***

После того, как Микасу сжал в кулаке пятнадцатиметровый титан, Жан ничего не помнил.

Он очнулся позже. Звук лошадиных копыт непривычно раздражал и казался чересчур гулким и громким, голова тяжело свисала на грудь, в глазах было темно. С трудом он смог различить перед собой светлую копну волос Армина. Надо же, этот мальчик раза в три меньше него, а смог не только вытащить его из пекла, но и усадить на лошадь.

Жан заставил себя повернуть голову. На это движение у него ушла вечность и все оставшиеся силы. Справа от них скакала Саша. А ещё правее – Эрен и Микаса. Это хорошо, что все они живы, подумал Жан. Пока. Может, на пути им ещё попадутся титаны, и тогда кто знает… Жан был обузой. А эта геройская компания ещё может ринуться защищать его, говорить, что не бросят. Ужасные люди. Безрассудные и нерациональные. Ужасно быть для них обузой. Хотя, конечно, на их месте он поступил бы так же, хоть он и не герой.

Когда в глазах немного прояснилось, Жан попробовал лучше вглядеться в лица однополчан: что произошло, пока он был без сознания? Фокусироваться было трудно, и мысли Жана мешались в большой и путаный сонм, перебивая друг друга и не давая сосредоточиться ни на одной. Он переводил взгляд с одного лица на другое, пытаясь сквозь мутную пелену разобрать хоть что-то. Лицо Саши – спокойное и будто подавленное – так выглядит любой солдат на пути за стены. Армин весь напряжённый, вытянутый как струна, дышит редко и коротко, пропуская каждый второй вздох. Эрен шокированный и безумный. Огромными то ли от ужаса, то ли от изумления глазами он уставился куда-то ввысь и вдаль, даже не смотря, куда несёт его лошадь. Жан никогда не видел его таким. Безумным и агрессивным – да, но сейчас Эрен был словно в другой реальности и видел то, чего не видел больше никто из них. 

Микаса сидела за братом, закрыв глаза. Неужели тоже в отключке? Сильно ли она ранена? Жан притупленно заволновался, пытаясь вглядеться получше. Нет, Микаса была жива – слава богу! Она жмурилась, крепко вцепившись в Эрена, как будто он её самое дорогое сокровище, которое пытаются отобрать. Впрочем… он ведь и есть её сокровище. У Микасы даже инстинкт самосохранения сносит, когда брату что-то угрожает, она за него порвёт всех и сама погибнет, если надо, и только и слышно: «Эрен! Оставьте Эрена в покое! Не трогайте Эрена! Верните Эрена!»

Чёрт. Жаль, что никто никогда не станет для неё дороже, чем этот вспыльчивый дурак.

Нельзя так думать. Эрен – её брат, единственный выживший член её семьи. Конечно, у неё никогда не будет никого ближе и дороже, чем он. Конечно, она готова ради него ослушаться, сбежать, предать, убить и погибнуть.

И всё же…

В голове снова помутнело. Жан опустил глаза и, не в силах держаться, ещё больше налёг на спину Армина. Отвратительно и стыдно быть обузой. А Армин даже не пошатнулся.

В следующий раз, когда Жан смог приподняться, он увидел огромную толпу титанов, бегущую мимо них. Люди были титанам не интересны. Они с жутким топотом проносились мимо, стремясь к иной цели. Он почувствовал, как Армин напрягся ещё больше, каждым мускулом своего тела. А Эрен смотрел всё так же безумно, и только сейчас Жан понял, что именно на них был устремлён его ошалелый взгляд. От нервов Жана затошнило. Да что же случилось, пока он был без сознания?

***

Армин не бросил Жана и по возвращении в Трост. Несколько часов он пробыл с ним, ожидая, пока он придёт в себя, а потом рассказал ему всё, что произошло там, за стенами.

– Прежде чем идти к командующим, я хочу обсудить это с тобой, Жан, – сказал он. – Что ты думаешь? Мы оба видели, как титаны мчались так, будто нас там и не было. Я не хочу навязывать тебе свои мысли, но… тебе не кажется, что…

– Кажется. А теперь, когда ты заполнил все пробелы, я почти уверен, что всё это может быть правдой.

– Ведь это… хорошо? – голос Армина дрогнул. – Получается, у нас есть надежда?

Жан нахмурился. Армин смотрел на него взглядом, ищущим одобрения и поддержки. Там и слов никаких не требовалось, чтобы Жан услышал его мольбу: скажи, пожалуйста, скажи, что согласен!

– Нам не первый раз кажется, что надежда есть.

Взгляд Армина резко потух.

– Ты предлагаешь мне снова клюнуть? Хочешь, чтобы я поверил, что Эрен действительно обладает такой силой, да ещё и сможет использовать её в нужный момент, а мы сможем ему такой момент представить? Что все звёзды вдруг сойдутся каким-то невероятным образом, и нам так повезёт?

Согнувшись к коленям, Армин сжал кулаки, и его хрупкие плечи затряслись от напряжения.

– Будто бы у меня есть выбор, – хмыкнул Жан. Армин вскинул голову. – Будто бы у меня есть право не верить. Конечно, эта надежда ничем не лучше всех предыдущих, но… жить совсем без надежды…

– …страшно, – подхватил Армин.

Жан выдохнул и тут же закашлялся от резкого усилия диафрагмы. Солдаты становились чем-то нераздельно единым только во время вылазок и общих атак, но в остальное время они держались маленькими группами: по двое, по трое, часто с теми, с кем пришли в армию, или с земляками из одного города или деревни. Так было проще. Не нужно было рассказывать о себе и о своих чувствах, и можно было всегда присматривать друг за другом, понимать и поддерживать даже без слов.

Иногда они всё же не выдерживали. Если выйти вечером из казармы, обязательно наткнёшься на одинокого солдата в укромном, скрытом от глаз уголке. Может, сегодня он потерял друга или узнал, что титаны атаковали его родную деревню. Увидев такого одиночку, твой долг как солдата подойти к нему и сказать, что тебе тоже страшно, потому что именно это он и хочет услышать.

Слово «страшно» стало негласным табу среди солдат. То ли они боялись напугать, деморализовать других, то ли считали слабостью признаться. Опытные солдаты крепко держались отрядами. Вместе они прошли через ад и знали, что говорить друг с другом о страхе необходимо. Это позволяло им найти в себе силы выезжать за стены и жертвовать своими жизнями ради человечества. Но многие, особенно новенькие, боялись в одиночку, стараясь, чтобы никто не видел их и не заклеймил трусом. Поэтому услышать от другого солдата, что ему тоже страшно, было самым облегчающим чувством в их мире.

Говорят, солдат дерётся лучше, когда ему есть кого защищать. Что ж, возможно. По крайней мере, всякий раз, когда Жан вечерами ходил среди казарм, обращая внимание на все известные ему укромные уголки, он слушал перебивающиеся всхлипами рассказы о матерях, сёстрах, женихах и невестах, оставшихся в горах или погибших пять лет назад, о покинутых домах и городах, о разрушившихся семьях и о воспоминаниях иллюзорного мира, когда-то существовавшего благодаря защите стен. С друзьями они не хотели ворошить прошлое. А человеку, который просто подошёл к ним в нужный момент и сказал, что боится так же, как и они, выговаривались полностью, срываясь и снимая груз с сердца.

Сейчас он порадовался, что Армин тоже понимает значение слова «страшно» и не боится произнести его вслух.

– Я знаю, Жан. Сломанных надежд было много. Но ты прав: у нас нет выбора.

***

Пару месяцев назад, в один душный вечер Жан вышел из казармы. Он заметил, как Микаса тихо покинула их компанию, сказав, что хочет немного прогуляться. Весь вечер она была как-то особенно сдержанна, как будто специально подавляла какую-то рвущуюся наружу бурю. Она говорила невпопад и почти ничего не съела за ужином, хотя все остальные набросились на еду с диким рвением: ещё бы, две недели прожить только на сухих безвкусных пайках.

Микаса сидела на лестнице перед входом в казарму. Она куталась в шарф – в такую духоту. Очевидно, его шагов она не услышала. Жан немного пошумел, чтобы показать своё присутствие, а потом уселся рядом с ней.

– Что с тобой сегодня? – спросил он, стараясь заглянуть в её лицо и распознать на нём хоть какое-то выражение.

Микаса молчала.

– Ты ничего не ела. Солдату нельзя ходить голодным, особенно сейчас. Сорвать в любую минуту могут, – Жан протянул ей кусок хлеба, который стащил со стола. 

Микаса наконец посмотрела на него. Но хлеб не взяла.

– Что не так?

– Как обычно – всё, – хмыкнула Микаса. Несколько секунд они просто смотрели друг другу в глаза. – Не знаю. Я просто задумалась о всяком.

– Возьми хлеб.

Похоже, Микаса оценила, что Жан не стал лезть с расспросами. Он тихо сидел рядом и смотрел, как она жуёт протянутую еду. Он проследил взглядом, как её рука оторвала кусок корки и поднесла его ко рту, а потом также опустилась на колени. У Микасы были красивые женские руки, аккуратная косточка у запястья и тонкая, покрытая жилками кисть с худыми пальцами и длинными ногтями.

Гибель Марко научила Жана не привязываться ни к кому в армии. Любить солдат так, как Микаса любит Эрена, безнадёжно и бессмысленно: каждого из них могут убить в любой момент, незачем подвергать себя ещё большей уязвимости и доставлять себе больше боли. Жан и другим пытался не давать привязываться к себе, чтобы никого не вводить в бесполезную зависимость. В части его всё равно любили, но Жан убеждал себя, что любили его не больше остальных, и слишком близко никого не подпускал.

Сегодня всё случилось иначе. Пока Жан смотрел, как Микаса тихо ест хлеб, который он принёс ей и заставил съесть, а она не глядя подносила ко рту куски, потерянно уставившись перед собой, в его голове что-то переклинило и перечеркнулось, и он, не успев толком подумать и взвесить решение, выпалил:

– Я не могу помочь тебе изменить что-то в прошлом или настоящем. Но если ты хочешь, я могу дать тебе ненадолго забыться. Возможно, нам обоим станет немного легче.

Поздно ночью они вышли из пустующей в казарме комнаты и разошлись в разные стороны. С тех пор иногда они проводили там несколько часов, но никогда не спали вместе, расходясь не прощаясь, без нежности и лишних слов. Жан никогда не говорил Микасе, что любит её. Он не был в этом уверен и по-прежнему считал, что не стоит привязываться к кому-то из однополчан. Их встречи, по большому счёту, не значили ничего. Но каким-то образом ночи с Микасой не давали ему совсем слететь с катушек и потерять себя. И кажется, то же можно было сказать и о ней.

***

На Эрена смотреть было трудно. И тем не менее, когда он был в поле зрения Жана, взгляд будто притягивался к нему. Поэтому Жан старался стоять к нему спиной. Армин пытался подступиться и начать пересказывать их разговор. По его голосу было слышно, как трудно ему даётся начать.

Бросать Армина в таком состоянии было подлостью, да и потом, нельзя же, в конце концов, избегать Эрена вечно и прятаться от его лица. К тому же, ему было что сказать этому мальчишке.

Жан заставил себя повернуться. Он скажет ему, насколько важна эта тоненькая ниточка очередной надежды, за которую они цепляются, боясь ненароком порвать. Он должен вбить в его дурную голову, что быть импульсивным мало, быть отчаянным мало, проигрывать, падать и вставать мало – от него требуется не падать вовсе, нельзя даже пошатнуться, запнуться или сделать лишний шаг назад. Эрен должен взять себя в руки, овладеть собой и своей силой и отдать своё сердце, тело и душу за человечество так же, как это делает каждый из них. Это большая, жестокая ответственность, но разве не все они жертвуют всем ради того, чтобы когда-то у людей было будущее?

Он ждал от Эрена пустых эмоций, злости, пульсирующего гнева и невозможных обещаний убить всех титанов и выиграть войну. А тот был сильным и решительным. Он ответил ему теми словами, которые Жан хотел, но не надеялся услышать, и посмотрел на него так, что Жан покрылся гусиной кожей. Неужели сейчас надежда становится не такой уж и эфемерной? Неужели сейчас Эрен стал тем, кому можно довериться и в кого можно вложить свою веру в человечество и в то, что когда-нибудь, после многих смертей и потерь, они смогут отстоять себя и выйти из стен навсегда?

Жан одёрнул себя. Конечно, это не так. Даже если Эрен осознал своё предназначение и смог взять свои бурные эмоции под контроль, если они вернут стену Мария, отомстят за погибших друзей, родных и солдат, убьют предателей, это будет лишь небольшим шагом на длинном пути к победе, которая всё ещё далеко, всё ещё где-то призраком маячит не для них – они не доживут до этого момента, – но для тех, кто, возможно, ещё даже не родился, для поколения людей, не скованных стенами, одержавших невозможную победу над несокрушимым врагом. Их задача – позволить родиться тем, у кого будет шанс родить свободных людей.

Он знал, что сделает всё возможное, чтобы хоть на день приблизить эту победу. Эрен, Микаса – они герои, ими движет не только их прошлое, но и это дурацкое врождённое чувство долга, какой-то странный пыл, который каждый день заставляет их вставать и бороться, даёт их жизни смысл и без объяснений объясняет всё одной фразой: «они не могут иначе». Каким бы сумасбродом не был Эрен и какой рассудительной ни была бы Микаса, в их головах никогда не промелькнуло мысли о том, что можно сойти с тропы героя и поступить по-другому. Варианта «иначе» у них никогда не было и не могло быть. Пустая отвага.

Жан не герой и никогда себя им не чувствовал. Ему было непонятно, как они могут жить вот так, на пыле и энтузиазме, и как у них получается вставать так легко каждый день. Не было ни одного утра, когда бы Жан не уговаривал себя подняться и побороться ещё, когда бы он не устраивал бои совести и желания жить, всякий раз в итоге выбирая совесть. Жану везло: ему всегда удавалось сделать правильный выбор, достойный чести и звания солдата. И хоть риск не вернуться домой с каждым разом всё возрастал, Жан мог спать спокойно, зная, что не будет сожалеть о выборе. По крайней мере, до следующего утра. А вечерами он ходил среди казарм, высматривая требующих поддержки одиночек… ну, потому что не мог иначе.

***

– Ты был прав. С этими отношениями жить немного легче.

– Отношениями, говоришь?

Они лежали рядом, повернувшись друг к другу. Глаза Жана уже привыкли к темноте, и он мог чётко различить лицо Микасы, стараясь изучить его, рассмотреть получше.

– Я не знаю, как это ещё назвать.

Микаса протянула руку к его лицу и коснулась прядки волос у виска. Раньше она так никогда не делала, и Жан невольно покосился на эту руку, заправлявшую прядку волос ему за ухо.

– В смысле назвать так, чтобы пошло не звучало? – ухмыльнулся он. – Тогда пускай будут отношения.

– Неважно, как мы их назовём. Важно, что мне действительно стало легче. И не так страшно. А тебе?

Удивительно, что ей тоже бывает страшно. Он почему-то никогда не думал, что герои тоже могут бояться.

– Да. Мне тоже.

Они встретились взглядами, и по позвоночнику Жана пробежали мурашки. Вдруг он понял, что, если надо, ради неё он готов ослушаться, сбежать, предать, убить и погибнуть. Внутри всё похолодело, он вскочил и начал поспешно одеваться.

– Куда ты так торопишься? Я подумала, может, мы сегодня…

– Никуда. Но мне надо идти, – оборвал её Жан, стараясь больше не смотреть на Микасу. И, когда он уже накинул рубашку и потянулся за сапогами, за спиной он услышал:

– Не уходи.

Жан замер. В её жизни никогда не будет никого ближе брата. Её сердце занято, и Эрен никогда не подвинется и не уступит. Да, Жан готов ради неё умереть. Умереть ради кого-то не трудно и уже звучит как что-то само собой разумеющееся. Но готов ли он остаться сейчас с ней, не сомкнув глаз, тысячу раз прокручивать в голове то, как она тянет руку к его лицу, видеть её, слышать её дыхание, чувствовать её тепло, пока холод внутри разбегается по всему телу и постепенно сдавливает грудь?

Рано утром они проснулись. Микаса спокойно отстранилась, и они разошлись не прощаясь, без лишних слов.