Рушатся под кольцами невидимой цепи

Хрупкие,

Кристальные,

Блестящие,

Мечты.

(Unreal — Цепи)

      Звон мечей, ножей, вил и топоров, крики и задушенные хрипы, разносящиеся повсюду, распаляют и заставляют кровь кипеть. Где-то в душе клокочет удовлетворение: богам нельзя вмешиваться в дела людей, нельзя наводить беспорядки. Но какая разница? Бога здесь нет. И запретов тоже нет. Можно делать всё, что захочется.

      Се Лянь медленно прогуливается по залитой кровью улочке. Царящий вокруг хаос напоминает поставленные актёрами сценки, чуточку нелепые в своей жестокости. Люди как безумные мечутся туда-сюда, вспугнутым роем насекомых перебегают с места на место. Вот мужчина, потеряв разум, обрушивает лезвие топора на голову соседа; не успевает он облегчённо выдохнуть и украдкой посмотреть на начавшие проявляться на его ноге очертания человеческих лиц, как в спину ему вонзается нож, направленный рукой его же дочери. Чуть поодаль дерутся насмерть братья, ещё недавно распевавшие вульгарные песни в харчевне, стискивавшие друг друга в крепких объятиях и бросающиеся обещаниями всегда друг друга выручать. Из роскошного дома, украшавшего всю улицу, разносятся испуганные вопли, полные боли и мольбы. А из лагеря, разбитого на окраине города специально для заболевших, не слышно уже ни звука: те, кто не был убит, уже разбежались по всей столице.

      Уровень безумия происходящего оказывается даже больше, чем принц рассчитывал.

      Достаточно было лишь появиться посреди городской площади, словно белое привидение, и сказать, что решить проблему распространяющейся заразы очень легко: нужно лишь, чтобы каждый человек убил кого-то. Одна смерть, и пожизненная защита от страшной хвори обеспечена. Нечего страшиться — вы можете начать с армии, которая поклялась защищать ваши жизни ценой своих… А коль скоро не сможете добраться до воина, что ж, разве трудно найти рядом человека? Вас ведь так много!

      В первые минуты царила такая тишина, что Се Лянь даже усомнился, что его план исполнится. Люди не смели шевелиться, только переглядывались и шептались: это же демон, он точно лжёт, давайте не поддаваться его речам, мы не такие. Ха-ха. «Не такие». Хватило одного знака рукой, чтобы Хун-эр притащил двоих заболевших (люди, оказавшиеся к ним ближе всех, отшатывались так спешно, что едва не начали потасовку). А затем принц, повернувшись к людям улыбающейся стороной маски, лично вложил меч в руку больного мужчины, что ещё что-то соображал, и с лёгкостью направил его ладонь, помогая пронзить тело другого. Наглядный пример куда лучше любых слов: всего лишь и нужно было показать, как «лица», проступившие на коже больного, перестают шевелиться и как будто опадают.

      Не успела догореть палочка благовоний, как люди бросились врассыпную. Не в страхе, вовсе нет, — лишь для того, чтобы первыми успеть найти оружие и вонзить его в чью-то горячую плоть.

      А спустя ещё половину дня город погрузился в безжалостный хаос.

      Поначалу принц даже старается держаться ближе к бойне, без труда отражая атаки. Но такая «битва» не приносит и капли того удовольствия, что Се Лянь испытывал в настоящих сражениях, и он бросает эту затею, спеша покинуть площадь.

      С лёгкостью увернувшись от беспорядочного удара какого-то мальчишки — такой юный и такой свирепый! — принц не глядя сносит наглецу голову, а после поворачивает в какую-то полузаброшенную улочку почти на самом краю города. В самом конце её стоит покосившееся здание, похожее на кумирню. Что-то внутри ворочается, тянет туда, и Се Лянь, привыкший доверять интуиции, медленно заходит внутрь и снимает с лица осточертевшую маску. Едва ли сюда зайдёт кто-то чужой, а даже если и найдётся такой глупец… что ж, недолго ему видеть лицо демона в человеческом обличии.

      Убранство кумирни ещё более убогое, чем принц представлял. Впрочем, ничего удивительного: судя по обломкам камня на божественном постаменте, когда-то здесь молились именно ему, наследному принцу Сяньлэ. Странно, что здание не разрушили до основания.

      Лишь подойдя ближе, Се Лянь замечает спрятавшийся среди каменных осколков маленький, всё ещё свежий цветок. В душе ураганом взвивается ворох эмоций: от почти уже привычного раздражения до чего-то странного, тонкой ноткой вьющегося среди злобы и обиды, но ничуть ими не затронутого. С тихим вздохом принц роняет:

      — Хун-эр.

      Юноша не заставляет себя ждать. Показывается сбоку, и на его красивом, пусть и мёртвом лице видна решимость. Всё та же, странным образом одновременно подкупающая и раздражающая, потому что дух, кажется, до сих пор умудряется видеть в низверженном божестве то, чего в нём совсем не осталось.

      — Ты снова за своё, — вздыхает Се Лянь устало.

      Он уже понял, что Хун-эр готов исполнить любой его приказ, но не готов отступиться от своей веры. Готов раз за разом выслушивать упрёки, но ни в коем случае не прекратить превозносить принца. Всё никак не может понять, что Се Лянь не просто больше не является богом, но и вовсе не стремится возноситься вновь.

      — Ваше Высочество, — в голосе призрака неизменно сквозят уважение и трепет. Такая безграничная преданность, что у принца не находится смелости ругаться. Зато сердце — всё ещё, какая досада, живое — заполняется странной, нездоровой нежностью.

      Он вновь возвращается к мысли, что во всём этом мире, грязном и бесполезном, в конечном счёте у него остался лишь один последователь. И тот — мёртвый.

      Есть в этом какая-то злая ирония.

      Если последователь его мёртв, то зачем вообще живые?

      Задумавшись о сложившемся положении, Се Лянь позволяет своему телу двигаться самому. Он так погружён в мысли, что совсем не замечает, что делает, и одумывается только когда слышит задушенный стон. Только тогда он заставляет себя вынырнуть из тёмного омута собственного сознания, чтобы увидеть Хун-эра — слишком близко, непозволительно близко. Вот только призрак, кажется, не сам решился проявить неучтивость. Скорее наоборот — это руки принца сжимают его плечи так сильно, что будь это человек, кости его уже превратились бы в осколки. Это тело Се Ляня прижимает напряжённое, словно струна, тело юноши к божественному постаменту. Это его, принца, губы терзают чужие властным, жёстким поцелуем.

      Опомнившись, Се Лянь отстраняется и слегка хмурится. Не то, чтобы он никогда не задумывался… И даже нельзя сказать, будто он никогда не думал об этом в отношении Хун-эра. С тех пор, как увидел его лицо, его преданный взгляд, принц несколько раз ловил себя на мысли о том, что хотел бы знать, как будет выглядеть это юношеское лицо, обхваченное ладонями. Покраснеют ли губы духа, если их прикусить? А если поцеловать — потемнеет ли взгляд, или эти звёзды разгорятся сильнее?

      Но до сих пор мысли эти удавалось изгнать прочь. Хун-эр ведь говорил, когда ещё был просто безымянным призрачным огоньком, что где-то в этом мире осталась его любовь. А после, став Умином, добавил, что любовь его во время войны была ранена так, что жизнь её теперь хуже смерти. Тогда Се Лянь решил, что эту несчастную поразило поветрие. Вот уж правда, не придумать жизни хуже.

      А теперь, после нарушения одного запрета, разгорячённая и метущаяся душа потянула нарушить другой, строжайший, когда-то так и не нарушенный. И тело с лёгкостью поддалось этому стремлению, набросившись на того, кто однажды уже смог взволновать.

      Впрочем, сейчас, глядя в разноцветные глаза, которые и правда засверкали, кажется, ещё ярче, чем прежде, принц видит в них, помимо прежней решимости и преданности, кое-что новое. Тонкую нотку тщательно сдерживаемой похоти. И любовь. Такую сильную, безмерно глубокую, способную затянуть в свои воды и утопить, поглотить без остатка. А потом Се Лянь, наконец, понимает: призрачный огонёк обещал присматривать за своей любовью. И неотступно следовал за ним, за своим принцем.

      Осознание странным образом отрезвляет. Се Лянь медленно, чтобы не оскорбить ещё сильнее, отстраняется. Спрашивает:

      — Ты всё ещё считаешь, что жизнь моя хуже смерти?

      Хун-эр по-прежнему смотрит только на него, словно не существует больше ничего в этом мире. Бесконечно преданно, так, что сердце сжимается.

      — Вы не счастливы, Ваше Высочество, — говорит тихо, расстроенно. После — хмурится, что-то осознав. Опускается на колени, низко склоняет голову. — Простите… мою неучтивость, Ваше Высочество. Я не посмею… — он не договаривает, только склоняется ещё ниже, прижимаясь теперь лбом к полу. — Я никогда не сделаю ничего, что оскорбит вас!

      Юноша отбивает несколько земных поклонов, продолжая извиняться за собственные чувства и, возможно, мысли, которые допустил. Се Лянь не может смотреть на это. Он наклоняется и осторожно, почти ласково касается кончиками пальцев бледного подбородка Хун-эра и тянет вверх, вынуждая поднять голову. Тот смотрит на принца виновато, хмурится, но взгляд отвести не смеет. Поэтому принц приподнимает уголки губ в слабом подобии улыбки и качает головой.

      — Это я набросился на тебя и должен просить прощения. Ты так преданно следуешь за мной, а я поступил с тобой подобным образом. Едва не воспользовался твоим доверием.

      Не решившись подняться, юноша только мотает головой и смотрит в глаза принца почти умоляюще.

      — Я-я вовсе не… я… — он путается в словах, кажется, не зная, как выразить свои мысли так, чтобы не сказать ничего непозволительного. — Если вы желаете… я буду рад…

      Но Се Лянь уже взял себя в руки и больше не собирается терять над собой контроль. Вместо этого он чуть настойчивее тянет Хун-эра вверх, так что тому ничего не остаётся, кроме как подняться. Принц позволяет себе задержать ладонь на чужом лице чуточку дольше, чем требуется.

      — Это было бы нечестно по отношению к тебе. Мой порыв исходил не из сильного чувства, а… словом, давай оставим это, — он, наконец, убирает руку и легко улавливает в чужом взгляде отблеск разочарования. От этого на сердце почему-то становится теплее. — Так ты считаешь, что я несчастлив?

      Окончательно успокоившись, юноша смотрит на него с затаённой болью, даже сочувствием, но без жалости. Он молчит некоторое время, собираясь с мыслями, а потом коротко выдыхает.

      — Иногда я вижу в ваших глазах, как вам больно. Вижу сомнения, словно вы не уверены в том, что поступаете правильно. И хотя месть вершится прямо сейчас, вы словно… не можете освободиться. Будто вы заставляете себя делать всё это, заставляете себя верить, что после того, как это всё закончится, вам станет легче. Но в глубине души вы понимаете, что это не так. Вы не такой, каким вас хочет видеть эта белая тварь.

      — И какой же я? — ровно спрашивает принц. Хун-эр расцветает в улыбке, от которой сердце Се Ляня так и замирает.

      — Наследный принц Сяньлэ. Ослепительный в своём величии, прекрасный и неотразимый. Бог, способный уничтожить мир, но сохранивший сердце, стремящееся сберечь цветок. Моё божество, которое непременно ещё засияет во славе, которая затмит всех остальных, и заполучит столько последователей, сколько не было ни у одного небожителя за все времена.

      Он говорит так искренне и чисто, что у принца душа болит. Так уверенно, что тот не решается признаться, что больше не желает быть богом. И никакие последователи ему вовсе не нужны.

      Достаточно одного.

      Улыбаясь этой мысли, Се Лянь задаёт ещё один вопрос.

      — Ну а ты?

      — Я? Что я? — юный призрак слегка теряется, и принцу стоит больших усилий сдержать смешок.

      — Ты счастлив, Хун-эр?

      Вопрос явно застаёт юношу врасплох. Он словно никогда прежде и не задумывался о собственном счастье. Се Ляню хватает даже тех жалких крох знаний о жизни Хун-эра, чтобы понять — вряд ли он когда-то был счастлив. Заклеймённый всеми вокруг из-за своего глаза, никому, в сущности, не нужный, вечно гонимый, погибший в бою, когда ему не было и восемнадцати. Проклятая звезда. Судьба страшная и счастью места не оставившая.

      Принц уже готов извиниться за вопрос, когда юноша наконец тихо отвечает:

      — Да. Я счастлив быть подле Вашего Высочества, мне больше ничего не нужно.

      Голос его негромкий, мягкий и едва не дрожащий, выдающий трепетную искренность, от которой у Се Ляня в очередной уже раз сердце щемит. Хун-эр не врёт и нисколько не преувеличивает: для него и правда счастье — просто быть рядом со своим божеством, видеть его и защищать, не требуя взамен ничего. И самое меньшее, что может сделать принц, — это сказать:

      — В таком случае, Хун-эр, будь со мной.

      — Я никогда вас не оставлю!

      Ни один из них не замечает хмурого взгляда из самого тёмного угла кумирни.