здесь
по-прежнему обратная луна
и ночью поезд едет по мосту
и свет
из самых дальних окон.
ну и что,
что мне немного грустно от вина
и хочется опять сойти с ума
и ждать
дождя и новостей…
у юнги джетлаг и бессонница.
в начале месяца лейбл отправил его на подписание особо важного контракта о сотрудничестве в америку. после недели тяжёлых переговоров он вновь пересёк атлантику, на этот раз самолёт приземлился на туманном альбионе. туда его на два дня привели очередные дела компании, и если бы не необходимость лично присутствовать при подписании договора о дистрибуции, юнги вряд ли бы согласился на подобное. да и лейбл обещал двойные сверхурочные за это, так что, улыбаясь партнёрам, юнги в мыслях уже выбирал, что на эти деньги купит себе из музыкального оборудования. а дальше, прознав о том, что юнги в европе, один музыкант очень настаивал на личной встрече. музыкант оказался талантливым певцом, коллаб с которым был бы очень даже неплохим вариантом для следующего микстейпа. так, не долго думая, из англии юнги убывает не самолётом, а переплывает ламанш и на поезде доезжает до парижа, где и обосновался тот самый исполнитель. три дня он гостит в городе влюблённых. весна проходит мимо него, увлечённого музыкой и синергией со своим напарником. накануне отъезда юнги смотрит на город, пьёт неприлично хорошее вино и мёрзнет на балконе. а дальше — совсем уже глупость. да, в сидней юнги привела собственная глупость, и он готов публично это признать. он ведь старается не прикасаться к своему телефону, когда выпивает. но в этот раз по собственной глупости, не иначе, он принимает звонок от намджуна. разговор со старым другом и коллегой длится долго, и в череде фраз намджун роняет что-то в духе «давно мы не виделись, хён. жаль, а то я так хотел показать тебе свою новую студию» — и вот юнги уже в самолёте до австралии. благо спонтанная покупка билета не сильно отразилась на его кошельке, и на том спасибо. в сиднее юнги всего на пару дней. половину этого времени он пьёт с намджуном. на память он с собой увозит брелок с оперным театром, бутылку виски и воспоминания о часовых разговорах с намджуном.
три континента, несколько часовых поясов, — и теперь юнги сидит в закусочной и пьёт в одиночестве, чтобы заглушить чувство потерянности. чтобы забыться и наконец уснуть. алкоголь приятно горчит на кончике языка, и этот вкус вдвойне приятнее оттого, что так разительно отличается от кофе. юнги любит кофе, но у него небольшая интоксикация этим напитком.
по внутренним ощущениям юнги живёт на пять часов вперёд, но на три дня назад. и когда алкоголь медленно обволакивает уставший разум, это так приятно — чувствовать, как соскальзываешь за зыбкую грань времени. как в груди сжимается что-то от ощущения безвременья и спокойствия. пусто и так хорошо. джетлаг притупляется, и стремительный поток жизни превращается в carpe diem.
за пластиковой прозрачной занавесью серые тучи и накрапывает едва заметный дождь. на столе перед ним зажжён небольшой гриль, где шипит мясо. алкоголь горячит желудок, но юнги холодно. юнги холодно в тёплой толстовке и куртке. юнги холодно почти также, как на балконе в париже. остановленное мгновение растягивается, будто жёваная жвачка, и всё становится просто… слишком. слишком чересчур.
жизнь его ничему не учит, юнги совершает всё ту же глупость: берёт в руки телефон. номер сокджина он набирает скорее по привычке, чем осознанно.
судя по удивлённой интонации, сокджин совершенно не ожидал его звонка. юнги смотрит на часы, висящие на одной из стен палатки, — они показывают девять двадцать пять, — и в этом нет ничего удивительного. раньше в это время сокджин брался за свои ночные процедуры по уходу за кожей. и растерянность в его голосе, когда сокджин слышит на том конце хриплый голос юнги, вполне можно понять. наверно, он только собрался делать себе очередную маску. рисуя в воображении красивое лицо сокджина с равномерно распределённой белой массой, которая делает его определённо недоумевающее выражение очень комичным, юнги едва сдерживает смешок.
— приедешь?
— диктуй адрес, — вздыхают с той стороны. — и я не буду оплачивать за тебя счёт.
юнги сокджина совсем не ненавидит, хотя то, как они расстались, было поистине самым уродливым эпизодом в его жизни. в том моменте вообще не было ничего, что нельзя было бы назвать «отвратительным». никто: ни они сами, ни их друзья предпочитают не вспоминать об этом самом настоящем уродстве. юнги, наверное, мог бы ненавидеть сокджина, если бы то, кем они были Вместе, было бы столь же мерзким и ужасным, как их расставание. но то, что между ними было, было прекрасно. и наверно поэтому они всё же смогли закончить свои отношения на доброй ноте.
— и почему ты пьёшь в четверг вечером? — вместо приветствия получает юнги. — разве тебе не надо завтра на работу?
— долгая история.
— я никуда не спешу.
сокджин выглядит таким же поразительно прекрасным, как и несколько лет назад. только глаза отличаются. они большие и влажные, такие бархатные, тёплые, что юнги тяжело смотреть в них. но не смотреть на сокджина вообще — ещё тяжелее. поэтому когда юнги рассказывает, как докатился до жизни такой, он украдкой бросает взгляды. и любуется. сокджин правда очень-очень красивый. в этом же нет ничего постыдного, вот так рассматривать бывшего парня, уверен юнги.
— ах, юнги-я, — говорит сокджин, придвигаясь ближе. от него разит жаром, как от печки, и юнги млеет. — ты усердно поработал.
— нет, хён, ты ошибаешься, — почти мурлычет юнги. вдруг в голову разом ударяет всё выпитое ранее, и он ложится на плечо сокджина. такое широкое и тёплое плечо, на котором очень удобно лежать. — и прости, что я вот так тебя вытянул.
юнги делает вдох. сладкий древесный аромат парфюма сокджина, напоминающий о том ядрёном сосновом одеколоне, который юнги подарил своему парню на первую годовщину, заполняет лёгкие, как вода. он едва не захлёбывается в ощущении.
— да ладно, я же всё понимаю, — рука сокджина осторожно располагается в выемке, где соединяется плечо и шея юнги. — ты опять был невнимательным к себе, загнался слишком сильно, трудоголик мой.
— «твой»?
— ну конечно мой. ты ведь позвонил мне, а не кому-то ещё.
— хён…
юнги всё же находит в себе силы выпрямиться. голова приятно кружится, в ногах покалывает.
— ты не скучал? по нам.
когда юнги задаёт вопрос, он не может смотреть на сокджина. да и дышит едва-едва. перед глазами плывут собственные розовые костяшки и обкусанные ногти на руках, сложенных плашмя на столешнице.
— три года прошло, юнги, — мягко говорит сокджин. его рука слегка сжимает чужое плечо. — конечно, я скучал. но не теперь.
— точно, три года… прости, это был глупый вопрос.
— не говори так. это совершенно не глупо. ты знаешь, насколько болезненным было первое время после…
сокджин осекается. прочистив горло, он продолжает:
— ты и сам прекрасно знаешь, что это было нелёгкое, но нужное решение. и первое время я очень сильно скучал. но не сейчас. я не скучаю по тому, что было три года назад. да и зачем? мы ведь всё равно вместе, да, мой соулмейт?
— да. но я так устал, хён.
— все мы устаём. и это нормально.
— нет, это другая усталость. тебе не кажется, что в последнее время мир стал слишком… слишком?
— юнги-я, это просто джетлаг и алкоголь. через пару дней всё вернётся в норму. и ты даже не вспомнишь об этом разговоре.
— норма — это постоянно мёрзнуть? я слишком устал искать новые знакомства, открываться людям, пытаться разглядеть в них что-то… прости, хён, но кажется, я всё ещё слишком к тебе привязан. прости.
юнги высвобождается из объятий, и бок тут же почему-то обжигает холодом, хотя они внутри натопленой закусочной, на юнги тёплая толстовка и куртка, а перед ними горит гриль. юнги упирается руками в столешницу, намереваясь подняться из-за стола.
— эй, ты чего это удумал?
— пора заканчивать.
сокджин закатывает свои невозможно красивые глаза, а потом достаёт из кармана небольшую бутылочку.
— раз так, то выпей.
— когда ты успел заехать в аптеку?
— по пути сюда. давай-давай.
когда пузырёк с лекарством опустошён, сокджин встаёт, поднимает за подмышки юнги и держит того одной рукой за талию, пока они вместе идут к аджуме расплачиваться. потом сокджин сажает юнги на переднее сидение своей машины.
— если тебе станет плохо, то тут же говори, ладно?
юнги смотрит на сокджина сверху вниз, пока тот пристёгивает его ремнём безопасности. сердце сжимается до размера протозвезды. они трогаются с места, и ветер через приоткрытое окно обдаёт разгорячённые щёки. город смазывается в одно пятно с вкраплением огней подсветки и рекламы. радио топит в балладах, которые почему-то ди-джей неизвестной радиостанции решает включать одну за другой в четверг вечером.
это всё слишком.
глаза покрываются влажной пеленой, сердце так ноет, а сокджин рядом сидит такой… Такой.
— хён…
— что такое? тебя тошнит?
— я очень по тебе скучаю.