Ветер подул с северо-запада, принося влажный запах ещё не начавшегося дождя. Хонджун сморщил нос, наваливаясь на перила крыши всем своим весом. Металл заскрипел, даже слегка качнулся, но выдержал. Зрелище внизу было не лучше тяжёлой тучи, от которой Хонджун только что оторвал взгляд: там внизу, на широкой дороге столкнулись грузовик и легковушка, из которой спешно выносили изуродованное тело, не давая и шанса полюбоваться на аппетитное зрелище, сразу же пряча его. Джун не видел крови – с его-то зрением – но очень хорошо чувствовал её запах. Он втянул воздух еще сильнее, чтобы насладиться тонкими нотками пряностей, которые всегда обретает кровь из-за секундного страха. Перевалившись через перила сильнее, ровно настолько, чтобы носки ботинок оторвались от бетона крыши на десяток сантиметров, Хонджун промурлыкал незатейливую мелодию.
– Упадёшь. И разобьешься, – раздался за спиной тихий голос, – так не мог дождаться, что решил скоротать время, воскресая?
– Правда только в том, – не меняя своего положения, заговорил Хонджун, – что тебя я не ждал.
Привычного ответа не последовало, и хотя Хонджун не хотел никак на это реагировать – ну, или не хотел, чтобы было заметно, что он реагирует – у него не удалось не нахмуриться. Губы он поджал, с мыслью, что делает он все это лишь оттого, что к огромной досаде ему так и не удалось рассмотреть труп, который, казалось, напрасно пытались реанимировать прямо там – на ещё не остывшем после жара дня, асфальте. Очень жалкое зрелище для любого, кто хоть немного разбирается в живых людях. Кучка медиков вряд ли имели даже самые базовые представления о человеке, с их-то органами чувств.
– Скоро будет дождь, – снова начал голос, сразу же замирая, – ты планируешь остаться и снова вымокнуть до нитки?
Закатывая глаза и издав недовольный рокот, Хонджун плавно опустился на ноги, разгибаясь.
– Сонхва, если ты пришёл опять делать мне мозги, то можешь сразу же уходить. Я разберусь со своими нитками сам.
– Нет, я пришёл, потому что ты меня звал.
– Я более чем уверен, что не звал тебя, а занимался своими делами.
– Тогда считай, я здесь тоже ради ужина, – мягкий стук отозвался в ушах Хонджуна, заставляя того резко обернуться. В вытянутой руке Сонхва крепко держал сердце, продолжающее изредка сокращаться, выбрасывая мелкие порции загустевающей крови. Бурая жидкость капала на мыски недавно начищенных, лакированных туфель, но Хва будто и дела никакого до этого не было. Он просто улыбался, разглядывая лицо Хонджуна. – Они бы все равно не смогли её реанимировать.
– Пришёл дразнить? – В этот раз сдержаться не вышло вовсе – нос сам предательски дернулся от интенсивного запаха крови. Да, страх был самой, что ни на есть лучшей выдержки.
– Делиться, – на такое заявление Хонджун смог только в подозрении прищурить глаза.
– Что взамен?
– Посиди со мной, пока мы едим, – быстро прикину в голове все другие возможные варианты, Хонджун подумал, что это он еще может стерпеть за кусочек нежного девичьего сердца. Все ведь согласны, что сердце даже зловредной старухи будет лучше любого сердца жалкого мужчины?
Туча накрыла собой уже весь город, но дождь даже и не думал начинаться. Хонджун позабыл про этот дождь, наблюдая, как крепкие пальцы Сонхва разрывают плоть на две равные части. Кровь затекла под ногти и заструилась к запястьям, пятная длинные рукава белоснежной рубашки. Ещё пять минут назад Хонджун бы наигранно рассмеялся с того, что будет сидеть, подобрав ноги под себя, сложив руки на коленях, только потому, что Сонхва развалится тут на крыше, опираясь спиной на перила, с которых Джун следил за городом. Между широко расставленными ногами Хва, уже образовалась грязная лужица крови, которую Хонджун отчаянно желал лизнуть. Хонджун не был собакой, чтобы лакать с пола.
– Держи, – но что-то собачье было в том, чтобы питаться с рук Сонхва.
Хонджун нетерпеливо схватил свою половину, впиваясь зубами в тёплое сердце, постанывая от умирающих чувств, что стекали по горлу вместе с кровью. Над ухом раздался тёплый смех. Неудивительно, учитывая, что со стороны Хонджун точно смотрелся комично: сгорбившись, чавкая и скуля, словно оголодавший дикий зверь. Удивительно, но огрызнуться не хотелось, поэтому, Хонджун набивал рот лишь из голода, а не в попытке подавить злость. Хонджун зарычал для проформы, даже не глядя на Сонхва. Разве что краешком глаза, левого, если быть точнее.
Внутри становилось так тяжело и тепло, что клонило в сон. Нет, спать под боком у Сонхва, было последним, что Хонджун себе позволил бы. Поэтому, быстрее глотая последние куски, даже не удосужившись их прожевать, и утираясь рукой, больше размазывая кровь, чем действительно убирая ее, Джун подскочил, чтобы поскорее сбежать. От сытости его слегка качнуло.
– Ты куда? – Рука Сонхва обхватила запястье Хонджуна твёрдо, но не до боли. Он отчего-то глупого внутри себя никогда не делал до боли, хотя Хонджун и заслуживал.
– Я выполнил свою часть сделки, теперь мне пора.
– Но я ещё не доел.
– Твои проблемы. Мне хотелось бы найти более приятное общество, – и зря Хонджун опустил свой взгляд. Брови Сонхва изогнулись, как перед плачем, заставляя что-то кольнуть внутри, что-то, что можно было бы звать душой. Была ли у Джуна душа, если окрашенный красным рот Сонхва выглядел как самая соблазнительная рана, хлебать кровь, с которой Хонджун был готов вечность. И за секунду этого взгляда, весь лик Сонхва переменился. Молния располосовала чёрное небо, но лицо Хва не осветилось, ни на миг.
– Ты ведь бежишь не от меня, – пальцы сдавили запястье сильнее, – ты от себя бежишь! Зовёшь и хнычешь, так, что слышно за три мира отсюда, тащишь эту тучу, помечая себя крестом на карте, а потом сбегаешь? Кто тебя сейчас и предает, так это ты сам. А от себя не убежать, Джун-и.
И все то время, пока короткая речь срывалась с губ Сонхва, его лицо будто ожесточалось и заострялось, завораживая сильнее, чем когда-либо, но в то же время, отталкивая, вселяя страх. Замерший Хонджун, почувствовал, как его ноги налились свинцом перед тем, как Сонхва дёрнул его на себя.
Хонджун зашипел, выворачивая руку, чтобы вцепиться в жёсткие чёрные волосы. В тех уже прорезались перья, как и по краям лица, а глаза Сонхва начали темнеть. Дергая клок, который Хонджуну удалось схватить покрепче, он удовлетворённо вздохнул от болезненного шипения Сонхва. Тот не остался в долгу, вгрызаясь в плечо Хонджуна – будь проклят этот огромный рот полный бритвенно-острых зубов – прокусывая сначала кожу пиджака, а затем кожу и самого Хонджуна, даром, что та уже начала грубеть, покрываясь слоем чешуек, ровно как те то, что уже блестели на шее Сонхва. Засмотревшись на мгновение, Хонджун чуть не пропустил клацнувшие рядом с ухом челюсти. Вырвавшиеся когти Хонджуна впились в плечи Сонхва в отместку, отчего их крики слились в один дикий вой. И была ли рубашка Сонхва действительно рубашкой, потому что она не рвалась, хотя кожа под ней уже лопнула, судя по темно-бордовым, почти чёрным растекающимся пятнам. Толку все равно никакого: все заживало быстрее, чем когти заканчивали пропахивать чужую плоть. Каждый из них вскрикнул, когда кости их рук затрещали от того, как те начали меня форму на рукокрылья.
Они катались по крыше, издавая так много шума, в попытках ранить другого крепче, чем был предыдущий удар противника. Ничего удивительного в том, что никто из них не заметил, как резко начался ливень, обрушившийся стеной на город, ведь сложно заметить, что-то вокруг, когда смотришь прямо в сверкающие глаза, которые то и дело спускаются к губам или шее. Было просто смешно от того, как же сильно они были увлечены друг другом. От влаги одежда стала ужасно тяжёлой и облепляла тела, мешая двигаться, но им все ещё не было до сего никакого дела. В Хонджуне было больше силы, его мышцы были значительно больше, чем у Сонхва, но Сонхва был выше, конечности длиннее, а тело было гибче.
Любой, кто увидел бы их в тот момент, решил бы: на крыше сцепились два гигантских коршуна, не поделивших добычу. Но добычи не было, только лишь два разбитых существа, буря внутри которых была так велика, что вылилась наружу.
Хонджун догадывался, что такое может произойти, и более того, что-то далёкое, на самой границе сознания трепетно желало, чтобы это произошло. Оно скулило, когда Хонджун брал вверх, и подозрительно затихало, когда ведущим игроком становился Хва. Вжимая Сонхва в холодный камень, навалившись всем телом, Хонджун на самом деле запирал в ловушку себя: бедра Сонхва зажали его, а руки не давали отдалиться. Но не в этом было падение, а в том, как Сонхва провел носом по шее Хонджуна. Он не просто вдыхал воздух – Хва пил, упивался ароматом Хонджуна. Давясь кашлем неожиданности, Джун закинул голову, лишь бы дать больше места, лишь бы это продолжалось.
Нижние клыки Сонхва царапнули кожу, которая ещё не успела загрубеть – хотя на самом деле Хонджун не давал ей этого сделать – и это вызвало ту приятную искру, из-за которой хотелось толкнуться бедрами в бедра Сонхва. Хонджун сделал это, не задумываясь, но растворяясь в звуке, что издал Сонхва.
Было ли это грязно: рвать одежду друг друга, впиваясь в плоть друг друга, будто в желании вырвать кусок, но оставляя лишь любовный след с кровоподтеком? Хонджуна не волновало, просто потому что, зарываясь носом в чужие волосы, вдыхая аромат спадающего напряжения агрессии, смешанного с возбуждением, которое передавалось ему, снося голову.
Хонджун терся носом за ухом Сонхва, цепляя шерсть и перья зубами. Он попытался зарычать, но из его груди вырвался лишь скулеж, в ответ на который Сонхва, кудахча, засмеялся, прижимая его как можно ближе. И Хонджуну не нужно было повторять: он вылизывал и кусал, он терся носом и все медленнее вдыхал, он оставлял свой запах и забирал чужой на своих щеках. И ему было нужно как можно больше, поэтому он опустился к шее. Сонхва наградил его длинным стоном.
В этом, казалось, не должно было быть той сексуальности, которую обнаружил Хонджун. Хотя никто кроме матери не чистил Джуну шкуру, тем более он сам не чистил никому, кто открывал бы шею как можно сильнее, кто урчал под тяжестью Хонджуна, кто ворковал бы с ним, когда его грубый язык зарывался между перьями.
– Ах, да, Джун-и, молодец, – Сонхва еще раз сладко вздохнул, когда Хонджун зубами прикусил и оттянул участок, слипшегося от крови подшерстка, а затем начал слизывать ее. В этом не должно было быть ничего сексуального, но возбуждение Сонхва настойчиво терлось о живот Хонджуна, пачкая его смазкой. Хонджун хотел слизать и ее, почистить всего Сонхва, быть может, вылизать изнутри. Руки Сонхва скользнули к лопаткам Джуна, надавливая на основание его рукокрыла, и тот замер, через секунду падая и прижимаясь, чтобы спрятать лицо в шее Сонхва. Он попытался не захныкать, но холод внутри столкнулся с густым жаром, и это было так, так безумно больно. – Нет, не надо бояться, Джун-и, это всего лишь я. Сонхва не будет вредить.
Сонхва начал осторожно разминать железы на лопатках, он даже спрятал когти, оставляя лишь мозолистые подушечки сильных пальцев. От этого хотелось сильнее вжаться в Сонхва и тихо плакать, то ли от боли, то ли от облегчения, что шло вместе с тем, как спадало напряжение с узлов спины.
– Как же давно ты никого не подпускал к себе, – Хонджун всхлипнул и сжал грубый чешуйчатый участок шеи Сонхва, посасывая его, чтобы не издать лишнего звука и главное – не иметь возможности поднять голову, чтобы Сонхва мог посмотреть ему в глаза и понять все, – совсем никто не заботился о тебе. Джун-и заслуживает большего. Сонхва даст.
Может, они пролежали бы так и дольше, но Сонхва играл не по правилам. Он нарушал их так бесчестно. Чем сильнее пальцы сдавливали железы, тем настойчивее бедро терлось о полутвердый член Хонджуна. И оно было таким мягким, таким податливым, что Хонджун легко отвлекался от старательно избегаемой им боли. Он начинал бездумно двигаться, чтобы трение было постоянным, чтобы оно становилось интенсивнее, чтобы можно было тихо-тихо скулить в основание шеи, чтобы…
– Продолжай, Сонхва тоже приятно, – подстегиваемый похвалой, Хонджун начал двигаться быстрее. Пара толчков и он, выгибаясь, закричал от того, как Сонхва попал в самую выбаливающую часть. А потом тело наполнила благословенная пустота, и Хонджун опустил взгляд на лицо Сонхва. Тот протянул руку, покрытую тонким слоем перьевого жира к щеке Хонджуна, и тот прижался к ней, бесконечно падая.
Было ли грязно нависать тяжёлой фигурой над Сонхва, бороздя бетон когтями, пока их бедра двигались напротив друг друга, а рука Сонхва сжимала их члены? Их поцелуй был и выражением чувств, и битвой, со своими ранами, лопнувших от укусов губ, и давящими языками. Сонхва точно мог запихнуть свой в глотку Хонджуну, а тот действительно ожидал, что это произойдёт.
Но Хонджун все равно удивился, когда Хва толкнул свой толстый язык глубже. Его член дернулся, и из него вытекла новая порция смазки, отчего волнистые гребни его члена еще легче заскользили напротив Сонхва. Тот двинул указательным пальцем, поглаживая темную от возбуждения головку, мягко надавливая на щель, и Хонджун взвыл. Язык и правда дошел до глотки, и Хонджун мог сказать, что его рот бессовестно трахают, а он только рад. Рад до щенячьего визга и усилившегося посасывания. У них, вроде, все должно быть одинаковым, но никогда Хонджун не получал то, что видел в Сонхва от того, как кто-то ласкал его язык. Он не был уверен, но втянул щеки, только подтверждая, как много чувствительного удовольствия получал Сонхва через это. Это было так мокро, так беспорядочно, но это было их.
Хонджун открыл глаза, чтобы убедиться, что оба они понимают, что он представляет на месте языка. И, все встало на места. Да, Сонхва, вероятно, начал это даже раньше, поэтому ему так это и нравилось. Нравилось, как Хонджун давится от его слюны, от того как язык скользит по небу, мягко сокращаясь.
Было ли грязно, начать тереться только сильнее, стоило Сонхва начать изливаться с громким стоном? От спермы двигаться было легче, а от разбитого удовольствием выражения лица Сонхва – желаннее. И он не останавливал, только подстегивал мелкими стонами. Это было невозможно, как много вытекало из Сонхва, как сильно он помечал Хонджуна, который с каждым толчком получал новую порцию жидкости на собственном члене.
В конце концов, Хонджун зарычал, кончая, смешивая их в единое целое. Этого было мало, голод, томившийся так долго, не мог пройти бесследно, жажда очистить всего Сонхва никуда не пропала – Хонджун припал к животу Хва с жаждой путника в пустыне. Эта была трапеза, о которой он думал веками. Он хотел всего: пот, кровь, семя. Они мягко скользили по языку, пока все нутро Хонджуна трепетало, а сам он урчал.
Хотя, быть может, все дело было в дрожащей руке, которая опустилась в его волосы и начала нежно начала гладить его по голове.
Ливень уже закончился, когда Хонджун положил голову на грудь Сонхва.