С антресолей с оглушительным грохотом что-то падает. По полу резко тянет мерзлотой.
– Шершняг, ты там живой, блин?
В ответ запыхтели, что-то крякнули и зашуршали. Роза позвал ещё раз, но ответа не получил. Сегодня они с Шершнягой – запоздало правда, но кого это волнует, – решили изменить своей традиции каждый новый год напиваться до одурелого состояния у кого-то на хате, и организовать праздник самим. Так что сегодня напиваться они планировали у себя – под ёлкой и в обнимку с бутылкой водки (а если повезёт, то с бутылкой коньяка). Роза, как самый ответственный, трезво мыслящий и обладающий достаточными навыками обращения с ножами, вызвался по-быстрому настругать им простенький салатик. По итогу Роза настругал не только салатик, но и заварил чай, и даже протёр стаканы, из которых они планировали культурно пить. Всё по красоте, ю ноу? Шершень же был послан на антресоли, выискать среди старого тряпья и хлама вонючую пластиковую ёлку, и вытащить её на свет божий вместе со всеми игрушками, мишурками и прочим новогодним блеском.
– Шершняг? Шершняга? Ты там не сдох? А то завалят тебя тряпочки-лоскуточки, да косточки твои поломают, а мне потом тебя вытаскивай, ю ноу!
– Да в порядке я, Роз. Иди сюда лучше, п-покажу, что нашел.
Роза с опаской выглянул из кухни в коридор. Шершняга барахтался на полу, скидывая с себя какие-то тряпки и многострадальную искусственную ёлку, и отплёвывался от пыли. Роза оглядел кипитярного и фыркнул себе в усы. Ну, хоть не помер, уже хорошо. Из их комнаты тоскливо мурлыкал телевизор – кажется, крутили новый шлягер Старозубова, –за спиной жалобно свистел чайник, с кухни тянуло ржавчиной, куревом и безнадёгой, а из открытого окна – морозом. Роза поёжился – запах смерти всё ещё не до конца стёрся с его волос и не выветрился из квартиры и густыми нитями лип к стенам и потолку.
Шершняга неловко отпихнул ногой ёлку и заковырялся в потрёпанной коробке – выкидывал из неё осколки когда-то красивых игрушек, обрывки когда-то пушистой мишуры, и мёртвые смятые провода когда-то яркой гирлянды точек-огоньков.
– Роз, тут несколько побилось.
– Руки целы? Тогда хер с ними, блин, с игрушками этими.
Хер знает, что творилось у Шершняги в голове: то ли у него кукушка давно покинула гнездо обетованное, то ли таракашки решили разнести его черепушку к чёртовой матери. В любом случае, расклад был не самый приятный и оптимистичный. Порой Роза думал, что кипитярный его в один день просто пропадёт, думал, что уведут под белы рученьки его белочку, блин – не вернётся, не оглянется окисленный его. От Шершняги можно было ожидать любой лютой дичи – тот мог по приколу ширнуться одной иглой со своими приятелями-нарколыгами, напиться с Игорем скипидара, свалиться в открытый люк, пропасть на пару дней или выпасть из окна, в конце концов – но уходить пока вроде не собирался. А вот вытаскивать его изо всякой рыгачки – всегда приходилось Розе. Кто бы стал терпеть все эти закидоны, кроме него, конечно же, Роза не представлял. Кому его окисленный кроме него, Розы, нужен?
Роза улыбнулся на радостный скрип – Шершняга вытащил из коробки лысенькую мишуру – кем-то съеденную наполовину, и так же наполовину подранную. Внезапно вспомнилось, как когда-то давно они с матерью наряжали такой же потрёпанной мишурой маленькую ёлку, как мелкий Роза загадывал несбыточные вещи, и как был счастлив пакету мандаринов и конфет. Беззаботные времена прошли, и вместе с ними прошли и детские счастливые грёзы. Опёршись о дверной проём, Роза наблюдал, как Шершняга копается в коробке дрожащими руками.
– Ты давай оперативнее, Шершняж, ю ноу? А то так и провозимся с этим, блин, шедевром каменного нахрен столетия. Сможешь потом поставить нашу, блин, квазимоду?
Роза говорит много и отрывочно, скачет с мысли на мысль, рассказывает что-то про своё детство и про любимую ёлку, пока отправляет Шершнягу наряжать их лысую красавицу и шурует на кухне тарелками. Ёлка пахнет застарелым безумием, Шершянга крошеными таблетками, а сам Роза – смертью. В этот год он умирал бессчётное количество раз, на него валилось слишком много пыли и слёз – своих и чужих. Новый год как ритуал обновления крови: оставлять позади старое, и с головой нырять в новое. До первого судорожного вздоха.
Шершняга – больной на голову, Роза – такой же, но ещё чуточку бешеный. Так что кто кого кидать будет это вопрос на миллион, нахрен, вселенных вероятностей. Розе подумалось, что хорошо, что он не знает, что у Шершняги в голове.
Ёлка отбрасывает причудливую тень, окно горит ночью. Шершняга тянется к Розе – тот отводит его руки, весь подбирается. Кипитярный смотрит своими нездорово синючими глазами чересчур внимательно и как-то болезненно. Хочется отвести взгляд – Роза рассматривает покоцанные игрушки и жидкую мишуру на угловатой ёлке. Шершняга что-то говорит, но Роза не слышит. Год проносится перед глазами плёнкой немого кино, искрами жгутся отдельные кадры, терпко потрескивают звуки, разрываясь в ладонях.
– Сколько ещё?
– Два часа.
Они сидят в темноте напротив ёлки – тусклые огни гирлянды едва мигают, но всё-таки это какой никакой намёк на новогоднее настроение. И плевать, что ни у кого из них его нет. Уже распитая на двоих бутылка подмигивает стеклянным боком из угла. Роза чувствует Шершнягино острое колено – оно упирается ему в бедро. По полу всё ещё тянет мерзлотой, а тепла чужого тела не чувствуется вообще.
Чего в этом году с ними только ни случалось… сколько всего они прошли вместе? Щёлк-щёлк – новый канал. Шх-шх – новая картинка-воспоминание. Поле в огне, чернильная ночь, кухня, городская площадь, тесная лестничная клетка, первый крупный фестиваль, холодный кафель ванной, подрагивающие руки над коробкой с игрушками. Шх-шх – картинка-воспоминание меняется в секунду.
– Роз.
– Чего?
– У меня нет подарка.
– У меня тоже.
Телевизор тихо моргает – на каждом канале идёт прошлогодний выпуск с Всеволодом Старозубовым, по комнате плывёт нежная мелодия, и в итоге липнет к потолку. Роза снимает очки и растирает лицо ладонями. На появившееся было новогоднее настроение нарастает ватная корка апатии. Чёрт с ними, с подарками, главное – что пережили год. Вместе.
– Роз.
– Чего?
– Можно? – Шершянга выключает телевизор и откидывает пульт в сторону.
– Чего можно?
В полутьме шершнягины нездорово синючие глаза кажутся почти чёрными, тянут в себя нефтяным омутом, радужка скручивается мясляным водоворотом. Роза знает, что за этим синючим водоворотом – и знает, как от него отгородиться. Он прикрывает глаза и снова отводит шершянгины руки от своего лица. Время одновременно летит и еле-еле ползёт.
– Шершень, – Роза хмурится. Шершянга тоже и – снова включает телевизор. Тыкает пару кнопок и снова гасит экран.
Старозубова сменил Стрельников. Обращение президента – первое за последние несколько лет, – обещает быть не особо интересным, да и смотреть его они не собираются. Телевизор выключен, из окна начинают подмигивать первые салюты, Роза откидывается на спинку дивана под писк часов – они показывают полночь.
– Поверить не могу, что мы пережили этот год, ю ноу? Мы наконец-то… в безопасности?
– Роз. Посмотри на меня.
Роза знает. Знает, что рано или поздно это должно было произойти. Сколько Роза бегал по углам, загоняя и себя и Шершнягу в тупики, сколько Роза отпирался и отбрыкивался – от правды не убежишь, не скроешься, не спрячешься. Роза знал это с самого начала, но всё равно продолжал раз за разом наскакивать на одни и те же факты. Донельзя очевидные и предельно понятные.
– С новым годом, Розк.
– С новым годом, Шершень.
В последнее время их короткие разговоры пропитаны сквозняками и молчаливой тоской. В этот раз всё по-другому. В этот раз Роза не отводит шершнягины руки от своего лица – но подаётся вперед.