Доля архонтов

Венти был способен первым заявиться на пороге "Доли ангелов" и запросто просидеть, а зачастую и пролежать, до тех самых пор, пока не останутся только он и работники заведения. В то время как даже за самыми заядлыми пьяницами приходили друзья и жены, Венти никто забирать не спешил.

Выпроваживание хмельного барда уже давно стало входить в служебные обязанности официанта Чарльза и периодически ложилось ответственностью на плечи господина Дилюка, когда тот был в достаточно хорошем расположении духа, чтобы подменять бармена в таверне. Хотя, по правде говоря, это хорошее расположение духа, да и душевное спокойствие в принципе заканчивались ровно в тот момент, когда зоркий глаз Дилюка цеплялся за мелькнувшую среди столов зеленую накидку. А там за зелененькой накидкой замечался зелененький беретик набекрень, украшенный цветком сесилии, две болтающиеся косички, белые колготки, обтягивающие тонкие ноги, да и весь бард целиком уже был под надзором винного магната.

Беспокойство, возникающее, когда по таверне разливалась звонкая игра на лире, напрягало. Беспокойство ли? Дилюк предпочел охарактеризовать это ощущение так и не думать об источнике своего волнения слишком много. Но он думал.

А как не думать, если этот самый источник шатается по его таверне с кубком в зубах, расплескивая содержимое на пол и на свой белый воротничок.

Белый воротничок и белые колготки. Как-то по-особенному Дилюку ощущались большие винные капли, впитывающиеся в ткань и расползающиеся темно-красными цветами на бедрах барда, так, что он иногда не успевал совладать с эмоциями и морщился от того, как глупо впивался в них взглядом.

Беспокоило Дилюка еще и то, как ловко Венти ухватывался за его взгляд и слишком осознанно для пьяного глядел в ответ. Озорной блеск циановых глаз и хмельная улыбка пробегались морозным ветерком вдоль позвоночника и отзывались внизу живота холодным покалыванием.

Ну как же Венти мог позволить себе не смотреть на него. Нарочито невозмутимый, притягательный, с красными языками пламени, собранными в высокий хвост, такой важный в этих своих перчатках, которые то и дело приходилось подтягивать (подтягивал их Дилюк скорее из нервного желания как-то задействовать свои беспокойные руки, ведь просто так стоять не представлялось возможным). Статный, ладный, красивый–красивый Дилюк.

Народ в таверне потихоньку рассасывался. Бард, оставшийся без слушателей, подливавших ему одуванчиковое вино, сидел в уголке с пустым стаканом и болтал тонкой ножкой, поигрывая висящей на пальцах туфлей.

«Шлеп!» - туфля благополучно шмякнулась об пол.

Дилюк, среагировав на шум, бросил недовольный взгляд на Венти, которого очень позабавил звук, с каким его ботинок коснулся пола, и он пьяно хихикнул, а затем состроив виноватое лицо сказал:

- Прошу великодушно простить меня за нарушение тишины, господин Дилюк.

Слова Венти будто промурлыкал и особенный акцент сделал на обращении, ему нравилось, как звучало имя, и нравилось официальное «господин». 

Господин Дилюк нахмурился и, чтобы не видеть поблескивающих хитрых глаз, посмотрел в сторону валявшейся туфли, которую Венти безуспешно пытался напялить обратно. Пытался он действительно старательно, напряженно подползал к ботинку ступней, отчего натягивались колготки на растопыренных пальцах.

И к своему ужасу Дилюк так бессовестно пялился на это шевеление под белой тонкой тканью. Бессовестно и заметно. Понял он это по тому, как ступня поджалась и шевеление стало таким, будто бард нарочно поигрывал пальцами. И эта мысль так ошпарила, что Дилюк бешено зыркнул на лицо Венти, который, склонив голову набок, прибалдело пялился прямо на него.

Бармен поспешил отвернуться к стеллажу с посудой и принялся натирать чистый стакан. 

«Он заметил и теперь смотрит. Нет, не смотрит, глумливо пялится. Как позорно и глупо,» – гулко звучало в голове.

Но Венти не смотрел глумливо. Ничуть. Взгляд, который Дилюк чувствовал затылком, был на самом деле совсем серьезным и пугающе осознанным. Поглядев так совсем недолго, бард вновь направил свое внимание на слетевшую туфлю.

Наполовину сползший со стула он все же дотянулся и даже без помощи рук втиснул в нее ногу. Довольный тем, как ловко он смог добраться до обувки, не вставая с места, (если так можно было сказать о его полулежачем положении) он радостно взглянул в сторону барной стойки, где увидел лишь спину, хотя можно ли вообще сказать про такую красивую спину «лишь». Не встретив восторженного взгляда в ответ, Венти недовольно хмыкнул. «Как же так, никто не стал свидетелем его исключительного достижения». Вернувшись в нормальное сидячее положение, бард поправил съехавший на лоб беретик, поднялся и, стараясь сохранять вертикальное положение, покачиваясь, направился вперед. 

До Дилюка доносился звук скрипящих половиц - он был все ближе, и надеяться, что свернет к выходу, было бессмысленно. Когда он услышал позади себя какую-то возню, а именно, как бард осторожно взбирался на высокий стул рядом, то вообще на что-либо надеяться перестал.

В последний раз, когда Венти хотел усесться поближе к бармену, он попытался сходу ловко шлепнуться за стойку, но ловко не получилось и, вероятно, он полетел бы на пол вместе со стулом, если бы не Дилюк, схвативший его за шкирку, как котенка. Сделал он это скорее всего рефлекторно, и потом частенько задумывался, что, наверное, зря и расшибленное лицо могло бы послужить уроком о последствиях алкогольного опьянения. Но ему становилось как-то неуютно от абстрактного образа Венти на холодном полу, неловко потирающего лоб.

Как божество может оказываться в таком положении, как божество может быть таким. Строит из себя безответственно беспечного, развлекает пьяную толпу, весь такой неосторожный, шумный, и смотрит так, как не должны на людей смотреть боги. Зачем архонту вообще так на него смотреть.

На благодарность Венти он тогда сухо ответил, что разговоры о травмах, полученных в его таверне, могли бы плохо повлиять на репутацию заведения, и посоветовал быть осторожнее с резкими движениями и необдуманными решениями. Нельзя было сказать, что этой фразой он стремился призвать Венти к благоразумию и трезвости, но какой-то посыл тут явно присутствовал и стороннему слушателю не был понятен.

Наверное, ему вообще не стоило тогда говорить о необдуманных решениях, сюда бы подошло больше слово «нелепые» или «безрассудные», потому что, кажется, они оба стали думать о всяких глупостях слишком много, и уже язык не поворачивался назвать их необдуманными. 

Венти порадовался, что за сегодняшний день ему удались целых два весьма сложных маневра: первый это догнать слетевшую обувку, а второй это не грохнуться со стула. Он и трезвый то недолюбливал эти барные высоченные табуретки, а тут, когда координация подводит и голова полная глупостей-нелепостей, то совсем трудно. Убедившись, что свободное падение ему не грозит, он весело заболтал ножками и стал мурлыкать что-то под нос. Бармен продолжал наводить чистоту на полочках и все еще старательно его игнорировал. Поздний гость явно никуда не торопился и задумчиво продолжал любоваться его спиной.

Сегодня Дилюку как-то особенно трудно давалось общество барда, а его пристальный и, наверняка, шальной взгляд заставлял чувствовать себя уязвимо, благо, что его периодически краснеющая шея пряталась за копной длинных волос, а барная стойка ограждала надежной крепостью.

Дилюк понимал, что Венти проделал такой путь от своего нагретого места до него не просто так. Ему хотелось на корню пресечь глупость, предположительно крутившуюся в голове у барда, и поскорее того выпроводить. Дилюк наконец повернулся и, смерив спокойным взглядом резко переставшего мурлыкать Венти, принялся вытирать стойку тряпкой. Гость заулыбался, послушно убрал ладошки со стойки на колени, а когда бармен закончил вытирать рядом с ним, положил их обратно, чем вызвал еще большее недовольство у хозяина таверны, который посчитал, что достаточно хорошо намекнул своим жестом, что пора бы уже уходить.

Да, сегодня труднее потому что Венти не в стельку пьяный. Пьяный разумеется, но он не находился в том состоянии, когда его можно было просто подхватить и вытащить за дверь. По правде говоря, поднять барда было действительно нетрудно, он и сам по себе был как пушинка, а для больших сильных рук Полуночного героя и того легче. Ему бы и сейчас не составило труда вынести его за пределы заведения, но Дилюк понимал, что попытайся он прикоснуться к Венти, когда тот не в бессознательном состоянии, то он, в лучшем случае, выдаст что-то нелепое, вздорное и дикое, а в худшем начнет трогать в ответ...

Опасения эти не были беспочвенными, потому что что-то подобное однажды случалось, когда Дилюк как обычно, можно сказать, уже рутинно поднимал спящего барда со стула, прижимая к себе спиной, обхватив за талию и ребра. Тот повисал у него в руках, словно тряпичная кукла. Но в тот раз тряпичная кукла, обычно свешивающая свою пустую от вина и, вероятно, от того и легкую, голову, запрокинула ее назад и уткнулась влажными теплыми губами в шею. 

- Разве вы не хотите, чтобы я еще ненадолго задержался у вас, господин Дилюк, - выдохнул Венти, будто прожигая словами кожу.

В тот момент пусто стало уже в голове у Дилюка. Пусто и жарко. И как-то особенно ярко ощутились его собственные пальцы, держащие тонкую талию, утянутую в корсет. Венти сразу перестал казаться легким. Ощущение неподъемной тяжести разлилось от обожженной шеи в руки и плечи, а потом резко ухнуло куда-то вниз в бездну.

Не найдя, что ответить, ошарашенный Дилюк быстро чуть ли не в охапку вынес барда из таверны, поставил на землю и запер за ним дверь. Обычно он, конечно, аккуратно сажал его за столик снаружи, но в этот раз из сложившихся обстоятельств сделал вывод, что раз у того хватило сил на подобную выходку, то он вполне в состоянии сам удержаться на ногах и помощь ему не требуется. Опасаясь повторения такого сюжета, Дилюк исключал варианты, где ему нужно было бы касаться Венти, и потому держал дистанцию, которую считал безопасной, продолжая терпеливо выжидать, когда тот самостоятельно покинет «Долю ангелов».

Становилось понятно, что Венти никуда особенно-то и не спешил, его вполне устраивало общество, состоящее из двух человек, да и место довольно приятное, так отчего же ему торопиться. Чтобы не смущать хозяина заведения и не сидеть просто так, он решил, что, наверное, хочет выпить еще, о чем поспешил сообщить:

- Думаю, я бы выпил еще один бокал вашего превосходного одуванчикового вина, - бард задумчиво хмыкнул и добавил, – или быть может бутылку…

- Могу сказать, что за сегодня вы распробовали внушительную часть запасов таверны, возможно на сегодня будет достаточно, - ровным тоном ответил Дилюк.

- Как же может быть достаточно, когда у него такой, по истине, невероятный вкус, – звонко рассмеялся Венти, - пей вечность, а хуже на вкус не станет. Хотелось бы верить, что рецепты ваших вин будут передаваться далеко в будущее.

Какая-то неприятная мысль мрачно потянулась к сознанию Дилюка, но тот быстро ее отогнал, продолжив диалог.

- Судя по количеству выпитого, чувствуется ваше старательное и методичное стремление к вечности.

- Мм, стремление к вечности - это не совсем по моей части, это, пожалуй, к другому архонту, - тихо усмехнулся бард.

Разговор случайно все-таки ушел в тему божественного происхождения Венти, и от того стало немного неловко. Дилюк вообще старался лишний раз не думать о том, кто сидит перед ним. Нельзя сказать, что ему от этого было неприятно, но становилось как-то странно.

Когда Дилюку была открыта тайна личности анемо архонта, он ничуть не изменил своего поведения в отношении него, даже все также грозился выставлять ему огромные счета за алкоголь. Ну разве что, наблюдать стал чуть внимательнее, и воспринимал его теперь чуть иначе, чем просто мелькающее перед глазами шумное пятно, которое могло набедокурить. Это больше напоминало его полуночный дозор над спящим Мондштатом. Как будто, приглядывая за Венти, он продолжал заботиться о безопасности города.

Осознание его «божественности» посещало Дилюка в те моменты, когда Венти затягивал особенно печальные песни, и тогда перед глазами представал образ не озорного смеющегося барда, а древнего существа с одиноким взглядом, приподнятые уголки губ которого представляли собой улыбку, украденную у кого-то совершенно незнакомого. Вероятно, он начинал жалеть Венти, но ему совершенно это не нравилось. Разве можно испытывать жалость к Богу? 

Вот и сейчас Дилюку подумалось что-то эфемерно грустное. Он чуть расслабился и мягко продолжил:

- Я думаю на сегодня вам и правда достаточно, а у меня есть дела, которые я бы не хотел надолго откладывать. Если остается желание продолжать выпивать - просидите еще следующую ночь. На самом деле, уже не так долго осталось ждать начала смены Чарльза.

Дилюк старался обеспечивать своим гостям достойный вечер в его заведении и потому не горел желанием выпроваживать людей таким вот образом, но ощущение накаляющегося воздуха от их с Венти переглядок нарастало, и узнавать, как будет выглядеть пожар, он не планировал.

- Чарльз - прекрасный работник, - не унимался бард, - но мне гораздо приятнее проводить вечер в таверне, когда здесь вы. Вы такой занятой и так редко появляетесь, я успеваю соскучиться.

Слова Венти мурлыкал, щурился на Дилюка, наблюдая за тем, как от глубокого вдоха вздымается его грудная клетка.

Он продолжал:

- И глядите на меня так редко. Вам неприятно?

Дилюк прикрыл глаза и покачал головой.

- Мне не неприятно.

- Тогда... Вам приятно? – улыбнулся Венти

Не собираясь дальше участвовать в бессмысленном разговоре и жалея, что вообще что-то начал говорить, Дилюк попытался уйти и оставить барда одного в таверне, наплевав на то, сколько его вина он тут выпьет. Но не успел, потому что Венти, начал взбираться на стойку, которая до этого немного, но все же сокращала расстояние между ними.

Бард свесил со стойки ноги, лукаво глядя замершему бармену в глаза.

- К чему эти глупости, - выдохнул Дилюк, пытаясь хоть как-то контролировать тот самый надвигающийся пожар.

Венти будто не слышал его.

- Вам нравятся мои колени, мастер Дилюк?

Бард провел пальцами по ноге, по натянутой белой ткани, наблюдая за тем как медленно сглотнул его собеседник.

Конечно, конечно, они ему нравились, что за вопрос такой. Но не мог же он ему об этом сейчас сказать, да и вообще когда-либо говорить не планировал, но сегодня все его планы в принципе неумолимо рушились. 

Свет в помещении будто меркнет, и кажется, что таверну освещает только драгоценный блеск бирюзовых глаз. Бард протягивает руку. Жест кажется до того божественным, до мурашек сакральным, что Дилюк смотрит на раскрытую аккуратную ладонь и будто завороженный делает шаг вперед. В голове ветер и звенящая пустота, когда он касается бледной прохладной кожи.

- Мастер Дилюк, - голос звучит у самого лица, - хотите потрогать? 

Дилюк слышит слова будто через толщу воды и медленно кивает, а сам думает «что сделать, что он имеет в виду», кивает и осознает, только когда Венти обхватывает пальцами запястье и кладет его ладонь себе на бедро.

Свечи в лампах вспыхивают на миг, когда Дилюк осторожно сжимает ногу барда, чем вызывает у того короткий вздох и улыбку. Становится жарко, трепетно и неловко. Кровь приливает к лицу, заставляя щеки пылать. Ему хочется трогать, проводить руками по гладкой белой ткани и мять мягкую кожу. И он трогает, трогает горячими руками, спускается по бедрам вниз к острым коленям, обхватывая их, и медленно оглаживает большими пальцами.

Даже в одиночку, сидя в своей спальне на винокурне, ему было стыдно думать о том, как он касается Венти - считал это, как минимум, непристойным, неуважительным и, в какой-то степени, наверное, богохульством; а сейчас, когда он находился под взором анемо архонта, тем более.

Дилюк находит в себе силы остановиться, хочет убрать руки, но его пальцы вздрагивают и остаются там, где были, когда губ касается теплое дыхание Венти. Изящные пальцы тянутся к его плечам, осторожно касаются шеи и пылающих ушей, лезут в волосы. Венти слабо давит на затылок, но этого хватает, чтобы Дилюк облизнулся и вжался в горячий приоткрытый рот. Пряди шальными огоньками выбиваются из собранного хвоста, щекотно задевая кожу, горячая голова и правда будто пылала, горел и сам Дилюк. Сердце до того сильно заходилось в груди, что ребра сдавливало, не давая возможности ни выдохнуть, ни вдохнуть, заставляя лихорадочно хватать ртом воздух. Губы Венти были мягкими, податливыми, Дилюк прижимался, целовал, облизывал их, языком касался языка архонта, тот надавливал, настойчиво толкался, проникал ему в рот, проводя по ряду зубов. Он стоит между ног сидящего на барной стойке барда, ему хочется быть еще ближе, и он тянет его на себя за талию. Его ведет от того, какой горячий у Венти язык. Это от алкоголя или у архонтов это в порядке вещей? В нос ударяет дурманящий запах одуванчикового вина, и Дилюк отстраняется и пялится на зацелованный зализанный рот.

- Венти, ты пьян, - голос звучит загнанно, - мы не должны, ты не можешь отдавать отчет своим действиям, я не буду с тобой ничего делать.

Дилюк останавливает их, но руки с талии не убирает, хмурится, смотрит на то, как топорщится ткань на шортах Венти, что уже говорить, он сам был возбужден, и недавние притирания друг к другу ситуацию, конечно, не улучшили. Хотелось дальше обнимать, облизывать, стонать друг другу в рот и дуреть от такой жаркой близости, но Дилюк не шевелился, только глядел отстраненно и немного грустно.

Взъерошенный Венти сначала похлопал глазами, а затем тихонько рассмеялся и потянулся к нему рукой. Он залез пальцами под жилетку, оглаживая грудь, чуть сжал и повел ладонью вниз так, что живот у Дилюка поджался. Он хитро заглянул ему в лицо и промурлыкал, не отнимая пальцев от его ребер:

- Какой вы благородный и целомудренный, мастер Дилюк. Вы так давно томитесь от своих желаний, и все равно сохраняете разум светлым, такой порядочный. Ваше прелестное вино и правда может затуманить сознание, но я в своих желаниях сейчас совершенно уверен и честен. Если вы не будете со мной ничего делать, то может вы не будете против, если с вами что-то сделаю я?

Дилюк широко распахивает глаза, когда Венти спрыгивает с барной стойки и цепляется рукой за ремень. Он опускается и, поднимая глаза наверх, смотрит на взволнованное лицо, которое с каждой секундой становилось все краснее. Мраморные пальцы немного оттянули ткань штанов и невесомо погладили голую кожу, отчего огонь в лампах снова колыхнулся. Архонт ждал и смотрел, так просяще и ласково, что у Дилюка подкашивались ноги, он тяжело сглотнул и, отведя взгляд куда-то в стену, несколько раз кивнул, стараясь не переставать дышать.

Венти расстегнул ремень и пуговицы, медленно потянул штаны вниз и принялся выцеловывать и облизывать горячую кожу красивых бедер, иногда прихватывая зубами и оставляя в некоторых местах следы. Дилюк вздрагивает и хватается за плечи стоявшего на коленях архонта, когда язык проходится по чувствительным местам слишком близко к члену, но не касается его, заставляя дергать бедрами и смущаться. Ему хотелось самому припасть на колени, с благоговением прижаться щекой к животу и шептать что-то жаркое, вытащенное из самого сердца, может даже молиться в трепетном волнении, просить его о чем-то так, как не просил никто из мондштадцев, восхвалявших Великого Барбатоса.

Венти продолжал дразниться, оставляя дорожку мокрых поцелуев от тазовых косточек до внутренней части бедер, отчего Дилюк плавился, готовый вот-вот осесть на пол, вздыхал шумно-шумно и сжимал подрагивающие пальцы. Он не смел просить больше, но становилось невыносимо, и он прикрывал глаза, заламывал брови, поджимал губы, опасаясь звуков, которые могли вырваться. Архонт посмотрел вверх и прикипел взглядом к такому прекрасному и непристойному выражению лица. И как самый великодушный бог припал губами к члену, а затем одним широким движением провел языком по всей длине, отчего Дилюк несдержанно протяжно застонал, схватившись одной рукой за барную стойку, чтобы не упасть, а другой смущенно прикрыл рот.

Он давится воздухом и снова стонет, когда Венти медленно обхватывает набухшую головку, а потом вбирает в рот, подаваясь вперед. Член плавно скользит во внутренней части щеки, проходится по небу, и Дилюка складывает пополам. От падения его удерживает только деревянная стойка, в которую он впивается белеющими от напряжения пальцами.

Венти был до ужаса хорош, он двигался тягуче медленно, заставляя млеть и скулить в ладонь. Дилюк так вздрагивал, так вздыхал и стонал, что у самого Барбатоса внутри звезды взрывались и стояло болезненно крепко. Он прикоснулся к себе через ткань шорт, чуть сжал и, вобрав в себя член на всю длину, гортанно застонал. От того, как сжалось горло и от того, как стон прошелся по разгоряченной мокрой коже вибрацией, воздух из легких Дилюка вышел неприлично громким умоляющим звуком.

От услышанного Венти пробила мелкая дрожь, ему никогда до этого не кружило голову так ни одно вино, как сейчас все поплыло от протяжного стона человека. Человеку было хорошо, и он толкался навстречу бедрами, выпрашивая продолжение, опасаясь, что его снова начнут дразнить. Но Барбатос желал вновь услышать голос Дилюка, потому продолжал ритмично двигаться, не смея лишать их обоих такого удовольствия.

Человек начал дышать чаще, шумно втягивал носом воздух и сделался еще более отзывчивым на ласку, все ярче реагируя на движения. Венти снова застонал и сжал горло, отчего Дилюк замер и задрожал всем телом.

- Венти, господи, Венти… святой Барбатос, - сдавленно вырвалось из зацелованного рта так, что тот даже не осознал, что только что сказал. Дилюк никогда не был особо набожным, и подобная фраза, вероятно, слетала с его губ впервые.

Человек сполз на пол, все еще подрагивая от излишней чувствительности, и прижался к раскрасневшимся губам Венти, затем мягко отстранился, вжался лбом в плечо своего бога и, смущенно улыбаясь, прошептал:

- Приходи на винокурню, когда перестанешь пахнуть одуванчиковым вином.