when devils cry

1.

Неро они находят лежащим в луже липкой крови, и Кирие кричит, кричит так горько и громко, взвывает сладкоголосой отчаянной сиреной — одной из тех, что корабли уводили грудью на скалы, а Нико глохнет, столбенеет, точно жена Лотова. Ей хочется зажать уши, закрыть глаза и рот заткнуть кулаком — чтобы не кричать тоже от ужаса; Нико — три обезьянки разом, едино желающие проснуться от кошмарного сна. Когда смотришь, чудится, Неро мертв, и крови слишком много, она ярко блестит, заливает все ало-багряным морем (вот она какая, казнь Господня), и Нико в смятении думает: как же в человеке-то столько помещается. Пахнет остро, едко; сигарета падает, тухнет, шипя.

Она подходит ближе, к горлу подступает тошнота. Нико не ходила на курсы первой помощи, прогуливала их и курила за школой; она не знает, что делать, когда товарищ валяется под ногами без сознания и без руки. Когда кровь из обрубка хлещет короткими толчками, доливается до новеньких сапог, марает мыски. Она глядит в бледное лицо Неро, мокрое от слез и крови; он скулит сквозь зубы тихо-тихо, сдавленно, лбом утыкаясь в холодный пол.

Раны затягиваются быстрее, чем у обычных людей. Когда каждодневная работа — с демонами сражаться, увечья никого не удивляют почти, но Неро слабость переносит с трудом, злится, горит изнутри. Нико бинтует руку, пытается разговорить, растормошить, а он глядит себе пустыми льдистыми глазами в никуда. Не размыкает бледных губ, позволяет делать с собой что угодно, хоть бы и резать — добивать.

Нико бьет его по лицу, потому что она его любит; удар внезапен и подлей иудиных поцелуев. Она бы добавила по второй щеке, но Неро не подставляется по-христиански, вскидывается зверем, рычит загнанно и скалит зубы. Не позволит. Гордость пересиливает горькую утрату, возвращает его в строй; «смирно!» — кричит его напряженная поза. Неро едва удерживается, чтобы не кинуться на нее, но у Нико нет ужаса: нет ничего страшнее его, полудохлого.

— Ты нужен Данте, — говорит Нико, сердито пыхая дымом ему в лицо, точно взбешенный дракон, и Неро брезгливо кривится. — Нам нужен, всему миру! Скоро придет тотальный пиздец, алё! Хорош ныть, нам нужно ехать. Демоны сами себя не нашинкуют.

Она не мастер громких воодушевляющих речей, она кричит то, что вертится у нее в голове. Когда-то, смеясь, Неро говорил, что она сердце агентства «Devil May Cry», потому что потомки Спарды этого досадного недостатка лишены; сердце может себе позволить колотиться бешено и нарушать ритм, болеть за него. У Нико из головы не идет поломанный вид Неро и слезящиеся глаза.

И она не желает больше их видеть, ей привычен тот Неро, ершистый ехидный мальчишка, а не убитый и растоптанный; Нико, наверное, слишком смело думает: она этого больше никогда не допустит.

2.

Нико выходит покурить из трейлера, голову проветрить. От запаха оружейной смазки раскалывается голова, все руки в масле — исцарапаны. Кто бы сказал ей, что придется собирать оружие из бешеных тварей Преисподней. Но у нее есть небольшая передышка между вылазками в город, обратившийся в Ад; Нико хочет просто отдохнуть, пока рядом нет никого — особенно Ви с его болтливой курицей…

Так вот, Нико щелкает зажигалкой, думая, что в ушах ее звенит. Гоняет дым в легких, пытается колечками его выдохнуть — красиво. Едва ли в вымершем Редгрейве кто-то ее старания оценит, восхитится. Тишина оглушает коварно, а потом Нико слышит вопль и грохот, и вздрагивает всем телом, как вспугнутая лань на водопое; озирается, принюхивается даже, хищно раздувая ноздри. Кажется, из-за ближайших развалин, серых этих кирпичей, кинется очередной адский выродок, пощелкивая жвалами на уродливой морде и перебирая тонкими лапками, а у нее даже ключа разводного нет под рукой, чтобы по тонкокожей башке ему дать, только вот сигарета…

Крик повторяется; знаком, бесчеловечен. Осторожно Нико выглядывает из-за угла их трейлера; буква «D» заговорщически мигает холодным неоном. Смотрит — Неро бьется в агонии, налетает на безвинную стену с выбоинами, бьет по ней в отчаянии. Живая рука — в мясо, костяшки до крови стесаны, а железная колотит по камню, металл трещит — не ломается, и Нико мимолетом гордость берет за свою поделку.

— Эй, в этой стенке точно нет демона, — говорит Нико.

Не зовет его по имени, хотя ей хочется. Окликнуть, заставить опомниться, связать с миром этим, настоящим, человеческим. Неро плутает где-то в лабиринтах своей ярости, но оборачивается рывком. Лицо искажено, губы кривятся; глаза блестят лихорадочно.

Неро не умеет плакать, а только волком выть — это она еще в прошлый раз поняла. И сейчас его разрывает, переламывает, в груди у Неро засел часовой механизм, бомба с отсчетом, и Нико ничуть не сомневается: когда она рванет, не останется ничего. Но идет ближе, краем глаза видя, как сигарета в руке ее дрожит, пеплом сыплется. Хватает порывисто за руку, скользит пальцами по холодному металлу. Покоцанный, исцарапанный — Неро глядит исподлобья стыдливо слегка и сердито, ожидает резких слов, но Нико завороженно водит пальцами по его — ненастоящим, ей самой собраннным. Этой рукой — даже полуразбитой, покалеченной — можно ей шею стиснуть, да и свернуть, сердце вынуть, ребра выломив, в разные стороны разведя.

Ей интересно, чувствует ли Неро ее руку — чем Дьявол не шутит. Чувствует ли, как она растерянно сжимает крошащиеся металлом пальцы: ты не один, не один сражаешься, даже если Данте нет — так я рядом…

— Починишь? — обреченно спрашивает Неро, хмуря белесые, как будто выгоревшие брови. Часто моргает, ресницы слипаются — Нико достаточно близко, чтобы видеть. У нее что-то в горле пересыхает.

— Я не умею, — шепчет Нико, — не умею такое чинить.

3.

Когда восхищение от встречи с живой легендой спадает, Нико оглядывается на Неро немного смущенно, ждет насмешки. На нее пялится темными больными глазами Ви, а Неро стоит рядом, на груди скрестив руки, глаза закатывает напоказ. Весь его вид говорит что-то вроде: «Как же ты чрезмерно пафосен, старик»; Нико может представить каждую его интонацию, каждое слово, но Неро не выдавливает ни звука.

А потом Данте начинает что-то говорить, строить планы и раздавать распоряжения с размахом полководца, и Неро вздрагивает, будто его ударили по лицу наотмашь. Рукой такой же, как у него: неживой и тяжелой. Нико видит его едкую обиду — почти до слез, до отчаяния.

— Он думает, меня зовут так, «под ногами не путайся», — зло выговаривает Неро, расхаживая из стороны в сторону. Под тяжелыми ботинками хрустит адская дрянь, закостенелая кора Клипота. — «Не твое дело», «не лезь»! «Ты недостаточно силен»!

Злость на Данте — детская, оскорбленная. Злость на Данте — обида на самого себя. Он же лишь говорит то, что Неро сам себе шепчет, вынуждая ебашить до изнеможения. А еще Нико помнит, как Неро налетал на стены и бился о них загнанной птицей, пока думал, что Данте растерзал чертов Уризен, подвесил на корнях в назидание.

Она слышит, что в голове его адско копошится: Неро твердят, что он человеческий детеныш, не дотягивающий до волка, он в тени легендарного Данте чуть не полностью — похож на него, одинаков с лица, обкорнал волосы клоками, но едва ли что-то поправил: глаза те же, обмороженная сталь. Нико смолит сигарету чуть сбоку, понимая, что это уж точно не ее бой, но сказать ей хочется, грудь жжет изнутри ядовитым дымом: если бы ты был ничто, Неро, обманка нелепая, разве дошли бы мы с тобой сюда, разве бы ты спасал и защищал так отчаянно, разве ты бы смог?..

Нико не говорит ничего, потому что ее не захотят слушать: есть вещи куда поважнее откровений девчонки-механика. Она никогда не умела изливать душу.

4.

Дерево рушится на глазах, валится вниз, и у Нико нет ничего, кроме простирающейся вперед дороги; слышно, как сзади переругиваются Леди и Триш, как старые супруги, нервно и напряженно. Она ведет по краю, как в крутых фильмах с Вин Дизелем в главной роли. Нико — объективно, что бы она ни говорила — не так крута, Нико дрожит, трясется, а руки помнят: прямо и уверенно вцепляются в руль. Трейлер вихляет по дороге; спускаться вниз с грохотом и лязгом куда проще, чем взбираться наверх…

Когда звонит телефон, она хватается за трубку одной рукой, вырываясь в резкий поворот. Это все нервы, отчаяние; Нико держит телефон так, что на тусклом потертом металле должны остаться вмятины — точно она Неро с его холодными смертоносными ладонями.

Кто-то зовет ее по имени.

— У тебя голос дрожит, — говорит Нико, раскусывая губы в кровь.

— Так ведь я… бежал, — неровно огрызается Неро.

Она ведет, прижимая трубку к уху крепко, думает: последним, что она услышит, будут срывающиеся слова этого идиота; и Нико хохочет полубезумно, хихикает, увиливая от обвалов. Колеса визжат демоньем, сердце замирает на вираже.

Нико понимает, что времени у них — всего ничего, пара мгновений, а потом — чет иль нечет, судьба подбросит-разыграет монетку, вышвырнет их в бездну, а может, помилует и осыплет вечной славой. Нико вовсе не глупая, особенно когда речь о человеке, с которым они так притерлись и привыкли.

— Хочешь благословения, сын мой? — отрывисто выговаривает она, болтает то, что думает, как и всегда, а потом понимает. — Он и правда твой отец? — спрашивает она.

— Думаю, правда.

— Ты звонил Кирие?

— Да. Нико?

— Делай, что хочешь, — говорит она. — Никто не знает лучше, чем ты. Дай по ебалу любому, кто скажет, что ты на что-то не способен. И — возвращайся, ублюдок.

И не глядя швыряет трубку в сторону, не слушает ответ. Дорога летит вниз, голову кружит, и Нико впервые за долгое время молится кому-то неизвестному.

5.

И он приходит, сваливается вниз в брызгах обжигающих синих искр. Нико стоит и курит, привалившись спиной к чьей-то растерзанной машине, выдувает дым в небо, где темнеет уродливое дерево — и вдруг рядом падает Неро, поцарапанный, побитый, подкопченный даже, кажется. Она забывает слова, роняет сигарету, прерывисто хватает ртом воздух — гарь и пыль — и не дышит: стально сдавливает грудь.

Неро почти падает, опирается на Королеву, но скалится как ни в чем не бывало. А ведь Нико успела десяток раз его похоронить и оплакать…

— Ты чего ревешь как девчонка? — наконец спрашивает Неро.

По стеклам очков растекаются слезы, и тут не отбрешешься, понимает Нико, не солжешь, не притворишься, не скроешь, как Неро, стойкий ты оловянный солдатик. И Нико сдается, выбрасывает белый флаг и кидается на Неро, сжимает ребра, втискивается лицом в отворот куртки, всхлипывает. От него пахнет порохом, кислотной демонской кровью и озоном — как после грозы.

— Ну ладно, можешь поплакать на моем плече, — ворчливо говорит Неро.

Когда Нико чувствует, что ее глядят по спутанным волосам второй, нормальной и теплой рукой, она уже не плачет — смеется в голос, вытирая слезы. Она не ревела, казалось, с самого детства, когда разбивала коленки, падая с велосипеда.

— Я рада, что ты жив, — шепотом, как величайший секрет, сообщает Нико.

— Я дал Данте по ебалу, — зачем-то говорит Неро. — Как ты и сказала. И… не знаю, стало легче.

— Где он? — Нико кажется, что она знает ответ.

Неро отворачивается, но не отстраняется, и они стоят так глупо, нелепо, совсем не достойно для тех, кто спас этот мирок.