В мире шиноби грани между черным и белым давно размыты, и Какаши смотрит на него холодно-серым взглядом, в котором прослеживается расчет и вера в правильность своих действий, как шиноби. У взбалмошного Учихи мир пестрит яркой палитрой цветов, где черный и белый чистые и не тронутые друг другом, потому, смотря на сокомандника, Какаши кривит губы в подобии улыбки, зная, что белый и черный — ничто иное, как сумма всех красок и их отсутствие, которые смешиваются в беспорядке жизни, рождая серый.
Мир серый, и никто с этим ничего поделать не может.
Особенно шиноби.
Какаши окидывает всех скучающим взглядом в надежде на то, что хоть кто-то сможет это понять, но вскоре осознает — ошибался он сам: мир шиноби на самом деле красный. Почти алый. Как кровь, разлившаяся по полу гостиной от вспоротого живота отца; кровь, которая волной накрывает юного Хатаке, пытавшегося оттереть старые половицы; кровь, которая остается на руках после точного удара кунаем в живот во время миссии. Она хлещет, стоит обхватить рукоятку двумя руками и тянуть изо всех сил вверх, вспарывая мерзкое нутро. Вражеский шиноби открывает и закрывает рот с почерневшими, полусгнившими пеньками зубов. Хрипит, дергается, кашляет кровью. И воняет от него страшно. Маска на лице не спасает ни от вони, ни от металлического привкуса во рту. Какаши весь в крови, и сквозь серую пелену красный пробивается настойчиво и упрямо, заполняя серую радужку глаз.
Мир окончательно становится кроваво-алым, когда Учиха отдает проклятый шаринган. Серая пелена уходит в небытие, оставляя место для багряной реальности, в которой кровь хлыщет кажется отовсюду, ее так много из пробитой насквозь грудной клетки Рин. Какаши чувствует, как горячая жидкость стекает по руке, обжигая; чувствует пальцами, как внутри умирающего тела будто бы прогремел взрыв от техники, сопровождаемой пением тысячи птиц — внутри тела Рин настоящее месиво, и крови так много, что Какаши судорожно сглатывает и падает от жестокого удара реальности.
Как же он ошибался.
Мир шиноби — это бойня, где нет ни черного, ни белого, ни даже привычного серого, есть только кроваво-красный, который Какаши старается прятать под протектором родной деревни, но хитайате спасает только от невероятного потребления чакры шаринганом, а не от алой реальности шиноби. Ему достаточно посмотреть одним глазом, чтобы внутренности скрутились и чувство тошноты резко подступило к горлу от металлического запаха в округе. Тела шиноби лежат в неестественных позах, вспоротые и некоторые обезглавленные, покрытые чернотой крови — бой закончился не в их пользу. Помогать тут больше некому. Под ногами ковер из травы хлюпает их кровью, Какаши склоняется над лицом погибшего и едва касаясь мозолистыми пальцами закрывает ему глаза — то, о чем мечтает он сам, чтобы не видеть кроваво-алого. Хатаке смотрит на него холодным несерым взглядом, в котором прослеживается всепоглощающая пустота и отсутствие веры в правильности своих действий, как шиноби. Какая может быть вера в этом беспощадном красном свете?
Работа в АНБУ — сумма всех оттенков алого: от ярко-красного до темно-бордового, которые подаются под приправой под названием «защита Конохи», и Какаши ест это за милую душу. Отдает всего себя, потому что только так он может не думать о себе, как о человеке, личности, в душе которой полно хаоса из сомнений, боли и вины. В АНБУ он в первую очередь шиноби, инструмент и идеальное оружие. Ведь какая разница, каким цветом видит острый клинок?
Какаши прячется под наслоением масок подальше от кроваво-алого, но каждый раз красная пелена шарингана заполняет все вокруг, а кровь льется ручьем, которую после он пытается отмыть, стоя в ванной. Руки чистые, но Какаши все равно намыливает и трет их до красноты. Горячая багряная жидкость будто бы стекает по сильным запястьям, а потому в попытке остудить из крана течет ледяная вода, из-за которой немеют длинные пальцы. Какаши видит, как кровь из пробитого насквозь тела Рин все еще на его руках, под пение тысячи птиц фантомно ощущает, как ее внутренности превратились в адское месиво, и слышит последний хриплый вздох — все это заставляет стиснуть зубы и сильно сжать раковину до тех пор, пока от мозолистых пальцев не отхлынет кровь. Какаши склоняет голову, как побитая собака, перед зеркалом не в силах смотреть.
В болезненной белизне ванной комнаты кровь на его руках ярко-алая.
Ученики, навязанные третьим Хокаге, глядят на него, как на идиота. В целом Какаши с ними согласен: с перенятыми привычками от покойного Учихи он в самом деле похож на шута, но стоит троице увидеть Хатаке в бою, как в их глазах проявляется уважение сродни восхищению. Это забавно до боли. Ошибки прошлого, маячащие перед глазами, Хатаке старается исправить хотя бы для них: он говорит о важности командной работы, которой сам когда-то пренебрегал. Однако седьмая команда — редкостные упрямцы, и искусство боя — единственное, чему он может научить, но Какаши все равно старается показать, что мир не делится на черное и белое, правда Хатаке никогда не был хорошим сенсеем — за него это показывает миссия, сталкивающая их с демоном Скрытого Тумана, который больно бьет под дых с особой жестокостью, но у Наруто мир упрямо пестрит яркой палитрой цветов, как и у Обито когда-то, и Какаши надеется, что мальчишка сможет сохранить в себе это и не умереть. В мире шиноби такие ниндзя — редкость, которая, как правило, исчезает в первой луже крови.
Капля за каплей лужа превращается в океан.
Океан крови, в котором он утопает, слишком огромен. Какаши интересно, также ли задыхался Итачи Учиха под давлением кроваво-красной горячей жидкости после того, как истребил весь свой клан? Также ли кровь проникала в легкие, которыми он дышит, в само его естество, наполняя его чернотой, льющийся будто бы отовсюду? В крови и боли рождается жизнь, но также в крови и боли она рассыпается в прах. Исторической парадигме свойственно повторяться, и война заставляет откашливаться, харкать кровью и тяжело дышать. Проклятый глаз болит от перенапряжения, отчего Какаши стискивает зубы и хмурится. Даже его отсутствие не исправляет ситуацию — боль распространяется по всему телу от потерянного шарингана, на место которого приходит обычный серый глаз, но кроваво-красный никуда не девается: стекающая кровь впечатывается в поры, а металлический привкус во рту вызывает рвоту. Какаши бросает усталый взгляд на девушку рядом. Сакура беспокоится за него и за упрямых мальчишек, которых знает уже много лет. Она нервно прикусывает губу, когда лечащая чакра мягко распространяется по его телу, и их взгляды вмиг встречаются, а улыбка тут же расцветает на ее губах, будто бы все хорошо и вокруг нет ни крови, ни мертвых тел, ни непрекращающейся бойни. Сакура в самом деле очень упряма, и этим она может составить конкуренцию Наруто, вместе с которым смотрит на мир, пестрящий неубиваемой палитрой красок. Она знает, мир жесток, но помимо красного есть и другие цвета и оттенки: красный может быть цветом страсти и любви, а не только нескончаемым потоком крови, розовый цвет ее волос может согревать, как лучик солнца весной, зеленый может успокаивать и дарить надежду. Это странно — в жизни Какаши были только серый и красный, и он понимает, что его уроки жизни прошли зря: Наруто с Сакурой уверенной походкой шагают вперед под светом ярких красок, несмотря ни на что, Саске же был потерян задолго до их встречи: его мир красный, как небо в Цукиёми, истерзанный образами убивающего свою семью Итачи. Алая луна, озарявшая красным светом облачную атмосферу иллюзии, сводила с ума, раз за разом показывая резню, бойню, которая въелась в подкорку мозга. От боли Какаши судорожно сглатывает, и лицо Сакуры — единственное, что удерживает его здесь: цвет ее зеленых глаз настойчиво пробирается сквозь красную пелену, забирают в сладостный плен, от которого дышать становится легче. Она ласково касается его щеки, скрытой под маской, и боли нет — лечебная чакра растеклась по его телу, собирая осколки его души. Какаши чувствует обжигающее тепло ее ладони и склоняет голову вбок, чтобы, как раненый пес, потереться о нежную руку. Тихое размеренное дыхание рядом успокаивает, помогает привести в порядок сердечный ритм, который тут же ускоряет свой бег от трепетного поцелуя, совсем невинного, но у Какаши екает где-то внутри. Сакура улыбается ему одному, и в свете ее зеленых глаз Хатаке забывает о той бойни, происходящей вокруг, но самое главное — изумрудный цвет ее радужки забирает его с собой в мир, который пестрит яркой палитрой красок, изгоняя кроваво-красную пелену прочь.