Запах пороха и сожженной степи

Дазая со всей силы прикладывают затылком к несчастной деревянной двери, губы остервенело кусают острые жадные зубки. Осаму чуть кривится и сжимает пальцами чужую талию. Юркий горячий язык слизывает выступившие капли чужой крови, и Дазай знает, что потом губы будут противно болеть. Чуя вгрызается в его шею, почти раздирая пальцами жилет.

- Чш-ш… - Осаму глубоко вдыхает горячий воздух, перемешанный с терпким запахом корицы и жженого дерева.

- Заткнись, - язык Чуи заплетается, и он ненавидит себя за это.

Чуя ненавидит свое тело за это чертово сочетание сущности и дара. Чуя ненавидит свое тело за то, что в течку ноги сами несут его к чертовому Дазаю.

Накахара до крови кусает за ключицу и не знает, чего в нем больше: отвращения или обожания. И за это он ненавидит себя еще сильнее. Он сгребает Осаму за грудки и швыряет в сторону кровати, почти запрыгивая на него следом.

- Ты в своем репертуаре, Чу-у-уя.

- Заткнись, - Чуя спешит закрыть ухмыляющийся рот своим языком, спешит не слышать этого выдоха на букву «у».

Жилеты и рубашки летят на пол, и Накахара садится на чужие бедра, нетерпеливо потираясь об упругую выпуклость.

Дазай чуть прикрывает глаза, продолжая растягивать губы в улыбке, за которую хочется вмазать со всей силы.

- Расстегнуть не хочешь? – эти паршивые глаза снятся ему в кошмарах и в мокрых снах.

- Заткнись, - руки дрожат, и Чуя еле справляется, проводя рукой по твердому члену, обводя пальцами знакомые до одури жилки.

С пуговицей на своих штанах он не справляется и выдирает ее с корнем.

Дазай тянется к верхнему ящику тумбочки, и в его длинных пальцах сверкает обертка презерватива. Блестящий квадратик ударяется Накахаре об искусанные губы.

- Надень, - холодные пальцы заправили рыжую прядь за покрасневшее ушко. – И отсоси.

Осаму внимательно посмотрел в синие глаза, на дне которых начало зарождаться бешенство и добавил:

- Смазки у меня нет. Ты же не хочешь по сухому? Или ты думаешь, что я буду сам доводить тебя до оргазма?

Чуя сильно прикусил губу, и сильно выдохнул, глотая горчащую на корне языка обиду. Дазай всегда напоминал, что чувства Чуи для него ничего не значат.

- «Ненавижу тебя», - одними губами.

Он опускается к налившемуся кровью члену, в нос резко ударяет запах пороха и сожженной солнцем земли. Запах болезненной зависимости. Чуя ненавидит его. И не может без.

Язык скользит по гладкой резинке, надавливает на крупные вены, Чуя заглатывает до основания и давится. Давится. Давится членом в глотке, давится этой близостью. Давится от самого себя. Мутная слюна стекает по подбородку.

Дазай тянет за волосы и членом размазывает слюну по губам. Переворачивает к себе спиной и жмет на загривок, заставляя грудью лечь на смятые грубые простыни. Чужие пальцы касаются твердого пластика ошейника.

Он вставляет сразу два пальца, заставляя охнуть, разводит их ножницами до болезненного спазма. Чуя прикладывает всю свою волю, чтобы не заплакать. Пока еще рано. Он может понять.

Течка держит член колом, но пока в него не войдут, он не потечет. Он ненавидит каждое первое проникновение. Потому что Дазай не считает, что обязан быть нежным.

Резкий толчок, кажется, выбивает душу вместе с воздухом из легких. Слезы брызгают из глаз, стекая по щекам горячими потоками. Дазай вставляет до конца, и Чуя чувствует, как пульсируют стеночки, плотно обхватывая горячий член, смазка начинает выделяться, пошло хлюпая при толчках. Гадкий запах корицы, перемешиваясь с привкусом пороха, заполняет его нос. Он чувствует его на языке. Сильные пальцы стальной хваткой сжимают его бедра, оставляя ярко-красные пятна. После они нальются темно-фиолетовым, и он будет долго смотреть на них в зеркало, нажимая на края и морщась от боли.

Член долбится в простату, головка проезжается по грубым простыням, бедра уже давно держатся лишь за счет чужих пальцев. Слезы смешиваются со слюнями и впитываются в старый матрас. Смазка стекает по бедрам. Чуя заходится в судороге и кончает, обмякая и переставая соображать.

Дазай резко переворачивает его на спину, разводит ноги и со всего размаху входит снова.

- После оргазма ты такая шлюшка.

Чуя стонет и выгибается, насаживаясь глубже.

Дазай засовывает пальцы ему в рот и давит на язык. Они проскальзывают глубже, и Накахара подавляет рвотный позыв.

- Хочу смотреть, как ты отсасываешь кому-то, и трахать тебя одновременно.

Чуя понимает, что готов на все, что угодно.

Он хрипло стонет и кончает во второй раз.

Дазай делает еще несколько фрикций и прижимает худые бедра сильнее, кончая глубоко внутри. Быстро образовавшийся узел распирает внутренности, но у Чуи нет сил даже на стон.

Осаму меняет положение и откидывается на подушки, аккуратно укладывая Чую вместе с собой. Он осторожно перебирает рыжие пряди, заправляя их за уши, проводит носом по равнодушному черному ошейнику. Он позволяет себе это, потому что знает, что Чуя уже без сознания.

***

«Ненавижу».

Слово пульсирует кровавым алым цветом.

Ненавижуненавижуненавижуненавижуненавижуненавижу.

Чуя опрокидывает в себя еще один шот чего-то крепкого. Кажется, коньяка.

Ненавижуненавижунена… он роняет голову на стол и выдыхает до сипа в легких.

Самое поганое, что он предполагал, что это когда-нибудь случится. Предполагал… но никогда до конца не верил. И это стало для него самым поганым сюрпризом за всю его поганую жизнь. Сюрпризом от Дазая Осаму, который

ушел из мафии.

(и оставил его одного)

***

***

После предательства Дазая все как будто осталось таким, как было. Небо не упало на землю, вода не превратилась в кровь, мир не прекратил свое существование. Только Акутагава стал еще более замкнутым и стал отдавать еще больше времени тренировкам. Чуя понимал его в какой-то степени. Дазай никогда не обращал внимание на его сущность, его интересовали только способности, и Акутагава, не щадя живота своего, рвался в бой, попадал под пули, совершенствовал Расёмон. То, что его же дар уничтожал его изнутри, никого не волновало. На возможность никогда не родить Акутагаве было плевать. Собственно, как и Чуе.

Дни сливаются в бесконечную кровавую с отблеском пуль кашу, разбавляемую вином по вечерам. Накахара с тоской смотрел на убывающие запасы, но ничего поделать с собой не мог. Вино немного приглушало ноющую боль где-то в районе солнечного сплетения.

Будничные дни мафии, сделки, перестрелки, убийства, вместе со всем этим оставалась главная проблема: Течка. Течка, отключающая контроль над собственным даром. Течка, в которую он был беспомощен, как ребенок, и опасен, как ядерная боеголовка.

Чуя решил принять все меры по собственному обезвреживанию. Он достал какие-то магические печати, которые должны были спасти от активации Порчи, рассчитал количество снотворного, чтобы проспать максимально долго, нашел место, где он никому бы не смог навредить.

Но ничто не смогло подготовить его к последствиям.

Когда он пришел в себя через пять дней, он не мог понять, где находится. Местом, что он выбрал, была небольшая лесная полянка, окруженная мелким перелеском. Сейчас он лежал на как будто выжженной засухой и пожарами земле с глубокими трещинами и расколотыми гранитными камнями. От милых небольших деревьев не осталось и следа. На виднеющихся вдалеке вековых дубах виднелись большие вмятины и срубы, как будто их били гигантским хлыстом.

Чуя попытался перекатиться на спину и понял, что у него ноет каждая клеточка тела, а в него самого будто закачали несколько тонн свинца. Глубокий вдох отозвался резью в легких. Он через силу перекатился на бок и увидел, что перчатки остались на месте. Печати на запястьях сыграли свою роль. Чуя бы поблагодарил магов, если бы мог…

Омега, скуля от боли, свернулся клубком, и огненные слезы защипали его сухие щеки. Сейчас он не хотел быть одним из самых сильных и опасных киллеров Портовой Мафии, ему просто хотелось, чтобы его подняли сильные руки, прижали к груди, пахнущей порохом и сожженной солнцем степью, и отнесли домой.

***

- Что это ты там глотаешь? – Коё схватила Чую за руку, заставляя раскрыть ладонь. В аккуратной ямке из трех сходившихся линий лежали три бело-синие капсулы. Чуя резко отдернул руку и отвернулся:

- Не ваше дело, Одзаки-сан, - он быстро закинул таблетки в рот и запил остатками вина.

Коё молча проследила за его действиями.

- Ты же знаешь, к чему это может привести? – ее рыже-карие глаза смотрели очень внимательно.

- Знаю, Одзаки-сан, - Чуя молча вышел из главного зала.

Таблетки, глушащие гормоны, были противопоказаны одаренным. Вместе с гормонами, они глушили дар. Также среди побочных эффектов были бессонница, отсутствие аппетита, слабость, депрессия… Список был длинным. Чуя не мог сказать, что прочитал его до конца.

Накахара постепенно становился блеклой тенью самого себя. Он уже не мог с прежней легкостью ходить по потолку, поднимать деревья, даже отклонять пули становилось сложнее. Чуя догадывался, что однажды у него не получится. В таком случае, было бы неплохо, если смертельный кусок железа попал бы прямо в сердце.

От него и так уже почти ничего не осталось.

***

В его задачи входило проконтролировать соблюдение условий сделки по продаже оружия. Сделки по продаже оружия. Легче было только палить из этого самого оружия, чем Чуя предпочитал не заниматься.

Маленькая партия, небольшой корабль с маленькой командой. Чуе даже не приходило в голову, что что-то может пойти не так. Но размеренный разговор перетек в ругань, потом контрабандисты одновременно вытащили стволы, и почетное сопровождение в лице Накахары и пары других киллеров среагировало раньше, чем успело что-то осознать. Когда от противников оставалось чуть меньше трети, живот обожгло огнем, но Чуя был слишком занят рассматриванием падающей железной балки на голову капитана. На краю зрения мелькнула пара теней, а через пару мгновений началась гребаная чертова неразбериха. Кто-то пустил дымовые шашки, забрызганные кровью лица киллеров пропали из поля зрения, а он сам внезапно оказался посреди непроглядной серой пелены. По животу расползалось непонятное липкое тепло и неприятная пульсация. Чуя дотронулся рукой до рубашки, но вместо сухой ткани его пальцы встретило что-то теплое и жидкое. Ноги резко ослабли, и Накахара еле успел опереться о стену, мешком съезжая вниз.

В рассеивающемся дыму показалась темно-каштановая макушка и хвост светлых волос.

- Куникида-кун, как поиски идеальной женушки? – дыхание застряло у Чуи в глотке.

- Тебе приспичило поговорить об этом именно сейчас?!

- Ну ты же все время сбегаешь от ответа, - фигурка в бежевом плаще крутилась на месте.

- Я должен доложить главе, - мужчина с хвостом поправил очки и засунул блокнот во внутренний карман.

- Отлично! Я как раз присмотрел одно потрясающее местечко неподалеку!

- Ты во время задания искал место, чтобы повеситься?!

- Утопиться, Куникида, у-то-пить-ся, - Дазай задумчиво покрутился вокруг своей оси, повернувшись спиной к закипающему Куникиде. – Я слышал, что глава сегодня отлучится по делам во второй половине дня. Ты вроде хотел ему что-то доложить, м-м-м?

Проклиная Дазая последними словами, Куникида быстро развернулся и понесся в сторону шоссе.

Осаму резко остановился, расслабляя плечи, и направился к не двигающейся фигурке в черном у стены.

- С каких пор лучших киллеров посылают в эскорт, Чу-у-уя? – голос донесся до Чуи будто через толщу воды. Сознание утекало темной жидкостью, капая с плаща на землю и впитываясь в песок пустыря.

- Эй, ты дал обет молчания в местном монастыре? – длинные пальцы чуть толкнули плечо, и Чуя почувствовал, что падает.

Земля встретила его темнотой.

***

Накахару разбудил запах горелой яичницы.

Он лежал на мягкой подушке, укрытый мягким одеялом, от простыней пахло стиральным порошком, на кухне сквозь зубы матерился Дазай, и все это казалось до такой странности обычным и правильным, что Чуе захотелось поверить, что вся его жизнь была страшным кошмаром. Но попытка пошевелиться вернула его в реальный мир жуткой болью в животе. Опустив одеяло ниже, Чуя увидел, что замотан бинтами, под которыми виднелись очертания повязки.

- Завтрак для принцессы, - пропел Дазай, внося в комнату поднос со сгоревшей яичницей и чаем.

Чуе не хотелось, но он был должен.

- Кто это тут принцесса, суицидник?

Губы Дазая расплылись в улыбке.

- Не волнуйся, есть тебе можно, - он поставил поднос на тумбочку и принялся разрезать яичницу на кусочки.

Чуе хотелось смеяться и плакать.

- Какая забота… - Осаму поднял взгляд, но Чуя упрямо продолжал смотреть на его руки.

Улыбка медленно стекла с тонких губ.

Дазай осторожно отложил вилку и нож и поднял лицо омеги за подбородок. Чуя резко отвернулся и скривился от полыхнувшей из-за движения боли.

- Зачем ты травишь себя таблетками?

Накахара замер на пару мгновений и поджал губы. Конечно же, он понял, что запах изменился.

- Это не твое дело, - тихий голос, и глаза прячутся за челкой.

- Думаешь? – Дазай наклонился и провел губами по шее, оставляя влажный след прямо над краем ошейника.

У Чуи задрожали губы.

- Не хочешь рассказать о том, как провел свою последнюю течку? – Дазай горячо выдыхает в ухо, и Накахаре хочется сдохнуть прямо сейчас.

- Зачем спрашивать, когда ты и сам все знаешь? – Чуя старается контролировать свой голос. Он правда очень старается.

- Действительно, - тонкие губы изгибаются в издевательской усмешке, и Чуя собирает все последние остатки воли и гордости, чтобы не зарыдать, как последняя наивная шлюха. – Та полянка была впечатляющей.

Длинные холодные пальцы касаются дрожащих губ, и Чуя цепляется взглядом за виднеющуюся из-под ослабшего бинта часть запястья. На белой коже алеют новые шрамы. Чуя замирает, а пальцы съезжают на шею, касаясь черного пластика.

- Не думаешь, что это прекратит твои мучения? – указательный проталкивается в расстояние между кожей и ошейником, и Чую прошивает крупная дрожь.

- Не смей, - Накахара отталкивает чужую руку. – Я лучше сдохну, - и… замирает под тихий смех.

Дазай тихо смеется, прикрывая рот рукой с размотавшимся бинтом. Дазай тихо смеется, и это настолько удивительно, что синие глаза расширяются, а поднятая рука падает на одеяло.

- Всегда буду рад составить тебе компанию, - глубокий вдох, и глаза все еще улыбаются.

– Ешь, мой кулинарный шедевр желает оказаться в твоем желудке.

Он поднимается и уходит в сторону бормочущего телевизора в какой-то из соседних комнат. Кончик бинта свисает и щекочет ему ладонь.

***

Чуя просыпается в своей комнате, заботливо укрытый одеялом. Чуя просыпается и понимает, что что-то не так, что произошло что-то, чего не должно было случаться. Он привычным жестом касается ошейника… и не ощущает его. Страх подрывает его с кровати, забыв о ране, омега подлетает к зеркалу, и понимает, что ошейника действительно нет. Загривок болезненно-сладко пульсирует. Чуя поворачивается спиной к большому зеркалу и дрожащей рукой поднимает маленькое, убирая волосы с шеи.

Поперек незагоревшей из-за ошейника линии кожи краснели аккуратные следы зубов. Чуя как под гипнозом провел по ним подушечками пальцев, и они откликнулись тянущей болью.

Омега опустил зеркало и медленно осел на пол у кровати. Он поставил ее. Дазай поставил ему свою метку.

Взгляд упал на небрежно брошенный на тумбочку лист с рваным краем.

«Если все же надумаешь «сдохнуть», извести меня. Очень трудно найти партнера для двойного суицида, знаешь ли».

Чуя кладет бумажку рядом с собой и откидывает голову на кровать. Глаза слезятся от яркого света, и плевать, что в комнате только тусклая лампочка. Во всем виноват яркий свет… Из горла вырывается предательский всхлип.

Он знает, что теперь будет проще, что он больше не будет терять контроль, что больше не надо пить таблетки, что его теперь не смогут случайно подстрелить в темной подворотне. Что теперь его запах смешается с запахом пороха и сожженной степи, что теперь все будут знать, что он принадлежит предателю.

Он знает, что все это сделано ради него и что его чувства ничего не значат.

Чуя все это знает.

Но от этого не легче.