За любовь надо платить. Осознание этого простого факта держится в головах миллионов людей; держится в их головах и мысль о том, что можно, пожалуй, прожить без любви.
Кагеяма не думает, что он чем-то обделён. Ранним утром, спросонья разлепив веки, он видит гибкий силуэт, мечущийся по квартире в попытке поскорее собраться и, дай бог, не опоздать снова. Поздним вечером, сидя за письменным столом, он слышит скрип дверных петель, топот в прихожей и шорох верхней одежды, которую небрежно вешают на непрочно вбитый в стену крючок. А в промежутках между такими утрами и такими вечерами думает о том, как же сильно ему везёт и как сильно он дорожит этим человеком, пускай ни за какие сокровища в мире не признается в этом. Ему хорошо. У него нет той пресловутой, стандартизированной судьбы и выделенной в личное пользование родственной души. Поэтому он не может сказать, что жить без любви нельзя - поскольку, как видно, он живёт.
Прикосновения родственной души оставляют на коже ожоги. Прикосновения Ойкавы ожогов не оставляют. И не то что бы они огорчены этим обстоятельством - напротив, они даже ловят себя на злорадстве другим людям, обретших своих избранных и оттого вынужденных сгорать дотла. В то время, как в небеса опасным дымом плывёт избыток боли и любви, они могут сколько угодно касаться друг друга и не получать ровно никакого ущерба. Они любят глумиться над парочками родственных душ, упоённо целуясь у них перед носом. И несмотря на то, что инициатором таких по-детски жестоких выходок всегда является Ойкава, Кагеяма спускает ему эту ребячливость и сам порой втягивается в игру.
Они молоды и счастливы. У них одна квартира на двоих, понимание друг друга с полуслова и общие увлечения.
Они весёлые и злые. Злые потому, что их раздражают все эти дрянные стереотипы о родственных душах. Весёлые потому, что плевать они на них хотели.
Соседи и знакомые считают их самым зловредным тандемом, какой только повидали на своём веку. Ойкава похож на ощетинившуюся кошку со встопорщенной серой шерстью, готовую выпустить когти и предупреждающе зашипеть. Кагеяма похож на спокойную с виду пантеру, подкрадывающуюся тихо-тихо, зато раздирающую на клочья - громко и яростно. Но это только если им докучают сентенциями о неправильности их союза. Союза, состоящего из не предназначенных друг другу судьбой людей.
Ойкава однажды спрашивает, что Кагеяма сделает, ежели встретит своего настоящего избранного. Кагеяма снисходительно вскидывает брови и отвечает, что он уже давно его встретил. Он отвечает так потому, что знает: Ойкаве понравится этот ответ. И не ошибается, ибо тот в умилении бросается ему на шею и осыпает поцелуями. И всё-таки эти слова для Ойкавы, а на деле Кагеяма чувствует паутинно-невесомые касания малодушного страха, возникновение коего зиждется на неизвестности. И впрямь: он понятия не имеет, что делать при встрече с реальной родственной душой, чьи прикосновения и чьё существование несомненно сделает больно. Его не пугает шанс того, что на своего избранного, наоборот, наткнётся Ойкава. Пусть лучше он. Если уйдёт он, Кагеяма сможет это пережить. Если придётся уйти ему самому, Кагеяма сгорит не от объятий родственной души, а от мук совести.
Воскресенье начинается с дождя. Ойкава тащит Кагеяму в кофейню и, как обычно, совершенно игнорирует его ворчливое бормотание о том, что в такую погоду положено сидеть дома, в тепле, а не шататься по мокрым улицам. Ойкава не слушает. Ойкава, в сущности, практически никогда его не слушает. Потому в кофейню они вваливаются промокшие до нитки и беззлобно переругивающиеся, заставляя редких посетителей недовольно коситься на них. Ойкава не отпускает его руку, будто бы ни с кем не хочет делиться. Запах в помещении стоит тягучий и горький. Они садятся дальше всех, возле огромного панорамного окна, по глади которого стремительно сбегают вниз крупные и мелкие капли. Кагеяма не любит кофе. Разве что разбавлять его молоком больше, чем на половину, до бледно-коричневого цвета, походящего на цвет кожи не самого загорелого человека. Его вообще забавляют эти кофейни европейского покроя, но Ойкава их просто обожает, поэтому, в принципе, можно и потерпеть.
Кагеяма демонстративно вздыхает в ответ на его дурацкие шуточки и, пряча улыбку, лезущую на лицо против воли, встаёт из-за столика. От обилия названий всяких кофейных напитков глаза разбегаются, так что он даже не смотрит на них. У стойки, погребённой под разноцветными банками с разноцветными конфетами, он заказывает латте для Ойкавы и чёрный чай для себя. Вместо того, чтобы вернуться за столик, Кагеяма садится на высокий барный стул и расфокусированно смотрит в непроизвольную точку. Из-за этой типично осенней погоды ему охота завалиться спать прямо здесь. Веки сами собой опускаются, и он перестаёт видеть изобилие кофейных склянок и бутылок с сиропом. Слышит убаюкивающее жужжание кофемашины и пытается не отключиться. Благо, Ойкава не видит его за перегородкой, иначе от его подначиваний отмахнуться будет решительно невозможно.
Кагеяма подпирает голову руками и дремлет, пока есть свободная минутка, поскольку потом Ойкава не позволит ему и одного глаза прикрыть. Он слышит, как дверь распахивается, впуская в горько-сладкую атмосферу кофейни водяные брызги. Дождь не идёт, а висит в воздухе. Они здесь, видимо, надолго. По крайней мере, у Кагеямы нет абсолютно никакого желания топать домой по хлюпающим лужам и под проливными потоками воды. Кто-то рядом, запыхавшись, здоровается с баристой и устало облокачивается на барную стойку. Он заказывает кофе с убойной дозой сахара - даже для Ойкавы это слишком приторно, - а затем плюхается на соседний стул рядом с Кагеямой.
- Приятных снов, - слышит тот добродушно-насмешливое пожелание. Кагеяма приоткрывает глаза.
Он не жалует чрезмерно общительных людей. Тех, которые запросто могут заговорить с человеком, коего встречают первый раз в своей жизни. Тех, для которых заводить маленькие разговоры столь же естественно, как дышать. У него самого не получается начинать беседы с незнакомцами так легко и непринуждённо. Кагеяма одаривает его угрюмым взглядом, хотя понимает, что другой человек на его месте улыбнётся или дружелюбно усмехнётся в ответ.
- Дождь как из душа хлещет!
Кагеяма не знает, адресовано ли это восклицание ему, и с виду становится ещё более закрытым. С волос посетителя стекает вода; они тёмными намокшими завитками прилипают ко лбу и вискам. Он действительно словно из душа. Пахнет от него дождевой свежестью, и среди этого терпкого кофейного духа он подобен живительному глотку воздуха. Кагеяма ловит себя на том, что рассматривает его. В открытую. Неприлично пялиться так на незнакомцев, но незнакомец, поймав его пристальный взор, лишь широко улыбается, и улыбка эта делает краски кофейни ярче и сочнее. От таких улыбок, как у него, жить хочется и хочется верить в лучшее. Кагеяма теряется, и потерянность написана на его лице чёрным по белому. Должно быть, он выглядит забавно, ибо посетитель фыркает от смеха.
- Вы, наверное, реально не выспались. Выпейте кофе.
Это звучит безобидно, как подшучивания старого друга. Но они не друзья. Кагеяма раскрывает рот, чтобы что-то сказать, однако его перебивают.
- А хотя это бесполезно! По-моему, бодрость от кофе - это миф. Меня не бодрит. Давление увеличивается, пульс увеличивается, а в сон всё равно клонит, хоть убей!
Кагеяма недоумённо молчит. Этот парень, кажется, разговаривает сам с собой и не нуждается в собеседнике. Он стягивает с рук перчатки: сначала с одной, потом с другой, и Кагеяма отрешённо наблюдает за плавными движениями его кистей, как за медленным танцем. Он кладёт перчатки на стойку, и на деревянной поверхности остаются крохотные капельки. Кагеяма мимоходом замечает, что ногти у него обкусанные.
Бариста что-то говорит. Кагеяма отрывается от созерцания и глядит на стойку. Перед ним стоит небольшой поднос с двумя объёмными чашками, источающими облачка белёсого пара. Пока он соображает, что это его заказ, тот парень продолжает улыбаться. Он продолжает улыбаться и тогда, когда Кагеяма забирает поднос и молчаливо возвращается к своему столику.
Ойкава канючит и язвит. Не злится, а норовит ласково укусить в качестве мести за ожидание, потому что у кого как, а у Ойкавы зубки острые. Не менее острые, чем у Кагеямы. Тот смотрит в его карие глаза и нежданно вспоминает, что у того парня у стойки глаза тоже карие. А ещё тёплые и лучезарные. Ойкава начинает что-то рассказывать, по новой заводя пластинку, и его певучий тембр убаюкивает похлеще мерного жужжания кофемашины. Кагеяма зевает до щелчка в челюсти. Всё в этой кофейне такое эфемерное и полупризрачное, замедленное и по-уютному сонное. Кроме того парня за стойкой. Складывается впечатление, якобы он единственный в этом помещении настоящий и живой, а все остальные лишь виденья, миражи.
- Тобио, сахар забыл!
Ойкава перегибается через столик и щёлкает его по носу, шкодливо хихикая. Он велит ему взбодриться, потому что когда дождь кончится, они пойдут гулять дальше. Так решает Ойкава, и остаётся лишь уступить этому взрослому ребёнку. Кагеяма делает жалобный вид, но это не помогает, и он, закатывая глаза, снова плетётся к стойке за злосчастным сахаром, который, по его мнению, будет лишним - латте и без того сладкий.
Тот парень забирает кофе с собой, скрываясь за входной дверью в ту секунду, когда Кагеяма тянется за прозрачной сахарницей. Он видит, что чуть подсохшие волосы на его затылке отливают медью. Он отмечает, что походка у него подвижная и пружинистая, словно бы он вот-вот пустится в бег. Он недоумевает, на кой чёрт так много думает о случайном посетителе. Возможно, из-за того, что такой тип людей всегда привлекает внимание - и это объяснение успокаивает Кагеяму. Он мимолётно скользит взглядом по продолговатой столешнице и обнаруживает возле стеклянной тары с печеньем позабытые чёрные перчатки. Не раздумывая, он хватает их свободной рукой, торопливо направляется к двери, толкает её пинком и замирает на пороге, уставившись на непролазные дебри ливня, сквозь которые улицу видно смутно, а невысокой фигуры - не видно вообще. На лице оседает водяная пыль. Кагеяма растерянно смотрит на сахарницу в правой руке и на перчатки в левой, а бариста растерянно смотрит на него. Лезть в эту стену дождя глупо, поэтому остаётся только захлопнуть дверь и почувствовать себя полнейшим дураком.
●●●
До начала занятий меньше сорока минут. Кагеяма сидит за столиком напротив входа, пьёт полуостывший чай и пялится на дверь, точно пытаясь открыть её силой мысли. И она открывается, только не от силы мысли, а входящими и уходящими посетителями. На краю стола лежит пара чёрных перчаток. Кагеяма внушает себе встать, уйти, бросить заниматься этими глупостями, потому что потерянную вещь можно запросто оставить у баристы и с чистой совестью забыть о ней, однако он будто приклеен к месту и внушение никоим образом не помогает. Это странно. Быть может, сказывается вчерашняя мощь кофеина и долгая прогулка, но если он опоздает на занятия, такое оправдание не разжалобит преподавателя. Уже второй день как Кагеяма места себе не находит и смотрит в себя, как в пациента врач, да только без толку. Он чувствует, что от него ускользает что-то важное. Он чувствует, что нечто расшатывает его размеренную и счастливую жизнь.
Или некто.
Кагеяма с загнанным видом поднимается из-за стола и размышляет над своими мотивами прийти сюда, дабы ждать у моря погоды. Мотив один - надежда и банальное "а вдруг".
На учёбу не хочется. На учёбу не хочется и в обычные понедельники, а в этот - особенно нестерпимо. Вспыхивает мысль прогулять, но, учитывая его премерзкие оценки, это станет фатальной ошибкой. Признаться, фатальная ошибка - это прошедшее воскресенье. Кагеяма хватает со стула сумку с учебниками, перебрасывает её через плечо и косо глядит на треклятые перчатки, раздумывая и вовсе оставить их здесь. Но не оставляет.
Лучи солнца разбиваются о влажный асфальт. Оказавшись на улице, Кагеяма щурится и козырьком приставляет ладонь к глазам. А ехать на занятия по-прежнему лень. Он подспудно испытывает ярое желание получить от кого-нибудь из однокурсников СМС с оповещением об отмене любой учебной деятельности. Желательно, на всю осень. Но телефон молчит, а впереди ещё целый муторный день. Кагеяма утыкается взглядом себе под ноги и идёт в сторону метро, понурив голову. Мимо него проносятся спешащие прохожие, и он воспринимает эти мельтешения как фоновые помехи.
Со вчерашнего дня Ойкава не замечает его состояния. Или замечает, но списывает всё на осеннюю хандру, не желая копаться в первопричинах, и за это Кагеяма благодарен больше всего. Он не жаждет объясняться кому-то по поводу своего настроения, когда не может объясниться сам себе. Может, дело в осени. Может, в приближающихся экзаменах. Может, в чём-то другом, но лучше бы в осени или в экзаменах.
В метро шумно, а он из-за своей забывчивости сегодня без наушников. Людской поток столь силён, что способен вышвырнуть из вагона на перрон и обратно, точно дохлую рыбу, поэтому пробираться сквозь него приходится с особым рвением. Кагеяма не придаёт людям значение - все прохожие для него бутафория. Все одинаковые, размытые, а лица как пятна.
И вдруг среди однородного течения он видит как будто бы свет из ниоткуда, и сам не понимает, что это такое; появляется ощущение, мол, та важная, ускользающая деталь, которую он долго не мог уловить, дразняще проступает перед глазами, как бы говоря, что находится здесь, у него под носом, всё это время. Кагеяма резко тормозит, и какой-то прохожий врезается ему в спину, ругаясь и источая недовольство. Кагеяма игнорирует его, оборачивается и громко выдыхает, диву даваясь своей зоркости: периферийным зрением он умудряется в этой толпе поймать знакомую фигуру, даже не ставя себе такую цель. Дальше ноги идут сами собой, а локти сами собой расталкивают давящую людскую массу, которую Кагеяма в данный момент неистово ненавидит.
А в эту секунду совесть-инквизиция неотвратимо начинает разводить костёр, на котором он и сгорит.
Кагеяма протягивает руку и хватает чужое плечо, сжимая пальцы столь остервенело, словно от этого зависит вся его жизнь. Кажется, что от этой хватки кости раздробятся в порошок. Попавшийся человек болезненно ойкает, едва ли не переходя на фальцет. Его одним движением разворачивают вокруг оси, как ничего не весящую матерчатую куклу. Кагеяма смотрит сверху вниз и видит глаза настолько испуганные, что они вызывают в душе невероятную жалость. Он встречается с собственным отражением в расширенных зрачках, кои спустя мгновение неожиданно сужаются, становясь маленькими и похожими на горошинки чёрного перца. Это узнавание. С уст человека срывается неразборчивая бессмыслица. Кагеяма непробиваем; он не считывает его реакцию и с угрюмым видом лезет в сумку. Судя по выражению его лица, он собирается выудить оттуда револьвер, но, к счастью, это просто перчатки.
Кагеяма исподлобья глядит на рыжие вихры, обрамляющие знакомое лицо. Парень ошалело глядит на протянутые ему перчатки, пытаясь разобраться, страшно ли ему или это всего лишь глубокий шок.
И тут он начинает заливисто смеяться.
Проходящие мимо люди задевают их плечами, сумками и рюкзаками. Щёки у Кагеямы горят от того, что он уже второй день подряд чувствует себя полнейшим дураком, но он сваливает это на температуру метрополитена. Парень - тот самый парень, вышедший из дождя, - продолжает смеяться, снимая напряжение, и наблюдающему за ним Кагеяме думается, что смех идёт ему так сильно, будто бы это его естественное состояние, природная сущность.
- Я так испугался! - признаётся он, отсмеявшись. - Вы так подошли ко мне, что я успел мысленно написать завещание!
Кагеяма уже не может оправдывать пылающие щёки высокой температурой. Разве что высокой температурой между ними.
- Спасибо большое! - говорят ему. - Я их вчера забыл, а когда пришёл обратно, уже не нашёл. Я вас узнал, кстати.
У этого парня - мальчишки, скорее, - горячие руки. "Ненормально горячие", - проскакивает мысль. Прикосновение длится секунду, потому что он без задней мысли забирает перчатки, дотрагиваясь до рук Кагеямы совершенно случайно и неосознанно. Потом он как ни в чём не бывало запихивает их в карманы куртки и параллельно слышит над собой раздражённое цыканье. Он поднимает взгляд.
Кагеяма рассматривает ребро своей ладони, и угрюмость на его лице в жутком порыве сменяется на непонимание, а затем на неосмысленный страх. От такой перемены даже наблюдателю становится не по себе. Его спрашивают, всё ли в порядке. Кагеяма переводит взор с ладони на стоящего перед ним парня. Тот с непосредственностью и любопытством норовит взглянуть, что там, на его руке, такого ужасного.
На коже, в месте контакта с его пальцами, расцветает красный пылающий след.
- Что это? Ожог? - удивлённо интересуются у Кагеямы. Кагеяма всё ещё смотрит на него и ничего не говорит, однако его взгляд красноречивее любых фраз, и этот парень ни с того ни с сего давится очередным вопросом, закрывая себе рот ладонью, словно осознаёт весь кошмар произнесённых им слов. Он делает шаг назад и натыкается на прохожего, который практически не реагирует на столкновение и проходит дальше. Он выглядит виноватым. Его губы беззвучно произносят ненужные извинения и повторяют растерянное: "Боже мой"
Кагеяма понимает, что это его ошибка и что он мог бы её не совершать - надо только мозги включать и не действовать инстинктивно, рефлекторно. Догонять этого парня, забирать с собой оставленные перчатки, идти в то воскресенье в ту кофейню - зачем всё это?
"Умный человек заподозрил бы неладное, - мрачно думает Кагеяма, пока рыжеволосый мальчишка бормочет что-то сумбурное. - Заподозрил бы, что такие совпадения ведут к чему-то плохому".
В метро шумно, и он жалеет, что из-за своей забывчивости сегодня без наушников. Потому что, будучи в наушниках, сложнее заметить в море людей одного-единственного человека. Потому что это может помочь не заметить в море людей одного-единственного человека. Или же ему просто нужны причины, чтобы продолжать отрицать тот факт, что эта встреча и этот ожог неминуемы.
***
Этого парня зовут Хината Шоё.
Кагеяма уверен, что если он умрёт и патологоанатом вскроет его тело, то обнаружит на его внутренних органах выгравированное рубцами имя: "Хината Шоё".
В понедельник вечером Ойкава возвращается домой и, буднично болтая о прошедшем дне, целует его в губы так привычно и обыденно, что все проблемы разом забываются, пускай и ненадолго. Во вторник утром Ойкава одевается, целует его, полуспящего и укутанного одеялом, в лоб и уходит из дома. Кагеяма не может погрузиться в сон полностью, поэтому после двухкратного оборота ключа в дверном замке сбрасывает одеяло и садится на постели. Голова раскалывается. На дисплее мобильника высвечиваются уведомления о сообщениях от одногруппников, потому что их, должно быть, беспокоит вчерашний прогул Кагеямы. Кагеяму же его прогул не беспокоит. Пожалуй, немного коробит перспектива выкручиваться перед преподавателями, но на этом всё.
Кагеяма осознаёт, что нельзя вот так вот взять и продолжать жить дальше. Не после вчерашнего. Хотя ожог уже не виден, ибо не слишком серьёзный. Но всё равно нельзя. Побег - лишь паллиативное решение, и сбегать вечно не выйдет. У Кагеямы не получится. Он и без того вовсю чувствует жар от костра совести, что подпаляет его одежду, ресницы и брови. Перед Ойкавой он виноват сполна - не хватает ещё обманывать второго человека, который почему-то доверяет ему и в чьём преданном щенячьем взгляде Кагеяма отогревается, даже просто вспоминая те карие глаза. Ему жутко при мысли о том, что в них возникнет обида и горечь от предательства.
Кагеяма до боли вцепляется пальцами в свои волосы и сгибается пополам, лишь чудом не падая с кровати. Нет никакого предательства и не будет. Он никому ничем не обязан. Он не имеет за душой невыполненных обещаний.
Хината не понимает, что происходит. Не понимает, но предполагает. Предполагает, почему Кагеяма ведёт себя холодно. Предполагает, почему он не рад их встрече. Предполагает, почему не жаждет обсуждать это.
Хината - ураган, солнечное хитросплетение действий; бравурная, раззадоривающая мелодия и звонкое дребезжание задетой струны. У Хинаты чувства вывернуты наизнанку, швами на лицевую сторону, на всеобщее обозрение. Кагеяма не такой. Он чувствует себя мрачной и тёмной тучей по сравнению с этим трогательным, непосредственным мальчишкой. Хината и Кагеяма априори несовместимы. Несовместимы по жизни, по принципам, по характерам, по гороскопам, по мировоззрениям. Они не плюс и минус, кои притягиваются друг к другу за счёт противоположности; они минус и минус, только один нормально-горизонтальный, а другой - накренившийся набок из-за собственной бесшабашности. Их взаимодействие образует во Вселенной космическую аномалию.
Очевидно, поэтому судьба распорядилась, чтобы они не могли прикасаться друг к другу.
Телефон вибрирует. Хината, благодаря своей непомерной харизме, теперь располагает номером Кагеямы и может написывать ему сколько душе угодно. Кагеяма не прощает себе эту оплошность. Его колени подгибаются при мысли, что они снова встретятся. Он не знает, что будет делать. Ему хочется выскочить на лестничную площадку следом за Ойкавой, окликнуть его, попросить не уходить и остаться с ним, но вместо этого он, скрючившись, сидит на кровати и слушает звуки пустой квартиры. Он не хочет видеть Хинату. И одновременно не может дождаться, когда увидит его вновь.
День течёт уныло. Кагеяма порывается закинуть номер Хинаты в чёрный список и избавиться от мук в виде сообщений, которые так и манят напечатать ответ. Однако он не способен на такой поступок, а ещё не способен придумать, как ответить и что ответить. Хината заботливо интересуется его самочувствием. Хината говорит, что ежели он надоедает, то может написать позже. Хината осторожно спрашивает, не собирается ли Кагеяма наконец поговорить с ним о случившемся. Тон его сообщений такой, что хочется сгрести его в охапку, обнять, прижать к себе и прошептать, уткнувшись ему в макушку: "Ты ни в чём не виноват, мой хороший".
Кагеяме не с кем посоветоваться, поскольку друзей у него нет. Он чувствует, что правильным будет рассказать обо всём Ойкаве, но при попытке хотя бы начать разговор все тщательно подобранные слова разбегаются кто куда. Сообщить о таком значит перевернуть их совместную жизнь.
Вечером вторника Ойкава задерживается на тренировке допоздна и в своём легкомысленном стиле предупреждает об этом Кагеяму как раз в тот момент, когда он уже норовит обзвонить больницы и морги. Небо за окнами горит. Оно градиентом перетекает из рдяного в пламенно-оранжевый, а из пламенно-оранжевого в золотой. Кагеяма мечется по квартире, не зная, чем себя занять. Он включает-выключает телевизор, вальяжно разваливается на диване и вскакивает спустя минуту, не в силах оставаться на одном месте. Телефон больше не дребезжит от уведомлений, и от этого кажется, что кое-что важное отныне потеряно. Кагеяма хватает его со стола и лихорадочно просматривает непрочитанные СМС. Хината не пишет ему уже пару часов, но интуиция подсказывает, что это затишье перед бурей. "Ураганом, если быть точнее", - думает Кагеяма и морщится от этого дурацкого каламбура. Он верит в то, что Хината так просто не сдастся и будет цепляться за него до тех пор, пока его не пошлют прямолинейно и жёстко. А делать этого больно уж не хочется. Больно уж хочется дождаться Ойкаву - чёрт побери его тренировки, - чтобы всё забыть и сидеть с ним рядышком на диване, чтобы не ходить гулять по воскресеньям и не забредать в кофейни.
Кагеяма должен выбрать между орлом и решкой, но беда в том, что в любом случае и при любом раскладе он всё равно проиграет.
Кагеяма читает сообщения Хинаты с непроницаемым лицом, а внутри удивляется резким сменам настроения, с которым звучит текст на дисплее мобильника и которое варьируется от стройных рядов восклицательных знаков до подавленных многоточий. Он ведёт себя так глупо и в то же время мило. И улыбка у него глупая и и в то же время милая. За воспоминаниями Кагеяма не сразу замечает, что его пальцы сами собой нажимают на вызов, а когда замечает, не пугается вовсе. Его эмоции внезапно отключаются, словно под местной анестезией, и это позволяет надавить на больное место. Но ненадолго. Наркоз не вечен. Стоит услышать гудки, как он с трудом подавляет желание швырнуть телефон об стену. Руки становятся ледяными и слегка дрожат; он упрямо продолжает сжимать мобильник онемевшими пальцами, борясь с порывом сбросить звонок. Ему нужно быть честным, честно взглянуть правде в глаза и честно признать, что игнорирование проблемы проблему не решит. Он подозревает, что всё может закрутиться ужасно нелепо и позорно. Например, Хината и Ойкава узнают друг про друга, встретятся и... И мало ли что произойдёт. В конце концов, жизнь та ещё сволочь и совпадения устраивает весьма поганые.
Гудки кажутся тревожной сиреной, оповещающей о катастрофе. Растерянное "Да?" на другом конце провода кажется - нет, пожалуй, является - катастрофой. В голове зависшим проигрывателем повторяется ошарашенный вопрос, адресованный самому себе: "Что ты делаешь?!" Успокаивает лишь не менее ошарашенный тон Хинаты. Они разговаривают. Сначала стеснённо и со скрипом. Кагеяма не знает, что он говорит: с его уст сами по себе слетают какие-то фразы, а его голос звучит вполне отчётливо, но он ничего не понимает, будто бы волшебным образом лепечет на незнакомом иностранном языке. Наверное, это потому, что произносимые им слова нехарактерны и непривычны для него. Признаться, он никогда не скажет кому-нибудь то, что говорит Хинате.
Хината шокирован. Сначала шокирован, а спустя полминуты - обрадован до восторженных воплей. В его интонациях сквозит не надежда, а нечто похожее на преддверие собственной победы и ликование от того, что не зря он не сдаётся заранее. В его голосе снова горит невнятный и нетленный огонь, опаляющий похлеще инквизиторского костра совести.
Хината называет его Кагеямой, а тому хочется, чтобы называл Тобио.
Они разговаривают. И длится это, быть может, довольно долго - на часы никто не глядит, - и Кагеяма не находит в этом разговоре ничего страшного, ничего ужасного и ничего из того, чего он, бесконечно накручивая себя, опасается даже сейчас. Хината не требует ни верности, ни покорности, хотя на правах родственной души способен спросить с него и то, и другое. Хината общается с ним так, точно испытывает облегчение и успокоение, и Кагеяма понятия не имеет, что это значит, поскольку сам он ощущает только напряжённость и дурное предчувствие.
Щелчок дверного замка, скрип входной двери и бодрое "Я дома!" заставляют спешно распрощаться. Хината прощаться явно не хочет, но что поделать. Прислушиваясь к шагам в прихожей, Кагеяма думает, что никогда не сможет рассказать ему правду и что, скорее, он узнает всё сам, подбросив в костёр ещё больше хвороста. Ойкава разувается и проходит в квартиру, а Кагеяма с сумрачным видом предполагает, что ежели он ещё когда-нибудь зайдёт в ту чёртову кофейню, то только для того, чтобы купить себе кофе и утопиться в нём. И заодно утянуть за собой Ойкаву, потому что это всё из-за его неуёмного энтузиазма.
Он слышит лукавое: "Тобио, ну что ты такой хмурый?" и в тот же миг попадает в тёплые объятия.
●●●
Чем дальше осень - тем прохладнее. Кагеяма посильнее натягивает рукава свитера, но не от холода. Дни проходят сплошной полосой, и со стороны кажется, что ничего не меняется и что всё идёт своим чередом.
Одногруппница ненароком замечает на его запястье крупный ожог и удивляется - она знает, что Кагеяма встречается не с родственной душой. Она ничего не спрашивает, потому что считает, что это не её дело. Преподаватели видят, что Кагеяма более рассеянный на занятиях, но тоже ничего не выясняют, потому что он и без того не отличается высокой успеваемостью.
Так он и живёт.
- Ты уверен, что хочешь этого?
Кагеяма кивает с непрошибаемой решимостью. Скамейка, на которой они сидят, чуть влажная из-за выпавшей утром мороси, а из гущи зелёных насаждений пахнет землёй и намокшей травой. Ветер гонит листву. В этом парке они с Ойкавой любят гулять летом и поздней весной. И во время своих прогулок любят напоказ держаться за руки перед парами родственных душ. А ныне он иронично оказывается в этом же парке уже с собственным избранным и понимает, что либо он полный эгоист, либо просто ублюдок.
- Тебе же будет больно… - неуверенным голосом произносит Хината и отводит взгляд, в коем читается просьба образумиться.
- Ничего подобного.
Кагеяма бледен, а на щеках Хинаты яблочно-спелый румянец. Он долго колеблется, мнётся, ищет отговорки. Его руки обтягивают чёрные перчатки, потому что, будучи в перчатках, он может прикасаться к Кагеяме без страха обжечь его. Хината вздыхает и пододвигается к нему. Он обвивает его руками в невинном объятии, и слои одежды спасают их от боли. Он замедленным движением отодвигает край шарфа Кагеямы, скользя по его коже кончиками пальцев и вызывая тем самым мелкую дрожь и мурашки по всему телу. Он тянется к его шее, собираясь коснуться губами кожи и расцветить её ожогами. В тот миг, когда Кагеяме кажется, что огонь вот-вот разорвёт его изнутри, Хината резко отстраняется и мотает головой, как заведённый.
- Нет, я так не могу! Ты совсем дурак. Посмотри на свои руки - я и так много натворил! А тебе хоть бы хны!
Он пихает Кагеяму кулаком в плечо и добавляет полушутливо-полусерьёзно: "Мазохист!"
Кагеяма изумлённо хлопает глазами. Хината не разрывает объятий - наоборот, прижимается ближе и крепче, говоря что-то тихо-тихо, будто бы нависшая над ними крона деревьев может подслушать. Кагеяма готов захлебнуться нежностью и своей ложью. В эти минуты он противен себе до одури.
Кагеяма перебинтовывает своё запястье, а Ойкаве врёт, что это небольшая травма после тренировки.
"Я расскажу ему", - обещает он сам себе.
Теперь Кагеяма отвечает на сообщения Хинаты, хотя по-прежнему считает эти переписки с кучей смайликов ребячеством и детской забавой. В телефоне Кагеямы Хината записан как "Шоё", а тому хочется быть записанным как "Любимый".
"Я расскажу ему", - твердит себе Кагеяма уже гораздо уверенее, но осекается. Кому "ему"?
Он не склонен к самобичеваниям, но именно сейчас признаёт, что они будут вполне оправданы. Кагеяма понимает это, когда ложится спать с головной болью и поутру обнаруживает свою одежду аккуратно сложенной, а на кухне - ещё не успевший остыть завтрак. Или когда Ойкава, видя его смутно-печальное настроение, отменяет все свои планы и остаётся с ним дома. А ещё когда его пронзает взгляд глубоких карий глаз - чьих именно? - который будто бы видит его насквозь. И ещё во многих и многих ситуациях, от коих хочешь - не хочешь, а всё равно не уйдёшь.
Данная измена выходит за рамки поцелуев, объятий и секса.
Однажды он приходит домой и застаёт Ойкаву вернувшимся раньше него. Обычно так не бывает, и привычный порядок нарушен. Кагеяма на секунду теряется, а потом и вовсе с полминуты стоит в прихожей, прежде чем сбросить обувь и пройти в гостиную. Он бормочет: "Я дома" и слышит в знак приветствия мычание, доносящееся из глубины квартиры.
Ойкава сидит на диване, поджав под себя ноги, и читает книгу сквозь стёкла сползших на переносицу очков. Кагеяма не знает, как себя повести, потому что в такие дни, когда Ойкава ведёт себя тише и спокойнее обычного, с этим никогда не угадаешь. Он щёлкает выключателем, и комната загорается неестественно белым, ярким светом. Ойкава моргает, поднимает взгляд, улыбается благодарно, а Кагеяма любовно ворчит, мол, можно не дожидаться его и не портить себе и зрение чтением в полумраке. Ойкава улыбается. Улыбается недолго; уголки его губ опускаются вниз, и этот изгиб на его лице выглядит словно трещина в маске.
Ойкава спрашивает, что говорит врач, и кивает на его руку. Кагеяму прошибает ужас. Он смотрит на кусочек бинта, виднеющегося из-под рукава, и бормочет невразумительно, так что Ойкава мгновенно догадывается:
- Ты не ходил к доктору, Тобио?
Его брови стремительно кренятся к переносице, и Кагеяма опускает голову, сжимая кулаки до боли в суставах. Быть может, его даже трясёт - он этого не видит. Ойкава обеспокоенно спрашивает, что с ним, и Кагеяма слышит звук захлопывающейся книги. Он отвечает, что всё в порядке и, всё так же не поднимая головы, ретируется в ванную комнату.
Либо полный эгоист, либо просто ублюдок. А скорее всего, и то и другое.
Он на грани и чувствует, что вот-вот сдастся. Он мягко - как ему думается - пресекает заигрывания Ойкавы, потому что стоит тому увидеть на обнажённой коже ожоги, как всё будет разрушено. Свалить вину на пламя конфорки, свечи или на горячий пар не получится. К концу недели он ощущает, что рассудок его превращается в решето, а память телефона заполняется романтично-дурацкими сообщениями. За свои Кагеяме стыдно. Это не в его манере - писать сопливую чушь. Он даже Ойкаве такого не отправляет. Никогда. Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем, если оно у них есть.
Они с Хинатой видятся периодически, поскольку долго не видеть его невозможно. Даже если не встречаться с ним вживую, то он всё равно пробирается в мысли; его образ, черты, силуэт и грациозный форс вырисовываются так чётко, точно глаза научились фотографировать и намертво сохранять все эти снимки в памяти. Рядом с ним Кагеяма чувствует себя на своём месте, за что начинает исподволь ненавидеть судьбу - ведь она дарит ему такого прекрасного человека, но притом норовит отнять другого.
Хината, видимо, считает, что ещё немного - и они станут счастливы. Вместе. И даже не догадывается, что есть третий и что, возможно, третьим является он сам.
***
Это странное ощущение.
Он стоит на улице, и все люди вокруг подобны застывшим восковым фигурам. Темно. Тусклый накал лампы не помогает. Волосы находящегося рядом Хинаты и то ярче фонаря. Кагеяма не смотрит на него, а смотрит на горящее плотным жёлтым светом окно своей квартиры. Кагеяма не знает, почему он сейчас в такой ситуации: обычно конспирация его не подводит. Хотя какая к чёрту конспирация - достаточно просто глядеть по сторонам и не считать ворон. Тогда и "хвост" за собой заметишь. Хината снова в перчатках; кажется, что его руки срослись с ними. Он держит Кагеяму за запястье, и эта хватка такая, что выдернуть руку можно, наверное, только с мясом. Хината прожигает его взглядом. Хорошо, что взгляды родственных душ не обжигают физически.
Кагеяма не реагирует, когда его дёргают за рукав. Не реагирует, когда в уши влетают-вылетают громкие слова. Он продолжает смотреть на окно своей квартиры, разглядывая, не мелькнёт ли в нём силуэт.
Кагеяма слышит какой-то шорох, но не придаёт ему значение. А потом не успевает уследить, как Хината берёт его лицо в ладони, заставляя взглянуть на себя. Не успевает. И вдруг чувствует на скулах и щеках жжение. В местах прикосновения кожа словно плавится, и Кагеяма машинально хватает Хинату за запястья, чтобы оторвать его руки от своего лица.
В вечернем воздухе слышны шипение и ругань.
Спустя полминуты они стоят в десятке шагов друг от друга, будто их отшвырнуло в разные стороны невидимой силой. Кагеяма прислоняется обожжённой щекой к ледяному металлу фонарного столба, а с другой и вовсе поделать ничего не может. Хината дует на пульсирующие и горящие острой болью следы на своей коже. Они оба шипят сквозь зубы, чертыхаются, скулят, воют, жалеют самих себя. Некоторое время они заняты своими ранами и времени друг на друга нет.
Кагеяма называет Хинату идиотом. Ответ Хинаты не заставляет долго ждать.
Восковые фигуры людей оттаивают. После прикосновения Хинаты окружающий мир выходит из застывшей прострации, и это замечательно. Только больно. И волдыри на месте ожогов останутся. Кагеяма бросает на него взор исподлобья и требовательно спрашивает, зачем он снял перчатки. Причина столь же простодушна, как сам Хината: чтобы привлечь внимание. Кагеяма понятия не имеет, злиться ему или это уже бесполезно. Он ощущает, что его лицо горит - и это не фигура речи. Такие отметины пластырем не заклеишь, но это и к лучшему. Так он думает. Потому что устал врать.
Хината опять пытается произнести эмоциональную речь об их отношениях, а Кагеяма бессовестно игнорирует и проходит мимо него, к подъезду многоэтажки, навстречу одному из самых неприятных событий его жизни. От удивления Хината даже замолкает. Затем снова обретает дар речи, зовёт его по имени - вкрадчиво так, опасливо, - но Кагеяма упрямо идёт, не останавливаясь, пока совсем не скрывается из виду.
Он специально не едет в лифте, а поднимается по ступенькам, словно бы отсчитывая шагами время до точки невозврата. В подъезде светло и ни единого звука. Оттого чудится, что сердце в груди грохочет шумно и гулко, как катящийся по рельсам состав, и что грохот этот слышен в каждой квартире.
Дверь похожа на тупик, на логическое завершение, на финал. Опалённая кожа не даёт забыть о себе ни на долю секунды, и Кагеяма уверен, что лицо его выглядит жутко. Но раны зализывать ему не хочется. Наоборот, он мог бы пойти и потребовать у Хинаты сделать это снова. И ещё раз. До тех пор, пока его плоть не превратится в пепел и пока он наконец не придёт в себя. Видимо, Хината называет его мазохистом справедливо.
Ключ попадает в замочную скважину с третьей попытки. В прихожей не зажжён свет. Кагеяма входит без будничного "Я дома" и какое-то время стоит, пытаясь обуздать сердцебиение. Из глубины квартиры раздаются неуверенные шаги. Прикасаясь к обожжённым скулам, пальцы чувствуют такое тепло, точно щёки просто-напросто горят от стыда.
Сначала из комнаты выплывает вязкая тень, а после Кагеяма видит побледневшего от волнения Ойкаву. Должно быть, он напуган. И, должно быть, именно его видом, потому что со стороны Кагеяма выглядит так, будто неминуемо теряет рассудок. Глаза его черны от боли - одолевает желание приложить к ожогам пачки со льдом. Ойкава немеет от ужаса. Ожидаемый и предсказуемый вопрос, тем не менее, вгоняет Кагеяму в ступор, и он не имеет ни малейшего представления, как объяснить, что у него с лицом и почему поражённые участки кожи такой странной формы. На миг глаза Ойкавы затуманиваются поволокой, и уже тогда Кагеяма осознаёт, что он всё понял сам, без объяснений и оправданий. И чуть позже этот остекленелый взгляд падает на его руки, которые нынче нет смысла прикрывать и прятать. Кагеяма размеренно и бесшумно выдыхает, готовясь к крикам. Кагеяма смеживает веки, готовясь к удару, - и все эти жесты и движения придают ему смиренное выражение. Он чувствует себя лучше при мысли, что это конец.
Криков нет. И удара тоже нет. Кагеяма открывает глаза и недоумевает, почему Ойкава молчит и даже не двигается. Он раскрывает рот, чтобы что-то сказать (неосознанно, скорее, поскольку не знает, что тут говорить), однако неожиданное и, казалось бы, бессмысленное движение Ойкавы напрочь отвлекает его. Ойкава дёргается и поворачивается к нему спиной. Зыбкая тень движется следом за ним, навостряясь в освещённую гостиную, а спустя пару минут Кагеяма слышит подозрительный шум. Он осторожно заглядывает в комнату и обнаруживает, что Ойкава без лишней суеты собирает вещи в свою бездонную спортивную сумку. Слишком методично, слишком отточенно, как будто это если и не спланировано заранее, то хотя бы тщательно обдумано. Кагеяма входит в гостиную и молча наблюдает за ним, прислонившись спиной к стене. Несколько раз он пытается позвать его, но Ойкава делает вид, что не замечает этого.
Фонари за окнами распаляются всё сильнее, и их золотистые ореолы похожи на сигналы маяков в чернильной темноте океана. Кагеяма не может сделать или сказать ничего, что остановит Ойкаву. Комнату оглашает звук застёгивающейся молнии.
- Я съезжу к родителям на пару дней.
Кагеяма мог бы настырно преградить ему путь, но вместо этого он неподвижно стоит у стены и краем глаза наблюдает, как Ойкава проходит мимо. Это происходит быстро, как вспышка фотоаппарата: секунда - и он исчезает из комнаты. Его нельзя останавливать, да и невозможно. Кагеяма боится его гнева. Никого никогда не боялся, а вот его - да. Торопливый топот в прихожей сменяется шелестом снимаемой с крючка одежды. Кагеяма стискивает зубы, чтобы не дать себе проронить ни слова.
Хлопок двери недвусмысленно намекает, что пора перестать подпирать стену. Ойкава лжёт - он уедет не на пару дней. На пару сотен, вероятно. В любом случае, Кагеяма в курсе, как его найти. Он не выдерживает и, злобно цыкнув, кидается в кухню, к холодильнику, к морозильному отсеку со льдом.
... Ночь вытекает из-под колёс машин и из канализационных люков. Во двор перед многоэтажкой врываются рокочущие звуки с автодороги и разрушают умиротворённую тишину. Люди уже, в основной своей массе, сидят по квартирам и больше не шныряют туда-сюда, но внезапно подъездная дверь распахивается, выпуская наружу белый искусственный свет и высокую тёмную фигуру.
Хината сидит на качелях, опустив голову. Завидев вышедшего из подъезда человека, он вскакивает, вглядывается и делает шаг вперёд как бы на пробу. Кагеяма бредёт, засунув руки в карманы, и не смотрит по сторонам.
- Прости!..
Кагеяма непроизвольно отклоняется назад и поднимает руки вверх, как будто бы в знак капитуляции, а на самом деле - дабы избежать прикосновения. Хината едва ли не врезается в него, обхватывает руками - теперь снова в перчатках, - прижимается, утыкается лицом ему в грудь. Кагеяма ощущает себя в тисках, и ему не хочется вырваться. Он рыскает взглядом по ухоженному двору, выискивая невесть что, и не разбирает чужого лепета, доносящегося снизу. Двор пуст. Никого, кроме них, нет. И тогда Кагеяма хмурится своим мыслям, опускает глаза и видит рыжеволосую макушку.
- Ты тоже... извини, - бормочет он еле слышно, имея в виду далеко не нанесённые им ожоги. На большее его не хватает. Он вскидывает голову, чтобы не попасть под прицел кареглазого взора, и притворяется, что рассматривает ночное небо. Хината глядит на него с непонятным восхищением, точно Кагеяма совершил подвиг. Он интересуется, что у него случилось, и не получает ответа.
Кагеяма аккуратно отстраняет Хинату и осматривает его запястья.
- Пошли, надо обработать твои ожоги.
Хината поднимает бровь, и на его лице написан немой вопрос: "А как же твои?"
А со своими Кагеяма собирается разобраться позже. И со всем остальным - тоже.
Любовь похожа на проклятье. Осознание этого простого факта держится в головах миллионов людей; держится в их головах и мысль о том, что можно эти чары ослабить или развеять. Кагеяме кажется, что ожоги его пустяковые и что они всё равно заживут, однако что гораздо важнее и тяжелее - это раны других людей; раны, которые причинил он сам.
Удивление на лице Хинаты отступает на второй план. На первый выходит чудесная, яркая улыбка.
- Уговорил! Пошли.