С обратной стороны зеркального стекла

Сквозь высокий купол, что больше подошёл бы музею или библиотеке, сияло своей голубизной чистое небо и падали солнечные лучи, что едва ощутимо касались ровных и напряжённых спин, ссутуленных и расправленных плеч, серьёзных и задумчивых лиц.

— Мы называем их «ангелы». Кто-то может сказать, что это всего лишь копии людей, и будет прав. Отчасти. Они созданы по нашему подобию — две руки, две ноги, сердце и разум человека — но они лишены эмоций. Это просто проект, созданный во благо человечества. Там, куда не сможет добраться человек, доберётся «ангел», там, где человек не сможет работать, сможет «ангел»…

Голос продолжал литься из динамиков, заполняя собой пространство зала, а Азирафаэлю казалось, что этот кошмар не закончится никогда.

Вдох-выдох.

Он здесь не потому, что их компания поддерживает проект или заинтересована в нём, нет, вовсе нет, им нужно лишь больше узнать, чтобы суметь доказать очевидную истину, что это неправильно, а проект подлежит уничтожению.

Он здесь, лишь чтобы всё это записать.

Всего лишь. Ерунда. Ничего не значащее задание.

Но почему тогда так горько, почему пальцы так сильно сдавливают ручку, что ещё мгновение и та сломается, почему сердце бьётся, как напуганная пташка?

Потому что это жестоко. Потому что он их видел.

Простые — как могло показаться — люди в белых туниках и с блуждающим взглядом, словно ничего не видящим.

Пусть они копии.

Пусть у них нет никаких воспоминаний ни о чём, кроме стен лаборатории.

Пусть у них нет чувств.

Но они ведь живые.

Когда конференция подошла к концу, Азирафаэль был первым, кто покинул зал. Слёзы застилали путь, мысли мешались в голове, но ничто не могло избавить его от желания как можно быстрее покинуть это место.

***

Иногда Азирафаэлю казалось, что жизнь — это просто безумный ночной кошмар и надо лишь дождаться утра, но вот оно наступило, а кошмар продолжался.

Да, им всё удалось, проект отменили, только вот «ангелы» уже были готовы, вернее, что-то вроде пробной партии. Идея хороша, а исполнение, как обычно, хромало на обе ноги.

Непонятным оставалось то, как создали «ангелов» и то, каким был их радиоактивный фон. К счастью, его можно было не опасаться — не 14 век на дворе ведь — но вот трогать их было запрещено. А всё, что неизвестно и опасно, исследовали. Когда ещё подвернётся такая возможность?

Несколько «ангелов», у каждого своя «комната» и приставленный учёный.

Азирафаэлю достался рыжеволосый «ангел» с золотистыми глазами и длинным языком.

Повезло так повезло, думал учёный, слушая незатихающую речь «ангела», ещё немного и ему грозит слепота из-за слишком частого закатывания глаз.

***

Прошло не так много времени, но комната «ангела» и впрямь стала таковой: кровать в углу, стол у покрашенной красной краской стены и заполненные книжные шкафы (об этом попросил Азирафаэль, но знать всем абсолютно не обязательно), а высоко, почти у потолка окна, что вели на улицу, в отличие от другой стены и двери, которые вели в лабораторию. Воздух был стерилен, а учёные в защитных костюмах, но «ангелы», к великому счастью, не порывались бежать в неизвестность, где их ничего и никто не ждал.

— Ангел!

Азирафаэль тихо цокнул, не без недовольства думая, почему эти стены не звукоизолирующие?

— Что такое падающая звезда? Ты когда-нибудь видел?

«Ангел» разлёгся или вернее сказать растекся по кровати: одна нога была на изголовье, вторая свисала, одна рука немного нервно теребила тунику, а другая лежала на груди.

— Падающая звезда — это выброшенная ангелом сигарета, потому что в Раю запрещено курить.

— Знаешь, потому что оттуда родом?

— Ещё одна шутка про то, что я ангел и, обещаю, Кроули, тебя переведут к другому учёному. И, насколько помню, среди твоих книг есть парочка по астрономии.

— Помнишь? Серьёзно? Тут пара сотен книженций и…

— Знаю, а не помню, потому что я их выбирал, это во-первых, а во-вторых, к тебе, конечно, это не относится, но мне нужно работать, — Азирафаэль замолчал, так и не посмотрев в сторону комнаты, где «ангел» скорчил недовольную рожицу, мол, не хочешь, ну и не надо, сел за отчёт, который уже очень скоро потребует Гавриил, а его лучше не огорчать.

***

Азирафаэль стоял у двери уже пятнадцать минут. Пятнадцать минут уговоров и ожидания.

«Ангел» обиделся.

Давно проблем не было.

— Если ты продолжишь молча лежать, то тебя накроют покрывалом и отвезут в одно тёмное холодное место, — он уже не смотрел на эксперимент, только на небольшие карманные часы: у всех ведь есть свои странные любимые вещички.

— Мне казалось, ты хотел, чтобы я заткнулся.

— Мне для счастья нужно, чтобы ты поговорил со мной минут пять, ответил на пару вопросов, и обижайся себе дальше на здоровье.

— Сволочь ты всё-таки.

— Приму за комплимент, дорогой.

— А я могу считать это как начало флирта?

— Можешь считать это откровением: за тебя, вернее, за моё терпение в работе с тобой доплачивают. Как раз хватает на успокоительное.

***

— А что насчёт ограничений?

— Если ты о наших разговорах, то их, к сожалению, нет, — Азирафаэль тихо вздохнул, не отрываясь от разбросанных по всему столу листов с показателями, датами, прочей ерундой, которую надо бы прочесть и подписать, а у него уже слипаются глаза — неудивительно, он тут уже сколько? Сорок восемь часов торчит — а цифры и буквы скачут со строчки на строчку, расплываясь на странице тёмными пятнами. Он снял небольшие круглые очки, положил рядом и потёр переносицу. Одной богине известно, как он устал.

— О том, что можно передавать.

Учёный откинулся на спинку кресла, потушил свет — уж слишком больно тот бил в глаза — и попытался сфокусироваться на бело-рыжем пятне по ту сторону стены. В «комнате» яркий свет не горел. Одна только тусклая подсветка горела где-то под потолком, очерчивая размытые очертания говорливого «ангела». Тот лежал на своей кровати в дальнем углу комнаты и, положив голову на руки, рассматривал его, Азирафаэля, который уже почти успел привыкнуть к открытому, изучающему взгляду. Огненные пряди разметались по плечам, кое-где сбившись в колтуны: Азирафаэль заметил это ещё прошедшим днём. Расчёску было бы неплохо передать, но когда твой маршрут дом-работа всё остальное вылетает из головы, даже если это всё «касается» твоего подопечного.

— Нет, всё просто: ничего острого, колющего или режущего. Ну и желательно то, что можно передать, не входя к тебе.

— Тогда, значит, я могу попросить бумагу? — пытливо сказал Кроули, но тут же прыснул от смеха, смотря на недоумевающие лицо Азирафаэля.

— Что? Зачем? Для чего она тебе?

— Мне что, ещё и отчитываться за каждое действие и нужду? — деланно серьёзно, вмиг собравшись, отозвался «ангел», вскочив и сложив руки на груди, с вызовом смотря на ученого.

— Нет, конечно, но я обязан быть в курсе всех твоих действий. Однако, — Азирафаэль откинулся на спинку кресла, к сожалением понимая, что у него абсолютно нет сил ни на разговор, ни, тем более, на спор, — не думаю, что пара листов бумаги кому-то навредит.

Сквозь высокие окна «комнаты» струились утренние солнечные лучи, падая и освещая полные книг шкафы, заваленный всякой ерундой стол, брошенную кровать с коконом из одеяла, экраны и его, Азирафаэля, стол. Уходить в полночь, чтобы потратить час на дорогу до дома, пару часов на сон, снова час пути и в шесть снова быть на своём рабочем месте было глупо. Два часа — это небольшая разница, но довольно ощутимая, особенно если речь заходит о таком редком явлении, как сон. Азирафаэль уже был готов устало зевнуть, подойти к монитору и приготовиться к тому, что ближайшие часы будет слушать нескончаемую болтовню «ангела». Не то, чтобы он был против, просто когда голова идёт кругом, всё вокруг качается, как на огромных качелях, а единственное, чего хочется, это снова забраться в теплую постель и ощутить под головой мягкость подушки, а не шершавые бумаги, хочется избегать любого источника шума, что, увы, невозможно, когда он является твоим подопечным.

Учёный мог бы ещё долго про себя возмущаться и ворчать, но увиденное заставило его застыть, словно пораженный громом, едва ли не окаменеть.

«Ангел» устроился в гнезде из подушек, перед ним было разбросанно несколько раскрытых книг, а золотые лучи нежно касались водопада рыжих волос, просачивались, и Азирафаэлю, который видел его лишь со спины, казалось, что тот издаёт мягкое золотистое свечение. Что-то шуршало. Он присмотрелся: в рыжих локонах белели аккуратные цветочные бутоны.

Азирафаэль, положив документ на стол, медленно приблизился к стеклу, ступая так тихо, как только мог, будто подкрадывался к мирно щебечущей птахе, которую нельзя было спугнуть. Затаив дыхание, учёный остановился у прозрачной преграды, и в порыве странного, доселе незнакомого чувства, он поднял руку, словно вот-вот, ещё мгновение, и коснется рыжей макушки, проведёт рукой по волосам, пропуская их сквозь пальцы, но натыкается на холодную и твердую гладь стекла.

Вот для чего нужна была бумага.

Когда Кроули обернулся, уже улыбнувшись уголком губ, Азирафаэль отстранился, шагнул в темноту лаборатории и тут же направился к двери, зная, что не сдержит слёз, видя перед собой эти большие, полные боли и одиночества глаза.

Азирафаэль неловко извлёк из кармана ключ-карту — обходиться с одной рукой было сложно, тем более с левой — открыл дверь и, на какое-то время замерев на пороге «комнаты», всё же решился и сделал небольшой шаг вперёд. Пересёк порог, а судя по бешено колотящемуся сердцу — чуть ли не портал в другой, чужой и незнакомый мир. Хотя, будучи внутри «комнаты» в самом деле казалось, что ты оказался в другом измерении.

Глубокий вдох.

Азирафаэль обернулся, ненадолго задержав взгляд на мирно спящем Кроули, и остановил свой выбор на столе, там было достаточно места и света.

***

Кроули проснулся из-за тёплого прикосновения солнечных лучей, которые бессовестно били в глаза, не давая спокойно досмотреть сон. Потянулся, роняя одеяло на пол, «ангел» попытался разлепить веки, которые кто-то словно бы смазал мёдом. С третьей попытки вышло. А Кроули подумал, что всё ещё спит.

Перед ним, в паре метров, на столе стоял гордо раскинув свои широкие зелёные листья цветок, а зоркий золотистый взгляд зацепился за небольшую белоснежную и ещё не распустившуюся «стрелку».

Азирафаэль, ненадолго оторвавшись от своих записей, довольно улыбнулся, смотря на застывшего в неловкой позе и с приоткрытым ртом Кроули.

***

— Что такое объятья?

— Это когда тебе мало человека и ты прижимаешь его к себе, желая и раствориться в нём, и сохранить в себе его частичку.

— Ты чересчур лиричен, ангел.

Кроули был ужасно тактильным.

Азирафаэлю это казалось ужасно ироничным.

Вообще, осознание этого факта пришло не скоро и неожиданно. Маленькие детали, неуловимые жесты, вопросы не в тему — всё это откладывалось где-то далеко в архиве памяти, а потом, как-то раз, когда все части пазла сложились в единую картину, тяжёлым комом осознания упали на голову ученого, как снег с ветки.

Всё началось с вопросов. Не то чтобы их когда-то не было, нет, это не так. Именно с вопросов и прикосновений, неважно будь то объятия или рукопожатие.

Книги, картины, песни и фильмы — Азирафаэль надеялся, что они дадут ответы, но утолять любопытство «ангела» приходилось ему самому, после чего он ни раз проклинал своё желание показать эксперименту весь тот мир, что был от него скрыт. Или от которого был скрыт он.

Кроули хотел узнать как можно больше о мире, в котором ему не было места.

Кроули нуждался в чужом тепле и биении сердца рядом, когда его одно единственное прикосновение обещало страшную смерть в агонии.

Живое противоречие.

Хуже будет, только если он сумеет влюбиться. Тогда его отчаяние разобьёт и сердце Азирафаэля, хотя оно давно уже пошло трещинами.

Если первая появилась после бумажных цветов, то вторая когда Азирафаэль, каким-то чудом не спугнув Кроули, застал его за ещё более странным занятием: «ангел», обвив вокруг себя одеяло, сжался? Руки поперёк груди, а ладони тянулись к лопаткам.

Азирафаэль почувствовал давно забытую панику.

Что-то случилось?

Ему больно?

Кто-то что-то сделал?

Наверное, учёный, будучи на грани, успел бы сделать что-то опрометчивое, но его остановил тихий смешок.

Кроули опустил руки и закутался в одеяло по самое горло, так и не открывая глаз.

Азирафаэль закатил глаза. Нет, всё-таки слепота ему светит.

— Что смешного? Что это такое было? — нахохлившись отозвался он, подходя к стеклу.

— Просто, — Кроули вздохнул, потянулся, потерся щекой о подушку, совсем как кот, — пытался представить каково это, когда тебя обнимают.

***

Его взгляд был прикован к холодной плоти надёжно закрытой двери, а в золотых глазах плескалась какая-то до щемящей боли в груди отчаянная надежда. Тонкие губы были покусаны до кровавых отметин. Под тонкой, словно шелк, кожей змеились синие вены и каждый раз, когда рука перехватывала другую, сжимая пальцы, на ней лишь сильнее прорезались косточки. Копна рыжих волос блекло сияла в солнечных лучах.

Азирафаэль этой ночью перебрался в небольшую смежную с лабораторией комнатку, так что Кроули зря с такой надеждой, затаив дыхание, ждал момента, когда вот-вот с тихим металлическим скрипом откроется главная дверь.

И всё-таки… У учёного щемило в груди: от одного вида своего подопечного, который ждал его с нечеловеческой преданностью и наивной, чистой, как только выпавший снег, верой; от одной мысли, что всё это время «ангел» с замиранием сердца прислушивался к каждому шороху, ожидая его, своего надсмотрщика, а потом мирился с едкими ответами или же натыкался на глухую стену, оказываясь в безысходном тупике.

Голос — быть может, совести — с укором твердил, что мы в ответе за тех, кого приручили, а в своё оправдание Азирафаэль мог лишь возразить, что как он мог знать, что шумный и яркий вихрь под именем Кроули сумеет привязаться к молчаливому, вечно уставшему учёному, разбрасываещемуся колкостями.

Азирафаэль смог бы ещё долго бичевать себя за невнимательность и грубость по отношению к Кроули, но тут раздался тихий привычный механический писк, что раздавался при открывании двери.

В золотых глазах вспыхнула радость и как бы «ангел» не старался притвориться равнодушным, у него это никак не получалось.

Азирафаэль сам не заметил, когда губы растянулись в мягкой улыбке, а в груди забрезжило тепло.

Кроули уже не скрывая свой радости, улыбался появившемуся в дверях силуэту, но лицо его тут же помрачнело — что-то здесь было не так: вместо ореола мягких кудрей короткие, хорошо уложенные пряди; вместо укутаных в жакет округлых плеч — широкие и гордые; вместо любимого и такого родного лица — чужое, холодное и надменное, а от одного взгляда серых цепких глаз по спине пробегала дрожь и хотелось как можно быстрее скрыться от этого взора.

— Всё ждёшь? — усмешка сверкнула, будто молния, а Кроули пожалел о том, что в его «комнате» нет угла, который бы не просматривался из лаборатории. Хотя… Перед ним возвышался не Азирафаэль, а чужак, под взглядом которого дрожал каждый мускул, тело будто бы деревенело, так что даже будь здесь укрытие, он бы всё равно не смог бы спрятаться.

— Сидишь здесь, словно пёс. Только знаешь в чем разница? — Гавриил довольно хмыкнул, не обращая внимания на блеснувшие в глазах молчаливого собеседника слезы. — В отличие от тебя, псы нужны хозяевам.

— Тебе, как главному цепному псу, должно быть, виднее.

Кроули дрогнул и ещё сильнее опустил голову, пряча раскрасневшееся от жгучих слез лицо, а удивлённый Гавриил перевёл взгляд на опирающегося на косяк Азирафаэля, во взгляде которого таилось нечто странное, похожее на… Вызов?

Во всяком случае, Гавриилу до этого дня не приходилось видеть Азирафаэля, обычно доброго, мягкого и во всём послушного, таким: пугающего в своём спокойствии и уверенности, точно зверь, защищающий свой дом от непрошеного гостя. С его лица медленно сползла усмешка. Он отступил от стекла.

Азирафаэль ни на миг не отводивший от него ледяного взгляда, казалось, еле заметно улыбнулся.

Гавриил сглотнул появившийся в горле комок, ещё сильнее жалея, что вообще сунулся в эту лабораторию, к этому «ангелу».

— Насколько я помню, то последний срок сдачи отчетов — вечером, и я хотел бы уложиться вовремя, но боюсь если ты не уйдёшь, то это будет невозможно. Но, не беспокойся, у нас ещё будет возможность с тобой поговорить по душам, — речь была тихой и размеренной, пока Азирафаэль медленно оттеснял Гавриила от стеклянной стены.

Отступая куда-то вглубь лаборатории, мужчина подумал, что последнее, чего ему хотелось, — это конфликтовать с таким Азирафаэлем. Стоило только взглянуть на него и тут же становилось не по себе. Настоящий волк в овечьей шкуре.

***

— Почему ты не возразил?

Спокойный голос разрезал звенящую тишину.

Азирафаэль стоял у стола и бездумно перекладывал бумагу, просто чтобы занять себя, а заодно создать видимость занятости. После ухода Гавриила он так ни разу и не посмотрел в сторону Кроули, устроившегося в дальнем углу комнаты. Он втянул голову в плечи, сжался, будто бы надеялся вовсе исчезнуть и больше никогда не вспоминать об утренней сцене.

— О чём ты?

Азирафаэль удивлённо посмотрел на обычно шумного «ангела», который сейчас еле шептал, словно произошедшее лишило его всех сил.

— О том что всё сказанное им — полнейший бред, — Азирафаэль взял в руки очередную стопку листов и громко ударил её об стол, поправляя торчащие в разные стороны бумажные уголки, заодно ставя точку, не желая слышать никаких возражений.

***

Ночь была темна и в этой темноте тонули звуки. За его спиной лился лунный свет, окрашивая всё в комнате — стол, шкаф, книги, цветы — в серебристо-белый. Всё, что он мог услышать в этой давящей тишине — стук собственного сердца, что впервые показалось живым, а не простой деталью, расчётливо встроенной в него чужими умелыми руками.

Его разбудило чужое присутствие. Оно, как и сам невидимый и незваный гость, ничем себя не выдавало, только Кроули никак не мог избавиться от ощущения, что по ту сторону есть нечто, не сводящее с него своего нечеловеческого взгляда.

Смешно. Будто он сам человек.

Длинные проворные пальцы поправили соскользнувшую с острого плеча рубашку. Дверь — единственный проход в другой, большой, одновременно манящий и пугающий мир — призывно скрипнула. Кроули насторожился, будто потревоженный пёс, его золотые глаза устремились в темноту лаборатории. Дверь медленно отворилась.

Азирафаэль говорил, что снег и лёд иногда кажутся настолько холодными, что жгут кожу. И сейчас Кроули казалось, что он шёл по синей корке льда.

Когда он часами сидел и размышлял о внешнем мире, ему чудилось, что там всё совсем иначе и даже воздух там — наверняка — другой, свободный и дышится там легче, не так как здесь — будто песок в лёгкие засыпается.

И вот, он стоит здесь, только дышать всё ещё тяжело, и видит «комнату» — отсюда она кажется клеткой, пустой и большой, словно для дикого зверя сделанной, для такого, которого ничем не остановить.

По телу пробегает холодная и липкая дрожь.

Выходит Гавриил был прав, и в нём видят не больше, чем неуправляемого зверя, которого можно лишь в клетку посадить, чтобы тот не сорвался и не натворил бед.

Скрюченные пальцы впиваются в рыжие пряди, тянут в отчаянии, ещё немного и вырвут. Мысли скачут, неуловимые.

Кроули не хочет верить, что всё это правда, что и Азирафаэль видит в нём только вышедший из-под контроля эксперимент, который нужно запереть на все замки и держать как можно дальше ото всех; не хочет верить, что Азирафаэль — его Азирафаэль, такой дорогой и близкий — видит в нём свою обычную, рутинную работу с надоедливыми вопросами и радуется каждый раз, выходя из лаборатории.

Нет, нет, нет.

Азирафаэль, таскающий ему всё новые и новые книги; Азирафаэль, который с такой лёгкостью назвал его «дорогим» и «милым»; Азирафаэль, принесший в его «комнату» — безжизненную прежде — горшки с цветами и превративший её в небольшой, подвластный Кроули Эдем, зеленеющий и цветущий. Неужели этот Азирафаэль не видел в нём… Человека? Нет. Но не монстра, а жаждущего любви, тепла и ласки существа? Неужели?..

Слёзы обожгли лицо, а из горла вырвался судорожный всхлип.

Сонный вздох и тихое шуршание бумаг привлекло выпавшего из реальности «ангела». Мужчина спал, опустив голову на сложенные на столе руки. Белый, помятый за весь день халат и светлые встрепанные волосы делали Азирафаэля ещё более милым и трогательным. Кроули уже было потянулся, желая коснуться мягких светлых кудряшек, но отдернул руку, будто обжёгся, вспомнив, что в прошлый раз сделало одно его прикосновение.

Сердце вновь напомнило о себе, заныв в груди.

Многие ли люди задумываются о том, как много значит одно лишь прикосновение? Просто, ни о чём не думая и ничего не боясь, прикоснуться к другому человеку, почувствовать чужое тепло, бьющийся под ладонью пульс, обвести выступающие на руках голубоватые вены, потом подняться выше, запустить пальцы в белокурые вьющиеся волосы, заглянуть в пронзительные, неистово голубые глаза и, наконец, увидеть в них не жалость — нежность. А потом прижаться, ощутить его тепло и его особенный запах и больше никогда не выпускать из объятий.

По разгорячённой коже пробежал слабый ветерок, напоминая о присутствии третьего.

Золотые глаза блеснули в темноте. До чуткого слуха донёсся звук сердца, быстрый, испуганный, словно стук сердца, загнанного зайца, чье тельце обвивают стальные змеиные кольца.

***

Азирафаэль проснулся от привычной боли в затекшей от неудобной позе теле. Правая рука плетью лежала на столе, шея хрустнула, стоило лишь сесть.

За спиной, в «комнате», было светло: через высокие окна лились утренние солнечные лучи, а с их проявлением пропадал холод и обречённость этих стен, а ещё — Азирафаэль точно это знал — в свету рыжие волосы Кроули горят огнём.

Кроули.

Мысль начала пульсировать в висках.

Щурясь, Азирафаэль посмотрел назад, в залитую светом «комнату» и улыбнулся, упираясь подбородком в спинку кресла, залюбовавшись: Кроули пристроился рядом с цветочными полками, в дальнем углу, с пульверизатором в одной руке, разглядывая один горшок с анемоном. Мужчина даже со своего места видел сверкающие в золотых глазах беспокойство, будто бы перед ним был не простой зеленеющий цветок, а живое, трепещущие существо, что можно повредить одним неаккуратным прикосновением: жилистые пальцы скользили по гладким широким листам, ища изъяны, не доверяя одному лишь зрению.

***

В этой небольшой комнатке Азирафаэлю всегда было некомфортно: если вытянуть две руки в стороны, то не хватило бы места, а ещё воспоминания — насмешки Гавриила и полные слёз золотые глаза. Тесно, страшно, мерзко. Азирафаэль закрыл глаза, запустил руку в волосы, пытаясь поскорее очнуться от назойливых и таких ненужных сейчас образов.

Надо успокоиться. Это всего лишь кладовая.

В дальнем углу стоит стеллаж, где он недавно оставил книгу, о которой его давно просил Кроули, хотя учёному казалось, что «ангел» знает о растениях, уходе за ними и прочих тонкостях всё, что только можно. Но устоять перед этими большими глазами, в которых плескалась вся мировая печаль, было для него чересчур. Впрочем, всё трудности с лихвой компенсировались счастливым видом его подопечного и ещё долго звучащими благодарностями, слушая которые, Азирафаэль раз за разом задавался вопросом, почему его вновь и вновь страшат ещё ни разу не случившиеся неприятности.

В нос ударил резкий неприятный запах. Зажёгся свет, Азирафаэль, наконец отыскавший переключатель, закрыл лицо рукавом, пытаясь подавить в себе зарождающийся крик: на полу лежало тело, похожее на брошенную ребёнком игрушку. «Только если эту игрушку перед этим окунули в кислоту» — подумал Азирафаэль, не имея сил ни отвернуться, ни сдвинуться с места: тело налилось свинцом, а ноги будто бы приклеили к полу. По комнате разлился зловонный запах. И как он сразу не заметил? Однако думать сейчас, видя у своих ног изуродованное тело, казалось невозможным. Сколько было видно глазу, вся кожа была испещрена ужасающими волдырями, будто после ожогов. «Вряд ли скоро выйдет его опознать.» Азирафаэль почувствовал подступающие к глазам слёзы: в памяти всплыли душераздирающие крики и ужас на лице случайного учёного, чью руку задел кто-то из тогда ещё безымянных «ангелов». Он помнил тот день и, к своему сожалению, вряд ли когда-либо сможет его забыть. Кожа краснела, трескалась, из горла вырывались крики вперемешку с кровью. Изуродованная, вздутая ладонь прижимала какой-то помятый к груди обрывок бумаги, на котором Азирафаэль сумел рассмотреть вереницу цифр, нескоро сообразив, что этот листок — один из лежавших на его столе ещё вчера.

Кому-то нужны их исследования. Кому-то интересен Кроули. И этот кто-то осмелился на такой рискованный шаг, подослав к ним своего, как оказалось, не очень удачного разведчика.

Кроули!..

Первой мыслью было кинуться наружу, к «комнате», проверить в порядке ли его подопечный.

Азирафаэль отступил, прижавшись спиной к двери. Мысли заметались в голове, ещё немного и череп разорвётся. Кто-то — кто бы он ни был — умудрился проникнуть в лабораторию, обойдя камеры и всю охрану, пошарил по его столу, нашел нужные бумаги, открыл «комнату»… Зачем? Увести «ангела» не вышло бы, это не так просто, как в одиночку проникнуть сюда и вернуться. Тогда, тогда… Чтобы он сделал — что? Вряд ли Кроули знал хоть что-то о том, что и как находится вне стен «комнаты». Зачем, зачем? Только если для того — Азирафаэль дрогнул, ощутив всю свою беспомощность этой ночью, — чтобы избавиться от него, от ученого, который мог помешать их плану, услышать или увидеть лишнее.

***

Перед Кроули, который так рвался к свободе, наконец открылись — буквально — дверь во внешний мир, и что он сделал? Насколько Азирафаэль помнил, в лаборатории всё было, как и прежде, дверь была закрыта, как и полагалось. Вывод был таков, что Кроули этой ночью первый и, возможно, последний раз имел право выбора, ключ к свободе был практически в его руках, однако он добровольно отказался от этого, заперев самого себя в своей стеклянной клетке. «Перед этим, — насмешливо зазвучал голос в голове, — убив того засранца.»

Убил. Звучит страшно. И ещё страшнее от вида трупа. Только вот, если бы не этот пугающий поступок, они оба, вполне возможно, лишились бы своих жизней.

Пугливые пальцы вслепую нащупали дверную ручку и что есть силы надавали, едва ли не ломая.

Азирафаэль метнулся в лабораторию, и та же дверь с громким хлопком закрылась за его спиной. Мужчина стоял, ничего не видя и не слыша, переводя сбившиеся дыхание, словно после долгого бега.

Оторвавшись от своих трепетно любимых растений, Кроули медленно, словно перед казнью, поднял голову и почувствовал, как сердце упало в груди — ему ещё никогда не приходилось видеть столько боли в полных слёз неистово голубых глазах.

***

Четыре окрашенные в синий цвет стены, холодный пол, скрипучая кровать и небольшое смотровое окошечко в двери — всё, что теперь было у Кроули. Он не знал, не знал решительно ничего: продолжался ли эксперимент, участвовал ли он в нем, цел Азирафаэль или же нет… Он ничего не знал. С ним не говорили, никто не отзывался на просьбы, никто не реагировал на крики. Незнание пугало даже больше беспомощности.

Что происходило там, за пределами карцера?

Что же, что же…

Азирафаэль.

Что с ним? Цел ли он? Уволили за такую неосторожность или, быть может, приставили к кому-то другому из «ангелов»? Интересно, а о другом он тоже бы так заботился?

Кроули сидел в углу кровати, обнимая прижатые к груди острые колени.

Перед глазами то и дело мелькало выведенное нетвердой рукой словосочетание «Herzensschatzi komm», а затем вспышками повторяющиеся «komm», вернись, вернись.

Вернись.

Будь у него карандаш или чернила, то на этих стенах, будто на листе бумаги, тоже появились бы бесконечные мольбы, полные горя и отчаянья.

Вернётся ли он?..

Пальцы сжимали запястье, в глубине золотых глаз плескалась печаль. Она, казалось, была главной его составляющей. Рядом с Азирафаэлем та пустота, с первого дня существования терзавшая его существо, пропадала, затихала, будто светловолосый учёный с саркастичными репликами был той частичкой, без которой он сам был как незавершённый пазл.

Кроули прижался полыхающим лбом к холодной, точно лёд, стене, а в голове звучала лишь одна мысль — кому нужен вышедший из-под контроля эксперимент? Он ведь не человек и никогда им не станет. Он, разумеется, не нужен Азирафаэлю. Он не больше, чем работа, от которой тот был рад избавиться. Он всего лишь простой и незначительный эпизод в жизни учёного.

Он ничто. Просто необычная, похожая на человека вещь, кукла. А когда с куклой наиграются, то её, сломанную и ненужную, выбрасывают, чтобы не мозолила глаза.

Он никому не нужен, ясно как день. И Азирафаэлю уж точно.

При одной этой мысли внутри что-то оборвалось.

***

Азирафаэль устал, действительно устал. Объяснительные, а затем снова отчёты, потом дополнительные часы, во время которых ему приходилось подменять коллег, коротая часы каждый раз в разных лабораториях, сидя в компаниях кого-нибудь из «ангелов». И всё-таки Кроули с его вечными по-детски наивными вопросами, постоянными возгласами и просьбами был лучше: с ним было — как бы странно ни звучало — спокойно и как-то по-особенному уютно.

***

Что насчёт «ангелов»… Чаще всего Азирафаэлю доставалась Вельзевул: хмурая малышка с вьющимися каштановыми прядями с рыжими переливами. Учёный никак не мог избавиться от мысли, что эти два «ангела» похожи как брат с сестрой, нет, его нисколько не смущал тот факт, что они, в отличие от людей, были созданы, а не рождены. Азирафаэля так же не смущало, что оттенок волос — первое и последнее сходство: Кроули был высок, худ — даже из-под ткани виднелись острые плечи — он был шумным и говорливым, в то время как Вельзевул была невысокой молчуньей с холодными голубыми глазами.

Азирафаэль старался лишний раз не отрываться от бумаг, но даже так он чувствовал на себе чужой и недовольный взгляд, понимая, что ему здесь не рады.

Он не знал какой день, раз он сидит здесь, честно говоря, больше отбывая часы, нежели делая хоть какую-то работу. Глухой звук заставил Азирафаэля оторваться от безделья и поднять голову. Вельзевул смотрела на него в упор, прижав ладони к холодной глади зеркального стекла.

— Я тебе не нравлюсь, верно? — Азирафаэль бросил на стол ручку, откинулся на спинку стула и наклонил голову к плечу. Работай он здесь первый день, то, несомненно, испугался бы, но сейчас он знал: бояться «ангела» стоит, находясь с ним в одной с ним комнате, но сейчас он был в лаборатории, она — в «комнате», их разделяла надёжная преграда. — Зачем это всё? Хочешь напугать или же соскучилась по Гавриилу? — вскинув бровь, мужчина коротко улыбнулся, смотря на вспыхнувшие щёки и плескающийся в глубине синих глаз недовольство.

— И как Кроули угораздило влюбиться в такого хама? — вздёрнув бровь, Вельзевул, подобно отражению, склонила голову и вьющиеся пряди упали на плечо, и на белой ткани ещё виднее стали рыжие переливы. — Впрочем, он ведь наивнее ребёнка.

Азирафаэль не сумел сдержать предательскую дрожь, закатил глаза и сложил руки на груди.

Оборонялся от миниатюрной девушки за стеклом. М-да, молодец.

— Довольно странно слышать это от создания, которому и полугода нет.

Вельзевул молчала, словно наконец услышала нечто, чего давно добивалась, окинула оппонента оценивающим взглядом и улыбнулась. Всё, что Азирафаэль понимал, это то, что он ничего не понимал.

— Не стоило тебя оставлять с Гавриилом. Совсем он тебя запустил, — взгляд заблуждал по «комнате» за спиной «ангела», рассматривая мрачные голые стены, одиноко стоящую кровать и потрёпанное временем кресло. Будто карцер, только не так тесно.

— Надеюсь, по отношению к Кроули ты был более внимательным.

Азирафаэль поднял удивленный взгляд на Вельзевул и почувствовал, как от лица отхлынула кровь: в памяти всплыли моменты, которые он хотел бы забыть; вот Кроули о чём-то спрашивает его, а он прячется за волосами и отчётами; вот Кроули тянется к нему, выпрашивая хоть немного внимания, а он обрубает все попытки поговорить; вот Кроули едва осмеливается посмотреть на него сквозь толпу людей в лаборатории, а он тут же скрывается за дверью, игнорируя боль в золотых глазах.

Да уж, он ведь ничем не лучше других. Если подумать, он не так давно разглядел в своём подопечном живую трепещущую душу; не так давно понял, что испытывает к рыжеволосому «ангелу» куда больше, чем профессиональный интерес и простое человеческое любопытство. Ему нравились вопросы Кроули, нравилось слушать переливающийся звонкий голос, декламирующий стихи Есенина и Маяковского или же сонеты Шекспира; ему нравилось смотреть на «ангела», возящегося с цветками, протирающего и опрыскивающего множество зелёных лепестков; ему нравилось сидеть, заполняя бумаги, зная, что рядом с ним в лаборатории — не считая стекла — находится рыжеволосое чудо, может быть, занятое своими делами, может быть, смотрящее за ним.

При одной мысли о скорой встречи с Кроули Азирафаэль чувствовал, как сердце начинает биться чаще, по телу пробегает странная дрожь, а на лице замирает до глупого счастливая улыбка. «Будто подросток на первом свидании.» Дурак, слишком долго считавший себя самым умным.

— Видимо, я могу не беспокоиться: вы определённо стоите друг друга, — розоватые губы сложились в усмешку, а в синих глазах — как почудилось Азирафаэлю на мгновение — свернули довольные искры.

Мужчина опустил взгляд, разглядыая под собою пол. И кто ещё плохо заботился о подопечном?..

***

— Ну-с, что у нас сегодня? — вошедший Гавриил широко улыбнулся, потирая руки.

Вельзевул устало вздохнула, закатив глаза: уж больно он был довольный, ещё немного и засияет ярче лампочек. Мужчина уже было потянулся к бумагам, педантично разложенным на столе, но почувствовал лёгкий, едва уловимый сладкий запах, не понимая от чего он мог исходить. Взгляд придирчиво окинул пространство, пока не натолкнулся на стоящие в не пойми откуда взявшейся вазе колокольчики, переливающиеся нежно-голубым.

Вельзевул сидела в глубине «комнаты», закинув ноги на подоконник кресла, совершенно не обращая внимания на вошедшего учёного. Можно было подумать, что её мысли занимает далёкий от этих стен сложный вопрос.

— Голубок в клювике принёс, — хмыкнув, отозвалась девушка, проигнорировав полный возмущения и толики непонимания взгляд Гавриила.

***

Дни летели один за другим, Азирафаэль, с раннего утра и до позднего вечера загружённый работой, потерял счёт времени. Он снова жил в своей лаборатории, засыпал за столом, прямо с ручкой в руках или за чтением тех или иных бумаг. Пару раз даже досталось аккуратным очкам, которые были так дороги учёному, после чего он каждый раз клялся, что больше никогда не станется здесь, а обязательно вернётся домой, но потом всё повторялось снова и снова. Конечно, можно было бы устроиться и тут, не за столом, а на паре стульев в небольшой комнатке, но после произошедшего Азирафаэлю была невыносима одна лишь мысль о том, что ему придётся войти в то помещение.

К слову о Кроули.

Учёный знал, где держат его бывшего подопечного, но у него в прямом смысле не было времени, чтобы добраться в то крыло. Да и кто бы его туда допустил? Стоило сказать, что у него была идея как можно было бы вернуть Кроули сюда, обратно в «комнату», осталось только дождаться подходящего момента.

А пока… Пока он должен работать, чтобы однажды стены и стекло, окружающие Кроули и прячущие его от огромного мира, исчезли и больше никогда не заставляли этого рыжеволосого «ангела» грустить и проливать слёзы. Усталое сознание рисовало яркие броские картины, после которых не хотелось возвращаться в серую и тяготящую реальность, в пустую лабораторию, где давно никто не штудировал стопки книг, не возился с цветами, не читал вслух стихи и не рассуждал часами о смысле той или иной картины. А после сна, где Кроули устроился в одной из комнат в его доме, расставив множество цветочных горшков, а книги бы заняли все оставшееся горизонтальные поверхности. Быть может, он, Азирафаэль купил бы несколько картин и репродукций, а ещё они могли бы завести наглого котёнка, что шумел по ночам и покушался на любимые Кроули цветы.

Может быть… Может быть, он наконец, может помочь своему «ангелу», которому пришлось вынести столько боли и холода; сможет, наконец, обнять его, укрыть и спасти от всех тех ужасов, которыми пропитан этот мир; наконец, обнимет его, коснется острых плеч, запустит руку в рыжие пряди. Просто-напросто коснётся.

А пока можно отложить в сторону сладостные грёзы и взяться за работу, чтобы Кроули выпустили из ужасного карцера, чтобы его вернули в «комнату» и пусть без прежних привилегий, и однажды он непременно заберёт «ангела» из этого места и наконец покажет, что жизнь там, во внешнем мире, тоже может быть спокойной и счастливой.

Однажды.