ничего не получится!

Взгляд, который Саша бросает на Ярика, словно поджигает последнего. Столькими всевозможными эмоциями горят его глаза, особенно выделяя отчаяние и счастье, — Яр надеется — и любовь тоже.

(Вскоре Саша признается, что его бывшая жена — его соулмейт. Истинные пары расстаются редко, но это случается: только на общем языке счастье не построишь, особенно, если на нем ругаться. Однако статистика в их случае еще беспощаднее. Девять из десяти непредначертанных пар расстаются, оставляя друг другу много проблем с менталкой. Но Саша с Яром решают рискнуть.)

Еще спустя несколько месяцев они сидят за кухонным столом, заваленным учебниками и стикерами. С любовной насмешкой Саша поглядывает на парня напротив, который, как какой-то школьник, внимательно ищет что-то в словаре и пытается склеить фразу о покупках. Ну точно урок иностранного, пятый класс.

— ``Потом купи, пожалуйста… хлеб, может быть, картошку… зайди…`` — звучит со странным акцентом.

Ярик, зависнув и потом пролистав весь рукописный словарик, раздосадовано фыркает и нетерпеливо сверкает глазами на Сашу.

— Как будет «пекарня»?

— А я говорил в прошлый раз, надо было записывать.

— Да как записывать?! — психует Яр. — Я эту транскрипцию еле в голове удерживаю, а так она еще твоему произношению не подходит!

Что правда, то правда. Из-за того, что языки пар очень вариативные, с плавающей грамматикой и работают только на внутреннем ощущении носителей, и, кроме того, их практически бесконечное число, то подробных исследований не так уж много. Саша с Яром не филологи-лингвисты. Им удалось нарыть в интернете более-менее подходящие транскрипции для обоих языков, но Саше повезло меньше.

— Так как там это произносится?

Саша сразу же выдает набор звуков, от которого мозги у Ярика окончательно спекаются. Следующие минут пять один пытается добиться от другого нужного из туевой хучи вариантов придыхания. «Не «Хэ», Ярик, и даже не «Эйч», а легче, глуше, самой дальней частью неба».

— Зачем вообще учить такую повседневщину, если язык соулмейтов не для этого? — говорит парень раздраженно, но все равно придает концу фразы игривое настроение. Саша даже ведется, но Ярику это знать не обязательно.

— Потому что наша цель — разгова́ривать, а не пошлости всякие шептать.

— Шипеть*. С придыханием.

Саша запускает в порозовевшего Яра пачкой стикеров.

— Ой, да пошло оно все! — сдается тот, но Саша знает, что побесится он максимум полчаса, а потом снова станет прилежным учеником. — Твоя очередь, Сашк.

Тот жмурится самым раздражающим способом и выдает:

— {Как хочешь. О чем поговорим? О погоде? Погода хорошая, как и всегда,} — звуки исковерканы, конечно, и больше напоминают механическую пародию, чем птичью трель (с примесью китайского), но то, как Саша сказал это на одном дыхании, особо не задумываясь, выбивает Яра из этой реальности.

Это не первые успехи, Яр вообще почти каждый день от него такую почти беглую речь слышит, но под ребрами каждый раз приятно греет: в исполнении Саши язык родственной души слушать — одно удовольствие. И пусть даже ему завидно, что этому змееусту изучение языка дается проще, душу все равно трогает.

— Я говорил, что люблю тебя? На русском? — робко спросил он.

— Ты здесь. Это намного понятнее, — отвечает Саша, имея в виду действительно куда большие вещи, чем можно сказать на любом из языков.