не было у нас никаких сокращений. только специфические эмоциональные детали: действия, запахи, вкусы, звуки и чувства.
ты говорил тихим до звона в ушах голосом, который я слушал каждое утро, пока ты пытался проснуться. ты был лёгок в мыслях и особенным в словах мальчиком. другие к тебе всегда тянулись, но сильнее всего по весне, когда в каждой песне поётся о новых и новых свершениях.
мы стояли на крыльце дома и держались за руки. «зато тебе не будет дуть», — сказал ты и снял один шарф. зимой и поздней осенью ты всегда носил несколько, боясь подцепить простуду. тогда ещё дождь пошёл сильный, и ты улыбнулся как-то грустно, и сказал «знаешь, почему дождь идёт? не потому, что ангелы плачут, а потому, что смеются. смотрят сверху на людей, которые избегают капель, смеются. вот дураки! дождь так велик, даёт жизнь всему на свете и смывает всю грязь, а они от него прячутся!».
ты говорил то, что никто не посмел бы в лицо сказать из-за своих страхов. и слова разлетались на мелкие звёздные осколки, и залетали людям прямиком в сердце, и зато звёзды светились по ночам.
и ты много фотографировал. запечатлял яркие кусочки жизни, которые потом клеил на стены комнаты. чтобы после осталось хоть что-то, что напоминало о прошлом. и потом ты отдал фотоаппарат мне, чтобы я тоже оставлял воспоминания.
ты сидел на крыше каждый рассвет, и часто совершал поздние ночные прогулки по двору босиком. и в такие моменты глаза у тебя всегда яркие, сонные, полные смеха. и тогда в два часа ночи ты начинал свои шаманские танцы для призыва безумных идей.
в некоторые особенные летние ночи мы забирались на крышу дома, и ты показывал мне далёкие точки звёзд и яркое блюдце луны. я пересчитывал и целовал твои созвездия-веснушки на плечах. а ты поворачивался и дарил мне свои объятия, и тогда я снова чувствовал тёплый солнечный свет, поражающий насквозь, и пробирающийся под самую кожу.
ты мечтал стать великим писателем, и писать книги для всех. и чтобы они всё понимали, а потом светили для остальных людей на своём пути. и потому у тебя была куча рукописных заметок обо всём, что случалось и нет.
у тебя были искривлённые коленки, которые ты всегда разбивал. я их обрабатывал зелёнкой всегда, а после целовал, чтобы не болело.
ты носил кучу плетёных браслетов-фенечек от сглаза и амулеты от проклятий. и ты не тревожил никого — даже когда покорял очередную вершину. а я глубоко в душе восхищался тобой, потому что вслух было слишком страшно признаваться.
счастье мы чувствовали позвонками — касались, и внутри всё отзывалось звоном колокольчиков, электричеством и головокружением лёгким. количество, правда, сразу так и не вспомнишь, но возле четвёртого у тебя родинка, а седьмой выпирает сильнее прочих.
и ты так мало спал, и всегда выключал свет, выходя из комнаты, и готовил чай и кофе для кого-то ещё. и благодарность чувствовал чаще, чем стеснительность или неловкость. и берёг свет в себе и знал, где он включается у других. и учился тому, что нравится, и далёкое превращал в близкое и понятное.
и именно ты показал мне, что чудеса никак привязаны ко дням недели, монетками на дне фонтана и что даже с падающими звёздами общего у них очень мало.
у нас довольно здорово получалось быть взрослыми.
а я ведь самый простой. курил, а ты отмахивался от сигаретного дыма, зажмуривал свои глаза цвета неба во время сумерек, и улыбался. и иногда я слушал дэвида боуи, и иногда в кофейнике пил кофе (то самое, в которое добавляют туман вместо молока, щедро посыпают корицей, и приправляют местными байками), и временами читал достоевского и кафку. и дарил любимые тобой ромашки.
и всё время слушал твой голос.
и ты говорил, что я особенный.
и я стал в это верить.
ведь когда говорит плачущий лунный мальчик со звёздами в волосах и хрустальными ромашками в руках, разве можно упустить возможность стать звёздами?