есть только дело — мера в цене

Под высокими изломленными сводами пещеры туман собирался белёсыми клубами, застилая израненный временем камень, и громкое шипение растаяло, не достигнув пика запредельной высоты. На какое-то мгновение Скарамушу показалось, что быть погребённым под древними монолитами — отличная смерть, ведь…

Чайлд невыносим. Наедине или в компании остальных Предвестников — одинаково раздражающий в своей неспособности провести хоть одну секунду в спокойствии, разгоняя по венам вместе с кровью желание приложить рыжую голову о что-нибудь твёрдое. Быть может, даже с острыми шипами, способствуя ускоренному запоминанию. Но… Когда речь идёт о Чайлде Тарталье, мольбы ко всем существующим архонтам, призывающие усмирить неиссякаемую жажду создавать проблемы на ровном месте, всегда оставались без ответа.

Утирая ладонью лицо, Скарамуш закатил глаза и в отвращении скривил губы: то ли от чужого ребячества, то ли найдя слабостью любую мысль о преклонении семи правящим.

— Прекрати плескаться. Тебя родители не учили манерам? — с театрально преувеличенным недовольством поинтересовался Шестой Предвестник и качнул ногой в воде, предупреждая о своём ответном выпаде, если Чайлд не прекратит дурачиться. — Пятилетний ребёнок и то разумнее.

Скрытый в бирюзовых переливах водной глади по шею Тарталья только улыбался, и умудрялся выглядеть совершенно непричастным к по меньшей мере нескольким попыткам окатить Скарамуша водой с головы до ног. Сначала всё и правда начиналось безобидно. Пара оставшихся на голых коленях капель не вызвала никакой реакции, Скарамуш предпочёл медленно покачивать ногами в воде, не выскальзывая из своих мыслей. Но Чайлд на то и Чайлд — на меньшее он никогда не соглашался. И когда на тёмном форменном боди, обычно скрытом под слоями традиционных одежд, ощутимо начинали расползаться мокрые пятна, среагировать пришлось хотя бы ради приличия — позволь он Тарталье чуть больше и упусти без внимания столь наглое своеволие, гордость бы распалась пеплом. Под простым осознанием слабости: хитрая лазурь в обрамлении длинных рыжих ресниц словно обезоруживала и перетягивала руки стальным канатом.

Так зачем концентрироваться на том, что и так слишком болезненно очевидно?

С переливами света по воде прошлась рябь, и из простого принципа или выработанной вредности движения Чайлда не были удостоены даже взглядом. Скарамуш занимал себя делами интересней, например, найдя рассматривание травинок под ладонью крайне занятным досугом. Или попробовал концентрироваться на блистающих кристаллах в разных частях пещеры, в неестественном порыве любопытства следом соскальзывая взором на почти ушедшую под воду усыпальницу, пусть и встречал за свою жизнь таких бесчисленное множество. Смотреть куда угодно, но не на Чайлда — на какое-то мгновение это стало непоколебимым принципом.

В бирюзовом свете ярко переливалась руда, а кувшинки мерно скользили по водной глади, словно не замечая бешеного движения водопада, наполняющего пещеру объёмным шумом. На какое-то мгновение Скарамуш залюбовался упругими струями, разбивающимися о скалы пенящимися пузырями, но умиротворение сжалось и лопнуло в одночасье, будто поражённое громом.

От внезапно обрушившегося веса головы на колени по спине стайкой пробежались мурашки. Разумеется, остаться в стороне и развлекать себя самостоятельно Тарталья не смог, и перешёл в активное наступление. Игнорировать Чайлда, не смотреть на него, забыть о его существовании — эфемерный и надуманный принцип покрылся трещинами, встречаясь с натиском Одиннадцатого.

— Я так стараюсь ради твоего равнодушия? — не знай Скарамуш Тарталью, он бы правда поверил в его невинный шёпот, обволакивающий мёдом и чистой искренностью. Но Скарамуш давно не верил его игривым замашкам.

Кувшинки, руда. Водопад и неразрывное звучание разрушающихся о камни струй — сосредоточить внимание на чём-то, кроме искрящегося рыжего пламени прямо перед собой, оказалось невозможно.

— Чего тебе? — спустя почти минуту молчания выдохнул Скарамуш и наконец повернулся, через взмах ресниц переводя взгляд на Чайлда. Тот склонил голову, и с кончиков мокрых волос сорвалось несколько капель, находящих своё место на коже Скарамуша и очёрчивающих влажные тонкие дорожки, ведущие вниз по бёдрам. От мёрзлого ощущения хотелось сжаться в плечах и крупно вздрогнуть, зябко мельчая в силуэте, но он бы не позволил настолько откровенно показать своё уязвлённое состояние. Тарталья затеял столь глупую игру, и, будучи ещё глупее, Скарамуш на неё вёлся.

— Что мне? Это ты увязался за мной на пустяковое задание. Ещё и дуешься без причины.

Прижавшись животом к чужим ногам и без разрешения устроив подбородок на коленях Скарамуша, Тарталья чувствовал себя комфортнее некуда. Взгляда и знаний хватило для простого вывода — происходящим он наслаждался, вымеряя каждое движение с предельно ясной целью. Вывести Шестого Предвестника из себя, упомянуть задание и стереть само понятие расстояния между ними. Украсть всё внимание в единоличное пользование, даже если конечным результатом станет распалённая недовольством драка с применением элементальных способностей. Из которой Чайлд по вынужденным обстоятельствам вышел бы проигравшим: везде и всюду была вода. Отличный проводник для электро, а Скарамуш был достаточно опытен, чтобы избежать такого позорного поражения.

Но ради своей и чужой безопасности, о которой печься приходилось больше нужного, приговором в наказание за наглость стал несильный пинок куда-то в живот, на который Тарталья обрёк себя самостоятельно. Расстояние и правда почти исчезало, стремительно приближаясь к отметке «крайне опасное».

И незамедлительной реакцией Одиннадцатого стал короткий выдох.

— За что? Я тебя разговорить пытаюсь, — страдальчески изломленным бровям и поднявшемуся на октаву голосу Скарамуш не верил. Вытерпеть подобное для Тартальи было плёвым делом, едва ли он вообще почувствовал даже малейший дискомфорт, и стенал просто из-за невозможности вовремя захлопнуть рот.

Скарамушу было это знакомо — подобным недугом заразился и он. Или изначально возвёл в абсолют, сделал чертой личности и щедро вверил тактику ведения диалога в руки только появившегося на горизонте юного мальчишки — на всё сказанное отвечай вдвое больше, пока собеседник не признает поражение невозможностью выдвинуть достаточно весомый аргумент. И находить отголоски похожей вредности оказалось занятно, давно потеряв истоки и поделив её на двоих — разобраться в хитросплетениях их отношений не смог бы даже самый гениальный человек всего Тейвата. А без зазрения совести Скарамуш присваивал это звание единолично себе.

— Как раз за лишние разговоры и нарушение личного пространства. Ты, верно, забываешь, что я старше тебя по званию, — сказал Шестой Предвестник так, словно его правда когда-то волновали звания и регалии Фатуи, а сомнения в этом карались свистом гильотины.

— Правда? А почему ты всё ещё не оттолкнул меня, старший по званию?

Ответить на столь правдивое замечание от худшего в словесных баталиях человека можно было лишь двумя способами: соврать или промолчать, сыграв в глухонемого — Скарамуш хмыкнул и качнул головой, рассматривая невесть откуда взявшиеся руки на своих бёдрах, всё равно считая себя в выигрыше. Пальцами Тарталья вырисовывал узоры у самого края шорт, в издевательской манере заползая подушечками под ткань, и его движения оставляли крупные капли на молочно-светлой коже. Влажные следы поблёскивали в тусклом бирюзовом свете и, располагай ситуация хоть минутой тишины, Скарамуш бы даже продолжил любоваться цветными искорками. Он бы не концентрировался всеми ощущениями на пути пальцев ниже и абсолютно точно игнорировал бы их согревающее тепло, когда ладони остановились на коленях. Скарамуш всей душой желал удариться в никогда не существующую склонность к прозаичному и просто наблюдать за игрой света.

Но о каком покое могла идти речь? Тарталья хитро блеснул лазурью взгляда, и давление пальцев на бёдрах усилилось.

— И сейчас тоже, — никак не унимался Чайлд.

И касание ладоней исчезло. Оставило в напоминание горящие следы и лопнуло начавшей натягиваться тугой струной, подкармливая непривычное тянущее чувство отчуждения в груди, скрипом контрастирующее с яркой нежной мыслью «научил на свою голову». Рядом с Тартальей выверенная прошедшим столетием личность изгибалась, становясь чем-то совершенно иным, пока запреты и средства защиты отходили в тень, обнажая где-то далеко спрятанное маленькое ранимое нечто. Пульсирующее за грудной клеткой ярким сгустком, оно не издавало ни звука, не имея в своей первородной задаче чувствовать что-либо вообще. Но, вместе с протянувшейся шипованной лозой совершенно отвратительной мысли, в солнечном сплетении всё сдавило стальными тисками.

Тарталья что, обиделся?

Вместе с теплом рук тесное соседство тела пропало тоже. Чайлд отступил и отвернулся, медленно следуя глубже в воду, пока рябь не сомкнулась на уровне шеи. На мгновение он погрузился с головой, и Скарамуш неотрывно следил за разворачивающимся молчаливым спектаклем, совершенно не понимая причин резкой потери интереса к его фигуре. К чему так отчаянно и настойчиво выбивать внимание, чтоб теперь в показательной манере отстраниться и пойти топиться посреди озера в чёрт пойми какой пещере?

Какое-то время водную гладь продолжали разрезать оставшиеся от движений круги ряби, и когда Тарталья вынырнул, версия утопления с игнорируемым успокоением была вычеркнута из мыслей крошащимся гранитом. Он медленно подплыл и наконец вернулся на место, обратно прижимаясь к свешанным в воду ногам и делая настолько непричастный вид, что Скарамушу оставалось только хмурить брови. Его задетой гордости следовало зашипеть и ощетиниться. Подтолкнуть пнуть в живот ещё раз, но теперь нещадно сильно, чтоб подумать о своём поведении пришлось намного больше двух секунд. Но вместо всех карательных мер Скарамуш в иррациональном порыве протянул ладонь и убрал с лица мокрые рыжие пряди, вдруг оказавшись совсем не против и прохладного влажного ощущения, и вообще присутствия Тартальи рядом. Даже если он совершенно невыносим.

Чайлд поднял голову, и на его лице не осталось тени беспечности: что-то серьёзное появилось в его взгляде, а губы сжались в тонкую белеющую линию. Он уставился в лицо Скарамушу не мигая, сканируя лазурью любое изменение. И когда непонимание накалилось до пика, он открыл рот:

— Ты же не просто так вызвался со мной, — вкрадчивым шёпотом почти по буквам произнёс Чайлд, и его взгляд ощутимо скользил от одного зрачка к другому. Он замолк на несколько секунд, и продолжил. Голос его опустился до непривычно низких нот, звуча встревоженно даже так. — Что-то случилось?

— Что? — переспросил Скарамуш, выбивая себе несколько секунд, и отнял ладонь прочь. Гипнотические свойства мгновения исчезли, и он вновь устроил руку на траве. — Не думай лишнего. Мозговые процессы — не твоя стезя.

— Я же вижу.

И Шестой не смог ему ответить. Ему казалось, что Тарталья видит его насквозь — всю его ложь и сомнения, считывает любое движение глаз или взмах ресниц. Разум подсказывал — блефует. Слепо целится и надеется на точность выстрела неосторожными словами, но неспокойные волны в солнечном сплетении заряженными наэлектризованными импульсами выносили на пустующий берег простую мысль. Скарамуш хотел этого. Немного вымученного откровения, вытащенного из раздробленной грудной клетки вместе с ошмётками никогда не существующего сердца: Скарамушу сложно говорить словами. Но Чайлд ждал именно их — не сухих фактов, не простого введения в ситуацию или перевода темы на очередные шутливые перепалки, а настоящей отчаянной искренности. Ждал и давил темнеющей лазурью радужки, фантомной ладонью подталкивая между лопаток сорваться с края обрыва и слететь вниз головой, забывая обо всём на свете.

— Тебе кажется, — и Скарамуш мысленно сделал шаг назад, спасаясь от темноты по ту сторону бездонной пропасти, окрашенной по краям голубизной чужих глаз. Пришлось отвести взгляд и преувеличенно устало вздохнуть, прячась за новой ложью.

Чайлд опёрся ладонью о его колено, вновь разгоняя влажными каплями мурашки по телу, и приподнялся из воды. Скарамуш видел, как она крупными ручейками стекала с крепких плеч, огибала выступающие ключицы и искрилась бирюзовыми искорками света, переливаясь в приглушенных оттенках пещеры. И бесстыдно рассматривать чужое тело вдруг стало спасением: ничуть не смущающим, и определённо точно не волновало так сильно, как накаливающийся разговор.

Мокрый живот вновь прижался к ногам, а Тарталья продолжал сохранять молчание. Это не вязалось с привычным порядком дел и выбивалось из общей картины неподходящим кусочком мозаики. По форме, цвету, по содержанию: обычно он никогда не затыкался, находя темы для трёпа даже в совершенно патовых ситуациях, доводя Скарамуша до кипения одним своим существованием. Всё проведённое в пещере время искажалось, смешиваясь и путая нити размышлений.

— Теперь ты решил молчать? — пришлось сдаться первым и обнажить маленький кусочек бьющей через край тревоги. Отчего-то Скарамушу казалось, что над ним попросту издеваются, и он мечется из стороны в сторону, как семя одуванчика, подхваченное неспокойным ветром. Поэтичность не к месту абсурдом резанула размышления, у происходящего было менее прозаичное и определённо с опытом выученное название — настоящие эмоциональные качели.

О которых ещё совсем юный Тарталья узнал от самого Скарамуша: не по воле Шестого Предвестника, но с его подачи уж точно — и впитал как губка, уподобляясь не остепенившейся малышне, всегда запоминающей всё самое плохое. Со сдержанной дрожью в тихом выдохе пришлось признать, что и выжидающий тёмный взгляд в тандеме с молчанием был скорей из арсенала Сказителя. И совершенно не красил Одиннадцатого.

— Нет, просто думаю, — Чайлд оказался поразительно прост и до скрежета зубов раздражающим в своей лаконичности.

Давление ладони на колене напомнило их настоящее положение дел, и Скарамуш с замедленным пониманием отметил, насколько же крошечным было расстояние между их лицами. Качни головой вперёд — и кончик носа обожжётся о чужой, только веснушчатый и вечно лезущий не в своё дело.

И всё-таки Тарталья оставался непривычно неразговорчивым, словно из его пустой головы наконец-то исчезли все праздные поводы для бессмысленной болтовни.

Лазурь взгляда мерно перетекала по его лицу, и этот неторопливый путь глаз Скарамуш мог почувствовать физически, когда тепло лениво перекатилось в солнечном сплетении и скользнуло на шею, оплетая фантомным касанием следом щёки. Он не мог покраснеть, этого попросту не было в его программе и личности, да и причин тоже — Чайлд смотрел на него такое бесчисленное количество раз, что к этому уже впору было привыкнуть.

Но момент ощущался слишком странно, а чужое горячее дыхание волнами очертило лицо. Тарталья продолжил молчать и гулять бездной взгляда до тех пор, пока не внёс немного ясности во всё происходящее — остановился на губах и сформировал своими нежный изгиб.

— О чём? — очередной стальной канат выдержки Скарамуша лопнул и отстегал по самообладанию хлыстом, оставляя никогда не существующие, но ощутимые капли крови. Это не битва, не сражение, так почему Шестой чувствовал себя так близко к поражению?

Чайлд только пожал плечами и поднял глаза обратно, сталкиваясь взглядами и одаривая Шестого Предвестника странным по послевкусию откровением: всегда бушующее волнами море радужки было спокойным тёмным озером без единой полосы ряби. Как то, перед которым Скарамуш сидел на траве, свесив ноги в воду.

— Да так. Обо всём сразу и ни о чём одновременно.

— Как много конкретики.

Очаровательно сморщенный от улыбки веснушчатый нос больше всего в мире хотелось осыпать лёгкими, как крылья бабочки, поцелуями. Даже если он всегда неизменно лез не в своё дело.

— Как видишь, не только ты сегодня предпочитаешь отмалчиваться, — с тихим смешком сказал Чайлд.

Скарамуш сузил глаза и с подозрением сполз взглядом на губы, чтобы вернуться в ту же секунду к глазам. И всё-таки что-то было слишком неправильным, выбивалось из привычной картины и отчаянно резало глаз. Но что именно — он так и не смог понять. Будто удачное шулерство в напряжённой шахматной партии, когда ты точно чувствуешь себя обманутым, только передвинутую неправильно фигуру не замечаешь даже глядя в упор.

Тарталья был странным, Скарамуш тоже — всё на своих местах, но вывернутое наизнанку и перевёрнутое с ног на голову. Так не должно быть.

И со вторгшимся в реальность теплом на талии ситуация приобрела вполне привычный и понятный ход действий. Рука Тартальи мягко сжала кожу через слой ткани, и Скарамуш почувствовал от этого действия больше нужного: тихий трепет в солнечном сплетении и блаженное расслабление натянутых струной нервов. Наконец-то что-то понятное, что-то нормальное, пусть всегда неожиданное — такие порывы Чайлда интерпретировать куда проще.

— Что ты делаешь? — поймав давно протоптанную дорожку, Шестой Предвестник не мог упустить шанса забрать бразды первенства в этой бессмысленной словесной баталии. Даже если не имел ничего против руки и места, которого она касалась — немного знакомой вредности и отчуждения никогда не помешает.

— Всё и ничего одновременно, — только Чайлд склонил голову и почти обезоружил плавно очерченной пальцем дугой на талии.

В небе родились новые звёзды, и вселенная стремительно двигалась к большому взрыву, когда Скарамушу показалось — вот он, самый логичный исход этих пустых перекидываний словами. Ладонь у Тартальи ожидаемо мокрая, от прохладного ощущения на щеке стоило бы съёжиться и отбросить загребущие руки куда подальше, но Шестой Предвестник прильнул к касанию и подался вперёд, слушаясь тянущего его ближе Чайлда. Рука на талии двигалась синхронно, и прогнуться в пояснице получилось без чужого прозрачного намёка. Только из чистого желания: целоваться с Чайлдом всегда приятно, и едва ли Скарамуш мог отказаться от такого заманчивого предложения.

Ладонь всё тянула, и по неизвестной причине Шестой Предвестник продолжал слушаться, подминая под собой траву и двигаясь всё ближе к краю, приподнимая ноги и желая сцепить лодыжки на чужой пояснице. Можно ближе, нужно ближе — он больше не хочет винить пещеру во всех странных обстоятельствах, сам Тарталья, обладающий поистине магнитическим притяжением, интересовал куда больше. Но он отчего-то медлил, так и не доведя градус до нужного обжигающего значения: вселенная не торопилась разрываться на мельчайшие частицы, и Скарамуш зарылся ладонью в рыжие вихры, сжимая у самых корней.

— Скарамуш, — вдруг хриплым, чужим голосом позвал Чайлд.

Вероятность поймать его взгляд оказалась самой пугающей развязкой, и возможность не отвлекаться от рассматривания губ Шестой Предвестник принял с благосклонной благодарностью, пряча вспыхнувший огонёк раздражения за взмахом ресниц. Время растягивалось, места касаний неумолимо нагревались, и Скарамуш не хотел думать ни о чём кроме своего желания наконец заставить Тарталью замолчать.

— Ты точно ничего не хочешь мне сказать? — но расценив его молчание по-своему, Одиннадцатый хотел продолжать их вереницу бессмысленных разговоров.

— Точно.

Тишина между ними длилась несколько нестерпимых мгновений, разрываемых одним лишь рокотом разбивающегося о камни водопада. В голове не было ни одной идеи, как оглушающий шум в какой-то момент исчез из картины мира, только Скарамуш не хотел задумываться ни о причинах, ни о последствиях. Он поднял взгляд и уткнулся в цвет потемневшего весеннего неба — никогда прежде глаза Чайлда не выглядели столь печально.

Одиннадцатый вдруг рывком втянул носом воздух. Кожу щеки обожгло беглое касание губ, и к руке на талии прибавилась вторая.

Момент, когда глухим всплеском над головой стянулась вода озера, сознание Скарамуша не считало. Он оттолкнулся ногой от дна и вынырнул, с усилием загребая руками и барахтаясь на поверхности, скорей по импульсу принимаясь ловить ртом воздух. Потерять бдительность очень несвойственно предвестнику, а в особенности Шестому, и, отплёвываясь и фыркая, он силился быстро найтись в происходящем. Попавшая на лицо и в глаза вода мешала предположить, с какой стороны мог быть Чайлд. Которому больше всего на свете хотелось свернуть шею.

— Я могу помочь. Если хочешь, конечно, — участливо предложил Тарталья. Это было скорей условностью: крепкая хватка руки на талии почти синхронно сказанному согрела кожу даже через слой ткани форменного боди. Скарамуш вдруг ясно понял — вода в озере оказалась нестерпимо холодной. Как он не заметил этого раньше?

— Ты идиот? — возмущённый выкрик вознёсся к высоким сводам пещеры и повторил участь недовольного шипения минутами ранее. Рассыпался эхом, спутался с шумом водопада и потонул в густом смехе над головой. Чайлд был рядом и крепко держал одной рукой за талию, видно боясь, что Скарамуш рискует утонуть.

Опавшие на глаза мокрые пряди закрывали обзор, и Шестой Предвестник провёл пальцами по лбу, убирая сочащиеся ручейками волосы назад, бегая взглядом по лицу с россыпью веснушек.

— Я всего лишь попытался тебя развеселить, — с щедрой толикой искреннего веселья отозвался Тарталья.

— Скинув меня в озеро? У тебя очень плохое представление о развлечениях, знаешь ли.

— Но барахтался ты правда смешно.

За это ужасно хотелось откусить Тарталье нос и не полениться найти в их скромных припасах ложку — чтобы с размаху воткнуть её в глазницу и наконец-то спастись от стремительно темнеющего взора напротив. И потому Скарамуш уставился на рот, сегодня выдающий особенно непонятные фразы: ощущение, что его водили вокруг пальца, свинцовой гильотиной раскачивалось над головой. И вьющиеся размышления, вспыхнувшие ярким пламенем из секундной искры, лишь взращивали ощущение осознания всего ужаса.

Тарталья воспользовался моментом и утянул его в воду. Констатация факта, не больше и не меньше, но в голове пульсирующим осознанием сверкала мысль. Она билась о череп раненой птицей и трепетала сломанными крыльями, пока не испустила предсмертный вопль и рухнула в грудную клетку, источая замогильный холод.

Тарталья воспользовался моментом и утянул его в воду. Затуманил рассудок одним лишь поцелуем и заставил ластиться ближе к влажному торсу, обнажая обострённое желание срастись кожей и не оставить ни миллиметра между телами.

— Теперь я понял, — красивые губы двигались, отточено проговаривая каждый слог. Но Шестому казалось, что он слышит чужой голос через водную пелену.

Без слов и баталий Тарталья выбил из Скарамуша чистосердечное признание — чужое тёплое тело никогда не должно покинуть плотно сомкнутого кольца рук.

Задание Чайлда в Ли Юэ. Через два дня.

Его первая полноценная миссия.

— И что же? Поделишься? — раздражённо бросил Скарамуш и сознательно склонил голову под холодным лезвием гильотины.

Тогда, встретив Тарталью у высоких тяжёлых дверей зала в Заполярном Дворце, с непоколебимой сверкающей решимостью в глазах, Скарамуш больше всего на свете мечтал затушить яркие искры, не разбирая причины и отмахиваясь хлёстким движением от вороха возможных последствий. Растоптать подошвой, встряхнуть Одиннадцатого за воротник форменного пиджака и не позволить искрам обратиться сжирающим всё вокруг пожаром. Не было ничего, что могло долго оставаться тайной, и закутки сплетения коридоров совсем скоро помогли обрести нужное знание. Причину пылающих в море радужки искр и плодородное семя плотно сомкнутого рта Тартальи — никогда ранее он не был столь взвинчен, не натягивал тетиву лука и не забывал надевать перчатки перед тренировочным стрельбищем.

Никогда раньше Одиннадцатый Предвестник не отправлялся на миссии с единственным наставлением — всё или ничего, где ничего равнялось безгоризонтной тьме за веками. Пришедшей через руку сослуживца или чужую, божественную силу Архонта: ни один исход не должен воплотиться в реальность, Скарамуш сделал это своей идеей-фикс.

Впрочем, без возможности идее стать действием. Осознание беспомощности и связанных рук настигло совсем скоро, когда Тарталья продолжал оставаться в кондиции готовности и тотального молчания, касающегося одной конкретной темы. Хранить секреты — не в его характере, секреты от Шестого — не в течении его чувств. Что-то вне его хаотичной природы, где по искрам в глазах узнать можно было больше, чем удавалось оформить в слова.

И всё же искры вспыхнули пожаром, рассказывая Скарамушу и обнажая подноготную тщательно скрываемой от него тайны: решимости во взгляде Тартальи хватило бы на океан и несколько рек с бешеным течением. Всё или ничего. Он был готов.

— Это ты мне должен сказать, — шёпот Чайлда холодом пробежал по спине и обрубил натянутый канат, спуская гильотину с подвешенного состояния. — Не я здесь по уши в секретах.

Наглая ложь, которой Скарамуш сознательно позволил просвистеть пулей у самого виска. Сам Шестой врал куда больше и намного чаще, скрывая даже то, что давно стоило оставить будничной новостью шёпотом в чужие губы. Новостью о чувстве, имеющем зеркальное продолжение, полную непоколебимую взаимность — то, что отрезало бы решимость Тартальи столкнуться с этим самым «ничем».

И они вновь вернулись к точке, больно тянущей в грудной клетке — немного откровения, вымученных слов и вырванного прямо из сердца признания. То, чего Чайлд добивался с самого начала, взирая пасмурным небом в глаза и оставляя по подсказке в приподнятых уголках губ. То, к чему он ласково подвёл, используя не самые ласковые методы — и Скарамушу оставалось только решиться. Протянуть руку и позволить оттащить себя от жрущей тьмы у самого края Бездны.

Он поднял ладонь, но лишь ухватился за шею Аякса так, будто рисковал раствориться даже в хватке его рук. На мгновение Скарамуш почувствовал себя до невозможности жалким, лишённым возможности сделать хоть что-то, даже самую малость. Но он был отчаянно желающим, только сбивающим костяшки в бессмысленных попытках: пространство вокруг вдруг прекратило ощущаться реальностью, и силой усмирённое течение мыслей хлынуло новым потоком, сбивая напором все эфемерные стены и барьеры.

Скарамуш вернулся к тому, от чего давно стремился скрыться — чувству собственной никчёмности. Он был маленьким пятном на огромной картине, частью кратковременной истории, не имеющей смысла, возможностей, влияния и голоса. Голоса, срывая который хотелось прокричать простую истинную — Снежная задолжала Чайлду. Целую жизнь наперёд, задолжала за белые полосы шрамов и яркие пятна крови, пересекающие цветастые веснушки поверх. Шестой бы сделал всё, чтобы заставить Фатуи и Царицу расплатиться. Но был лишь послушной куклой, повинующейся движению перетянутых на запястьях нитей.

Смотря и видя перед собой Тарталью, Скарамуш не слышал ничего, кроме подступающего финального аккорда их общей пьесы.

Чайлд послушно молчал, словно чувствовал все противоречия собственной кожей и переживал момент падения вместе со Скарамушем. Финальный аккорд растянулся, скатился до минорной октавы, и Шестой знал, чем он может оборвать его звучание.

Несколькими словами. Всего несколько слов — такая мелочь, но способная решить самую огромную проблему, гнилым побегом оплетающую гортань тошнотой.

Искры в голубых глазах качнулись, словно под порывом сильного ветра.

Скарамуш мог растоптать их. Заставить погаснуть. Всего парой слов.

— Не… Не используй Форму Духа, — по звукам выкатилось с языка, и Бездна подступилась совсем близко, пока Шестой по наитию качнулся ближе, соприкасаясь в воде животами и стараясь спастись от сжирающей мир мглы. — Это слишком опасно.

Те заветные слова имели единственную правильную форму, оформленную в тёплые волны света за грудной клеткой, но Скарамуш чувствовал только отголоски настоящего жара, оставаясь за незримой стеклянной гранью. Обессиленный, не способный поднять даже руку для удара, чтобы изрезанными ладонями схватиться за смелость наконец-то решиться, он чувствовал себя натянутой тетивой в руках неопытного лучника.

Тетивой, всегда режущей пальцы, и стрелой, неизменно летящей мимо.

Промах эфемерного острия потонул в усилившемся шуме водопада, но Скарамуш знал: Тарталья слышал его тоже. На лице Чайлда промелькнула тень страдания, искорки в глазах заплясали языками пламени под порывом ветра, и их возросшая яркость резанула сетчатку.

Тарталья медленно моргнул. Скарамуш чувствовал себя затаившейся змеёй, готовой в броске вспороть бритвенно-острыми клыками шею, но предусмотрительно остающейся на месте. Любому взрыву предшествовал зажжённый фитиль. Хотел Чайлд спороть какую-нибудь глупость в ответ? Или сорваться на крик? Затянувшееся молчание воронкой стягивало пространство к эпицентру…

— Я не могу, — глухо прозвучал Тарталья. И улыбнулся. Медленный всполох ресниц погасил сияющие на дне зрачка искры, и они отблеском погрузились дальше, утопая в безмерном океане. — Если это гарантирует мне победу… Я просто не могу отказаться от шанса.

Всё или ничего.

Чайлд казался разбитым. А Скарамуш по-настоящему являлся таковым.

Океан приблизился касанием рук, сомкнулся морской пеной над головой, и впервые Шестой почувствовал, что ему не хватало воздуха под высокими сводами пещеры. Стеклянная стена рассыпалась мелкими осколками и вонзилась в пульсирующее испуганное нечто, толкающее привстать на носочки и сотворить из кольца рук на шее самую тесную клетку в мире — целуясь с Тартальей, он утопал в ощущении жара губ на собственных.

Поцелуй отдавал на вкус горечью. И могильным холодом невысказанного.

«Пожалуйста, вернись. Я люблю тебя».

この　美しき残酷な世界では

まだ生きていること「何故」と問うばかりで…

真実は嘘より　綺麗かどうか

分からない

— Я смогла забрать Глаз Бога, — Синьора качнулась вперёд, и Скарамуша пробрало сковывающим колючим морозом. В безвольно раскрытую ладонь она вложила потухший артефакт.

— А тело?

— Тело… осталось в Золотой Палате.