лезвие ножа у горла моего

у мальчика в волосах — солнечный свет. он обычно проползает к нему пятнами сквозь грязноватые стёкла окон в комнатах. но здесь окон нет вообще. свет разве что от потолочных ламп. у мальчика глаза цвета чая с молоком, в тёмную крапинку, в которых при желании тоже можно захлебнуться. а ещё у мальчика в голове — голоса. их так много, они что-то кричат, шепчут, визжат, воют, просят вернуться, забыть, вспомнить, убежать, они смеются истерично и пытаются что-то сказать настойчиво. их много настолько, что всё сливается в общий поток звуков, выловить из которого что-либо, становится нереально. один из самых настойчивых, пока остальные трещат на фоне, говорит, что… а что он говорит?..

— эй, ты в норме? — он медленно поднимает веки, и прямо перед ним оказывается парень с красно-рыжими волосами.

— в полном. только ты спугнул мои голоса, детка. но такое часто бывает, не волнуйся.

отвести взгляд от этого яркого пятна в комнате изолятора трудно. поэтому он закрывает глаза, чтобы вновь сосредоточиться на чужих мыслях, проникающих в голову.

— не пялься, это неприлично, — шепчет, не открывая глаз, чувствуя, как обжигает кожу чужой взгляд.

— откуда знаешь, что смотрю? — он пытается выловить из кучи знакомых кличек нужную. вроде бы дылда.

«интересно, очень интересно», — думает он.

— да я вообще всё знаю. обо всём и обо всех, — самодовольно улыбается, потому что его слова ни разу не ложь. лгать он не любит. хоть и говорит со всей искренностью, но улыбка всё равно выходит кривой, больше смахивающей на ухмылку. сразу же перестаёт улыбаться.

— да ну? и как докажешь? — кривых улыбок-усмешек либо не замечает, либо тактично молчит. впрочем, доказывать ему что-то обратное он тоже не собирается. пусть не верит.

— ты из стаи лютого. но это очевидно любому, у кого есть глаза. кличку тебе дала твоя крёстная — мóрока. из наружности притащили месяца два назад, но это так-то тоже узнать проще простого, — тут он и сам улавливает еле заметные запахи кучи всего наружного, чего нет в доме и быть не может. за такую кучу времени всё бы уже выветрилось, так что он сваливает всё на галлюцинации.

замолкает, прислушиваясь. он теперь всё думает, из-за чего же паренька заперли. так ещё и с ним. в конце концов, имелся ещё один изолятор. последние сутки для него вообще прошли как в тумане. «вроде была драка, но все успели смотаться к приходу воспитателя, кроме нас двоих», — думает он. тут взаимное молчание как-то сильно затягивается. расспросами его он решает не мучать, вместо этого говорит о том, что погода выдалась замечательная, и сейчас самое время покурить.

— ты же куришь? — он не сомневается, что его неожиданный клеточный собеседник курит, потому что по-другому тут никак, и спрашивает только из вежливости. не дожидаясь ответа, достаёт спрятанную от цепких глаз пауков пачку сигарет, вытаскивает одну, а упаковку бросает новому знакомому. пока поджигает свою, понимает, что это был последний предсмертный выдох зажигалки, и она больше не работает, а запасной с собой нет. тогда он подманивает дылду к себе пальцем, будто он его ручной пёс, чтобы тот прикурил от зажжённой сигареты.

их лица оказываются очень близко, и, пока есть возможность, он с радостью рассматривает дылду поближе. вся мордашка в россыпи веснушек, глаза непонятного зелёно-синего цвета в обрамлении рыже-медных ресниц, на переносице шрам. «красивый», — думает он, продолжая разглядывать даже когда отстраняется.

— что, понравился? — рыжий уж больно нагло лыбится.

— очень.

прикрывает глаза, чтобы послушать дом. из клетки не должно ничего быть слышно из-за звуконепроницаемости. но он за годы, проведённые в могильнике, может и не таким похвастаться. из каждой спальни гремит своя музыка. кажется, где-то назревает очередная драка, что не удивительно.

он трясёт головой из стороны в сторону. вспоминает о том, что свет скоро вырубят. одновременно с этим достаёт из кармана ветровки совсем маленькую стеклянную баночку, откручивает крышку, а там разноцветные скрепки. наверное, эта штука лежит там очень давно, потому как он никак не может вспомнить, когда её туда положил, и тем более, для были нужны скрепки. сбрасывает туда пепел и тушит окурок. банку отдаёт дылде.

он закрывает глаза, чтобы не видеть этот яркий огонёк в бледно-синей клетке. слишком похоже. слишком одинаково. воспоминание не так ужасны, на самом деле, он уже почти привык. но тем не менее, кошмары на сегодня обеспечены. и на несколько дней вперёд. чужие и теперь свои.

— у меня, кстати, очень беспокойный сон, детка, так что не пугайся если что.

дылда кивает как-то рвано. а потом наконец решается:

— как тебя зовут?

— койот.

вопросов больше не возникает, так что он сообщает веснушчатому, что скоро отбой и свет отключат. сам ложится на пол, скатываясь из сидячего положения, закрывает глаза и засыпает. сквозь накатывающий сон слышит, как дылда молчит. молчание у каждого человека разное, между прочим. у дылды оно спокойное и по-домашнему успокаивающее. он подобное испытывал настолько давно в детстве, что уже и забыл, что так бывает. молчание дылды кайоту очень даже по душе, впрочем, как и сам рыжий.