Суженый

Гроб был абсолютно чёрный, простой, но элегантный. Он опускался в землю под тихий ропот священника — молитву. Впрочем, многие считали, что последнего тут быть не должно. Поговаривали, молодой юноша, которого хоронили в белых одеждах, сам покончил с собой.

— Жил дьявольщиной, к дьяволу и ушёл, — буркнул грузный мужчина, ёжась и кутаясь в пальто. Его всегда немного пугал молчаливый и безучастный ко всему молодой человек, вечно таскавшийся со старинными, страшными книгами. Его, самого старосту, пугал! Хватало одного тяжёлого взгляда, чтобы прочь убегали и дети, и взрослые. — Говорю, это колдовство его загубило.

Стоящая рядом низкорослая, фигуристая женщина фыркнула, вторя тихому возмущению старосты. Русые волосы её покрывал платок, а поверх платья был надет тёплый жилет — поздняя осень никого не щадила.

— Колдовство? Ох, нечист он был на руку, это точно. Но говорю вам, не от этого мальчишка чашку с ядом опрокинул в себя. Невесту ему выбрал отец да не слушал никаких отказов, запер да велел не пускать никуда парня, пока не приедет суженая. Вот он и покончил с собой. Кощунство заставлять такую душу отпевать перед богом! Ну да ничего, господь всё видит…

— Конечно, не отпели бы его, — заскрипел старичок рядом со сплетниками. — Мать с отцом столько церкви приплатили… Не могут позволить себе опозориться. Смотрите, как слёзы льют. А сами-то, сами! Не уследили, что сын связался с чёртом да лешим!

— Да ну? — навострил уши староста. — Точно-точно?

— Сам видел! — тихо-тихо подтвердил старик. — Видел, как шастали у его окна черти!

— Ты чертей-то, небось, с перепоя там увидел! — крепкая старушка, подойдя к мужу, шикнула на супруга и отвесила ему подзатыльник. А после глянула на гроб, опускающийся в землю, со страхом. — Вы бы помалкивали. А то мало ли… Мальчонка и впрямь ворожил. На картах так точно.

— И чего ему не хватало-то? — буркнул староста.

— Ума ему не привили розгами, — ворчливо ответила старуха. — Избаловали да не смотрели за ним совсем.

— Избаловали-то да, — вздохнул муж её. — Хотел парниша рисовать — позволяли, хотел книги всякие — покупали, а вот оно до чего доводит… Так ведь и рисовал он чертей!

— Да замолчи ты со своими чертями и больше к бутылке не прикасайся! — отругала его жена.

— Да богом клянусь — чертей! Все картины его сплошь чёрные! Лишь изредка-то огонь пробивается, да тоже дьявольский! — божился старик.

— А ты никак дьявольский от божьего отличаешь? — удивился староста.

— Божий он ласковый, тёплый, а тот… кажется, тронешься той его писанины — испепелит! — просипел испуганно тот.

— Тебе явно надо меньше пить, — отозвался староста, а сам внутри обмер от страха точно так же.

***

Гелия был сыном одной из самых богатых семей этой деревни. Мальчик с самого детства был тихий и незаметный, редко высовывал из дома нос, вперил взгляд в старые пыльные тома из домашней библиотеки да сидел так, а родители и радовались, что чадо не шумит да не доставляет проблем.

Он ходил часто печальный и задумчивый, просил немногого — ещё каких-то книг да кисти, краски и полотна. Кто смотрел, что он там рисовал? Да ещё и рвал иногда на лоскутки, если не нравилось. Слуги-то просто прибирали, да всегда холсты были изрисованы чёрным, и пару раз можно было угадать образ чьего-то лица да рогов…

Люди помалкивали перед хозяевами, но с домашними шептались: странноватый вырос мальчишка. Рисует незнамо что, да ещё и самому не нравится. А ещё видели у него в руках странные карты — колдовские, изрисованные собственноручно, большие-большие, как для игральных, да больно яркие и пугающие.

— Я тогда подглянула — а он смотрит перед собой, как будто что видит невидимое, да шепчет, шепчет, шепчет, карты тасуя, — рассказывала молоденькая девица своим тётушкам. — Вытаскивает по одной, долго смотрит. А потом раз — и сметает их все со стола! В ярости был глубокой!

— Дьявол, верно, ему под руку влезает, — со знанием дела, хотя ничего в том и не понимает, ответила тогда одна из тётушек. — И злость парня — рук дело того чёрта, что это с ним творит.

— Верно, верно. Может, и сам иногда пугается того он, раз часто носит то иконы с собой, то ладан в комнате жжёт… И в церковь ходит часто, — задумалась девушка.

— Нечистое там дело. Уходи-ка ты оттуда, — посоветовала вторая тётушка.

— Дак а куда я пойду? — изумилась девица. — Где ещё заплатят-то так, как в том доме? Нет уж… Я осторожно! Все мы так… Молитву главное вовремя зашептать, когда он мимо проходит, тогда точно минёт беда!

Гелия знал, что про него думают. Знал да не особо на людей обращал внимание. В конце концов они были не так уж и неправы.

Ему часто снились страшные сны. Сны пугающие, мрачные, до дрожи пробирающие. Он помнил лишь оскал рогатой фигуры да чужие клыки.

Он не раз просыпался от чувства удушья. То ли не мог дышать рядом с незваным гостем своих снов, то ли тот ему мешал это делать — было неясно. Это тянулось с самого детства, и с детства он искал ответы с завидным упорством.

Он пытался нарисовать то, что видел, но каждый раз что-то было не так. Он злился, он рвал картины, он неистовствовал от бессилия и невежества. Он спрашивал карты колдовские, что рисовал по заметкам бабки, да те лишь насмехались над ним, путали да пугали, наслаждаясь его неведением.

Бабка его была ведьмой, как он узнал из её записей. Водилась и с чёртом, и с русалками, и с лешим, и с кикиморами — с кем только не была знакома.

«Ладан их гонит, чертей этих, но не хозяина их, тут не поможет».

Гелия пытался прогнать и не замечал, как падает всё глубже в ту самую адскую тьму. Он изучил свойства всех растений, о которых писала бабка, да приберёг на чёрный день многие из них. Он не знал, что чёрный день настанет так скоро.

Он абсолютно не хотел жениться. Девушки совсем, ну никак не интересовали его. Гелия ловил себя на мыслях о мужских телах и приходил от самого себя в ужас, но не смел никому и слова сказать об этом. Но жить в нелюбви он не желал.

Перечитывая ещё раз рецепт ядовитого варева, Гелия лишь сильнее уверялся в мысли, что делает всё правильно. Всё равно ему покоя нет, счастья тоже никогда не будет.

А ведь он просил, умолял. Слёзно. Уехать хотел — не пускали, освободить от брака не желали. Родители его будто намерением задались истязать его всю жизнь и до самого последнего дня. Что ж, вот последний день они и приблизили.

Тугой комок из печали, гнева, усталости и ненависти к другим и себе так давил на грудь, что становилось более невыносимо. Гелия выпил чашу с ядом даже не задумываясь. Последнее, что он запомнил, — боль. А затем вспышку облегчения.

***

Он очнулся в собственном гробу. Его охватила паника, пока он пытался выбраться. Дерево было крепким, застёжки — твёрдыми, над ним — ещё метр земли. Но все те злоба и отчаяние, что скопились за его жизнь, позволили пробиться на волю. Тёмные ногти, необычайно острые почему-то, расцарапали крышку гроба насквозь, а потом Гелия бездумно копал, копал и копал свой путь наверх.

Ему хотелось вдохнуть свежего воздуха, но он не смог. Тело забыло, как дышать. Оно было холодным и мертвецки бледным, а прохлада ночи совсем не касалась кожи.

Облачённый в белые одежды, похороненный неженатым, Гелия с трудом осознавал, что происходит. Он осматривался, видя вокруг лишь кресты. Он на кладбище? Бабушкино снадобье сработало?

Стряхнув с пальцев грязь, как смог, парень застыл. Что-то внутри звало его дальше. Дальше, через кладбище, вглубь леса. Так, как будто ему до смерти, хотя он итак мёртв, нужно туда.

Сейчас он не чувствовал страха. Страх был забыт. Остались лишь боль да гнев, и это двигало его вперёд. Вперёд, через ряды кривых деревьев, клонящихся к земле под гнётом неупокоенных душ. Вперёд, через могильные камни, из которых выглядывали чужие внимательные глаза. Вперёд, сквозь молчаливых призраков и мимо мелких уродливых существ, которые содрогались всем телом, стоило Гелии пройти рядом с ними.

Всю свою жизнь он ощущал чёртово бессилие, но сейчас, умерев и бредя неизвестно куда, отравленный страшным гневом, он чувствовал силу и власть. Власть, что даровала ему его ярость, бередящая мёртвую суть. Он чувствовал, что мог всё, почти всё. Ему лишь нужно найти ключ. Ключ, который кроется там, за кованым забором, за ветвями и листвой, за темнотой ночи, в которой он крадётся.

Лес ночью жил совсем иначе, чем он помнил. Сейчас он замечал не животных, а мелких бесят, с копытцами да хвостами, которые испуганно пищали да принимались расшаркиваться, кланяясь перед ним.

— Новый среди господ, новый среди господ! — проходил шепоток по всему лесу. Босые ноги (ох, он скинул неудобную обувь ещё у могилы) ступали по камням и обломкам ветвей, но совсем не чувствовали боли. Всё сущее будто прогибалось под ним, бережно целуя нагие ступни. А Гелия и не торопился, неспешно вкушая новые ощущения. Но он знал, что его ждут.

Он услышал диковатый смех ещё задолго, как и увидел — отблески костра. Нагие девушки, полевые русалки, хохотали, водя хороводы вокруг огня. Их круг то изгибался, то шёл волнами, девушки то приближались к пламени, то отходили от него. Гелия чувствовал, как каждое их движение отзывалось в самой природе, как пел ветер, подгоняя девиц, как звала вода, прося крови и плоти, как бушевал костёр, задавая ритм диковинному танцу.

— Господин-господин, в вашу честь мы стольких сгубим в эту ночь! — с ярким восторгом воскликнула одна из них.

— Я погублю больше всех! Только ради вас! — крикнула вторая, заливаясь смехом.

Русалки одна за другой приветствовали его, а он лишь кивал, не считая нужным ответить. Они все служат ему. Так положено, так должно быть.

Следом он набрёл на озеро. Девушки с рыбьими хвостами лукаво улыбались и с почтением склоняли головы, безмолвно обещая всё то же — кровавые жертвы. «За вас, ради вас, только дайте шанс!»

Затем он увидел чертей. Хитрые, подлые создания, путающие людей да вводящие в безумие, перед ним они были кроткими. Щёлкая хвостами, они кланялись, надеясь, что гнев господина обрушится не на них. Страх их был отчасти жалким, отчасти забавным. Не сдержавшись, Гелия засмеялся.

— Вон, — тихо промолвил он.

Путаясь в копытах и рогах, черти поспешили с поляны, освещаемой луной. Гелия чувствовал, что где-то здесь находится то, что ему нужно. Или тот, кто ему нужен.

В свете полного месяца его фигура казалась такой же чёрной, какую он видел и во снах. Величественные рога, рога козла, рога самого сатаны, отливали неестественно-красным. А глаза его светились ледяным голубым. Гелия ступил под тот же луч света и наконец рассмотрел свой ночной кошмар повнимательнее.

Такой же мертвенно-бледный, как и сам Гелия, длинные светлые волосы, на вид мягкие и даже чуть светящиеся под этой колдовской луной. Одет в чёрное и красное, губы пухлые, светлые, еле заметные. Острые скулы, острые, как жестокий и не терпящий возражений взгляд. Взгляд убийцы, взгляд искусителя, взгляд мучителя.

— Вот мы и встретились.

— Это был ты? — спросил Гелия хрипло. Его гнев всё ещё жил в нём, но обходил это существо перед ним десятой дорогой. Он влился в вены вместо крови. Тот же, кто стоял с ним сейчас, вызывал иные чувства. И Гелия не мог их понять.

— Я. Я желал тебя. Ты петлял, петлял, а в итоге оказался всё равно здесь.

Гелия отметил со странной отстранённостью, что, возможно, не стоило ему петлять, он бы и впрямь тут не оказался. Не связался с дьявольщиной, не взбрыкнул из-за брака, не покончил бы с собой — гляди, и спасся бы. Возможно. Но нет. Он хотел побороть дьявола любыми способами, даже если придётся использовать его же оружие. Он сам закопал себя так глубоко, сам пал так низко и вознёсся так высоко.

— Сатана? — спросил он неуверенно. Рогатый мужчина с ответ бархатисто рассмеялся:

— Да. Или Валтор, если тебе угодно. Гелия.

Имена, имена, имена… Главный секрет. Главный ключ.

— Ты хотел меня, — неуверенно припомнил юноша. Его впервые охватил озноб, и он вздрогнул, отводя взгляд.

— А меня ты выбрал, — промолвил в ответ Валтор, ухватив Гелию за подбородок. Парень поднял свой взгляд, встречаясь с чарующими голубыми глазами. — Хотя и кричал, что хочешь избавиться.

— Я думал, что не понимал, что делаю, — тихо возразил юноша.

— Ты это чувствовал, — отрезал Валтор. — Я засчитаю это за «Да».

— На какой вопрос? — Гелия скользнул языком по губам. Дьявол внимательно смотрел в тот миг на его губы, а после, рыкнув, впился в них своими.

Гелия сказал бы, что умер второй раз, но это скорее ощущалось как воскрешение. Как будто ему наконец дали напиться из источника, который он жаждал долгие, долгие годы. Желание, что он прятал и подавлял, желание дикое и необузданное. Отдаться и взять, разделить и подарить без остатка.

Грех, грех, грех. Он утопал в грехе всю жизнь, каким бы он ни был. Он хотел освобождения от этой ноши, он не хотел считать себя грешником, не хотел стыдиться и ненавидеть, прятаться и молчать. Он хотел воплотиться грехом, утонуть в нём, дышать им, существовать ради него.

Для мертвеца он ощущал всё безумно ярко, но, увы, его тело никогда не изменит свой цвет. Его щёки оставались бледными, хотя сердце, казалось бы, полыхало.

— Стань моей половиной. Правь грешниками и безумцами, нечистыми и юродивыми, спустись в Ад и возвращайся, чтобы сеять хаос, — потребовал Валтор. — Я дам тебе всё, а от тебя прошу лишь преданной любви. Люби меня.

— Ты полюбишь меня в ответ? — уточнил Гелия. Это казалось безумно важным. Да, он будет. Он всё сделает, как попросит Валтор. Но и для него должно быть это чувство. Он хочет, чтобы его любили.

— Я люблю, — твёрдо и уверенно сказал дьявол. Юноша задрожал вновь. — Так что?

— Я буду, — выдохнул Гелия.

— Тогда раздели со мной эту чашу.

Только сейчас Гелия заметил в руке Валтора белый кубок. Рассмотрев его внимательнее, он понял, что это череп. Аккуратный, даже красивый… и точно настоящий. Как и кровь, которой он был полон.

Сомнений почти не было. Кровь была отвратительной на вкус, но Гелия отпил ровно половину. Металлический прикус остался на его губах, когда Валтор допил свою часть и приник к своему любовнику в поцелуе. Кровь заставляла тело Гелии гореть, распаляя в нём силу и увеличивая её.

— Это же твоя? — тихо спросил Гелия после.

— И твоя тоже. Взял однажды, когда ты спал.

— И ждал…

— Дождался.

Гелия кивнул и, прикрыв глаза, приказал ветру поднять бурю. Пусть будут слёзы, горе и боль. Впрочем, они землю никогда не покинут.