Ощущение беды не отпускало. Оно томило Чана, когда он затравленным волком оглядывал толпу улыбающихся людей, которые смотрели на него и аплодировали его несчастью. Чана угнетало, когда он почувствовал на своём локте цепкую хватку дяди, с ласковой улыбкой потащившего их с Хёнджином за собой в кабинет, где их ждал высокий пожилой альфа с красивым, но крайне надменным лицом, которое не сделала мягче и приятнее даже дружелюбная улыбка, сразу показавшаяся Чану крайне фальшивой. Дядя подтолкнул их с омегой в центр комнаты к этому мужчине и сказал громко и приторно-радостно:

— Хван Юнджон-щи, вот и наши щеночки! Наши чудесные ребята, которые так прекрасно смотрятся вместе! Надеюсь, фото, которое сегодня сделаны, украсят все завтрашние газеты! А наши ребята будут счастливы в этом чудесном браке!

— Не будем! — неожиданно с отчаянием сказал Хёнджин. — И брака не будет! Отец, прошу!

— Немедленно закрой свой рот, омега! — процедил старший Хван, мгновенно сменив благостное выражение лица на холодное и жестокое.

— Никогда! Брака не будет! — наконец-то с силой сбросив с себя оковы прострации, поддержал Хёнджина Чан и, сразу поймав его изумлённый взгляд, твёрдо добавил: — У меня есть омега, которого я люблю. И никогда не смогу полюбить вашего сына, господин Хван!

— Аналогично! — радостно выдохнув, сказал омега, и по его лицу было видно, что он почувствовал огромное облегчение, услышав слова Чана. — Господи, как же я рад…

— Никакая любовь здесь помехой не станет, — покачал головой Шиюн. — Это решено и обсуждению не подлежит. Тебя приняли в клан, Чан. А это не только привилегии, мой волк. Это и суровые обязанности. Ты как альфа клана Мин должен скрепить узами нас с кланом Хван.

— Но я не хочу этого! Это невозможно! — крикнул Хёнджин. — Я люблю другого! И возможно… Отец! — торопливо обратился он к Юнджону, в бешенстве раздувающему ноздри и явно еле удерживающемуся от того, чтобы не надавать сыну пощёчин. — Я ведь просил у тебя времени! Мне нужно не так много! Почему именно сегодня? Почему сейчас, так неожиданно!

— Так сложились обстоятельства, — быстро ответил Шиюн, зло зыркнув на открывшего было рот Чана, которому хотелось спросить о том же. — И поверь, Чан, волк мой, ты тоже в этом виноват. Ты и твои братцы! — Все трое изумлённо уставились на него, но Мин не стал ничего объяснять, просто сказал: — Хван Юнджон-щи, прошу вас воздействовать на своего сына, чтобы он ничего не предпринял, что может помешать нашим планам!

— Но мы… — начал было Хёнджин в отчаянии складывая руки в жесте мольбы.

— Заткнись и следуй за мной! — прошипел ему отец и кивнул Шиюну. — Конечно, Мин Шиюн-щи, всё будет сделано в лучшем виде! Мы умеем приводить наших омег к повиновению. И в назначенный день этот щенок покорно примет вашего племянника в качестве своего мужа, уверяю вас.

— Никогда! — выкрикнул Хёнджин и страстно посмотрел на Чана. — Слышишь? Никогда!

— Этого не будет, — кивнул ему Чан. — Не бойся, я этого не допущу. — Но Хван уже вытаскивал сына из кабинета, грубо ухватив того за плечо.

Когда дверь за ними закрылась, с лица Шиюна сползли остатки доброжелательности и оно стало таким, каким и должно было быть, чтобы стать отражением его души: злым, жестоким. Его глаза метали молнии, а губы были искривлены бешенством. Чан открыл рот, чтобы высказаться, но дядя перебил его ледяным и властным «Заткнулся, щенок!»

И Чан невольно повиновался. Он отступил и сложил руки на груди, готовясь принять дядин гнев. Но тот быстро набрал номер и холодно приказал: «Всех в мой кабинет, живо!»

Через несколько секунд в кабинет широким шагом вошёл Бан Чонсон, а за ним охранники втолкнули Феликса и Чанбина.

У младшего омеги алел на щеке след от пощёчины, а ворот рубашки был явно порван рывком взбешённого папы, и Ликс едва держался, чтобы не заплакать. Чанбина же охранник держал за сведённые сзади руки, хотя альфа всё время вырывался и порыкивал, пытаясь добраться до своего омеги. Воротник его рубашки тоже был распахнут: видимо, на нём тоже искали метку.

— Вы решили меня сегодня в гроб вогнать? — закричал в отчаянии Чонсон с порога, обращаясь прямо к Чану. — Ты хоть знаешь, что натворил твой брат?

— А что он, собственно, натворил? Переспал со своим женихом? — холодно осведомился Чан, который успел чуть разжиться душевными силами и был намерен драться за своих братьев, себя и… Минхо.

Как ни странно, но сцена с Хёнджином, искреннее отчаяние омеги, идущего против семьи, которая явно не будет с ним церемониться и заставит его страдать, видимо, не только душевно, дало Чану столько необходимую ему уверенность в том, что надо стоять до последнего.

— Бан Кристофер Чан! — Голос папы был на пределе мощности. — Что ты говоришь? Как ты смеешь?

В это время Чанбин, воспользовавшись тем, что охранник, держащий его, чуть отвлёкся, резко рванулся из его рук и освободился. Он сразу бросился к Феликсу, которого тут же спрятал за своей спиной, придерживая его сильной рукой позади себя.

— Прошу вас, господин Бан, прошу! — торопливо заговорил Бин. — Не трогайте Ликси! Он не виноват, это всё только я! Я не удер…

— Неправда! — крикнул Феликс, пытаясь вылезти вперёд, но Бин удержал его. — Пусти! Это неправда! Я сам хотел! Давно хотел, ясно?!

— Ты позоришь меня! — яростно прокричал Чонсон. — Ты ведёшь себя как последняя…

— Папа, нет! — прервал его Чан, понимая, что сейчас тот скажет слова, которые Феликс никогда ему не простит, и это будет конец их семьи. — Не горячись! Прошу! Какие к нему претензии, я не понимаю? — Чан, стараясь не слишком злорадно смотреть на разинувшего рот от изумления Шиюна, развёл руками. — Вы ведь сами не захотели ему рассказывать о своих на него планах. А о том, что Феликс — мальчик горячий и страстный, папа, разве ты не знал?

— Нет, Чан-и, — ядовито зашипел Шиюн, чуть приходя в себя от наглости младшего, — мы нашего Ликси ни в чём не обвиняем…

— Я не ваш! — неожиданно твёрдо сказал Феликс. — И вашим никогда не стану! Ясно?

— Выйди вон! — заорал Шиюн растерянно хлопающему глазами охраннику, покрываясь красными пятнами. — Ни на что ты всё равно не годен!

Тот мигом исчез за дверью.

— Закрой! Свой! Рот! — между тем истерически выкрикивал Чонсон. — Как ты смеешь!

— Смею! Я тебе не игрушка, которую ты в награду отдашь тому, кто тебе больше нравится! — Феликса было уже не остановить, он оторвал от себя руку Чанбина и вылез вперёд. — Я тебе не собственность! У меня есть душа! У меня сердце есть! И я люблю его! Люблю Чанбина! Ясно тебе? Ясно?!

Чонсон замахнулся, чтобы ударить Феликса, но удар пришёлся по лицу быстро отдёрнувшего омегу за себя Чанбина. Тот стойко принял его и лишь вытер проступившую кровь: на пальце Чонсона было массивное кольцо, которое прошлось по губам альфы.

— Бин! — жалобно вскрикнул Феликс. — Бинни!

Он быстро достал платок, смочил его водой из графина со стола и стал, охая и причитая, отирать кровь с лица альфы.

— Папа! — между тем гневно сказал Чан. — Хватит! Ты переходишь все границы! Феликс не вещь! Хватит изображать из себя оскорблённого владельца!

— Ты… Ты… — Чонсон стал задыхаться от переполнявших его чувств. — Ты… Как смеешь! Ты! Ты вообще связался с каким-то драным котом! Ты право голоса вообще потерял, когда связался со слабородным!

У Чана перехватило дыхание от гнева. Но его опередил Феликс, удивлённо спросивший:

— Каким котом?.. Чан… Каким котом?

— Тем, дорогой мой Ликси, с которым развлекался твой жених, — почти сочувственным голосом ответил ему Шиюн. — А потом из-за него чуть не убил твоего брата. Разве они не рассказали тебе эту занимательную историю?

Феликс чуть отступил от Чанбина и недоверчиво посмотрел ему в глаза:

 — Как это — убил… Бин…

— Не слушай, Ликс, — громко сказал Чан. — Это ложь, слышишь?

— Разве? — удивился дядя ехидно. — Я что-то путаю?

— Ликс, я был в гоне! — умоляющим тоном растерянно произнёс Чанбин. — Я ничего — понимаешь? —ничего не соображал! Ликс! Я бы рассказал! Сам рассказал бы!

— А ты расскажи, сынок, — елейным тоном предложил Шиюн. — Пусть и папа твоего жениха послушает, как ты завалил омегу своего друга и чуть не перегрыз горло ему самому за этого чёртова кошака, когда он пришёл его требовать назад. Или я снова что-то путаю? — насмешливо обратился он к наливающему чёрным бешенством Чану.

— Нет, конечно, дядя, — тихо сказал Чан. От его голоса все мгновенно умолкли и по спинам у всех прошла морозная дрожь. — Вы почти всё правильно сказали. Только забыли добавить, что вы мне подарили этого кота, как вещь. Забыли упомянуть, что сами оставили в доме Чанбина в гоне, чтобы его запах привлёк моего омегу, который был в течке, и вы могли отдать его своей охране, чтобы она его порвала. Забыли сказать, что ко мне подослали своего секретаря, который должен был соблазнить меня и не дать прийти вовремя, чтобы я не дай бог не спас моего омегу из лап ваших громил. Кроме того, вы как-то пренебрегли тем фактом, что Чанбину моего омегу привели, ваш бывший муж привёл, потому что вы пообещали ему, что пригласите Чанбину на гон нанятого омегу. А потом вы воспользовались так удачно сложившимися обстоятельствами и выгнали своего мужа из дома, прикрываясь своим фальшивым гневом, чтобы спокойно претендовать на моего брата, который вам в сыновья годится, который младше — на три года младше! — вашего сына, дядя! Омегу, которого вы уже обещали своему пасынку! А так, дорогой дядя, — всё остальное было правильно рассказано.

Тишина в кабинете после слов Чана стояла мёртвая. Шиюн сидел весь красный и от гнева не мог сказать и слова. Чонсон замер и, очевидно, пытался переварить информацию, однако получалось у него не очень. Чанбин и Феликс смотрели на Чана во все глаза, потому что оба из его слов узнали много нового для себя. И первым очнулся именно Феликс. Он резко выдохнул и сказал, поворачиваясь к Чанбину:

— Гон, значит? Ну, в таком состоянии волки ведь чего только не делают, правда? Я вот, например, в первую течку чуть не переспал с Чаном.

У Чонсона, Бан Чана и Чанбина практически одинаково глаза из орбит вылезли, у первых двух от ужаса, у третьего от бешенства. А Феликс, как ни в чём не бывало, продолжил:

— А не переспал, потому что он меня практически насильно до комнаты обратно донёс и запер в ней. Хотя я очень хотел его соблазнить. И почти получилось. Но он остановился вовремя. Только немного…

— Феликс!!! — заорали в два голоса Чонсон, который вынужден был отморозиться, когда его сын стал вываливать в порыве непрошеной откровенности такие факты о себе, что у него волосы дыбом встали, и Чан, который поймал на себе убийственный взгляд Чанбина и понял, что ещё немного — и на него снова кинутся с зубами.

— А? А что, я просто говорю, что «не стоит упрекать волка за гон» — отличная поговорка, всё! — спокойно закончил Феликс и ободряюще потрепал Чанбина по плечу.

Тот, не сводя взгляда с Чана, зарычал, схватил омегу за руку и снова задвинул за себя.

— Какая милая у меня семейка, — язвительно сказал Шиюн. — Вы друг друга стоите, право. И что же мне теперь со всеми вами делать?

— Мы уйдём из этого дома! — решительно сказал Чанбин.

— Никуда вы не уйдёте! — зло ответил ему Чонсон. — Хотя ты, конечно, можешь идти на все четыре стороны, а мой сын несовершеннолетний, так что он останется со мной!

— Папа! Нет, прошу! — умоляюще воскликнул Феликс, обхватывая Чанбина руками за пояс. — Я не отпущу его! Я его, понимаешь?

— Метка у тебя временная, Ликси, — сладко улыбаясь, сказал Шиюн. — И мой пасынок, хотя, конечно, и дерзит, и ерепенится, но на самом деле весьма честный волчонок, не так ли, Бинни? И он тебя не тронул, ты чист по-прежнему, моё солнышко! И когда всё выветрится, я снова попрошу твоего папу отдать тебя за меня! Я хотел сделать это сегодня, как вы понимаете. Но ты очень вовремя признался в том, что у тебя в крови запах другого волка, а то бы не очень удачно получилось, когда я бы стал тебя ближе знакомить со своими друзьями, так что молодец, что признался! Пришлось, правда, твоего братца подключать и поторопить его с помолвкой, хорошо, что они с Джинни под рукой оказались, а то бы неудобно было: все в курсе были, что я буду объявление делать. Но теперь-то всё выяснилось, так что… Я прощаю тебе твои увлечения, Ликси, и приму тебя…

Зарычавшего и кинувшегося на дядю Чанбина Чан поймал практически в полёте, повалил и прижал к полу, хрипящего, отчаянно выдирающегося, с силой выдыхая:

— Нет, нет! Бинни! Словами! Пока только словами!

— Я убью его! Убью! Он не отнимет у меня моего омегу! Я жить не смогу, зная, что Ликс страдает с ним! Я умру без него! Отпусти! Лучше в тюрьму, чем вот так… Чан! Пусти!

— Чанбин, послушай, — неожиданно заговорил Чонсон, подходя к сплетённым в напряжённой схватке альфам. — Обещай, что успокоишься, и Чан тебя отпустит.

Чанбин зажмурился и кивнул.

— Чонсон-щи, вы… что вы хотите сказать? — беспокойно спросил Шиюн, подбираясь в своём кресле.

— Мин Шиюн-щи, — решительно ответил ему Чонсон. — Мне кажется, мы с вами всё-таки поторопились решить судьбу этих двоих. Я вижу, что Чанбин…

— Стоп, стоп! — торопливо перебил его Шиюн. — Вы забываете, дорогой мой Чонсон, что отдать мне Феликса вы сами посчитали самым разумным решением! И союз между нашими семьями нужен для укрепления связей!

— Но ведь и Чанбин…

— Нет! Этот щенок теперь мне не сын!

— Я никогда им и не был! — зло прохрипел Чанбин, которого Чан осторожно отпустил, тут же отходя сторону в сопровождении его гневного взгляда.

— Бин! Прошу! — тихо и умоляюще сказал Ликс. — Не надо…

— И тем не менее… — сказал Чонсон. — Вы и так забираете у меня старшего сына для нужд клана…

— Нет, папа, нет! — резко сказал Чан. — Я никогда не возьму замуж омегу Хванов! Он и сам ненавидит меня всей душой из-за этого, а я люблю другого!

— Кота! Драного кота! — закричал Шиюн. — Надо было всё-таки придушить сегодня этого мерзавца!

— Что? — одними губами спросил Чан, у которого мгновенно замерло внутри всё. «Нет… Прошу…»

— Этого наглого кошака! — неистовствовал дядя. — Мой чёртов сынок притащил эту дрянь с собой! Надо было просто придушить эту тварь где-нибудь, пока была возможность! У этого безродного и родных-то никого, никто бы и не хватился его…

— Мин Шиюн-ши, что вы говорите, — в ужасе проговорил Чонсон. — Как вы можете…

Но Чан уже не слышал ни торопливого оправдания Шиюна, ни гневных упрёков очнувшегося, видимо, от гипноза старшего альфы и кое-что понявшего Чонсона, ни растерянного зова Феликса — он нёсся по коридору вниз в поисках Сынмина.

<center>***</center>

Он бежал по дому, заглядывая в каждый угол, он обшарил весь первый этаж, отбиваясь от поздравлений и похлопываний по плечу гостей дяди. Потом он пошёл на второй и стал просто в отчаянии заглядывать во все комнаты.

Голоса — торопливые, задыхающиеся — он услышал не сразу, но те, кто стоял в простенке между комнатами в самом дальнем углу дома, говорили тихо, но с таким звонким отчаянием, что пройти мимо он не смог.

 — …и не мне! Послушай же меня! Я ничего не знал, прошу! Прошу тебя, не глупи! — мягко и почти со слезами говорил смутно знакомый Чану голос.

— Знал, всё ты знал! Ты сказал, что сегодня сделаешь всё, чтобы этого не было! А сам просто стоял там! Ты ничего не сказал! — отвечал ему второй.

И голос своего младшего брата Чан, конечно, не мог не узнать. Чонин, судя по голосу, был в страшном отчаянии, гневе и тоске. Он хрипел и всхлипывал.

— Не могу, не могу, не могу! — говорил он глухо, видимо, крепко прижимаясь к своему собеседнику, потому что тот чуть ахал от боли. — Не могу! Я не отдам тебя, не отдам! Даже ему! Я не отдам! Я украду тебя, со свадьбы украду! Нет! Свадьбы не будет! Я не допущу! Я заберу тебя, я запру тебя и никуда не отпущу, слышишь? Ты мой! Ты только мой! Ты обещал! Ты мне обещал!

— Нини, мой Нини, — бесконечно нежно сказал Хёнджин… Точно. Голос принадлежал его несчастному жениху, и Чан замер от изумления, на секунду обо всём забыв, когда понял это. — Я никогда не буду никому принадлежать, кроме тебя, как и обещал… Только прошу: не пори горячку. Слышишь, ты меня слышишь? Посмотри на меня, мой мальчик… Прошу… Тише, тише… Нет, Нини… Не здесь… Нини… Ахх… Глупый… Что же ты… делаешь…

А потом воздух наполнился страстно смешанным запахом ставшего сладким тонкого нарцисса и остро-свежего зелёного чая — так пах Чонин. То есть обычно это был мягкий и очень ненавязчивый запах. Но сейчас в свежести были болезненно-острые ноты, которые говорили о крайнем возбуждении её обладателя. Чан спиной отступил на несколько шагов, потом развернулся и быстро пошёл прочь. «Так вот чьим был тот балкон, — растерянно думал он. — Но как… Как это вообще возможно? Он и суток здесь не побыл…»

Полностью сбитый с толку тем, что услышал и узнал, Чан медленно спускался с лестницы, когда увидел Сынмина, который о чём-то быстро говорил по телефону, потирая лоб и тревожно оглядываясь. И тут же собственное горе с новой силой нахлынуло на Чана. Он быстро подбежал к Сынмину и схватил его за рукав, умоляюще заглядывая в глаза старшему. Ему было безумно страшно увидеть в этих глазах печаль и сочувствие, но то, что он увидел, оказалось ещё хуже: Сынмин медленно отключил вызов и нахмурился. Гневно и презрительно.

— Ну, привет… Казанова… Ничего себе вы с отцом сюрпризы умеете устраивать… И ладно он… Но от тебя я не ожидал…

— Где Минхо? — резко спросил Чан, которому до горького кома в горле было обидно слышать то, что говорил ему старший, но сначала надо было решить главное.

— Ах, Минхо, — в голосе Сынмина зазвучала горечь. — Зачем тебе Минхо — с такой-то бурной личной жизнью? Оставь котёнка, Чан, он и так…

— Ты о чём? — почти закричал Чан, хватая его за плечи и встряхивая.

Сынмин поднырнул под его руку своей и вывернул руки Чану за спину. Люди вокруг ахнули, но старший тут же отпустил и натянуто улыбнулся всем:

— Просто шутим, господа! Братские шутки!

Он схватил Чана, у которого от резкой боли в плече перед глазами плыли золотые круги, за руку и, не обращая внимания на его глухие стоны и ругательства, потащил за собой. Он втолкнул ничего не понимающего и уже похолодевшего всей душой от смутного жуткого ощущения, что ему конец, Чана в небольшую подсобку для прислуги и запер за собой дверь. Потом развернулся и дал оторопевшему парню пощёчину.

— Мерзавец! — прошипел Сынмин. — Ты, оказывается, ничем не лучше моего отца! А ещё что-то там о нём говорил!

— Сынмин… — в ужасе проговорил Чан. — Я не понимаю… Что ты… Что с Минхо?

— Хорошо, я объясню, чтобы ты больше не смел о нём упоминать. Вот.

И Сынмин сунул ему под нос телефон, на котором запустил видео.

На этом видео был запечатлен очень сочный и горячий момент: в доме напротив того, в котором стоит снимающий, прямо около чисто вымытого окна альфа Бан Чан страстно зажимает высокого красивого бету Джиёма Ли, секретаря Мин Шиюна, целует его, страстно сжимая его ягодицы и прижимает к стене. Кадр сменился. И вот уже сам Ли нежно оглаживает замершего с закрытыми глазами Чана, трогает его грудь и плечи, спускается руками на пах, а на лице у Чана — страсть и желание. И ещё одна живая и страстная картинка: Чан в полурасстёгнутой рубашке, а Ли перед ним на коленях, он гладит бёдра Чана, потом приникает ртом к его паху, а сам начинает расстёгивать его ремень.

Конец видео.

Конец жизни Чана, который почувствовал, как у него буквально останавливается сердце. Он отступил на шаг, ослабевшие ноги его подогнулись, и он сел у стены.

— Что это, — почти беззвучно спросил Чан. — Откуда…

— Это видео специально для Минхо скинул на мой телефон секретарь Ли. А я думал ещё: и чего это отец так настойчиво потребовал привести сюда Минхо! Поклялся, что не подойдёт к нему! Пальцем не тронет! И я повёлся, Чан! Я тоже, как идиот, повёлся на его требование. Он пообещал, что если я приду сам и приведу Минхо — на пару часов, не больше, — он оставит нас в покое! Он не станет больше противиться Джисону! И не станет пробовать забрать у него Минхи. И я сдуру рассказал всё коту! Он потребовал исполнить волю отца. Он очень хотел тебя увидеть, Чан, он тосковал! Так тосковал!

— Я тоже… — с болью в голосе сказал Чан.

— Ну да, ну да… — зло ответил Сынмин. — И утешался, как мог, да? — Чан посмотрел на него с такой горечью, что тот смешался, но потом нахмурился и продолжил: — Я повёлся, Чан. Я смалодушничал и согласился. Я устал бегать и скрываться. Мои люди, конечно, всё делают, чтобы укрыть нас, но я вижу, как больно Джисону, что он вынужден прятаться, как преступник. И я привёз сюда Минхо. Мы хотели сразу найти тебя, но не увидели нигде. А потом… Я не помню, как меня отвлекли, но когда я очнулся, Минхо уже разговаривал с секретарём Ли. Я так и понял, что ничего хорошего из этого не выйдет: этого своего самого талантливого пса мой папаша привлекает только к особо важным проектам. И он сначала отвёл твоего… отвёл Минхо в сторону… Они и говорили-то недолго. А потом Минхо подошёл ко мне и потребовал мой телефон. У него было такое лицо… Чан… Он был такой испуганный и потерянный… И когда я ему отдал, на мой телефон пришло сообщение с этим видео… И Минхо его открыл, даже мне не дал его сначала увидеть.

Чан закрыл глаза и попытался вспомнить, как это — дышать. От острой, режущей по живому боли ему рвало всё внутри…

— Только ведь это ещё не всё, Чан… Он только и успел что поднять на меня свои глаза после окончания видео, как мой отец стал говорить приветственную речь. А что было дальше… Ты и сам знаешь. И Минхо это увидел, Чан. Твоего красавчика-жениха увидел. Твою улыбку увидел.

— Неправда, — прошептал Чан, чувствуя, как горячие слёзы выжигают ему глаза. — Неправда, я не улыбался… Нам было не до смеха…

— Ты улыбался, Чан. Да, я видел, что улыбка была вымученной и растерянной, но, боюсь, для влюблённого омеги это была просто улыбка согласия. Которая доказывает, что он больше тебе не нужен, Чан.

— Нужен, — прошептал Чан. — Я умираю без него.

Он зажмурился и потряс головой в бесполезной и отчаянной надежде, что это всё кошмар, жуткий сон, который сейчас закончится, как заканчивались в последнее время его страшные сны — под сладкий трепет сирени в душе. Но больше он не чувствовал там этих цветов. И запаха больше не чувствовал. Он торопливо закатал рукав: метки не было. Действие её кончилось, и она исчезла. Оставила предателя, который так жестоко обидел того, кто поставил ему эту метку. «Будь счастлив, волк…»

— Нет. Нет, нет, нет! Я не дам. Я не позволю! — Чан как будто со стороны услышал свой голос — жёсткий, страстный, сильный, звучный. — Я не отдам его. Где он? Я должен с ним поговорить, я всё объясню ему! Он поймёт! Он простит меня! Сынмин, я умоляю!..

— Я не знаю, где он, Чан…

— Что?.. Как это? — Чан вскочил на ноги и притянул к себе Сынмина за лацканы пиджака, нетерпеливо заглядывая ему в лицо. — Ты не имеешь права! Я должен с ним поговорить! Слышишь? Не смей скрывать его от меня больше! Я не позволю!

Сынмин одним движением отшвырнул Чана снова к стене и зло кинул:

— Не смей так хватать меня! Я тебе не щенок! И не боюсь тебя!

— Сынмин… — Чан схватился за голову и застонал от страха и боли. — Прошу! Умоляю! Я не смогу без него!

— Что у тебя с Хёнджином? — отрывисто спросил Сынмин. — Насколько всё серьёзно?

— Он меня ненавидит. Потому что любит моего брата, Чонина.

— Что? Как это… Они разве знакомы? — изумился Сынмин.

— Не знаю… ну, то есть да, и, видимо, достаточно близко… Но я не знаю, как так получилось… Сынмин… Мне нужен Минхо, умоляю! У меня никогда ничего не было, нет и точно не будет с Хваном. Это всё опять твой отец. И его… отец… Прошу, помоги мне! Мне нужен Минхо! Я не могу без него!

— Я сглупил, Чан, — тяжело вздохнув, покачал головой старший. — Его нельзя было оставлять наедине с его мыслями. Он решил, что больше тебе не нужен, раз ты не приходишь и не пробуешь его забрать, раз ты больше не ищешь с ним встреч.

— Но ведь ты сказал!.. — вскинув голову, простонал в отчаянии Чан.

— Я ошибся… Думал, что он сам скажет, когда придёт время, что простил тебя. Но он…. мне кажется, он и не винил тебя ни в чём. Он винил себя… Кажется, он всё помнил о Чанбине. Мне вчера Джисон сказал, что Минхо спрашивал об особенностях гона у альф… Он думает, что ты считаешь его предателем… А секретарь Ли показал ему, как ты утешаешься без него… И он убедился, что не нужен тебе…

— Сынмин… Нет… — И Чан зарыдал. Горько, страшно, глухо рыча и сжимая свою голову до боли. — Минхо!.. Мой Минхо!.. Минхо!..

Сынмин тоскливо вздыхал, но остановить его не пытался. Когда Чан затих, он сказал:

— Минхо исчез, Чан. Мои ребята не могут его найти. Он ушёл быстро и тихо, когда была суматоха с поздравлениями. И куда пошёл — мы не знаем.

— Ясно, — прошептал Чан. — Значит, я буду его искать. Пока не найду.

— Я помогу тебе…

— Я сам, Сынмин. Спасибо тебе, что охранял его всё это время. — Чан поднялся на ноги и чуть поклонился старшему. — Спасибо. Если тебе будет нужна моя помощь или моя жизнь — я в твоём распоряжении.

— Я буду рядом, — твёрдо сказал Сынмин. — Мы одна семья.

— Спасибо, — ответил Чан и, отперев замок, вышел из подсобки.