Бакуго так привык жить в уединении, что нынешняя ситуация кажется ему встряской, новыми впечатлениями. Он без восторга оглядывает валяющуюся на двуспальной кровати гору разной одежды, старой и почти новой, домашней и “на выход”, деловые костюмы и пижамные комплекты. Эта гора лежит здесь года два - с тех пор, как родители оставили ему квартиру и уехали восвояси. Пылится, иногда пополняется, иногда уменьшается. Развешивать обратно по шкафам лень, стирать и гладить - тем более. Но теперь надо. Не потому что стыдно перед посторонним человеком, а потому что человеку, скорее, всё это понадобится.
Он кряхтит над гладильной доской ровно пятнадцать минут, небрежно складывает готовую одежду на край кровати и уповает на то, что Тодороки сам разберётся, выберет понравившееся и погладит, если уж на то пошло. Он ему не домохозяйка, в конце концов.
В мойке громоздится четырёхдневная посуда, достающая до кончика крана. Бакуго раздражённо перемывает её и запихивает в сушилку так, что она грозит вывалиться обратно.
Когда раздаётся звонок в дверь, он косится в сторону прихожей, задумчиво проводит ладонью по лохматой голове, надевает надменное выражение лица и только потом идёт открывать.
На лице Тодороки невооружённым глазом видна испарина. Грудная клетка под лёгкой футболкой вздымается от глубокого дыхания. Бакуго успевает разглядеть лишь это, прежде чем тот бросает скупое “Привет” и делает шаг вперёд. Приходится посторониться и пропустить. Тодороки задевает его, проходя мимо, и прижавшийся к дверному проёму Бакуго чувствует, что его кожа горячая.
- Ну привет, - отвечает он, наблюдая сверху вниз, как гость, согнувшись, снимает обувь. На его плече висит туго набитый рюкзак.
Бакуго проводит его в одну из трёх пустующих комнат, минуя ту, где на двуспальной кровати разворачивается настоящий хаос, и Тодороки, едва осмотревшись, сбрасывает рюкзак на пол и валится на постель. Бакуго продолжает наблюдать, скрестив руки на груди и подмечая изменения. Когда Тодороки написал ему с просьбой о помощи, он его не узнал. Даже в буквах на экране, в наборе нулей и единиц, проступало что-то чуждое, надломленное.
- Это всё, что ты с собой взял? - фыркает Бакуго, кивая на рюкзак. Тодороки, закрыв верхнюю половину лица предплечьем, угукает как-то неохотно, как бы не желая признавать свой прокол, и добавляет:
- Всё, что смог. Больше я просто не успел. И это было бы опасно.
Бакуго вздыхает, и в этом вздохе полно осуждения.
- Хрен с тобой. В соседней спальне есть всякие тряпки, можешь выбрать. Я тебе выделил во-о-он те полки для вещей, раскладывайся. А ещё тут за стеной дебильные соседи, которые любят помучить пианино на ночь. Я постоянно ругаюсь с этими уродами, но им хоть бы хны. Однажды подорву дверь их халупы, - он поднимает глаза к потолку, словно бы прерывая самого себя. - Главное, не угробь мне хату, потому что с этим я и без тебя справлюсь.
Тодороки отнимает руку от лица и внимательно смотрит на него.
- Спасибо.
- Должен будешь.
С этими словами Бакуго выходит из комнаты, как будто дальнейшее его не касается, но на самом деле - чтобы не смущать Тодороки. Он идёт на кухню, шаркая ногами по полу и параллельно замечая, что оный не мешает помыть. Открывает холодильник, осматривает запасы. У него всё есть, но чёрт его знает, что любит Тодороки. Он его вообще не знает. Если подумать, они друг другу никто. И всё-таки почему-то Бакуго соглашается приютить его, а Тодороки в трудную минуту почему-то пишет именно ему.
За спиной раздаются еле слышные шаги, на которые Бакуго реагирует только из-за своих рефлексов. Он оглядывается через плечо, встречаясь взглядом с Тодороки, и так же равнодушно возвращается к созерцанию холодильника.
- Что ты обычно ешь?
Слышится, как гулко тикают раритетные часы в столовой, оставшиеся от родителей.
- Мне всё равно, у меня нет особых предпочтений.
- Ну и ладно. Сейчас жрать хочешь?
Его учтиво-грубоватый тон вызывает у Тодороки смешанные чувства.
- Нет, спасибо.
Бакуго задумывается, захлопывает дверцу холодильника и поворачивается лицом к Тодороки, оперевшись о край кухонной тумбы. Тот ловит его недовольный взгляд.
- Слышь, - начинает Бакуго не злобно, но уже строго. - Если ты думаешь, что мне еды для тебя жалко, то…
- Я просто не голоден, спасибо.
Его спокойный тон не убеждает хозяина дома, но он решает оставить эту тему. Всё равно Тодороки упрямится.
- Дело твоё. Если что, сам всё найдёшь и приготовишь.
Бакуго уходит в свою комнату, закрывает дверь и надевает наушники, оставляя растерянного Тодороки наедине с временным жилищем. Он включает первый попавшийся фильм, к которому не питает интереса, и смотрит его до позднего вечера, даже не пытаясь вслушаться в звуки, доносящиеся из-за двери. Он оставил там всё, что может пригодиться: комплект постельного белья, полотенца, мыла, шампуни, посуду для готовки. Если что-то понадобится - спросит, не развалится. Бакуго не желает показаться гостеприимным, однако дело в том, что раньше ему не нужно было предпринимать хоть каких-то усилий для этого.
Стук в дверь он слышит сразу, но не сразу идёт открывать. Тодороки стоит на пороге уже переодевшийся и с влажными волосами - успел принять душ, а значит, более-менее разобрался, что к чему. За окном к тому моменту уже темно, но не до черноты.
- Хотел предупредить, что иду спать, - говорит Тодороки безмятежно, будто это не он вчера написал ему в страхе, панике и злобе. - Ещё раз спасибо за всё.
- Так рано? - усмехается Бакуго, игнорируя благодарность. - Время детское. Или уже выдохся?
Тодороки не обращает внимание на его подначивания. Он вообще слишком умиротворённый для того, кто пережил такой стресс. Или притворяется. Он смотрит на Бакуго одновременно так мягко и так пронзительно, что тот прячет усмешку.
- Можем фильм глянуть, - вырывается у Бакуго необдуманно, и ему приходится поспешно оправдаться: - Мне одному скучно.
Недалеко от правды, но скука, признаться, не настолько велика, чтобы искать себе компанию.
- Или ты привык по часам ложиться, когда папаша скажет?
- Заткнись, - бормочет Тодороки и говорит погромче: - Не поднимай эту тему.
- Я здесь делаю, что хочу, - огрызается Бакуго. - Я же давно сказал, всем плевать на твои сопли.
Он отходит от двери, но оставляет её открытой. Тодороки обводит взглядом захламлённую комнату и останавливается на компьютерном кресле, заскрипевшем под тяжестью коренастого тела. На экране - кадр поставленного на паузу фильма.
- Скажи, Бакуго, ты не боишься возможных последствий? Риска? Всё-таки если мой отец вдруг узнает, что ты прятал меня у себя, ты впадёшь у него в немилость.
Бакуго медленно поворачивается на стуле и глядит на него исподлобья.
- Что ты вякнул? Боюсь? Да твой дражайший папочка может себе в одно место свою немилость засунуть.
Тодороки мысленно благодарит его за этот настрой, потому что это приободряет его самого. Бакуго взрывной парень, но, возможно, именно поэтому от него исходит такой свет.
- Рад, что ты столь уверен в себе, но было бы замечательно, если бы ты был немного осторожнее, - сдержанно отвечает Тодороки.
- Было бы замечательно, если бы ты завалил хлебало и перестал читать мне нотации, - передразнивает Бакуго. - Либо вали спать, либо можешь молча посидеть тут. Только заткнись.
Он оборачивается к монитору и, пока Тодороки стоит у входа и следит за ним с минорным выражением лица, выбирает другой фильм - какой-то проходной блокбастер. Тодороки знает, что если сейчас пойдёт спать, то его замучают собственные мысли, и сон явится, максимум, под утро. Наверное, Бакуго тоже это понимает. Он не проявляет эмоций, когда Тодороки наконец садится рядом, на трёхногий стул с потемневшими от грязи и времени деревянными ножками, и молчаливо таращится в мерцающий экран, бросающий на его лицо глубокие тени, что делают черты более заострёнными и выразительными.
Они оба выглядят отрешённо и не разговаривают друг с другом. Бакуго даже не комментирует действия персонажей, как обычно. С приоткрытого балкона тянет сквозняком.
- Ты пойдёшь завтра на занятия? - внезапно спрашивает Тодороки.
На лице Бакуго не двигается ни один мускул, и Тодороки поначалу думает, что он не расслышал, однако тот откликается через несколько долгих секунд.
- Почему нет? Тем более, если мы оба завтра не припрёмся, это вызовет подозрения.
Он объясняет это с ленцой. Тодороки кивает.
- Да, ты прав. Этот ублюдок наверняка явится и в академию.
- Он будет пасти тебя. Но ты не можешь целыми днями сидеть взаперти, как чёртова принцесса в башне. Я бы на твоём месте разобрался по-мужски и надрал бы ему задницу, чтобы он отвалил раз и навсегда.
- Самоуверенно.
- А ты сомневаешься в моих силах?
Тодороки не хочет очередной вспышки гнева, поэтому устало качает головой.
- Вот и помалкивай тогда.
Они досматривают боевик до конца, а потом Тодороки как ни в чём не бывало желает спокойной ночи и ретируется из комнаты. Бакуго какое-то время бесцельно роется в интернете, просматривая ленту новостей, пока не осознаёт, что начинает клевать носом.
Наутро он просыпает, потому что забывает завести будильник с вечера, и, чертыхнувшись, всё-таки решает остаться в постели ещё лишних десять минут - всё равно спешить нет смысла, он уже опоздал. Слух улавливает звон алюминиевой посуды, и Бакуго заинтересованно вскакивает, удивляясь, что его новый сожитель на ногах в такую рань. Дверь его комнаты слишком громко скрипит, и он жалеет об этом, поскольку его присутствие уже обнаружено и тихонько подглядеть за Тодороки не получится.
Зайдя в кухню, Бакуго первым делом видит его спину. Он в одной из его футболок, которая висит свободно из-за того, что Тодороки немного у́же в плечах.
- Чего ты так рано вскочил? - зевает хозяин дома, присаживаясь на миниатюрный стул рядом с заваленным продуктами столом. - Я бы на твоём месте дрых и отдыхал.
- Поверь, нет, - качает головой Тодороки, не оборачиваясь. Бакуго хмыкает, понимая, о чём он толкует. В возобновившейся тишине опять слышно, как стрекочут старые часы, и Бакуго это раздражает, как раздражает любой мерный, ритмичный и повторяющийся звук. Он не может объяснить почему - просто бесит и всё.
- У меня есть вопрос, - интригующе тянет Бакуго, похожий на зверя, нашедшего себе интересную забаву, а затем подаётся вперёд, упираясь локтями в колени. - Почему именно я? Почему ты написал мне?
Он выжидает.
- У тебя вообще нет дружков, которые подселили бы тебя? Настолько, что ты от безысходности обратился ко мне?
Ткань футболки натягивается на лопатках Тодороки, которые двигаются под кожей из-за движений его рук. Он режет что-то на кухонной доске, плавно и до смешного ювелирно - а потому бесшумно.
- Ты был первым, кому я написал. И последним.
- Чего? - хмурится Бакуго. Он не ожидает этого. Честно не ожидает.
- Я подумал, что ты довольно смелый, чтобы не испугаться моего папашу. И оказался прав.
Тодороки поворачивается к нему, держа в руке нож. Белёсые брови Бакуго сдвигаются ещё ближе к переносице.
- Чисто теоретически, я мог попросить помощи у Мидории, и он бы не отказал, ты же понимаешь. Но он живёт с мамой. Я бы не позволил себе доставлять лишние неудобства. А ты живёшь один.
Тодороки невозмутимо облизывает лезвие ножа. Бакуго злится, что его опять сравнивают с Деку, однако в то же время его греет мысль, что его храбрость - и в том числе перед потенциальным гневом Старателя - признана и оценена. Его кулаки стискиваются.
- А ты припозднился, - констатирует Тодороки, меняя тему так быстро, что Бакуго не успевает излить недовольство. - Ты же собирался на занятия.
- Да хер с ними, - бурчит тот. - Я проспал. Тем более, не хочу я оставлять тебя тут одного.
- Почему, если не секрет? Я могу себя контролировать и вряд ли спалю твою квартиру.
- Не хочу и всё. Чё докопался?
Тодороки наклоняет голову, высматривает что-то, помня про нож в руке задней мыслью. В кухне полумрак, потому что он не зажёг свет, но когда он смотрит на Бакуго, ему кажется, что золото его волос немного разгоняет темноту.
Бакуго наскоро закидывает что-то в желудок и уходит в свою комнату, запираясь там в одиночестве. Он не собирается прерывать свой обычный жизненный уклад. Тодороки не знает, чем себя занять, поэтому до полудня лежит на кровати и изучает потолок. Он чувствует себя опустошённой бутылкой, от которой остаётся только хрупкое стекло. В течение дня он слышит, как Бакуго несколько раз выбирается из своей комнаты ненадолго. В туалет или на кухню и обратно к себе. Тодороки задаётся вопросом, неужели он живёт так постоянно.
- Ты сегодня ел что-нибудь ещё?
Голос Бакуго появляется в комнате неожиданно, и лежащий в простынях Тодороки запрокидывает голову, чтобы вверх ногами увидеть дверь и стоящего в ней одноклассника. Он пытается сообразить, что в нём не так, при этом мыча отрицательный ответ.
- Ну и придурок. Решил, чтобы насолить папаше, сдохнуть с голоду? Так вот, ему глубоко насрать на твою жизнь, до тебя ещё не дошло?
Бакуго вздыхает, но одновременно почти что рычит, вкладывая в этот звук возмущение поведением сожителя.
- Иди поешь, что ли. Я тебе оставил, - говорит он и разворачивается. И тут до Тодороки доходит, что поменялось в его целостном образе, в его движениях и жестах. Он не может определиться, что его удивляет больше: трогательно-заботливое желание накормить его или внезапно возникшая в пальцах Бакуго сигарета. Нет, он держит её уже с минуту, но Тодороки раньше никогда не заставал его за курением. Эта мелкая деталь так сильно меняет привычного, устоявшегося Бакуго, однако вместе с этим очень странно и гармонично вписывается в его облик. Тодороки даже не успевает ничего ответить.
На кухонном столике, на накрытой бумажной салфеткой тарелке, лежит дело рук Бакуго - и довольно вкусное, признаться. Это ещё одна деталь, приводящая в ступор. А казалось бы, готовка - обыденное, бытовое дело. Тодороки жалеет, что не успел подсмотреть, как тот хлопочет над плитой, и пусть даже это отдаёт вуайеризмом. В благодарность он моет посуду, томящуюся в раковине.
Вечером Бакуго опять включает легкомысленный экшен. Тодороки подходит к неплотно закрытой двери и пару минут бездумно пялится на узоры деревянного среза, пока не слышит тихое, но настойчивое:
- Долго стоять собрался, двумордый?
Он слегка вздрагивает, набирается решимости и толкает дверь. Свет в комнате приглушён, чтобы не слепить глаза, а Бакуго недвижно сидит в своём скрипучем кресле и гипнотизирует монитор. Словно ненадолго ослепший, Тодороки вдруг видит пепельницу, приютившуюся на том краю стола, который ближе к балконной двери. Она стоит здесь всё время. Почему бросается в глаза только сейчас?
- Хотел сказать спасибо, - говорит Тодороки негромко, чтобы не нарушить атмосферу.
- Ты задолбал, - вяло перебивает Бакуго. - Ненавижу, когда извиняются или благодарят за каждую херню. Я уже слышал, что ты благодарен, можешь не повторять это пятьсот раз на дню.
Тодороки уверен, что не повторяет это пятьсот раз на дню, но не спорит. Иронично, но у него едва ли не вырывается “Извини”, которое он вовремя глотает вместе со “Спасибо”.
- Ладно. Не буду, если тебя это раздражает.
- Уж сделай одолжение.
Тодороки мнётся на пороге, не зная, что ещё сказать. В какой-то момент он ощущает, что ему пора уходить.
- Слушай, сядь и не беси меня, - ворчит Бакуго, пока тот даже дёрнуться не успевает. Глаза Тодороки расширяются от удивления. Он смотрит на стул, на котором сидел вчера, и нерешительно делает шаг к нему.
- Я думал, тебе приятнее сидеть одному, - делится Тодороки. Такое впечатление у него складывается. Бакуго молчит, оставляя его реплику без внимания, и не то что бы Тодороки нужен ответ, просто… просто этот парень полностью противоречит его ожиданиям.
Еле уловимый запах гари и табака из пепельницы щекочет ноздри, заставляя чихнуть на напряжённом моменте фильма, и Бакуго косится на своего соседа, нахмурившись, как будто он сделал это назло. Опять приходится подавлять просящееся наружу извинение.
- Надо что-нибудь заточить, - задумчиво изрекает Бакуго и ударяет пальцами по пробелу на клавиатуре. Фильм замирает. Он откатывается на кресле от стола и встаёт, направляясь к выходу и бросая:
- Я тебе ничего тащить не собираюсь. Если хочешь, сам иди.
Тодороки запоздало понимает, что он говорит о еде, и неосознанно следует его команде. Свет на кухне яркий по сравнению со спальней. В холодильнике чего только нет, но Бакуго разглядывает содержимое так, словно там мышь повесилась. Тодороки становится рядом.
- Сколько у тебя шоколада, - замечает он, прислонившись к стенке холодильника плечом. Бакуго следит за его взглядом и видит пирамиду плиток.
- Я его не ем, - он теряет к нему интерес. - Он тупо валяется здесь уже сто лет. Можешь съесть, у шоколада всё равно нет срока годности.
- В смысле нет? - вскидывает брови Тодороки. - У любых продуктов есть срок годности.
- Горький и тёмный без наполнителей и прочей ерунды не портится, - упёрто доказывает Бакуго.
- Зачем тогда срок годности указывается на пачке?
- Производителей заставляют писать хоть какой-то срок. Слышь, ты чё привязался со своими вопросами, возьми и проверь. Только если я - внезапно - окажусь прав, я убью тебя нахрен.
Тодороки выходит из ступора только из-за хлопка дверцы холодильника. Бакуго шарится по полкам кухонных шкафчиков, игнорируя его недоумение.
К фильму они возвращаются с полными руками вредной еды. Застывший кадр выглядит нелепо. Пачки и шуршащие упаковки валятся на стол, на клавиатуру, толкают мышку, и Бакуго, не удосуживаясь разобрать их, плюхается в кресло, откидываясь на спинку и подкладывая под затылок сложённые руки.
- Ткни на play, - сонно велит он, и Тодороки, выполнив просьбу, пытается отыскать часы, но, впрочем, скоро бросает эту затею. Сколько он ни обдумывает побег, сколько ни взвешивает каждую мелочь и ни пытается представить себе бурное течение новой жизни, в первые минуты после своего поступка и до сих пор Тодороки ощущает себя только зверем, вырвавшимся на свободу, которая для него сама жизнь. И теперь он признаётся, что этого - дурацкого фильма, Бакуго и до чёртиков будничных ночных перекусов - в его планах никогда не было.
- А почему ты согласился?
Бакуго разрывает зубами шуршащий пакетик и смотрит на Тодороки одним глазом.
- Чего? - мычит он занятым ртом.
- Я уже объяснил, почему написал именно тебе, - терпеливо поясняет Тодороки. - Но почему ты согласился?
Бакуго ненавидит этот пронзительно-мягкий взгляд. Одна сторона спокойная, почти флегматичная, холодная, а вторая - отцовская - острая и колючая, словно он заглядывает куда-то вглубь тебя и сверлит, прожигает.
- Герои ведь должны помогать людям, - снисходительно отвечает Бакуго.
Тодороки отрешённо моргает. От него ускользает тот факт, что Бакуго Катсуки - будущий герой, как и он сам. Потому что тот всегда ставит превыше геройства свои достижения, успех, первое место.
- Понятно.
В этот раз Бакуго комментирует действия персонажей. Громко, бурно и не всегда пристойно, иногда подскакивает на месте, злясь на сюжетные повороты и заставляя Тодороки отклоняться с линии возможного удара, поскольку за жестикуляцией он совершенно не следит. Под конец встаёт с кресла, открывает балкон и, стоя в дверях, закуривает, продолжая посматривать на монитор. Тодороки забывает про фильм и смотрит только на него, как он тянется к дымящейся сигарете в его согнутой левой руке, не отрывая взор от экрана. Бакуго выглядит и меланхолично, и властно, и уверенно. Тодороки долго ждёт, прежде чем он наконец глядит на него в ответ.
- Я давно хотел посмотреть ещё одну штуку, - намекает Бакуго, что заканчивать не собирается.
- Ты же завтра опять проспишь.
- Ой ли? Можем поспорить, придурок. Я вообще-то проспал из-за будильника. Не хочешь - вали баиньки.
- Я не сказал, что не хочу, - загорается Тодороки.
- Вот и не возникай.
Он тушит сигарету в пепельнице.
- Садись в кресло, - неожиданно говорит Бакуго приказным тоном. Тодороки оглядывается и окидывает взглядом свой несчастный стул без спинки, насколько позволяет обзор.
- Зачем?
- За шкафом. Ты уже задолбал сидеть как вопросительный знак.
- Тогда так будешь сидеть ты, Бакуго.
- Мы сейчас обо мне говорим?
Тодороки чувствует себя сконфуженно, потому что не понимает, зачем ему уступают удобное место.
- Шевели задницей, половинчатый. Иначе я вернусь и сам тебя пересажу.
Он выходит из комнаты своей шаркающей, непринуждённой походкой, которую слышно во всей квартире. Тодороки нехотя пересаживается и отодвигает пепельницу подальше, мимоходом думая, что Бакуго как несовершеннолетнему не должны продавать подобные вещи.
Когда он возвращается, то ничего не говорит и молча садится рядом вполоборота, чтобы удобнее облокотиться о стоящий вплотную к компьютерному столу шкаф. Тодороки осуждающе смотрит на алюминиевую банку пива, которую Бакуго притаскивает с собой.
Во время этого фильма они больше разговаривают друг с другом. За окном один час перетекает в другой, но в комнате время остановлено. Тодороки становится тепло при виде озорной и широкой улыбки Бакуго, и ему не верится, что у него не было этого раньше. А ещё не верится, что это скоро прекратится, потому что он не может находиться здесь долго. Слишком опасно.
Его вдруг бьют кулаком в плечо, и Тодороки досадует на свою оплошность и неумение скрывать эмоции.
- Чего приуныл? Ты уже хочешь спать? - возмущается Бакуго и сминает опустевшую алюминиевую банку.
- Нет.
- А я хочу.
Тодороки не успевает подумать, что это забавно. Бакуго заваливается на него с тяжким вздохом, и он ощущает, насколько же тот тяжёл, несмотря на небольшой рост.
- Бакуго? Тебе плохо?
- Нет, идиот, я просто устал.
Он не знает, как поступить, и бессмысленно смотрит на золотистую макушку. Бакуго глубоко и шумно дышит, и Тодороки почему-то чувствует себя человеком, на руках у которого лежит дикий сопящий во сне волк: вроде он спит, а значит не укусит, но с другой стороны, угроза и коварность, присущие хищнику, никуда не делись из его естества.
- В последнее время ты выглядишь подавленным, - заходит с другого края Тодороки.
- Выгляжу подавленным? - Бакуго даже ненадолго отстраняется. - Ты серьёзно обращаешь внимание на мои эмоции?
Он произносит это со злой иронией и недоверием, отчего Тодороки торопливо кивает. Тогда Бакуго ни с того ни с сего издаёт короткий, глухой всплеск смеха и выдаёт:
- Это ты мне говоришь? Ты себя в зеркале видел? Это ты выглядишь убитым.
- Не отрицаю. Удивительно, если бы я выглядел иначе.
По монитору давно ползут титры.
Они не расходятся ещё много часов. Тодороки изливает душу, а Бакуго только молча сидит, положив голову ему на плечо и не меняя позы долгое-долгое время. Он говорит, говорит до хрипоты, но выражение лица собеседника помнится ему лучше, чем его собственные слова. Всё должно быть наоборот. Это он интересуется состоянием Бакуго, но тот мастерски переводит стрелки и в итоге открывается именно Тодороки. Просто накипевшее рвётся наружу. Спать они ложатся уже утром, опуская штору, чтобы избавиться от назойливого света. Сначала Тодороки будят кошмары, и ему приходится вскакивать и равномерно дышать, чтобы прийти в себя. Он видит, что его неосторожные движения и скрип раскладного дивана будят Бакуго; он сонливо приподнимает веки и глядит на него пристально, но, к удивлению, не раздражённо. В итоге сам Тодороки не выдерживает и, стараясь шагать бесшумно, уходит из спальни, прикрывая за собой дверь.
Очевидно, Бакуго на занятия опять не пойдёт.
Он входит на кухню, когда на плите шумит чайник, и выключает конфорку. Тодороки появляется спустя минуту, переодевшийся в другую одежду. Она ему тоже большая.
- Извини, из-за меня ты опять проспал, - начинает он, забывая про “Доброе утро”. Впрочем, Бакуго вряд ли нуждается в этих формальных вежливостях.
- Расслабься.
Тодороки не понимает, почему он такой, но Бакуго и не даёт подумать.
- Ты хоть представляешь, что будешь делать дальше? - спрашивает он, присаживаясь за заваленный столик, и вскрывает ближайшую упаковку печенья. - У твоего мерзкого папаши большие связи. Тебе, как минимум, надо валить из города. Залечь на дно.
- У меня есть такая возможность, - туманно отвечает Тодороки.
Бакуго поводит плечом от утреннего холода, но ему лень идти за пледом. Их молчание растягивается на неопределённое время, пока каждый занимается своим делом.
- Слухи о моей пропаже уже пошли, - сообщает Тодороки, чтобы развеять тишину. - Официальной версии нет.
- Ты же избавился от телефона? - вскидывает голову Бакуго. - Ещё не хватало, чтобы тебя, дурака, по геоданным вычислили или ещё какой-то херне.
- Конечно. Я не дурак, Катсуки.
Он закрывает рот, не понимая, почему в этот раз назвал его по имени, но тот, кажется, и вовсе не замечает этого.
- Мне пишут из класса, - говорит Бакуго. - Спрашивают, почему я не на занятиях и не знаю ли я, что с тобой случилось. Какое вообще их собачье дело?
Тодороки пожимает плечами. Бакуго поднимается из-за стола, оставив после себя пустую упаковку.
- Пойду на те уроки, на которые успею. Скажу, что нездоровилось.
Пронзительно-мягкий взгляд провожает его до тех пор, пока он не скрывается из виду.
На пороге они перекидываются парой слов, и мрачный Бакуго уходит, запирая его одного в квартире. За стеной слышны переливы фортепьянной музыки, и Тодороки она не кажется надоедливой. Скорее, красивой и грустной.
Ближе к вечеру, когда входная дверь снова открывается, щёлкая замком, квартиру наполняет чужой голос, изумивший Тодороки, который сперва считает, что ему всё это чудится. Слышится глухой звук удара и ворчание Бакуго. Тодороки выглядывает из-за угла, видит знакомые непослушные вихры тёмно-елового цвета, округляет глаза и открывает рот, чтобы высказать удивление, однако его перебивают.
- Тодороки! Ка-чан рассказал мне!
Опять звук удара. Тодороки громко захлопывает рот и смотрит на донельзя разъярённого сожителя.
- Скорее, это ты, скотина, всё выведал! - рявкает он на потирающего затылок Мидорию. - Твою мать, от тебя проходу нет, как же ты задолбал.
Тот обиженно разувается под прицелом спокойного разноцветного взгляда и подходит к Тодороки, который не выдерживает и улыбается. Бакуго пускает его в свою квартиру? Невероятно.
- Я слышал, что случилось, - волнуется Мидория, и его веснушчатые щёки горят то ли от жары, то ли от стыда. - Это ужасно!
Улыбка у Тодороки становится печальной.
- Я рассказывал тебе о своём отце. Не тебе удивляться.
- Деку, - рычит всё ещё стоящий в прихожей Бакуго, - если хоть одна живая душа узнает о том, где находится этот парень…
Мидория оборачивается и, пугаясь его свирепого выражения лица, машет руками, уверяя, что этого ни в коем случае не произойдёт и что он всё понимает. Затем словно бы вспоминает что-то и снова поворачивается к Тодороки.
- Я чем-то могу помочь?
Тот качает головой и благодарит за заботу, а про себя думает: “Вы двое и без того сделали для меня очень многое. Каждый из вас по отдельности. Хотя мы даже не друзья”.
Бакуго бесится из-за присутствия Мидории и маячит где-то в комнатах злой призрачной фигурой, пока они разговаривают на кухне. Тодороки обнаруживает на столике несколько новых плиток шоколада и оторопевшим взглядом проводит снующего из комнаты в комнату Бакуго. Он же не любит шоколад. Для кого тогда купил?
Хозяин довольно скоро выпроваживает Мидорию. Пока Тодороки не видит, он припирает его к стенке и что-то яростно шепчет, вгоняя одноклассника в ужас. Очередные угрозы ужасной расправы, наверное. Потом до самого вечера распаляется о том, как его ненавидит, и Тодороки, не выдерживая, сам предлагает посмотреть новый фильм. Какой угодно, лишь бы Бакуго отвлёкся от претившего ему существования Мидории. Тот, как ни странно, быстро соглашается и даже смиряет пыл.
Бакуго снова заставляет его сесть в кресло. Он кладёт голову ему на плечо, как в прошлый раз. Они, как в прошлый раз, обсуждают персонажей фильма, рояли в кустах и глупый сюжет. Как в прошлый раз, они оказываются на одном раскладном диване, но только теперь Тодороки не снятся кошмары, потому что ему спокойно. С Бакуго ему спокойно. От него веет странной, жестокой мощью, которая сметёт врагов и не даст в обиду попавших в беду - и это несмотря на трудный характер и гордый нрав. Тодороки чувствует себя с ним раскрепощённее, чем раньше, и сваливает это на то, что надышался сигаретным дымом, пока Бакуго выкуривал одну сигарету за другой, роняя пепел по комнате и не всегда удосуживаясь уйти на балкон. "Мне плевать. Я бы курил в комнате, даже если бы у тебя была астма", - так он заявляет в ответ на недовольный взгляд.
Утром холодает. Тодороки просыпается, слыша и ощущая дыхание Бакуго, от которого встают дыбом волоски на шее, и собирается перевернуться на другой бок, но едва не утыкается прямо в него, лежащего ближе, чем казалось. Тодороки замирает, боясь шевельнуться и разбудить его; сердце скачет, как зверёк в клетке, и он прижимает ладони к груди, желая сжать его пальцами и немного утихомирить, ибо этот гул по-настоящему громогласный - особенно, в утренней тишине. Тодороки отодвигается, отворачивается, морщится от скрипа диванных пружин, слушает звуки с улицы. Надо бы закрыть балкон. Хотя, по-хорошему, надо идти в свою комнату.
Воздух туманный, вязкий, как сладкая патока. Тодороки смотрит туда, за пределы небольшого балкона, заполненного всяким хламом, и думает, что это похоже на его будущее. Через пару дней ему нужно выдвигаться, однако - он из-за плеча бросает взгляд на растянувшегося на полдивана Бакуго - уходить не охота. Здесь уютно. На удивление.
Тодороки прикрывает балконную дверь и возвращается на диван. Не успевает лечь и свернуться калачиком, чтобы доспать пару часов, как вздрагивает от заспанного бормотания под ухом:
- Какой же ты, блин, шумный.
Отчего-то Тодороки думает не про скрип диванных пружин или двери, а про громкое сердцебиение.
- Прости.
- Иди к чёрту.
Тодороки ложится на спину, складывает руки на животе и сверлит взглядом потолок. Он случайно касается босой ноги Бакуго и всерьёз переживает, что тот такой ледяной, будто перенял одну из способностей Тодороки.
Звонок в дверь настолько выбивается из всего этого, что оба синхронно вскакивают, садясь на диване и непонимающе переглядываясь. Затем глаза Бакуго становятся злыми, сощуренными, и он произносит с гортанным рыком:
- Какую тварь принесло в такую рань?!
Тодороки растерянно хлопает глазами, наблюдая, как он встаёт и направляется в прихожую, топая ногами по полу так, что нижние соседи наверняка просыпаются от такой встряски. Теперь, когда идиллия нарушена, нет смысла дальше валяться - сон и любые намёки на него испарились. Шаги Бакуго затихают. Тодороки тоже сползает с дивана и тянется, похрустывая шеей.
Он не замечает, как Бакуго возвращается. Только чувствует, как чужие широкие ладони хватают его за плечи и разворачивают вокруг оси одним рывком. Тодороки выдыхает, глядя на искажённое лицо Бакуго, на чёрные угольки зрачков и на пламя красной радужки вокруг них. Он опускает взгляд на его бескровные губы и читает по ним, потому что голоса не слышит: “Они здесь”. Когда Тодороки снова смотрит ему в глаза, мотая головой и шепча, что этого не может быть, Бакуго гневно толкает его и, сдерживая тон изо всех сил, цедит сквозь зубы:
- Заткнись! Заткнись, одевайся! Живо!
В дверь стучат. Оцепеневший Тодороки видит, как Бакуго вылетает из комнаты и вваливается обратно через считанные секунды, швыряя ему под ноги рюкзак, который так и стоит не разобранным. До Тодороки только теперь доходит, что “они” - это, наверное, отец с его людьми, но он не размышляет об этом, впопыхах надевая первое попавшееся поверх одолженной у Бакуго одежды. Он еле-еле успевает подхватить свои вещи. Бакуго действует молниеносно, инстинктивно, тащит его на балкон, чуть ли не снося дверь со своего пути. Это происходит быстро, и, возможно, те, кто ломится в квартиру, ещё не понимают, что её жители спешно ретируются.
С виду на улице тихо.
- Это может быть ловушкой, - одеревеневшими губами говорит Тодороки. - Он не мог не выставить кого-то.
В дверь прекращают тарабанить, и с той стороны раздаётся громкий голос, настолько громкий, что они оба слышат его даже здесь. Тодороки хочет, чтобы это было его слуховой галлюцинацией вследствие перенесённого стресса.
- Шото, я знаю, что ты у своего друга. Тебе лучше выйти, потому что такая преграда, как дверь меня не остановит. Если придётся, её выломают, - пауза. - Ты же не хочешь, чтобы у твоего приятеля были проблемы?
Тодороки ничего не чувствует, когда слышит это.
- Хрена с два…
Он загнанно озирается на Бакуго, на чьём лице застывает маска свирепости.
- Я не позволю ему… - полушепчет-полукричит он в исступлении. - Он совсем охренел, твой папаша. Он меня за щенка держит?! Которого можно отодвинуть в сторону, чтоб не мешался?!
Тодороки становится страшно не за себя, а за него.
- Катсуки, не надо, - говорит он дрогнувшим голосом, стараясь не выдать этого. - Я признаю, что попался. Я должен был действовать осмотрительнее… продуманнее. Это я виноват в собственном провале, и я не хочу, чтобы ты хоть как-то пострадал…
Он замолкает, ослеплённый злобой Бакуго, который - и это кристально ясно - почему-то воспринимает обнаружение Тодороки как свой проигрыш. Словно у него что-то отнимают.
- Прыгай, - командует Бакуго, подтаскивая его к перилам. - Если на нас попробуют напасть, то сдохнут все до единого.
- Ты хоть понимаешь, как это скажется на твоей будущей репутации? - упрямится Тодороки. - Я не прощу себе, если из-за этого инцидента у тебя всё пойдёт под откос!
У Бакуго явно сдают нервы и терпение, потому что он остервенело отталкивает его к одной из хлипких стенок балкона, которая жалобно воет от такого удара. Он ненавидит, когда его не слушаются, Шото это знает и понимает, но как можно не видеть во всём этом нешуточный, непридуманный риск?
Тодороки в ужасе от того, что из-за следующих за этим слов Бакуго у него наворачиваются слёзы.
- Я убью их всех нахрен, если они тронут тебя! Ты не заслуживаешь всего этого дерьма!
Сказав это, он тянется к нему, проклиная себя за то, что сейчас самое неподходящее время, и целует его в губы больно и нетерпеливо, сбивая дыхание им обоим и заставляя и без того паникующего Тодороки окончательно сойти с ума от эмоций. Прижатый к стене сильным телом, он внезапно чувствует себя в тепле и безопасности. В этом поцелуе вкус ярости и непослушания, ибо Катсуки так явно не хочет отдавать его на растерзание отцу, что боится выпустить из рук и оставить без присмотра и защиты хоть на секунду. Тодороки испытывает почти то же самое, что на том фестивале в поединке с Деку. Ошарашенный, сбитый с толку.
Когда Бакуго отстраняется, он выглядит так, как будто хочет убить его. Тодороки мычит что-то нечленораздельное, но в итоге затыкается, осознавая, что не может сказать абсолютно ничего, а лицо словно во второй раз в жизни обливает кипятком. Он сдаётся, показывая, что этот аргумент выглядит убедительно.
Бакуго хватает его за запястье, а он запоздало вытирает глаза рукавом свободной руки.
- Я не дам тебе в одиночку драться с людьми моего отца, - говорит Тодороки, отведя взгляд.
Сзади, из прихожей, слышится стон дверных петель. Бакуго сжимает его руку крепче и тянет к краю, готовясь к прыжку.