Юнги не смотрит под ноги – бредет по мокрой траве напрямик, и Чимин слышит, как у него в рюкзаке позванивают, слегка стукаясь друг о друга, зеленые бутылки пива.
Чимину семнадцать. На дворе август. Вечер прозрачный, синий. Дует нездоровый ветер, и настроение у Чимина странное, тоже нездоровое.
- Хен, куда мы? – спрашивает.
«Вот же идиот» - думает Юнги и бросает не оборачиваясь:
- На заброшку.
В старом доме три пустых обшарпанных этажа и плоская открытая крыша. Чимину немного страшно, но он бежит вперед по коридору, стараясь не задевать руками облезших стен. Ему кажется, что из-за любой двери вот прямо сейчас на него выскочит приведение, и поэтому Чимин кричит во все горло – крик получается радостный и свободный, как ночной ветер. Где-то в полумраке хмыкает себе под нос Юнги. Единственные привидения здесь – они сами.
Комната больше напоминает чье-то логово. Обои висят клочьями, старый диван в пятнах, под ногами мусор и опавшая штукатурка, но на окне – белая занавеска из дешевого кружева. «Девяностые» - думает Чимин. Он их совсем не помнит, но атмосфера все равно до боли знакомая.
Хорошо, что летом темнеет все-таки чуточку позже. Юнги ставит бутылки на стол:
- Не стесняйся, - говорит. – Будь как дома.
Пиво на вкус отвратительное – горькое, но Чимин пьет, потому что Юнги пьет тоже. У Юнги кожа белая-белая, и волосы тоже белые – Юнги светится в темноте. Чем больше Чимин смотрит, тем больше Юнги кажется прозрачным. Сквозь него просвечивают бежевые обои в крупный цветок, спинка дивана и полка на стене. Прямо над полкой висит фотография в картонной рамочке – три девушки сидят в этой же самой комнате за этим же самым столом. Девушки красивые, но Чимину все равно от них жутко, поэтому он переворачивает их лицом к стене – чтобы не подглядывали.
У Чимина глаза горят нездоровым огнем, и щеки красные, что даже в сумерках заметно. Ему жарко. А у Юнги руки холодные, и от него пахнет пивом, сигаретами и солнцем.
Они почти не разговаривают – все и так понятно. С Чимином такое впервые. Но тишина давит на голову, поэтому он спрашивает:
- Хен, о чем думаешь?
- Гавайи, - говорит Юнги, ставя полупустую бутылку на пол. – Двигайся поближе.
- Гавайи? – Чимин все понимает, но делает вид, что нет совсем, и двигается почти вплотную. Гавайи – все вроде бы и понятно. Песня еще есть такая, Юнги ее часто слушал в последнее время. И Чимину сейчас правда жарко, как на Гавайях. Страшно, когда тебя медленно доводят до Гонконга, но Гавайи – не Гонконг, так что все в порядке.
Занавеска треплется на ветру, как будто живая. У Чимина желудок сводит от легкого, но липкого страха. А Юнги все равно – он привык. Между ними воздуха – меньше двух сантиметров. У обоих на губах терпкая горечь пива. Она Чимину не нравится, но если очень долго целоваться, может и пройдет. Это не доказано, но очень хочется проверить.
Когда их взгляды пересекаются, становится неловко. А еще Чимин каждые две минуты пересекается глазами с несуществующими призраками, и тогда все внутри холодеет. Чимина бросает то в жар, то в холод – от такого контраста его знобит.
У Юнги в животе пульсирует душа. Чимин похож на автостраду, по которой несешься на бешеной скорости, когда солнце расплавляет горизонт. «Не стесняйся» - повторяет про себя Юнги, когда Чимин ведет пальцами по ребрам под футболкой.
«Ты мне, все-таки, как брат» - думает Чимин, закрывая глаза.
«С братьями не целуются, придурок» - думает в ответ Юнги и тянет вверх край чиминовой футболки.
- Мне холодно, - одними губами шепчет Чимин.
- Тогда похуй, - выдыхает Юнги.
Он сползает вниз по жесткому диванному подлокотнику, оказываясь снизу. Вид при этом у него такой, словно он, Мин Юнги – первый парень на деревне, поимевший всех сучек в мире своим огромным елдаком, который с Сатурна видно. У Чимина голова кругом. Больше всего ему хочется, чтобы утром он наконец-таки смог сказать, что больше не девственник. Даже не столько потому, что Юнги такой близкий и горячий, и, наконец, разрешает себя хотеть, а потому, что уже даже придурочный Тэхен успел перепихнуться, а Чимин еще нет. Хотя, извините, всякие там Тэхены не перепихиваются, у них, видите ли, любовь.
На подлокотнике висит отсыревшая простыня – белая в мелкий выцветший синий цветок. Кожа Юнги белее, чем простыня, и это бесит. Чимин кусает его за шею только для того, чтобы убедиться, что Юнги настоящий. Живой. Кожа на вкус пресно-солоноватая, дыхание у Юнги тяжелое, а Чимин языком чувствует, как где-то там глубоко внутри, между мышц и сухожилий, пульсирует кровяным потоком артерия – с ума сойти можно. Чимин жмется ближе, одним взглядом умоляет, мол «хен, погнали до Гонконга и обратно». Юнги смотрит сквозь странную поволоку, во взгляде – желания и амбиций на три раза до Луны и обратно, но говорит почему-то:
- Не сейчас.
Чимин прекрасно понимает, почему не сейчас, но все равно обида глушит.
- Но ты обещал, - говорит, садясь.
Юнги тоже садится, забирает с пола бутылку, делает большой глоток и складывает голову Чимину на плечо:
- Ночь только началась, - говорит. – Несуразные мы с тобой какие-то.
- Ну, пожалуйста, хен, - тянет Чимин, чувствуя, как внизу живота полыхает горячее гавайское солнце.
- Один раз, - Юнги мажет губами от скулы до подбородка. – И больше не проси.
Сползает на грязный пол, устраивается перед Чимином на коленях, колупает короткими ногтями чиминовы голые коленки:
- Кинь мне рюкзак, - говорит. – Спасибо.
Пол жесткий – Юнги подкладывает рюкзак себе под колени. У Чимина сердце бьется где-то в горле – страшно. Перед глазами рябит, а Юнги похож на кошку. Чимин не знает, что говорят в таких ситуациях, поэтому молча двигается на край дивана. Волосы Юнги мягкие, сухие из-за краски, а еще он смотрит так, будто руки Чимину переломает, как только закончит. А у Чимина внутри море. Плещется и накрывает его с головой. Чимин до боли жмурит глаза, дышит глубоко и медленно. Охуительно-восхитительно. Так и хочется спросить «где ты так научился, хен?», но Чимина штормит, качает на волнах, и слов он не помнит. В мягких волнах тонет горящие солнце, шипит и гаснет – у Чимина перед глазами расплываются красные круги. Он, кажется, еще чуть-чуть и увидит огни Гонконга, но где-то в подкорке сознания маячит тупое лицо Тэхена. Ничегошеньки этот Тэхен не знает, вот пусть и не лезет не в свое дело.
Сперма белая, Юнги стирает ее с лица краем той самой простыни:
- Это первый и последний раз, - говорит. Полощет рот остатками пива и сплевывает прямо на пол, за диван. Мерзко, а по другому-то никак. У нормальных людей это все как-то не так делается, но нормальными они никогда не были. Надеюсь, привидения не подглядывали.
Чимин хочет было что-то сказать, но слова из головы вылетают и кровь леденеет – он затылком чувствует на себе взгляд откуда-то со стороны перевернутых девушек. Мокрой и холодной ладонью хватает Юнги за руку. Оборачивается – никого.
- Если тебе страшно, - Юнги тычется холодным носом куда-то в сгиб шеи, - можем уйти.
- Пойдем, - кивает Чимин. – Здесь стремно.
- На крышу только зайдем.
- Хорошо, хен.
Чимин физически ощущает, что щеки у него красные, как кромка неба на закате. Это самое небо, кстати, как и положено, по краю алое, а над головой темно-синее. Красиво.
У Чимина туман в голове и путаница в чувствах. «Мудак ты, Мин Юнги» - думает, а самому почему-то стыдно.
- Я хочу разжечь костер, - говорит Юнги, чиркая зажигалкой.
- Уже, - мямлит себе под нос Чимин, чувствуя, как в груди жжет. Юнги делает вид, что не слышал, но улыбается, как последний дурак.
- Ладно,- Юнги поджигает какую-то картонку и бросает ее тлеть на бетонной крыше. – Пойдем,- говорит, - даже если ты сегодня со мной, это не значит, что тебе можно шататься допоздна, мелкий.
- Сам ты мелкий, - мигом оживляется Чимин. – Я, между прочим, выше.
На душе у Чимина тепло, как на Гавайях. Юнги горячий, как раскаленный песок этих же гавайских пляжей. «Главное – не стесняться» - думает Чимин.
А еще, завтра же, он точно пошлет Тэхена нахуй, потому что так ему, пидору, и надо.