Вокруг них кольцами вьётся сигаретный дым. Сигарет много — выкуренные до фильтра, мято ютящиеся в пепельнице на краю стола, и шершаво-гладкие, призывно торчащие из пачки. Сигарет слишком много и Олег морщится. Он не курит.
На носу последний в семестре экзамен. Родион тушит о дно пепельницы очередную сигарету, не глядя снова чиркает зажигалкой. В комнате едко пахнет куревом, книжными корешками и холодом открытого окна. Забившийся в угол Паша что-то тихо бормочет себе под нос, обложившись конспектами. Костя потягивает чай, растянувшись на кровати, и не глядя ставит кружку на пол — прямо на страницы учебника. Олег переводит взгляд с одного на другого, и снова утыкается в свою тетрадь. Из окна видно клочок неба: пепельно-синее, с редкими блёклыми прожилками облаков. Кажется — между всеми ними тоже какая-то блёклая, посеревшая плёнка недосказанности и комковатая обида, ватой забивающая трещины в коротких разговорах.
***
Потягивая энергетик на скамейке в парке, Олег дожидается остальных. Экзамен сдан, конспекты благополучно упрятаны подальше в рюкзак, а впереди — только снежные игольчатые дни. Рилёв пытается согреть замерзшие пальцы о банку энергетика. Бесполезно — банка алюминиевая, жжётся холодом резче морозного воздуха. Потихоньку подтягиваются остальные.
— Сдали?
— Сдали.
Ребята кучкуются, переговариваются, обсуждают прошедший экзамен. Парк небольшой, но народ постепенно натекает. К Олегу аккуратно подсаживается Костя. На его вязаной шапке помпон и узор из оленей, а сам он неправильно тёплый. Щёки и кончик носа у него розоватые — непонятно, из-за мороза или еще чего.
Костя льнёт ближе, забираясь ладонью в чужой карман и осторожно укладывая голову Олегу на плечо. Иногда на него накатывают такие приступы нежности и у Олега от этого больно щемит сердце. Да и вообще, от него такого безбашенного — всегда щемит. Рилёв оглядывается — не увидит ли кто, — и быстро клюёт Костю в скулу. И замечает странный, тоскливый взгляд Паши, но тот быстро натягивает улыбку, прячась за друзьями.
Вот всегда у них так. Недомолвки, беготня друг от друга, ругань. Недосказанность лезет изо всех щелей — бьёт прямо под дых, прямо в солнечное сплетение, вытрясая способность здраво рассуждать и мыслить. Говорить они все друг с другом тоже не умеют, словами через рот так уж тем более. Костя с Олегом тоже не говорили — никогда о том, что между ними происходило. Проще было пустить всё на самотёк. Вот они и пустили не сговариваясь.
— Оль, — Портненко чуть отодвигается, щурится. — Пойдём?
— А ребята?
— Да хер с ними, с ребятами, — зябко поводит плечами, сдувает с шарфа налипшие снежинки и смотрит прямо, дерзко, с вызовом. Олег сдаётся.
Толя и Федя слишком увлечены разговором, Родиону всё равно, а Паша лишь улыбается. Клятвенно обещает передать компании пламенный привет и наигранно ворчит, сгоняя их с лавочки.
У Ланденского — душа нараспашку. Он позитивный, яркий, в глазах его плещется жажда жизни, сердце вмещает целый мир, а улыбка прикрывает бушующую тоску. Олег видит, как порой его разъедает нефтяной водоворот его внутренних переживаний. Всё то мрачное, отравляюще-липкое, что в нём есть, искрится по краю золотистым — отбликовывает в глазах. Олег ещё долго думает о том, как Паша смотрел им с Костей вслед, когда они неспешно шли по заснеженному парку — до метро идти четыре минуты.
***
Костя стучит разъёбанными наушниками по столешнице. Олег стучит ложкой по стенкам кружки, размешивая сахар. На кухне тёплым жёлтым горит лампочка, мерно гудит холодильник, а занавески в крупную ромашку напоминают о лете. Костя стучит по столешнице наушниками и смотрит в сторону. Недосказанность. Неловкость.
— Кость?
Косой уставший взгляд вместо ответа. В соседней комнате монотонно мурлычет телевизор. Олег думает о лете и ромашках, которые он кривыми букетиками носил маме в детстве.
— Может поговорим?
Тяжёлый вздох вместо ответа. Костя отпивает чай и по-прежнему не смотрит в глаза. У его любимой кружки маленький скол на ободке и одинокая тонкая трещина на керамическом боку. Снова они ходят по кругу — сто раз начинали, сто раз и сбегали. От себя и друг от друга.
Хочется податься вперёд, ухватить за плечи и встряхнуть хорошенько. «Поговори со мной, поговори со мной», липко бьётся в висках и отдаёт сладковатой горечью на языке. Олег понимает — рано или поздно им придётся об этом поговорить. Обличать всё это в слова будет несомненно сложно. А кто-то говорил, что будет просто?
— Ты уверен, что нам это нужно?
Олег видит, как трудно Косте даются какие-либо слова сейчас. Он не привык говорить о таком, о личном — гораздо проще пустить всё на самотёк, авось решится само, рассосётся, будто не было. Раскрываться — долго. Сложно.
В комнате у Кости стойкий запах книг и недосказанности. Над столом кнопками приколоты распечатки и фотографии. Молчание песком забивается в рот, в нос, закладывает уши белым шумом. Хочется взвыть.
Вместо нужного им обоим разговора у них сейчас — пара разъёбанных наушников на двоих. Олег кладёт между ними руку ладонью вверх. Ждёт. У Кости неправильно тёплые ладони — он переплетает их пальцы и тяжело приваливается к чужому боку. Так же тяжело молчит. Всё у них непросто. До смешного неправильно и тяжело.
Это определённо их слово.
Вроде бы всё хорошо. Но всё еще тяжело.