Когда всё изменилось? После Святочного бала, когда Диггори оказался рядом, а Рон, наоборот, ушёл в толпу разбираться с Гермионой и Крамом и своими личными проблемами? Когда оставил Гарри одного, от которого даже Парвати упорхнула к какому-то когтевранцу? Когда Диггори подошёл, будто не был в паре на балу с Чжоу, а она осталась где-то там — Гарри видел краем глаза, как она разговаривает с кем-то из Дурмстранга и смеётся.
Тогда всё изменилось, после предложения Диггори поговорить? Они ушли в самый разгар, скрывшись от учителей, и бродили по коридорам Хогвартса, стараясь не приближаться к окнам, потому что, конечно же, был декабрь и холодно, и оставалось всего несколько дней до Рождества. И, кажется, впервые за этот долгий и утомительный вечер, до этого момента с Диггори, в вечер, полный недовольного Рона, Падмы и Парвати, Гарри ощущал странное успокоение, почти что лёгкость и даже на секунду забыл о Турнире.
Потому что говорили они не о подготовке к испытаниям, не о яйце, не о драконах, а о планах на каникулы, о сложных уроках, и о том, что нравится, и, конечно же, о квиддиче, потому что они оба ловцы. На пару мгновений Гарри задумался: мог ли он с такой же лёгкостью, в разгар бала, но в этих коридорах говорить о таком с Чжоу? Глядя в сияющие глаза Диггори, глядя на его светлое лицо и немного взлохмаченные после танцев волосы решил, что нет.
Всё изменилось, когда после Святочного бала ничего не кончилось? Хотя Гарри был уверен, что подобного разговора по душам у них больше не выйдет и лишь издалека смотрел на Диггори, когда удавалось видеть его в коридорах. Но нет, они снова остались наедине, только Гарри внезапно ощутил странный прилив разочарования, когда Диггори сказал о разгадке яйца и дал какой-то смутный намёк.
От разочарования не осталось и следа, когда спустя пару дней, уже в библиотеке, он осторожно подсел рядом и спросил. Прямо, без всех этих намёков. Спросил о том, что лучше стоит использовать, чтобы дышать под водой. Гарри тогда посмотрел на него и подумал, что Гермиона может взять отпуск в роли его «помощницы». Ей бы стоило разобраться с Роном и Крамом, а Гарри пока разберётся с тем, что начинает чувствовать где-то у себя в груди, рядом с сердцем, когда смотрит на сияющего Диггори.
Когда всё изменилось? После того, как Гарри мысленно начал называть Диггори по имени, но не вслух? Когда их прогулки стали обыденностью? Или ранее, когда Гарри ощутил приступ необъяснимой боли, увидев привязанную ко дну озера Чжоу? Потому что, естественно, её приплыл спасать Седрик. И это казалось чем-то странным и неправильным, особенно, когда в душе цвело от мягкого «Поттер», произносимого Седриком.
Или всё окончательно изменилось, когда Седрик первый назвал имя? Когда Гарри на мгновение застыл, чувствуя, как под ногами готова была разверзнуться земля, и как сердце пропустило пару ударов, а лицо запылало как после лютого мороза. Всего какое-то мгновение, показавшееся бесповоротным во всём этом безумном годе. Он тогда взглянул на Седрика и не смог сдержать ответной улыбки, и всё же где-то на краю сознания маячила мысль, что это дружеское.
Наверное, всё изменилось именно где-то за пару дней до третьего испытания, когда уже Гарри пригласил Седрика прогуляться. Потому что за прошедшие полгода он этого ни разу сам не сделал и стоило бы исправиться хотя бы сейчас. Возможно, виной тому ещё было появившееся плохое предчувствие.
Наверное, всё же тогда. Потому что в тот день лицо горело особенно сильно, а глаза Седрика сияли не хуже двух серых солнц, и Гарри мог бы ослепнуть, если бы не закрыл глаза. Если бы не закрыл глаза, ощутив чуть прерывистое дыхание и большие тёплые ладони на щеках. Тогда в голове скользнула мысль, что с Чжоу на дне озера вышла какая-то очень глупая ошибка. А затем он вспомнил, что редко видел её рядом с Диггори после Святочного бала.
И всё как-то само встало на свои места.
Внутри всё продолжало цвести от мимолётных взглядов, от лёгкого касания к ладони перед третьим испытанием. Сердце рвалось из груди дикой птицей, и Гарри летел этой же птицей по лабиринту, больше выискивая взглядом не кубок, а человеческую фигуру. Точнее, одну конкретную фигуру. И успокоение пришло, когда Седрик выскочил из лабиринта с круглыми от паники глазами, с обугленным рукавом, весь исцарапанный ветками, но живой и более-менее невредимый.
Только сердце остановилось, когда кубок выбросил их на кладбище, а не к бушующим трибунам. И, казалось, снова забилось в тот момент, когда Гарри как на импульсе послал в Седрика отталкивающее заклинание, и зелёная молния Петтигрю пролетела мимо. Когда уже сам Седрик, откатившийся в сторону, вскочил на ноги, будто и не было никакого изматывающего часа в лабиринте, и выбил заклинанием из рук предателя палочку.
Когда Гарри схватил его и потащил как можно дальше от страшного котла и могилы, от Питера, орущего им что-то вслед и безуспешно ищущего палочку в темноте, а лоб рвало от боли так, что всё белело перед глазами. Когда Седрик перехватил его за руку и уже сам потащил прочь, стараясь не упасть, потому что он тоже устал. Когда кладбище закончилось. Когда перед ними возник сиреневый трёхэтажный автобус, и наружу высунулся кондуктор, который, оглядев их, сказал лишь: «Занесёте плату как сможете». И пустил внутрь.
С помутневшим сознанием, сжимая руки друг друга, они оба ехали в «Ночном рыцаре», и из последних сил старались удержаться в сиденьях. Гарри глядел на ошарашенного, но живого Седрика, и думал, что всё изменилось. Не важно, когда точно, но изменилось. И теперь всё будет иначе.