Мукуро похож на изящную фигурку. Когда Рехей на него смотрит, он видит текучие линии, плавные изгибы, выверенные, мягкие жесты. В нем все продумано до мелочей: от красивого наклона головы, когда прядь из небрежно откинутого за плечо хвоста скользит темным шелком вниз, на грудь, до приподнятой в иронии брови, до сверкнувшей белыми пятнышками зубов улыбки, от которой всегда веет угрозой. Он словно выточен кем-то — самим собою — в нужную форму, отполирован до слепящего глаза блеска.
Если бы Мукуро был статуей, она, несомненно, стояла бы в гордой, но настороженной позе. Самолюбование, пронзенное опасением.
Пока Вонгола боится Рокудо Мукуро, не зная, как к нему подступиться, чего от него ждать, и что он планирует в своих тенях, скрывшись ото всех до тех пор, когда в нем не встанет нужда — пока Вонгола пытается рассмотреть угрозу в каждом его жесте, Рокудо Мукуро боится Вонголы.
Рехею кажется, что он один это замечает.
По какой-то причине он молчит об этом.
Мукуро похож на стекло — он прозрачен, как дым, как матовое окошко в двери, через которое видны размытые силуэты. Когда он движется, Рехею кажется, что он медленно слепнет, потому что чужой контур неестественно смазывается, и нельзя точно сказать, где сейчас находится его бледная, холеная рука — лежит на своем бедре, или...
Когда ты наблюдаешь за Мукуро, реальность растягивается, сужается, вытягивается и сжимается. Конечно, не в прямом смысле, но это тонкое, едва-едва ощутимое чувство похоже на незамеченное еще пока что опьянение, готовое показать себя только когда ты решишь встать.
Мукуро похож на морок, на наваждение. Иногда Рехей не может точно сказать, разговаривал ли он с ним минуту назад, или же ему это просто привиделось.
В конце концов, на самом деле Мукуро похож на умирающего.
В руках Рехея он теряет и свою утонченность, и свою таинственную дымку. Обретая плоть и кость, иллюзионист оказывается всего лишь человеком, и когда шершавые пальцы Солнца касаются его спины, проходятся по его лопаткам и обхватывают поясницу, Рехей с ужасающей ясностью понимает, что Мукуро намного слабее любого из них.
Внушая всем если не страх, то как будто справедливое опасение, он готов поломаться в больших ладонях Сасагавы от неаккуратного жеста — тонкий, болезненный, лихорадочный, полный углов и застарелых отметин. В дорожке швов на его животе нет никакой мистичности, а острые коленки вряд ли назовешь изящными. Когда Рехей сжимает его бедра, он знает, что останутся следы.
И все-таки, именно сейчас, держа в пригоршне чужое нутро, он как никогда ощущает исходящую от Мукуро угрозу. Она таится где-то за широкой спиной Рехея, дышит ему в затылок холодком ранней зимы.
Мукуро ему не отдается — Мукуро позволяет ему себя взять.
Рехей заглядывает в чужие глаза, блестящие, внимательные, смеющиеся — и впервые его боится.