На следующий вечер сразу же после открытия избирательных пунктов и начала выборов недавно собранное Правительство во главе с Ким Намджуном обнародует приказ о переселении всех бывших капитолийцев в новые, созданные специально для них дистрикты. В основном это были заброшенные города, которых на территории страны тьма. За то время, пока пленники находились в тюремном заключении, верхушка уже начала отстраивать пару поселений, сильно не заботясь о пригодности для жилья. Никого не волновало то, что новое место жительства капитолийцев — это буквально заброшенные дома, отрезанные от всего мира, без электричества и снабжения. Маленькие городки были сделаны по минимуму, так, чтобы никто не умер, на этом работа закончилась.

Тем временем результаты выборов никого не удивили. Учитывая, что избирательные системы остались без поправок, согласились с нововведением в Конституцию девяносто семь процентов и восемь десятых населения страны. Никого не волновало, что строить новые семь дистриктов начали задолго до объявления голосования, будто политики изначально знали, чем в итоге всё закончится. Хотя кому врать, каждый в стране понимал, какие результаты будут.

Народ наконец успокаивается: капитолийцы получают по заслугам, познают страдания, боль и муки, их самих переселяют в большие города, выдают дома и квартиры, работу, где освободившихся мест предостаточно, идёт активная переквалификация кадров, они получают должное и нужное им и государству образование. Страна даже не успела упасть на колени после революции, хотя казалось, что это было неизбежно. Тут Намджун с Правительством в первый и последний раз отдают должное Мин Джоёну, как политику, ведь казна была далеко не пустой, а отношения с внешним миром давно налажены, за исключением некоторых стран, но этот вопрос Ким на некоторое время откладывает. Хоть границы всё ещё закрыты, но судя по тому, что внутри других стран нет никаких споров и налётов по поводу новой власти в Южной Корее, Намджуна всё устраивает. Пока что.

Hajin — We All Lie (slow ver.)

В день когда из десяти мест заключения выводят десятки тысяч капитолийцев для того, чтобы перевести их в дистрикты, большая часть народа ликует: люди толпятся около ограждения, кричат от счастья, глумятся, указывают пальцем, снова бросаются яйцами и другими продуктами.

Юнги стойко выдерживает всё: идёт прямо, гордо приподняв голову, не смотрит по сторонам, только на грузовики, в которых их должны перевозить. Раны к тому времени полностью затянулись, поэтому его без каких-либо раздумий заковали в наручники, хотя даже если бы Мин был болен, поблажек ему бы точно не делали. Его вместе с десятками других людей распределяют по машинам, при этом грубо толкнув. Юнги не возникает, послушно усаживается на своё место и оглядывает таких же пассажиров-заключённых-капитолийцев, как и он, напрочь игнорируя орущих людей за стеклом. Мин разочарованно выдыхает, когда, вглядевшись в лицо каждого, понимает, что абсолютно все они ему незнакомы. Скорее всего, это всего лишь жители Капитолия, а не члены семей правительства или чего-нибудь ещё. И, с вероятностью в сто процентов, всех детей когда-то важных людей поселят в разные дистрикты, чтобы не было пересечений и случайного заселения двух знакомых, а то и хуже — друзей в один участок.

— Вы ведь Мин Юнги, верно?

Омега тут же выныривает из своих мыслей, резко приподнимая голову и смотря на заговорившего бету. Юнги переводит взгляд на разговаривающих на улице охранников, которые должны их перевозить, и убедившись, что рядом только те, кто оказался с ним в одной лодке, кивает, отвечая на взгляды перешёптывающихся капитолийцев. «Слава Богу», «я думал, что Вас также казнят», «наверняка у него есть план», «мы в безопасности», — Мин поджимает губы, опуская глаза на свои руки, скованные в наручниках.

— Что мы будем делать, Господин Мин?

Юнги хочется рассмеяться, потому что на кого они так надеются? Он также как и они остался отрезанным от всего мира, увидел казнь своей семьи, сгорает от паники за младшего брата и страдает от истерик и тревоги. Он — человек, которому нужно время, чтобы собрать себя по осколкам, где-то блять найти клей и склеить трещины, скотч найти, пластыри, антидепрессанты, а они продолжают говорить-говорить-говорить.

Люди вокруг шепчут, аккуратно, чтобы не побеспокоить охрану, тормошат его, дёргают за кончик одежды, а Юнги устало выдыхает, потому что это всё слишком для него. Когда смотрят с надеждой, а помочь ты сам не в состоянии, когда тебе самому помощь нужна.

— Я не знаю, — проговаривает так тихо, почти звука не издаёт, только губами едва шевелит.

Но все вокруг слышат. Слышат и тут же замолкают, потому что ощущают это повисшее в салоне небольшого грузовика их общее отчаяние. Они увидели сына бывшего президента, который делил их по классам и им, капитолийцам, давал самое лучшее. Они подумали, что да, то, что они оказались рядом с одним оставшимся Мином — это везение. Но каждый капитолиец смотрит сейчас на уставившегося на свои бледные, костлявые руки омегу, топящего всех пассажиров своим отчаянием, и понимает, что им ни черта не повезло. Каждый сейчас разрушен, каждый кого-то потерял, ведь совсем недавно капитолийцев было миллионы, а сейчас — пару десятков тысяч. Совсем недавно у них было всё: деньги, власть, статус, огромное количество привилегий, а сейчас? Сейчас только своё собственное тело, одежда, в которой их и схватили, никому не нужное имя, ничего после себя не оставившее, и всё.

— Мы совсем ничего не можем сделать, да? — в стороне кто-то тоненьким голосом проговаривает, и все, как один, одновременно поворачиваются в сторону ребёнка.

Юнги словно оглушают, потому что рядом с дверью сидит мальчик лет десяти в одной только пижаме, но без наручников. У ребёнка глаза опухшие, Мин тут же подмечает наличие мелких царапин на щеках и ладошках. Он смотрит со сгорающей у всех на глазах надеждой, смотрит прямо на каждого здесь, в фургоне, и за его пределами Принца Капитолия, и нервно сглатывает, всеми силами стараясь не спрятаться за рядом сидящего омегу. Мальчик сидит рядом с малышом помладше, что совсем притих, потупив взгляд в коленки. Дети крепко держатся друг за друга, сцепив ладошки. «Скорее всего, они братья», — думает Юнги и прикусывает язык, пытается отрезвить себя, но продолжает глядеть в карие глаза ребёнка и тихо выдыхает. Они продолжают переглядываться, люди рядом молчат, и дело далеко не в том, что никто не хочет нарушить немой диалог Мина и мальчонки, а в том, что каждый погрузился в свои мысли.

Они действительно ничего не могут сделать, с какой стороны не посмотри. Да, была брешь, раз Сопротивление смогло устроить переворот в стране, но теперь, когда сами революционеры всем заправляют, то каждый уверен, что эту брешь заделают. Все те лазейки, которые использовали они сами, уничтожат, ведь кому как не им самим знать, что может помочь новым жителям дистриктов.

Все вздрагивают, когда по окну резко ударяют кулаком, и переводят взгляд на четырех вооружённых охранников, усаживающихся в машину. Юнги отворачивается от продолжающего смотреть на него ребёнка, не в силах и слова тому сказать, потому что правду малышу говорить совсем не хочется.

— Ну что, ублюдки, — один из солдат, сидящих спереди, ухмыляется, оглядывая капитолийцев. — Едем в ваш новый дом.

Их везут далеко за границу столицы, все понимают, что их собираются держать на расстоянии от начинающего новую жизнь государства. Юнги весь путь пытается запомнить дорогу, но для него, ни разу не выезжавшего за пределы Сеула, это слишком сложно. В какой-то момент Мин сдаётся, просто решив запоминать дорогу обрывками: два подкошенных дома, огромное количество зелени вокруг, плохие дороги, стоящие через каждые десять километров солдаты, вооружённые до зубов, которые их и останавливали, проверяя документы сопровождающих и наличие наручников у каждого пассажира. В фургоне Юнги насчитывает ещё семерых детей вместе с тем мальчиком, который хватается ручкой за рядом сидящего омегу, надеясь найти хоть какую-то поддержку и защиту. Тот омега сам напуган не менее, но успокаивающе улыбается каждому ребёнку, сжимает чужие пальчики и давит панику в глазах.

Юнги немного потряхивает, он мажет взглядом по каждому, разделяет их страх, отчаяние и снова опускает глаза на сложенные на коленях руки, замечает дрожь и стискивает зубы.

Как же ему тошно от самого себя.

Они приезжают к вечеру, фургон останавливается с другими машинами, из которых также выходят капитолийцы, хмуро оглядывая шатко построенное поселение. Омега осматривается, первым делом замечая миротворцев, стоящих неподалеку. Солдаты сразу бросаются в глаза, они — словно бельмо на глазу — все в белом, выделяются среди толпы, одетой во всё тёмное. Каждый старается выйти как можно скорее, чтобы не злить военных, но многих всё равно грубо хватают за руки, шею, волосы, дабы протащить прямиком к середине площади и уже показать свою силу. Юнги встревоженно оглядывается и смотрит прямиком на детей, пытающихся поспеть за огромными шагами солдат, но без толку — те идут словно нарочно быстро, за несколько секунд преодолевая всё расстояние.

Мин внутри материт всё на чём свет стоит, быстро пытаясь спрятаться за спинами идущих впереди крупных подростков-альф. Он делает пару шагов назад, хватая маленького ребёнка на руки, а другого — постарше — за запястье. На секунду встречается со взглядом спешащего также с двумя детьми на руках омеги и кивает, поторапливая.

— Идём-идём, — шепчет детям, ускоряя темп.

Они успевают дойти до площади, отделавшись только сильным испугом, пока позади обозлённые на свет солдаты ругаются, оставляют на телах бывших капитолийцев синяки. Омега оборачивается, смотрит на парня, что также тянул за собой маленьких и спокойно выдыхает, увидев, что он сам и все оставшиеся дети уже стоят в указанном месте. Юнги, услышав писк внизу, тут же опускает глаза, смотря на схватившегося за своё запястье ребёнка. Мин охает, освобождая руку мальчишки из своей крепкой хватки — он даже не заметил, как от нервов так сильно сжал ему все кости. Омега смотрит на покрасневшее место и тут же наклоняется, наконец опуская второго ребёнка, которого сильно прижимал к себе, пока бежал.

— Прости, — тихо проговаривает, снова прикасаясь к мальчику, только уже нежно, еле ощутимо. — Сильно больно?

Юнги узнает в ребёнке того омежку, заговорившего с ним в фургоне. У него темно-коричневые волосы, испачканные в пыли и грязи, мягкая на ощупь кожа, на которой видны и свежие, и потускневшие царапины, хрупкое тельце, кажется, еле сохраняющее в себе сознание, и испуганный взгляд. Мин бегло оглядывает мальчишку на наличие серьёзных повреждений и кивает, успокаивающе улыбаясь. Поворачивается и притягивает к себе второго ребёнка, на вид которому едва пять исполнилось. Он не успевает убедиться, что и с ним всё в порядке, как его неожиданно хватают за волосы на затылке, чуть ли не отрывая ног от земли.

Мин хватается за запястье напавшего миротворца, болезненно кряхтит и брыкается, пытаясь развернуться к солдату лицом, но не позволяют. Держат жестко, вторую руку укладывают на шею и сдавливают с каждой секундой всё сильнее, не давая возможности сделать и вдоха. Юнги цепляется за руки, пытается бороться, но не может отвести взгляда от испуганных детей в сантиметре от себя. Те держатся друг за друга, широко распахнутыми глазами смотрят, как его душат и причиняют боль.

Ему так плохо, что он уже почти опускает руки, глаза против воли закатываются, из горла вылетают только режущие по ушам детей хрипы. Юнги успевает подумать, что всё — пиздец.

Он столько за последние недели обдумал, и столько ещё не успел даже воспринять. Как он найдёт младшего брата? Что будет делать, если его выберут игроком? Как будет бороться, убивать? Он обязан обезопасить Чимина, обязан вытащить и поблагодарить Хэвона за то, что тот его вырастил, научил многому, защищал до самого конца, иногда спасал от гнева отца. Юнги обязан отомстить за отца, за старшего брата. За ту слабую, полную печали улыбку Кюджина, которую тот ему подарил перед смертью. Она Юнги снится каждый раз, когда тот закрывает глаза. Ещё Юнги снятся взгляды Лидеров Сопротивления и это — одно из ужаснейших, что с ним происходит сейчас. Когда ты потерян, сломлен и каждый раз, когда засыпаешь и надеешься хоть на какое-то близкое ощущение к покою, на внутренних веках будто выгравированы холод трёх демонов.

Юнги устал и хочет жить. Всеми силами хочет. Ему это желание в детстве, как тем, кто родился в дистриктах, не прививали. Для отца и остальных из их общества это казалось самим собою разумеющимся, но сейчас, когда ни отца, ни общества нет, это желание — то, что мотивирует его. И не только желание просто жить, дышать, существовать, — Юнги хочет жить и радоваться вместе с двумя оставшимися ему самыми дорогими людьми.

Он давит к чертям желание хотя бы на секунду прикрыть глаза и пытается вновь поднять руки, чтобы вцепиться ногтями в кожу душащего его альфы. Юнги почти рычит от того, какие силы он прилагает, хотя и в подкорке сознания мелькает мысль, что все его силы — это сдуть со стола зубочистку, он упорно игнорирует её, что есть мочи карябая кожу солдата.

В глазах темнеет, Мин видит, как расплывшиеся силуэты детей, которых он спасал, быстро мельтешат туда-сюда, в итоге оказываясь прямо перед ним. Слышит обрывки фраз, кричащих где-то в стороне людей, чувствует, как один из малышей хватается за его ногу и тянет вниз.

— Довольно, — Юнги не слышит, но отчётливо слышат все остальные, столпившиеся вокруг. Многие негодуют, что-то кричат, но к омеге не подходят: абсолютно каждый страшится миротворцев, ходящих с автоматами, кнутами и электрошокерами.

Омегу резко отпускают, наконец разжимая руки на шее и полностью, всего за секунду отходя от него. Без предупреждения и отсутствия кого-нибудь рядом, его тело словно мешок с чем-то лёгким внутри падает на землю. Мальчик, до этого пытавшийся как-то помочь ему дерганием за штанину, тут же оказывается рядом, чудом не придавленный Юнги же, который ещё бы чуть-чуть и рухнул прямо на детей. Он сразу же начинает громко кашлять, хватаясь за горло. Ему тяжело: психологически хочется погладить повреждённый участок, а как только прикасаешься ощущение такое, что кости переломали. Омега хрипит, дышит загнанно, пытается придти в себя, но мир вокруг плывет.

Ребёнок с крокодильими слезами на глазах мечется вокруг Мина раненым зверем, одновременно пытаясь успокоить малыша помладше рядом, которого Юнги двумя моментами ранее нёс на руках. Позади кто-то прислоняется рукой к спине, успокаивающе поглаживая и что-то шепча на ухо. Мин дёргается, всё ещё пиздецки страшно, паника овладела всем телом: Юнги бьёт крупная дрожь.

— Ты чуть не убил его, — с упрёком звучит где-то сверху. — Что бы мы делали, если бы главный заключённый умер, только прибыв сюда, а?

Юнги хочет оглянуться, посмотреть то ли на своего спасителя, то ли на нового дьявола в его жизни, но его продолжают держать ребёнок и кто-то позади, мягко ведущий ладонями вдоль спины.

— Тише, не дёргайся, — этот кто-то шепчет, не давая дёрнуться. Юнги немного оборачивается, вглядываясь в лицо, оказавшееся непозволительно рядом, но это совсем их не заботит. — У тебя шок, зрачки расширены и дыхание нестабильное, — это омега, Юнги понимает, тот, что сидел рядом с детьми в фургоне и всех успокаивал, и тот, что также бежал к площади, схватив в охапку малышей.

— Почему молчишь? — позади продолжаются мини-распри, но всё, на что хватает Мина, так это постараться вслушаться и хоть как-то сосредоточиться, чтобы быстрее прийти в себя. — Это было непозволительное поведение. Этот омега не должен умереть так рано.

— Такого больше не повторится, — альфа цедит сквозь зубы, сжимает ладони в кулаки, но всё равно смотрит на не способного встать с земли омегу и злобно усмехается. Представляет, как выпотрошит, разорвёт на куски, повырывает все зубы, изобьёт. Юнги смотрит в глаза напротив, еле как повернувшись полубоком к миротворцам, и прекрасно видит то, что с ним грозятся сотворить.

— Ты в порядке? — в стороне, но совсем близко кто-то проговаривает шёпотом. Юнги сразу чувствует, как его тянут вниз за рубашку. Омега переводит взгляд с пугающего и замораживающего всю его кровь солдата на ребёнка. Тот сидит рядом, почти прилип к нему, одной рукой крепко сжимает ткань пижамы, другой держит ребёнка поменьше. Юнги оглядывает малыша помладше: тот напуган не меньше, трясётся, в глазах толстая пелена слёз, но он не моргает, будто боится даже шевельнуться.

Юнги выдыхает, пока позади кто-то что-то говорит, снова улыбается, слабо, еле заметно, надеется, что в глазах у него не жуткий страх и боль, а тепло, и протягивает руку к ребёнку. Губами проговаривает «всё в порядке» и, дождавшись, когда малыш схватится за его ладонь, прижимает обоих детей к себе, буравя взглядом спасшего его бету.

Тот хмыкает, окидывает взглядом двух сидящих на коленях омег и детей рядом с ними, разворачивается и проходит мимо остальных заключённых, останавливаясь посередине вставших в линию миротворцев. Юнги покрепче обнимает детей, переглядываясь с омегой рядом, который до этого пристально следил за действиями, кажется, главного в этом дистрикте. Все вокруг тут же стихли, смотрят на людей в военной форме, на автоматы в их руках и чувствуют свою беспомощность, ущербность, повисшую в воздухе, давящую на плечи.

Мужчина во главе усмехается.

Так забавно наблюдать, думает он, за теми, кто ещё не привык к своему новому статусу.

— С этого дня вы — жители седьмого дистрикта, — тяжёлый, жёсткий, не терпящий возражений голос обрушивается на них. Юнги чувствует, как дети в его руках сжались, спрятав лица в его груди. — Уверен, вы все прекрасно понимаете здешние правила, но могу произнести их: в первый и последний раз. Правило первое: вы не имеете права выходить за пределы дистрикта без нашего сопровождения, в первое время вы также не должны выходить из дома без разрешения. Второе: вы не имеете права на голос, на выбор, на мысли. Третье: вы должны работать и не волнуйтесь, мы найдём вам вакансии, — на этих словах главный усмехается, вновь обводя толпу взглядом, в котором смешинки и удовлетворенность сменяют друг друга. — Мой совет: не забывайте ваше новое положение, никто из вас не обладает отныне никакими правами, да, ваша жизнь нужна для новых игр, но это вовсе не значит, что мы не можем вас убить, — на этих словах смотрит на Юнги. — Кем бы вы в прошлом не были: обычным жителем или хоть Принцем Капитолия — никаких поблажек и переговоров, вы все находитесь на одной ступени, а мы — выше на сотни.

Юнги потерянно глядит на альфу, прокручивает слова, считает сколько раз он услышал противные и мерзкие «не имеете права» и «должны» — сбивается. Прокручивает в голове его негласное «Принц Капитолия». Это прозвище, которым негласно нарекли Юнги в пятнадцать, увидев того на телевидении впервые: молод, красив, хрупок подобно иконам в церквях, статен точно так же, как и отец с братом, он шёл по красному ковру позади главы семьи с грацией и гордостью, рождёнными куда раньше его самого.

Мин выдыхает, пытаясь вылезти из омута своих мыслей и воспоминаний, сейчас совсем не место и не время думать о былых звании и почёте.

Им диктуют ещё огромное количество правил, от содержания которых у пленных кружится голова, но они стойко держатся на ногах. Каждому хочется завыть в голос, засмеяться громко, истерично, так же, как и омега Мин в тюрьме, но все держатся. У Юнги мысль о том, что они все гордые померкла на фоне мысли о том, что каждый боится здесь вооруженных до зубов миротворцев, смотрящих на них как на жалких, слабых овец на территории хищников.

В итоге в уставе каждого дистрикта расписано ровно сто правил, полностью ограничивающих существование жителей и дающих повод Юнги повалиться на землю и неверяще глядеть на облака.

Их быстро распределяют на группы по четыре человека, отделяя альф от омег с детьми. Стабильно в группе либо одни взрослые альфы, либо двое омег с двумя детьми любого пола. Юнги опускает глаза, смотря на детей, всё ещё крепко прижимающихся к нему. Свободной рукой накрывает макушку мальчика, что постарше и произносит, пока до них в списке не дошла очередь:

— Как вас зовут? — совсем тихо, лишь бы не спугнуть ещё трясущихся от паники детей. Оглядывает, судя по всему, маленького альфу, совсем немного отстраняя того от себя и проводя ладонью по щеке. — М?

— В двадцать седьмом доме живут Мин Юнги, Пак Джиён и двое детей: Ян Чонин и Ван Юймин, — громко оглашает солдат, держа в руках планшет.

Юнги, забыв про собственный заданный вопрос, оглядывается, пытаясь отыскать названных в толпе, но снова чувствует копошение снизу. На него, уставившись, смотрят дети:

— Меня зовут Ян Чонин, — омежка легонько дергает за рубашку, оглядывая Мина. — Это мой младший двоюродный брат — Ван Юймин.

Если Юнги сначала подумал, что такого совпадения не бывает, ведь его и двоих спасённых им же детей поместили в одном доме, то сейчас, поняв, что два маленьких жителя дистрикта являются братьями, всё становится на свои места. Похоже, совсем юных родственников разлучать пока что не собираются.

Омега вдумывается, почему у одного ребёнка имя корейское, а второго — всё ещё сдерживающего рыдания — китайское, но тут же его одёргивают, грубо хватая за руку и заставляя встать ровно. Он удерживает одного мальчика за плечо и, пытаясь скрыть злость, косится на солдата. Тот усмехается, довольствуясь тем, что былой Принц сейчас и в дальнейшем будущем ничего сделать не может. Альфа кивает подошедшему омеге, который, судя по внешнему виду и испуганным глазам, тоже является заключённым.

— За мной, — коротко бросает миротворец и, всё также продолжая грубо держать Юнги за предплечье, идёт в сторону маленьких одинаковых домиков, выстроенных в ряд.

Юнги придирчиво оглядывает пристройку и кривится. Неужели здесь их поселят? Омега даже не уверен, что они смогут нормально сосуществовать в таком маленьком доме, но идёт послушно. За ними увязался ещё один парень, видимо, это и есть Пак Джиён. Он также как и все остальные растрёпан, потерян, напуган. Джиён идёт за ними, стараясь не отставать, но взгляд потуплен, всё ещё не осознан. Юнги вздыхает: это состояние всех тех людей, которых привезли в дистрикты.

Он понятия не имеет, как далеко находятся остальные шесть поселений, но уверен, что далеко. Достаточно, чтобы они никоим образом не смогли друг с другом контактировать.

Солдат заводит в дом, приказывает всем четверым встать в шеренгу и оглашает правила: они не выходят без разрешения, питаются в столовой и на приёмы пищи не опаздывают, иначе останутся и вовсе без еды, они обязаны ежедневно работать, утром, днём и перед отбоем их будут проверять, все гигиенические процедуры проводятся в отдельном здании, где всё общее. Юнги подавляет желание снова скривиться.

Их оставляют наконец одних в новом доме, и Юнги, устало запрокидывая голову к потолку, даёт себе пару секунд на размышления. Здесь они, как и ожидалось, под тотальным контролем. Что ему делать, если даже три раза в день к ним будут заходить на проверку? Какие планы примерно строить? На что ориентироваться?

На фоне слышно легкое копошение. Мин одёргивает себя от размышлений и осматривает всех троих своих соседей, которые и шагу, как и он сам, не ступили. Все также стоят столбом, выстроившись в шеренгу, боятся пошевелиться. Лишь самые младший трёт бедро, немного жмурясь. Омега наконец разворачивается, смотря на одну небольшую комнату, интерьер которой вызывает желание завыть: две небольшие кровати, один шкаф и маленький столик с двумя стульями. Юнги оглядывает два небольших окна, не прикрытых занавесками и выходящих прямо на площадь.

«— Как в аквариуме».

Мин снова разворачивается и поднимает маленького альфу на руки, большими шагами преодолевая расстояние от входа до ближайшей кровати. Она жёсткая, накрыта одеялом из плохой ткани, вряд ли кто-то в нормальном состоянии хотел бы спать здесь, но новые «жители» дистрикта сейчас настолько вымотаны, что разлечься готовы даже не земле. Мальчик послушно садится, сжимая в кулаки серое покрывало, и тихо шипит, когда омега подворачивает штанину, разглядывая небольшой кровоподтёк на ноге.

— Это ничего страшного, — успокаивающе улыбается и слышит шаги позади. Омега со вторым ребёнком тоже проходят вглубь дома, становясь рядом с ними. — Это всё пройдёт.

☾☾☾

Реформы в стране продолжаются и идут полным ходом. Политики активно пользуются тем, что больше никаких вспышек недовольства внутри страны не происходит. Ким Намджун после полного заселения новых дистриктов и ещё парочки изменений в Конституции объявляет дату своей инаугурации, полностью захватив власть в руки. Сопротивление отныне не революционеры и не бунтовщики, а политики и люди, перевернувшие историю целой страны. После торжественного вступления в должность Намджуна открывается и запускает работу Правительство, во главе которого становится Пак Чанёль, получивший огромное количество заслуг во время переворота. Чон Хосок берёт в руки компанию погибшего отца, перед этим организовав небольшие похороны и собственноручно закапывая родителей в могилу. Он также по некоторым причинам становится временным министром обороны, внимательно изучая все проблемы с внешним миром.

Чон Чонгук, сначала думая вовсе не браться за политику, неожиданно для самого себя резко решает полностью сменить курс на состояние самого государства, становясь министром внутренних дел. Чанёль тогда посмеивается, мол, вся их компания подалась в политику, а Намджун похлопывает друзей по плечу, убеждаясь, что важные дела доверит действительно важным людям, которые за их идею и жизни положат.

И тогда начинается круговорот действительно важных событий. Из-за проблем извне Голодные игры в стране откладываются на неизвестный срок, и Юнги, который под пристальным присмотром ежедневно работает в полях и получает всё больше и больше синяков, с каждым вздохом благодарит Бога за возможность морально подготовиться к будущей, с нетерпением ожидающей его мясорубке.

Юнги старается много работать, лишь бы не навлечь на себя гнев смотрителей, которые, между прочим, и так тщательно наблюдают за ним всё время, придираясь и хватая рукоять плётки. Юнги сглатывает постоянные комки в горле, растирает замерзающие руки, сжимает челюсть и всеми силами пытается не плакать.

Не слишком ли он мал для всего этого?

Но после этой мысли он тут же отдёргивает себя, обращая внимание на маленьких детей, которые одновременно могут плакать и работать. Если его сожитель — маленький Ян Чонин — временами всхлипывает, но послушно, боясь встретиться с наказанием в виде плётки, продолжает перебирать продукты и переносить вещи, то совсем крохотному Юймину тяжело привыкнуть к новым условиям. Мальчик продолжает заводиться громким рёвом, содрогаясь всем телом. Руками лезет к двум старшим, знакомым омегам — Юнги и Джиёну. Те в свою очередь по очереди прикладывают указательный палец ко рту, давая понять, что вести себя надо тихо.

Юнги действительно старается успокаивать и поддерживать детей. Он пытается медленно, постепенно окунать их в жестокую реальность, чтобы не было так больно падать, ломая все надежды и положительные эмоции.

Но самого Юнги никто не поддерживает. Он почти также, как и Юймин, трясется по ночам, потому что нарастающая с каждым днём паника пожирает его изнутри. Он никак не может придумать хоть какой-нибудь план по своему освобождению, по отмщению, по спасению своего младшего брата. И он понятия не имеет, как долго это затишье продлится, потому что им не предоставили ни радио, ни телевидения, ни чего-то другого, позволяющего узнать о делах страны, из-за которых Голодные игры и отложили. Юнги безумно страшно, потому что он знает, что будет первым, кого вызовут участвовать в играх, потому что он, падший Принц Капитолия — символ поражения Минов, былого строя, былой власти.

Но омега продолжает работать, продолжает успокаивать Чонина и Юймина, оглаживая их щёчки, рассказывая сказки перед сном, продолжает чувствовать на себе ненавистные и презрительные взгляды миротворцев, продолжает получать кнутом по спине за каждую, навязанную оплошность.

Юнги связывают руки и подвешивают их за верёвку на огромную балку так высоко, что он еле дотрагивается носком до земли. С него рывком стягивают рубашку, заставляя всем телом содрогнуться от мороза и зашипеть. Люди вокруг медленно стягиваются, смотря на бледного, щуплого омегу, подвешенного за руки. Они хмурятся, прикрывают веки, отворачиваются, закрывают ладонями глаза детей. Каждый из них сейчас опустошен и не знает, что делать. Мальчика, единственную их надежду сейчас растерзают плетью, разодрав кожу, дойдя до костей, оставив огромные и грубые шрамы на всю белую спину, но никто ничего сделать даже не пытаются, в душе, в мыслях взбрыкиваются, собирают всю смелость и гнев в кулак и бунтуют, а на деле прячут глаза, дрожат всем телом, а после крика главного «смотреть на него!» все, как один, вздрагивают и взгляд поднимают, оглядывая всё также хрупкую фигуру Мина.

Тот старается дышать ровнее, пытается успокоиться и собраться перед самыми настоящими пытками. В глазах потемнело, омега не может разглядеть ничего перед собой. Животный страх охватывает разум, потому что сознание уже подкидывает и даёт примерно ощутить, как больно это будет. В такие моменты, как сейчас, Юнги снова не понимает, в чём провинился. Он забывает, чья кровь в нём течёт, вся его гордость летит прахом, Мин лишь задаётся вопросом: «Почему он должен расплачиваться за грехи своих предков?».

Первое соприкосновение жёсткого кнута палач не пожалел: он широко замахнулся, не щадя хрупкого мальчика перед собой. Спустя долю секунды на идеально белой, не пострадавшей ни разу за последние месяцы спине рисуется ровная, длинная, с быстротой краснеющая и наполняющаяся кровью глубокая рана.

Юнги кричит, вопит истошно, сразу забывая про обещание не плакать, срываясь в горькие слёзы. Его ноги подкашиваются, всё, что его сейчас держит от падения — крепко связанные дрожащие руки, уже немеющие и слишком высоко подвешенные. Мальчик трясётся всем телом, даже не чувствуя, как по спине бегут струйки крови, ему здесь слишком больно, чуждо и жестоко. А это всё совсем не то, что он заслуживает, и каждый бывший капитолиец, наблюдающий за его агонией, это понимает.

Омеге дают привыкнуть к ощущениям после первого удара и снова замахиваются, но для Юнги проходят всего лишь секунды, он не успевает прийти в себя, не успевает, прикусить губу от адской боли, чтобы не кричать и не плакать, не успевает снова морально себя подготовить. Он, всё ещё стоящий благодаря верёвке, не думает о том, как бы быстрее снова опереться о ноги, потому что невероятно опытный палач замахивается снова.

Вместе с надрывным воем и последующим тяжёлым, наполненным отчаянием всхлипом на площадь, к единственно стоящим там крупному альфе и Мину, вбегает миротворец, которого замечают все, но не Юнги, слишком сконцентрированный на своей боли, пожирающей всё его тело.

— Остановись! Приказ сверху! — солдат проговаривает громко и чётко слегка запыхавшимся голосом. — Омегу пытать запрещено.

Толпа переглядывается, миротворцы напряжённо стоят в стороне, не понимая, почему их лишили такого зрелища. Половина всё также стоят ровно, пытаясь запомнить каждую секунду этого момента: Мин Юнги не может унять дрожь, не может утереть крупных слёз, продолжает всхлипывать, всеми силами вцепляясь зубами в нижнюю губу. У него две глубокие и кровоточащие полосы в виде креста на всю спину и пробирающий до костей страх, сковывающий все движения.

К нему огромными шагами подходят два миротворца, не церемонясь, грубо обрезают верёвку, сильно сжимающую запястья и наконец дают Мину упасть на колени, цепляясь за балку, к которому его и привязывали.

Что за позор.

Юнги крепко сжимает пальцами дерево, вгрызается ногтями в единственную опору и старается ровно дышать, лишь бы унять подкатывающую к горлу истерику и слёзы. На сегодня весь его лимит должен быть исчерпан, он больше не имеет права показывать им такого себя — слабого и ревущего навзрыд, готового встать на колени и умолять.

— Удивлён, что тебя не дали мне на растерзание, — главный в дистрикте неспешно подходит к сидящему на коленях омеге, наслаждаясь прекрасным видом. — Видел бы ты сейчас себя, ублюдок.

Юнги мысленно в ускоренном темпе считает до десяти и предпринимает попытку подняться, крепко держась за балку. Его спину пронзает острой болью, а раны начинают кровоточить ещё сильнее, заставляя омегу чуть ли не забиться в конвульсиях от невыносимых ощущений.

— Не рыпайся, сучёныш, — он рывком хватает парня за волосы, сильно натягивая и заставляя смотреть на себя. У омеги глаза потухшие, сломанные, весь вид разбит. — Меня по головке не погладят, если ты сдохнешь раньше времени от инфекции.

У Юнги во взгляде вселенская усталость и кипящая ко всем вокруг ненависть. Ему больно: и физически, и внутри. Сердце растоптано, но сильнее пострадала душа: его укрепившееся мировоззрение падает, его стальной стержень внутри скрипит под натиском, даёт трещины. Разве человек способен вынести такое? Юнги сам пытается себя убедить, что держаться надо. Сжимает челюсть так сильно, лишь бы не закричать, и, крепко держась за дерево, чуть ли не вдавливаясь в него лбом, он, взбрыкиваясь и освобождаясь от грубой хватки главного надзирателя, медленно встаёт, стараясь не потревожить раны на спине.

Бета хмыкает, брезгливо убирает руку и, оглядывая белого, как снег, омегу, кивает своему подчинённому:

— Аккуратно обработай ему раны, — рассматривает кровавую, раскрасневшуюся и находящуюся в ужасном состоянии спину. — Тщательно обработай, чтобы не помер и быстро поправился.

Юнги едва ощущает, как его подхватывают за плечи, стараясь избегать соприкосновений с повреждёнными местами. Бета-врач неспешно ведёт его в сторону их жилища, всеми силами пытаясь не беспокоить всё ещё не пришедшего в себя омегу. К ним хвостиком прикрепляются почти навзрыд ревущие Юймин и Чонин, пока Джиён быстрыми шагами догоняет бету и Мина, помогая врачу «нести» парня.

Джиён одной рукой толкает дверь, да так, что та громко врезается в стену.

— Аккуратнее! — то ли самому себе, то ли доктору шипит омега. Он отступает к стене, чтобы бета без проблем завёл наконец завывшего от боли Юнги. — На кровать его, а вы сюда, — уже бережней обращается к детям, подзывая тех к себе и мягко утирая тем слёзы.

За всё прошедшее время для Юнги и Джиёна стало нормой — убирать солёную влагу с щёк детей, нежно им улыбаясь и успокаивая.

Бета в военной форме укладывает Мина на живот, снимая с плеча огромную сумку, в которую запиханы инструменты для оказания медицинской помощи. Он оглядывается в поисках чего-то, в итоге смотря на застывшего омегу в дверях, прижимающих к себе двух детей.

— Мне нужна любая ненужная вам ткань, — озвучивает и тут же отворачивается, оглядывая две огромные раны на спине Юнги.

А сам Мин мечется, глубоко и шумно дыша в подушку, сжимая простынь в ладонях так сильно, что та трещит по швам. А после срывается на истошный вопль, от которого наверняка зеваки снаружи ёжатся и опускают глаза в пол: ему раны чем-то обливают, возможно, дешёвым алкоголем или медицинским спиртом, Юнги не знает. Всё, что он чувствует сейчас, боль, безграничная, которая словно цунами накрывает его с головой и более, не даёт дышать.

Слёзы продолжают катиться по щекам и подушка под ним уже настолько мокрая, что Джиён спокойно может взять её и выжать.

— Всё ведь будет в порядке? — Чонин, прижимающийся к бедру старшего омеги, наконец отрывается от чужой штанины и смотрит на задыхающегося от слёз друга, почти родителя.

Джиён словно выныривает из своих мыслей и поражённым взглядом смотрит на детей. Те дрожат словно осиновые листья на ветру, им страшно так сильно от вида перед их глазами, что их хочется просто закрыть.

— Мы справимся, — он шепчет тихо, отворачивая малышей от Юнги и ведя их на улицу: в доме им лучше пока не оставаться. Те не сопротивляются, лишь совсем крохотный Юймин продолжает тихо выть, глотая слёзы.

— Старайся правильно дышать, — слышит Юнги голос доктора и еле кивает головой, считая до десяти. — В дистриктах нет обезболивающих, придётся терпеть, ладно? — Юнги снова кивает, хочет проговорить «хорошо», но кажется если сейчас он хоть чуть дёрнется, то ему придёт конец: он чувствуют себя оголённым нервом, на которого подуешь — будет биться в конвульсиях.

Юнги вытерпит, что бы ни случилось, он вытерпит и встанет.

Рука, почти рвущая простыни, начинает ныть и неметь от силы, с которой омега её сжимает — он представляет, как также её сожмет вокруг шеи Ким Намджуна и его прихвостней. Представляет, как потушит огонёк в тех глазах пантеры, что подстрелила его в его собственном же доме. За жизнь надо цепляться, за эмоции, за чувства. Юнги в прошлом много думал, что будет цепляться за любовь, за счастье, надежду, светлое будущее, а сейчас единственная причина, по которой он хочет дышать — это месть. Холодная, даже ледяная, с острым концами, шипами, как у роз, которая будет резать, кромсать, но на куски их всех порвёт.

Юнги дышит. Простынь в его ладонях с треском рвётся на части.

☾☾☾

В воздухе всё пропахло кровью.

Чонгук крепко держит в руках катану, ведёт нечитаемым взглядом по лежащему в его ногах искромсанному, изуродованному телу и выдыхает, наконец обращая внимание на влиятельных людей Европы, сжавшихся в маленькие комочки.

— Вопросы? — по огромному помещению впервые за долгие минуты, не считая звука разрывающейся плоти и истошных воплей бедолаги, высказавшего мнение, звучит его голос.

Далее кто-то всхлипывает, не веря в происходящее, но, почувствовав на себе взгляд Чона, зажимает рот рукой, пытаясь слиться с мягким креслом.

— Я так понял, вопросов нет, верно? — альфа, всё также не выражая никаких эмоций, вытирает излюбленную катану из чёрного металла об одежду убитого, старясь найти не заляпанные кровью места ткани. — Тогда надеюсь на наше сотрудничество, господа, а также на ваше невмешательство. Всего хорошего.

Он разворачивается и неспешно направляется к выходу, крепко сжимая ножны, оставляя после себя реки крови, горы трупов и огромную концентрацию жгучего, убивающего всё вокруг отчаяния. Того отчаяния, которое он сам на себе перенёс, когда видел, как его младшего брата убивают на Голодных Играх.