Английский для начинающих

***

      — Любовь она — как понос. Нагрянет, когда не ждёшь…

      Сынмин тот ещё КМС по изречениям на пьяную голову, но Чанбин, вообще-то, не просил, а вот второй бокал тёмного очень даже. Ещё полчаса назад. Чан-хёна только за смертью посылать.

      — Пнимаешь, хён? Понимашь же…

      Чанбину не особо так нравилось, когда его за грудки трясли, но Сынмину можно. Но только сегодня. Чанбин вытянулся на стуле и глянул в сторону барной стойки в поисках рыжей шевелюры Чан-хёна, но тот будто испарился. Не мог же он слинять и оставить на Чанбина изнывающего Сынмина? Не мог же, правда?

      Сынмин отцепился от бедного ворота чужой куртки и театрально приложился головой о столешницу. Пустые бокалы из-под пива подбадривающе звякнули, чипсы хрустнули, а Чанбин на это шоу только и смог, что вздохнуть.

      — Да не твой человек просто, забей…

      Ну не мастер Чанбин поддержать словом в беде. Это неписанная обязанность Чан-хёна, ушедшего куда-то с корнями за пивом. Чанбин же лучшая закомпательная, подзатыльникодавательная и додомадоставлятельная поддержка. Чанбин уже попросту не вывозит и конкретно поплыл, повторяя эту когда-то выученную фразу, вот уже в седьмой раз. После первых двух Сынмин ещё искренне друга благодарил, сопли по щекам размазывая, но после третьего начал просекать неладное.

      У Чанбина случался понос пару раз, и если любовь на него похожа, то спасибо, задарма не надо. Сидеть вот так вот потом, страдать и упиваться до беспамятства пивом. Хотя и это получается не очень. Где носит Чан-хёна?

      — Блин, хён, я никгда так не. Пнимашь? Прост взял вот так и херак! Ох. Травой пахнет, предствляшь? Не ткой травой как с землёй, а скошной. Как в поле. И цветы какие-то вксные…

      Чанбин ни черта не понял из этого бессвязного потока слов, но поднял бокал с парой капель пива на дне и наклонился к Сынмину:

      — Давай просто напьёмся, и ты забудешь про неё, хорошо? Чё, других девчонок больше нет что ли? Ты вон какой! А они таких любят! Давай, за тебя.

      И вдарил своим бокалом по сынминову, опорожнил воображаемое пиво, а после и лбом о его лоб ударил, чтобы закрепить слово пацана. Сынмин удар о лоб принял со стойкостью, сел прямо, выпил свои остатки, но тут же завёл старую пластинку:

      — Имя крсивое, лицо крсивое. Всё крсивое, пнимашь?

      — В душу надо смотреть, — буркнул Чанбин и скрестил руки на груди. — Не с лица воду пить.

      — Тебе не понять прост, хён.

      — Чего сказал?

      — Не, ты поджди. Я не о тебе, ты ваще самый лучший. Но красота же тож важна! Ты скажи ещё, что тебе внешнсть не важна?

      Чанбин, не раздумывая, ответил:

      — Нет.

      — Врунишка, — с прищуром ответил Сынмин и расплылся в ехидной улыбке. — Все первм делом смотрят на лицо, а душу уж птом рассматриют.

      — А я нет, — упрямо продолжал Чанбин и скрестил руки на груди. — Я хочу, чтобы мне с человеком было комфортно, так что внешность тут не очень-то и сдалась…

      — И как ты понимаш, что у чека душа крсивая?

      — По глазам вижу, — буркнул Чанбин и ещё раз оглянулся по сторонам. Где-то в стороне бара он заприметил снующую рыжую шевелюру и с облегчением выдохнул.

      — И какие глаза у таких людей? Крсивые? — Сынмин подпёр щёку кулаком и не сводил пристального взгляда с друга. Только медленное моргание выдавало то, что он был мертвецки пьян.

      — Ага, красивые, — не думая, ответил Чанбин и тут же осёкся. — Они по-иному красивые. Не знаю, как объяснить, отвали. Какой-то ты слишком уж здравомыслящий для вусмерть пьяного.

      — Да, я ткой, — ответил и в грудь себя ударил. Чанбин лишь фыркнул и откинулся на стуле. — Помяни слово, друже: понос — он внезапный…

      — А у вас тут интересные темы пошли, я смотрю, — раздалось сбоку, а после и звяк трёх бокалов о столешницу.

      — Тут мои полномочия — всё, — Чанбин даже руки к потолку вскинул. — Передаю эстафету тебе, хён.

      И тут же приложился губами к кружке, Сынмин — к столешнице, а Чан-хён к нему за компанию. Разбитые сердца лечить — дело непростое, но с друзьями под боком, курочкой и литрами пива это куда легче.

***

      Чан-хён, оказывается, тоже как понос: внезапный донельзя.

      У Чанбина похмелье и заслуженное прозябание выходного перед телеком, а у хёна «выручи по-брацки» как обычно в тот самый момент, как Чанбин открыл себе бутылочку светлого.

      Чанбин в который раз «последняя надежда», «лучший тонсен», «мой герой», а Чан-хён в который раз «неделю чаджанмёном кормить тебя буду». На том и договорились.

      Чанбин присобачил крышку обратно на бутылку, отставил её в холодильник со словами «я вернусь к тебе позже», оделся наспех и поехал в аэропорт.

      На фото Чан-хён с улыбкой на пол-лица, а рядом с ним с улыбкой уже во всё лицо парнишка в соломенной шляпе с метровыми полями. У обоих глаз не видно, кожа загорелая и вода за спинами. Скорее всего фото из Австралии, куда Чан-хён мотался с завидной для Чанбина частотой. Чанбин ещё раз прочитал сообщение с точным описанием действий и маршрута, но выцепил оттуда только самое нужное: «Ли Феликс, забрать, доставить к Чан-хёну». Если бы деньги брали за слова в сообщениях, то хён в долгах погряз бы по уши.

      В зале прилёта было многолюдно, шумно и почему-то пахло кукурузой. Вокруг всё гундело, шуршало, визжало. Стали стекаться люди с картонками и аккуратно выведенными на них именами, Чанбин же надеялся на авось и на то, что Чан-хён поделился с этим самым Феликсом его фотографией.

      Чанбин отчего-то высматривал в толпе прилетевших человека в сомбреро. На всякий случай старался не упустить из виду кого-то одетого в стиле Данди. А вдруг?

      — Эм? — услышал Чанбин и обернулся. Он тут же уткнулся носом в экран телефона со своей фотографией. Чан-хён прислал-таки фотку и за то, что прислал именно эту, хёна ждала расправа.

      — Hey! You're Changbin, right? I'm Felix, nice to meet you! — тут же раздалось звонкое в ответ, и после с Чанбином случилось самое крепкое в его жизни объятие.

      Единственное, о чём Чанбин мог думать в тот момент, так это о том, что Сынмин, кажется, был прав.

      Корейский этого Феликса оказался ещё хуже, чем английский Чанбина. Настолько, что в слове «здравствуйте» Феликс умудрился так напортачить, что в итоге едва ли дождь не вызвал. Но Чанбину даже не захотелось его поправлять. Всё, чего ему хотелось в момент, когда Феликс катил за собой свой жёлтый чемодан по отполированному полу аэропорта и восхищённо ахал на каждую мелочь, — это просто смотреть.

      На эту широченную улыбку во всё загорелое лицо, на эти отдающие медью волосы. На залезающие на глаза щёки, усеянные тёмными крапинками, и на вздёрнутую кнопку-нос, который морщился при каждом смешке.

      Феликс уверенно катил вперёд, будто бы дело было плёвым, аэропорт — его второй дом и всё он тут знает. Чанбин же часто-часто перебирал ногами, стараясь успеть за Феликсом и не упустить из виду и детали.

      Чанбин в диалог первым не лез, особенно с незнакомцами. Кивал, когда спрашивали и отвечал однозначно, но этого Феликса хотелось чем-нибудь удивить. Хотелось, да не моглось.

      На заднем сидении такси Феликс то и дело провожал жадным взглядом каждый поворот и дерево. Чанбин же не понимал на что тут так восхищённо можно было смотреть. Слева горы, справа горы, а вдали — Сеул. Поля, деревья, снова горы, но в профиль.

      Вот уже и стеклянные высотки издали приветливо подмигивали на полуденном солнце, запах реки Хан бил в нос, а Чанбин продолжал молчать и краем глаза, исподтишка посматривать на неперестающего улыбаться Феликса.

      Вот уже Чанбин оплатил такси и помог вытащить тяжеленный жёлтый чемодан из багажника. На лице Феликса всё так же улыбка, когда он смотрел на одноэтажный дом с высоким забором, а Чанбину стало как-то не по себе.

      Вот Чанбин передал Феликса в загребущие и длиннющие ручищи Чана, принял от него благодарности и получил от всё ещё улыбающегося Феликса вторые крепкие объятия в своей жизни.

      По дороге домой он позвонил Сынмину с предложением выпить. Тот, не раздумывая, согласился.

*

      У Чана знакомых столько, что небольшой город заселить можно. Чанбин не удивится, если окажется, что Чан через пару рукопожатий самого Бога знает. Чанбину бы хотелось перетереть с ним парочку вопросов. В частности: как так случилось, что Феликс сейчас сидел рядом в любимом баре, когда их с Чаном даже не звали?

      Чанбин планировал было напиться, порефлексировать насчёт нового знакомого, но как-то туда-сюда, сим-салабим и оп, Сынмин всё так же страдает по пропавшей ненаглядной, а Чан, здороваясь с каждым мимопроходящим человеком в баре, что-то объясняет Феликсу.

      — Хён, — Сынмин ткнул пальцем Чанбину в грудь, — сколько не тряси, а последняя капля всё равно в трусы падает.

      — Мне эти твои изречения жизнь ну вообще не облегчают, понимаешь?

      Сынмин на это только плечами пожал и опорожнил бокал с пивом. Чанбин последовал его примеру. Ему определённо надо выпить.

      Он ни одного цензурного слова по-английски не понимал, весь его словарный запас сводился к монологу из «Крови и бетона» и фразам из мемов, а с Феликсом хотелось говорить о чём-то высоком: о небоскрёбах там или о горах. Показать все лучшие забегаловки с корейской едой; откормить, чтобы смягчить углы загорелых локтей и ободранных колен.

      Чтобы не показаться ещё большим идиотом, чем Чанбин ощущал себя сейчас, он выбрал стратегию молчуна и кивателя на каждое обращение. Чан всё старался втянуть друга в разговор, Феликс всё своё внимание обращал к Чанбину в эти моменты, вглядывался, ожидая от того хоть слова, но Чанбин только сбивался от такого пристального внимания к его скромной персоне. Чанбину по пьяни даже почудилось, что его молчание убирало с лица Феликса ту улыбку, которая в один момент перевернула всё в его жизни.

      — Бинни, ты как?

      Рука Чана на плече почти не ощущалась, перед глазами был калейдоскоп из людей, столов и тусклого света, и только один силуэт в ярко-жёлтом худи сбоку был чётким и осязаемым.

      — Пнос, — сказал Чанбин, прежде чем окончательно отключиться.

      Завтрак следующего дня тоже был английским: минералка и таблетка от головы. Сынмин стонал рядом, на диване в мастерской. Работа была отложена на неопределённый срок.

      От головы сейчас лучше всего помог бы удар топором, потому что яркими флешбеками вспыхивали воспоминания о прошлом вечере в баре и то, каким сильным может быть с виду хрупкое тело.

      У Чанбина до сих пор ладони жгло и сердце заходилось, когда перед глазами представало жёлтое пятно худи и мурчащий шёпот в ухо. Чанбин тяжёлый, Сынмин тяжёлый не меньше — дерьма в таком человеке, как он, с лихвой, — и Чан вынужденно вручил Феликсу полу-мёртвое тело Чанбина по выходе из бара.

      — Хён, вопрос.

      Чанбин устало вскинул взгляд на Сынмина, приложившего ко лбу бутылку воды, и кивнул.

      — Ты в Феликса влюбился, что ли?

      Похмелье как рукой сняло.

      — Ерунду не неси.

      — Угадал ведь...

      Возможно, Сынмин прав. Как и обычно. Он всегда оказывался правым и в своих дурацких изречениях, и в том, что водой на утро надо запасаться с вечера. Чанбин думал, где и как успел спалиться, но Сынмин, видя выражение лица друга, просто криво усмехнулся.

      — У тебя на роже всё написано. Ну и с объятиями ты далеко не ко всем лезешь.

      А Чанбин виноват, что ли, что это было тепло и мягко, ощущалось уютно и правильно?

      Он просто зыркнул на Сынмина и ничего не сказал. А тому ответа и не надо было. Он осушил бутылку, смял её и бросил в сторону урны, но промазал. Чанбин поржал бы, но своей промазал тоже.

      — Тряси, не тряси, а трусы всё равно стирать придётся… — в очередной раз изрёк Сынмин, уставляясь на скомканный кусок пластика в углу мастерской.

      — Сынмин, тебе определённо нужна помощь врача.

      И Чанбину, походу, тоже. Ох уж этот Чан и его внезапные смски: барбекю у меня, после работы, Бинни. Сынмину передай. Выпивка с вас :)

*

      — Истинная любовь — она как шептун…

      — Сынмин, ради всего святого. Я ем.

      И стукнуть жалко — убить нахрен можно, — но и слушать очередные стенания о бывшей — уже невмоготу. Чанбин впихнул ему в рот здоровенный кусок мяса и пару листьев салата, чтобы желудок не офигел от такого количества жира, и без удовольствия приложился к горлышку бутылки. Он всячески старался не смотреть на парочку парней возле барбекю, что перебрасывались шуточками, понятными только им (Чанбин был уверен, что дело тут далеко не в английском), и просто жевал. Мясо было безвкусным, Сынмин — нудным, и не дай бог Чанбину превратиться в него по истечению времени.

      Чанбин не заказывал ни влюблённость, ни банальный интерес, но внимание само по себе обращалось к взвизгивающему Феликсу, когда мясо начинало шипеть и брызгать жиром во все стороны. Челюсти сами собой сжимались, когда лапища Чана падала на взлохмаченную каштановую макушку и одобрительно поглаживала.

      — Они похожи на парочку, — некстати заметил Сынмин и, вздохнув, подпёр щёку кулаком.

      Чанбину не хотелось, чтобы на этот раз Сынмин оказался прав.

      У Чанбина ни трезвым, ни пьяным, ни слегка подшофе разговаривать с Феликсом не получалось. И дело не в языковом барьере. Просто при одном взгляде в эти искрящиеся теплом глаза, весь словарный запас Чанбина сдувало нахуй. Даже Чан уже не сдерживал смешков, когда Феликс обращался к парню с вопросом, а Чанбин только и мог, что глупо хлопать глазами.

      — Ты хоть мне по-корейски ответь, а я переведу. Ты же понял, что он у тебя спросил?

      А Чанбин как-то сам по себе сосредоточился на тембре голоса и губах. Слов ему не разобрать, даже если ему словарём по лбу вмажут. Чанбин ни слова не понял, не вслушивался просто. Смотрел и непроизвольно пересчитывал все родинки и веснушки на чужом лице.

      — Он спросил у тебя, — не унимался Чан, — какой твой любимый цвет.

      Чанбин проморгался, окинул себя взглядом: от угольно-чёрных кроссовок до аспидно-чёрного худи и сказал, не думая:

      — Жёлтый неплохой.

      Сынмин прыснул в кулак, Чан в удивлении вскинул брови, но, пока Чанбин не опомнился и не передумал, перевёл ответ Феликсу.

      Улыбка, что тут же расползлась по лицу нового знакомого, походила на ядерный взрыв. Иначе как объяснить то, что Чанбин ослеп и умер практически мгновенно?

      У Чана работа двадцать пять на восемь, постоянно на телефоне и с блокнотом такой толщины, что его вполне можно считать за оружие. Сынмин уже битый час на ломаном английском задвигал Феликсу о своей неразделённой любви. У Чанбина уже и ухо отсохло, и мясо закончилось, чтобы чужой рот занять. Феликс что-то кивал, что-то отвечал, улыбался и поджимал раскрасневшиеся от алкоголя губы. Эмоции на чужом лице менялись с неимоверной скоростью, но по-прежнему оставались мягкими и добрыми. Умел ли Феликс злиться вообще?

      Как выяснилось: умел, и ничуть не уступил Чанбину в пересказе знаменитого монолога из фильма, когда по неосторожности пролил на себя соевый соус. Сынмин принялся отмахиваться и впаривать ему совет своей прабабки, который не только пятно сведёт, но и всю репутацию очистит. Феликс совету, к счастью, решил не следовать. Чисто на всякий случай.

      — I'll be right back, — устало пробасил и метнулся в дом. Чанбин сделал вид, что не слышал подкола от Сынмина на то, с какими глазами он проводил узкую спину Феликса.

      В эти два дня жизнь Чанбина с прямой дороги резко свернула на серпантин, и мотало менталочку парня так, что уже подташнивало. Или это бабочки в животе резко передохли, когда Феликс вернулся на улицу в новом худи размера сто икс эль. И, о боже, как же ему шёл розовый.

*

      Чанбину казалось, что он скоро все цвета радуги перелюбит, если Феликс не угомонится и продолжит быть таким красивым. Небесно-голубой цвет Чанбину тоже, оказывается, нравится.

      Он снова не заметил, как так получилось, что Феликс утром следующего дня оказался в их с Сынмином мастерской. Чан заявился на порог с первыми петухами и передал Чанбину в руки ещё сонного Феликса. Такими темпами Чан будет до конца жизни снабжать Чанбина чаджанмёном. Впрочем, эта перспектива Чанбина прельщала. В особенности в лице заморского друга со следом от подушки на веснушчатой щеке.

      Феликс был усажен на засаленный диван, в руки впихнуты стамеска и рубанок, и хорошо, что не в руки Чанбина, ведь тот был готов нашпиговать голову Сынмина всеми острыми предметами, если тот не перестанет поигрывать бровями.

      Чанбин и рад был бы составить компанию, завести диалог о каком-то тупом новом супергеройском кино, но дедлайн скрёбся в затылок, а дерево, по которому надо было делать резьбу, ещё даже не посажено.

      У Чанбина руки вечно в занозах и мозолях, лицо в опилках, а лаком разило за километр. В мастерской бедлам, на голове кавардак. Да и в голове тоже. Как гостей развлекать, когда по гланды в работе — неизвестно, и воображения хватило на то, чтобы вручить новому знакомому гладкую доску и выжигатель.

      Феликс на всё это посмотрел с немым вопросом в глазах, и Чанбин решил, что десять минут инструкции на пальцах и ломанном английском всё же не повредит.

      Дерево никогда не умело говорить, но при правильном с ним обращении становилось мягким и податливым, принимающим ту форму, которую ты в него заложишь. Обращаться с деревом Чанбин умел и любил, и научить кого-то любить так же, как он, оказалось не так уж и сложно. Феликс внимательно следил за движениями Чанбина, когда тот неспеша водил по предварительно нарисованному карандашом солнцу выжигателем и придавал ему чёрные очертания.

      — Итс вери симпл, — сказал он, нажимая переключатель на аппарате и аккуратно кладя его на подставку. — Джаст трай.

      Феликс даже на простой карандаш смотрел с интересом, но утвердительно кивнул, взял его в руку и принялся выводить узоры на дощечке. А Чанбин занимался тем, что у него пока получалось лучше всего: молча сверлил глазами точёный профиль и влюблялся ещё больше.

      — Итс хат, — предупредил Чанбин, вверяя в руки Феликса аппарат. — Би керефуль, окей?

      — Окей, — с лёгким смешком ответил Феликс, перенимая выжигатель из рук Чанбина. И да, эти мягкие пальцы, что коснулись мозолистой руки, точно были горячее всех выжигателей мира вместе взятых.

      В умелых руках и сталь верёвкой вьётся, а в случае Чанбина — резьба на столешнице была настолько плавной, что казалась мягкой на вид. Коснись, нажми, дерево промнётся и поднимется как свежевыпеченный хлеб.

      — That's incredible!

      Феликс едва ли не навалился на Чанбина и смотрел на него с таким неподдельным восхищением, что тому пришлось опустить голову, чтобы скрыть вспыхнувшие щёки. Похвала всегда приятна. А тут и вдвойне.

      — It's so… So…

      — Итс Со Чанбин, ауэр прайд энд бест мастер оф зе бест!

      Сынмин временами Чанбином как собственным сыном хвалился, особенно когда заказчиков искал. Там в его адрес летели все эпитеты.

      — Changbin, you're breathtaking.

      Но от этих слов дыхание перехватило именно у Чанбина.

      — Сынмин, я уже не могу. Как от этого избавиться, а?

      Сынмин оторвался от бумаг на столе и взглянул на друга, что махал руками над головой и со вселенской болью в глазах ждал ответа.

      — Ты меня спрашиваешь? — ответил и головой покачал. — Знал бы, не спивался бы каждый вечер в баре.

      Чанбин простонал что-то нечленораздельное и сполз с дивана на пол. На столике лежала дощечка с недоделанным рисунком, которую оставил Феликс. Он сказал, что вернётся, чтобы закончить. Ещё и разрешения спросил, глупый, можно ли прийти. Чанбин ему бы и на себе выжигать разрешил, лишь бы до конца жизни видеть этот тёплый взгляд и улыбку.

      — Но ты погоди, — дополнил Сынмин, когда Чанбин взял в руки дощечку и принялся пальцами водить по выжженным контурам, — уедет и, может, выдохнешь.

      Чанбина после этих слов как обухом по голове. И столешницей по лбу, когда он резко попытался сесть. Счёт шёл на дни, и что делать Чанбин не имел ни малейшего понятия.

*

      Красный, оказалось, цвет просто великолепный. Особенно в чанбиновых руках. А Феликс — неуклюжий донельзя, и хамелеон, по ходу дела, раз лицо окрасилось в тон худи. И глаза у Феликса-хамелеона красивущие и ещё он лёгкий, как пёрышко.

      Чанбин, не до конца придя в себя, привёл Феликса в вертикальное положение, отряхнул его худи от налипших на него опилок и вручил стамеску. В маленьких руках Феликса инструмент казался большим и неуместным, да и сам Феликс в интерьер мастерской вписывался с трудом. Вмиг ожившие бабочки внизу живота Чанбина при каждом неловком касании и тихой благодарности за спасение от падения намеревались вырваться наружу и унести сознание Чанбина куда подальше.

      Становилось сложнее не касаться, не смотреть, не хотеть. Проще игнорировать косые взгляды Сынмина и любопытные Чан-хёна. Куда проще — говорить и объяснять жестами и скудным запасом слов детали и сложнее — не беспокоиться о том, что скоро такие вот мелкие встречи закончатся.

      Очень просто оказалось улыбаться в ответ на улыбку и сложно — не лопнуть от счастья из-за лёгкого толчка в плечо в сопровождении заливистого смеха, когда Чанбин от переизбытка чувств что-то уронил и забавно выругался.

      Так легко оказалось привязаться к человеку на третий день знакомства и так легко выдумать себе, что и к нему тоже начинали привыкать.

      — Он улетает уже в эту пятницу.

      Чанбин остановил палочки с лапшой на полпути ко рту и взглянул на Чан-хёна. Тот сидел на стуле напротив и дул в свою миску с лапшой. Чанбин не понял к чему это вообще было, но на всякий случай отставил свой рамен.

      Чанбин чуть наклонился в бок, чтобы заглянуть за Чана и увидеть снующего по мастерской Феликса, который рассматривал каждый предмет: от дубовой доски до резных фигурок животных на полке, которые Чанбин делал со скуки.

      — Ты бы это… Поторопился, что ли.

      Продолжил, и даже мускул на лице его не дрогнул. Просто поднял на друга свой умный взгляд и с шумом втянул лапшу. Чанбин нервно почесал в затылке и ухмыльнулся.

      — А смысл-то?

      — Мне Сынмина с его изречениями позвать?

      — Нет уж, увольте.

      Оба приглушённо рассмеялись, и в повисшей тишине витало спокойствие. Не было неловкости, ведь все всё понимали. Сынмин, всё же, часто оказывался прав.

      — Я завтра снова по уши в работе. Сходишь, может, прогуляешься, и Ликси с собой возьмёшь?

      — Ты смерти моей хочешь?

      — Только твоего счастья, Бинни.

      Чанбин подумал, что всё же смерти, ведь Феликс с охотой на это предложение Чан-хёна согласился.

*

      Гид из Чанбина всегда был непутёвый. В городе он знал только бары и ресторанчики с курочкой, а вот эта вот вся культура была только по картам в гугле и рейтингу из брошюр. Но Феликс не жаловался. Пружинил рядом, запихнув руки в карман зелёного худи, и вслушивался в несвязный рассказ Чанбина.

      Чанбин общался только существительными и глаголами с неправильной расстановкой слов и интонаций, но Феликс всё кивал, всё улыбался и не переставал смотреть на Чанбина в ответ.

      Феликс максимально просто старался рассказывать о себе и о том, чем он занимался у себя на родине. Он чуть младше, не любил острое и страшные фильмы. Поэтому Чанбин держался чуть ближе, чтобы Феликса никто ненароком не похитил, и угостил парня лучшей в городе курочкой в кисло-сладком соусе.

      Чанбин ошибочно думал, что Феликс — просто объект влюблённости, которая испарится как только познакомишься с ним поближе. Каждый с трудом понятый о Феликсе факт, каждая мелочь и выражение лица только глубже просачивались в Чанбина и пускали корни где-то за рёбрами.

      Его акцент, поджатые губы, когда он обдумывал ответ, его бегающие глаза и кивки с лёгким изгибом губ; его морщинки у глаз и очень, очень тёплые ладони, вмиг оказавшиеся в чанбиновых. Его вспыхнувший румянец и дрогнувший голос, сорвавшееся с губ имя и сжигающий внутренности поцелуй.

      Чанбину в тот момент было плевать на всё, что было, и на всё, что будет. В его руках был Феликс: парень, которого три дня назад он по просьбе друга встретил в аэропорту и в которого влюбился с первого взгляда. Он целовал человека, слова которого понимал с большим трудом, водил руками по его с виду хрупкому телу и бормотал в губы какие-то нелепости на корейско-английском языке. Феликс кивал на всё и льнул ближе, вдыхая в себя не выветрившийся аромат дерева и лака, исходящий от Чанбина. Феликс тоже, оказывается, понимал всё. Без слов; через лёгкие смешки, через касания к волосам и щекам. Мягко, нетерпеливо, без возможности насытиться.

      У любви нет родины, нет расы; у любви нет границ. У любви нет языка, ведь любовь — это он и есть. Главное — найти того, с кем ты сможешь на нём общаться.