A life, a sparkle in your eyes

Му Цин опирается бедром о стойку, потягивая самый отвратительный кофе в своей жизни. «Космокофе, чёрт его дери, — фыркает он, морщась. — И ведь не обманул меня тогда — действительно гадость». Впрочем, вся мерзость вкуса этого пойла, жаром льющегося в горло и иногда, к сожалению Му Цина, оседающего на языке, с лихвой компенсируется видом на обтянутый брюками из кожи андромедских диких свиней зад Фэн Синя.

— Если ты продолжишь так же пялить, ебучий Сюаньчжэнь, сам будешь чинить свою «детку», — последнее слово сочится ядом, но Му Цин не обращает на него внимания.

— Как же приятно, что ты назвал меня именно «ебучим», — оскаблившись, говорит он. — Радостно осознавать, что ты понимаешь, кого встретил в один прекрасный день, уныло работая на краю света.

Фэн Синь приподнимает бровь, не отрываясь от инструментов: его пальцы продолжают парить над внутренним миром Чжаньмадао, ни на мгновение не замедляясь. Му Цин почти стонет: как такой алмаз жил совершенно один, без него, прячась по каким-то забытым забегаловкам у чёрта на куличиках?

— Сложно назвать тебя не ебучим, когда ты уже пятнадцать минут без остановки пялишь на мою задницу и похотливо сжимаешь чёртов стакан, — ворчит Фэн Синь, всё же отрываясь от работы. Но пару мгновений буквально, но зрачки Му Цина уже расширяются, поглощая собой радужку. — Это жутко, знаешь ли. Я чувствую себя обедом.

— Есть большая разница между «обедом» и «моим обедом», — деловито поясняет Му Цин, наигранно смотря на стену, на Чжаньмадао, даже на паршивый космокофе… куда угодно, но не на Фэн Синя.

— Вот видишь — жутко, — он возвращается к работе вновь, предварительно вытерев остатки космической пыли, отпечатавшейся на не скрытой перчатками кожи предплечья. — Я вот считаю, что нет ничего страшнее, чем быть обедом гонщика, особенно твоего уровня. Вы вообще не едите, кажется… ты вон какой тощий.

Му Цин спешит выразить протест всему сказанному, но взгляд Фэн Синя, брошенный на него через плечо, намного громче любых слов.

— Поверить не могу, что все, кто хоть немного интересуется гонками, считают тебя «ледяным принцем», «сексуальным душнилой», «самым серьёзным человеком в мире» и, что мне больше всего нравится, «стопроцентным асексуалом», — он морщится, выражая своё отношение ко всему, что слышал когда-то о Сюаньчжэне. — Ты же… просто чёртов лицемерный гремлин, который хочет сожрать мою задницу?

— Ну да, у тебя какие-то возражения?

Му Цин улыбается уголком губ и отставляет стакан с остатками гадкого кофе на дне, когда не слышит ответа от Фэн Синя.

— А на всех гонках, где я был, мне не было смысла показывать свою сексуальность, ведь там не было тебя, — Му Цин быстро оказывается прямо за спиной Фэн Синя и, понизив голос, кладёт голову ему на плечо.

— Да уж, наверное, они делали выводы о твоей сексуальности по оценке реакции на грид-гёрл разной степени одетости… — усмехается Фэн Синь, пытаясь скрыть за этим смущение от сказанного в самое ухо, — очень глупо.

— Да даже не в этом дело, — вздыхает Му цин, всё еще держа голову у самой шеи механика. — Я ходил туда развлечься не с кем-то, а со своей деткой, да и когда я уже стал участвовать в крупных стартах, девушки стали выходить комфортно одетые — чтобы снизить количество домогательств до них всяких спермотоксикозников — и я на них даже смотрел, с некоторыми даже общался… но ничего в слухах не менялось!

Фэн Синь на словах о домогательствах понимающе закивал: бывшая девушка Цзян Лань, с которой она его даже познакомила, одно время часто была грид-гёрл, но долго не продержалась именно из-за некоторых гонщиков, ведущих себя неподобающе. Одному, самому настырному и тупому, Цзян Лань украсила лицо и вылила в трусы горячий космокофе. Фэн Синю было обидно за девушку и немного грустно за кофе, и он, приняв свой самый грозный вид, умудрился стрясти с гонщика плату за стакан.

— А если ко мне кто-то подходил пообщаться, то вели себя либо как безумные фанаты, превознося меня до уровня как минимум бога, либо как дерьмо, называя сопливым малолеткой, — продолжил Му Цин свои рассуждения. — А когда мы с тобой встретились, ты, пусть и узнал меня, говорил со мной на равных… Впрочем, ведь по известности ты не уступаешь даже мне, — Му Цин касается губами его шеи.

— Если ты сейчас же не прекратишь, я начну избивать тебя всеми слесарными трещотками, что у меня есть, — грозно говорит Фэн Синь ни разу не дрогнувшим голосом, но опасно сжимает одну из таких.

— Пока ты достанешь все свои трещотки, я уже доведу тебя до оргазма, а то и дважды, — ласково заявляет Му Цин, и Фэн Синь слышит улыбку в его интонации. — И, знаешь, я почти готов с тобой поспорить на этот счёт, — он оставляет поцелуй на открытой шее и, приобняв сзади, проводит руками от груди вниз, чтобы сжать ладонь на полувставшем члене.

Фэн Синь, до этого с самым что ни на есть сосредоточенным видом зажимавший какую-то из деталей в рулевой части Чжаньмадао, откидывает голову на плечо Му Цина, выдыхая сквозь зубы. Рука выпускает инструмент словно сама по себе, и сжимает сверху ладонь наглеца.

— Я же такими темпами никогда не починю твою детку, — выдаёт он, и замечание это довольно справедливо: вчера, когда они договорились встретиться и разобраться с проблемами где-то в системе рулевого управления Чжаньмадао, Му Цин вместо приветствия, едва отойдя от порога, вжал Фэн Синя в стену, сказав, что если они вотпрямщас хотя бы не подрочат друг другу, он умрёт. Фэн Синь врачом никогда не был, но охотно поверил: потому что не могут такие подёрнутые дымкой возбуждения глаза врать, а влажные губы — нести полный бред.

— Моя самая главная детка, — Му Цин выцеловывает лоб, щёки, уши и шею Фэн Синя, лишь изредка прерываясь на слова, — это ты, только не говори Чжаньмадао, хорошо?

Фэн Синь молча кивает, хотя хочется напомнить, что гоночный болид всё слышит, но попросту не может ответить ничего вразумительного, когда Му Цин руками шарит по его бёдрам, дрожащими от нетерпения руками пытаясь расстегнуть ширинку, иногда чертыхается между поцелуями. Правда, даже поцелуями это назвать сложно: он бездумно мажет губами, иногда прикусывая и извиняясь за это новыми нежными прикосновениями. Фэн Синь не совсем понимает, за что именно, но извинения принимает. Потому что извинения от Му Цина — в основном натурой.

Но когда он наконец справляется с ширинкой, поцелуи прерываются, заканчиваясь где-то в области фэнсиневых веснушек на надплечьях, а голос приобретает серьёзный оттенок и выдаёт с хрипотцой:

— Обопрись на мою детку, хорошо?

Фэн Синь не успевает возразить, что лучше бы Му Цину не называть свой многострадальный Чжаньмадао деткой при нём, учитывая недавно сказанное, а ещё — чтобы не вносить недопониманий; что такая опора не то чтобы очень безопасна, что Му Цин задумал какую-то очередную дурость…

Но все мысли покидают голову, когда с него с небывалой прытью стягивают кожаные брюки прямо вместе с бельём, намекающе тыкая в бедро, чтобы переступил и выпутал ноги из ненужной одежды, а Му Цин, вдруг оказавшийся на коленях, оставляет бессчётные поцелуи на ягодицах.

— Что… ты задумал? — Фэн Синь сжимает до побелевших костяшек сиденье Чжаньмадао и неосознанно выгибается. Дыхание ожидаемо сбивается, а щёки начинают пылать как никогда.

— Собрался насладиться своим обедом, конечно же, — в ягодицу впиваются укусом, и Фэн Синь скулит, выгибаясь: он не понимает, хочет продолжения или того, чтобы Му Цин отстранился.

— А-Цин, я же… грязный, — пищит он, вжимаясь лицом в локоть.

Му Цин оставляет ещё поцелуй над ягодицей, а после, поглаживая его подрагивающие бёдра, терпеливо объясняет:

— Ты мылся перед сексом вчера — я там даже был и активно содействовал, — усмехается он, оставив лёгкий шлепок на ягодице. — А ещё ты помылся сегодня, буквально пару часов назад… Сомневаюсь, что тебя можно назвать грязным.

Фэн Синь приподнимает голову и вновь смотрит на него неверяще:

— Ты уверен? Это же… — он задумывается и отворачивается, видя чужой искрящийся взгляд. — Боже, какой ты… невыносимый! Чувствую себя, как смущённый школьник, вот вечно ты что-то выдумываешь!

— Если ты не хочешь, я тебе просто отсосу, ты только скажи! — выдаёт Му Цин, и Фэн Синь вновь вспыхивает от того, как легко он говорит такие вещи, и отрицательно мотает головой. — Мой хороший… Спасибо. И, если что, я уверен на все сто процентов и охуеть как хочу попробовать твою задницу.

Фэн Синь стонет, роняя голову на сложенные руки и прогибаясь в спине ещё больше. Му Цин ухмыляется и начинает творить своими губами и языком что-то невообразимое: то осыпает ягодицы поцелуями, то лижет нежную кожу, а иногда юркий язык скользит между сочными половинками, заставляя Фэн Синя лишь скулить от ощущений и от мыслей о том, как они сейчас выглядят со стороны.

Конечно, Фэн Синь в какой-то мере давно размышлял о сексе с Му Цином на своём рабочем месте: в плохо освещённом гараже, среди тысяч инструментов, запчастей, вдыхая запах масла и игнорируя звонки клиентов Наньяна, они будут ласкать друг друга. Но Фэн Синь боялся предложить напрямую, и, возможно, именно поэтому решил сегодня надеть на себя эти чёртовы кожаные брюки…

Но даже в кожаных брюках, придававших уверенности, говорить о подобных вещах для Фэн Синя было правда очень волнительно: всё же его помешательство на механизмах всей техники, от космолётов и гоночных болидов, как Чжаньмадао Му Цина, до спутников связи развивающихся крошечных планет малоизученной части Вселенной, многих отпугивало.

Многих, но не Му Цина.

Му Цина, который прямо сейчас ласкает его, распластанного на Чжаньмадао, цепляющегося руками за всё, что попадётся под руку с мыслями «потом, если что, починю». Потому что нельзя просто лежать бревном, когда Му Цин целует, кусает, зализывает, обводя языком следы от зубов, и отрывается от нежной кожи ягодиц лишь для того, чтобы сказать, насколько его задница вкусная.

Фэн Синь периодически просит его заткнуться: в его планы ещё никогда не входило кончить так быстро лишь от поцелуев и укусов Му Цина: он хочет почувствовать чужой язык внутри, хочет, чтобы Му Цин заткнулся, но в то же время — чтобы не замолкал и продолжал нести эту милую ересь.

Но пока Фэн Синь лишь чувствует, как язык скользит где угодно, но даже не близко к его анусу, а чужие руки поглаживают живот, спускаясь ниже, но не касаются возбуждённого и сочащегося предэякулятом члена.

— Если ты сейчас же не сделаешь это, то я… тебя трахну! — грозно произносит с переходом на писк Фэн Синь.

— Ой, боюсь-боюсь, — смеётся Му Цин, но руки его скользят по телу Фэн Синя, обводят рёбра, проходятся вдоль позвоночника, и он тут же начинает жалеть, что они не удосужились раздеть его полностью: так хочется ощущать контраст температур металла гоночного болида под грудью и жар тела Му Цина позади него. Но задуматься ему не позволяют: ладони сжимают его ягодицы, невыносимо чувствительные после чужих укусов, и разводят в стороны. — А что же за такое «это» я должен сделать, чтобы ты меня не трахнул?

Му Цин буквально целует его в зад, и Фэн Синь хочет провалиться на месте. Невыносимый Сюаньчжэнь!

— Это я должен сделать? — насмешливо говорит Му Цин. — Или, может быть, это?

Зубы сжимают нежную кожу на внутренней стороне бедра, и Фэн Синь вскрикивает.

— Блять, как же ты меня бесишь! — он уже давно замечает за собой моменты, когда попросту не узнаёт собственный голос: потому что Му Цин своими словами и действиями выбивает его дух, заставляет мысли спутываться, голос дрожать, а колени поджиматься. — Вылижи меня, трахни своим языком, блять, я не знаю, просто сожри мою задницу, как и хотел?

Выдавая эту гневную тираду, Фэн Синь надеется лишь на то, что Цзян Лань не решила нагрянуть к нему прямо сейчас, чтобы предложить поработать в каких-то очередных ебенях, а вместо этого услышала о сексуальных предпочтениях своего друга детства. Потому что Фэн Синь без сожалений вышвырнет её и поставит на двери гаража тысячи замков, которые невозможно открыть.

— Как приятно слышать, что ты научился не держать язык в жопе и в открытую заявлять о своих желаниях, мой умничка, — Му Цин проходится языком между ягодиц, срывая с губ Фэн Синя стон облегчения. — Но я собираюсь совместить эти два занятия: итак, я хочу заставить тебя кончить… так.

И толкается языком внутрь.

Фэн Синь не знает, смеяться ему или плакать, поэтому решает расслабиться и получать удовольствие. Му Цин определённо умеет чесать языком не только в разговоре — невозможно не выгибаться ему навстречу, чувствуя движения языка внутри и слыша влажные звуки, издаваемые им.

Вероятно, Фэн Синь всё же кончит даже без стимуляции члена: одно осознание этого заставляет всхлипнуть и толкнуться навстречу чужому языку.

— Я… скоро, — выдыхает он еле слышно себе в руку, и Му Цин отстраняется от него, чтобы оставить укус на ягодице и хрипло выдохнуть:

— Тогда повернись ко мне.

У Фэн Синя не возникает и мысли не послушаться: хрипотца в голосе и взгляд тёмных глаз, встретивших его при выполнении требования, были очень хорошей мотивацией, даже несмотря на то, что больше всего хотелось не вертерться, а наконец кончить. Но всё равно Фэн Синь не спрашивает вслух причин такого желания Му Цина, но всё же слышит пояснение:

— Хочу видеть твоё лицо, когда ты кончаешь, — у Фэн Синя не осталось никаких слов, и он лишь, физически чувствуя, насколько густой у него на лице румянец, опёрся на Чжаньмадао бёдрами, боясь упасть.

Но Му Цин помотал головой:

— Нет-нет, не так! Лучше… ближе сюда перейди и спиной обопрись… ага, вот так, полулёжа!

Он помог Фэн Синю, дрожащему от предвкушения оргазма и заботливых прикосновений рук, направляющих его, принять более удобное положение на поверхности Чжаньмадао.

— Так мне определённо будет лучше видно, как ты дрожишь подо мной и просишь ускориться, — хрипло усмехнулся Му Цин, садясь ему в ноги.

Фэн Синь не успел ничего ответить, как головку его члена всосал этот болтливый рот. Му Цин помогал себе рукой, чтобы объять ласками всю длину, постепенно беря ртом всё бóльшую длину. Фэн Синь смотрел ему в глаза, чувствуя, как его голова одновременно совершенно пуста и полна чувствами к этому удивительному гонщику, такому грубому, но бесконечно нежному с ним; такому холодному на первый взгляд, но в то же время страстному и горячему, стоит ответить на его приставания; такому язвительному, но такому любимому — Му Цин словно создан из противоречий, но эти противоречия делают его таким, какой он есть.

— Ты смотришь на меня так, — выпустив член Фэн Синя изо рта, говорит он, — будто размышляешь не о том, как будешь возвращать мне должок после того, как кончишь, а защищаешь диссертацию по философским наукам как минимум.

Фэн Синь хочет стереть всё, что сейчас надумал про себя, поэтому хватается за короткие волосы на затылке Му Цина и настойчиво толкает его обратно. Он, даже не думая противиться, с удовольствием берёт член почти на всю длину. Фэн Синю начинает казаться, что он вот-вот взлетит в космос прямо на Чжаньмадао, когда головка члена упирается в муциново горло, и тот намеренно стонет, что создаёт какие-то необыкновенные вибрации.

Он сжимает волосы Му Цина и издаёт гортанный рык, от чего тот ускоряется, активнее двигая головой.

Фэн Синь кончает с его именем на губах, задирает голову и чувствует кожей взгляд Му Цина на себе. Он знает, что Му Цин глотает до последней капли и похабно облизывается, смотря всё также снизу вверх. Фэн Синь резко дёргает его наверх, к себе, чтобы глубоко поцеловать, разделить свой вкус на двоих, чтобы прижать Му Цина к себе как можно ближе, будто возможно впитать его запах и его самого сквозь объятия и жаркие поцелуи.

Но тот не без труда отстраняется, чтобы, потираясь недвусмысленным бугорком, выпирающим через ширинку, выдохнуть в губы:

— Ты всё ещё не вернул мне должок, если сейчас же не извинишься, я буду вынужден… начать взимать проценты.

Фэн Синь, несомненно, знает, что Му Цин будет требовать проценты в любом случае, но быстро опускает руку на член, очевидно, болезненно стоящий, и сжимает его, ловя губами стоны.

— Ты такой возбуждённый, — довольно выдыхает Фэн Синь. — Ты ласкал себя сквозь одежду, пока отсасывал мне?

Фэн Синь перестаёт совершать любые движения рукой, вызывая вздох разочарования. Но, дождавшись кивка, он ухмыляется:

— Что ж, тогда сегодня в наказание за твоё распутство ты кончишь себе в штаны, — Фэн Синь целует его в уголок губ.

— Какой ты жестокий! — хнычет Му Цин, но бёдрами подаётся навстречу его руке, ёрзая на его бёдрах. — Я и так буду наказан тем, что ты так и не починил мою детку!

— Будто это для тебя наказание, — ухмыляется Фэн Синь, видя, как нахмуриваются его брови, и ускоряет движения рукой. — Ведь чем дольше Чжаньмадао будет не на ходу, тем на больший срок ты тут останешься.

Му Цин лишь отвечает «да», хотя Фэн Синь не уверен, что это ответ на его слова, а не действия. Словно в подтверждение этому, Му Цин особенно громко выстанывает его имя и прижимается к нему, продолжая двигать бёдрами, чтобы продлить ощущения от перенесённого оргазма.

Фэн Синь обнимает его в ответ, оставляя много маленьких поцелуев на висках, но Му Цин довольно быстро отстраняется и встаёт:

— Извини уж, но вынужден тебя покинуть, а то мокро и неприятно в штанах, — он до сих пор стоит на ватных ногах, судя по лёгким пошатываниям, но упрямо уходит. — Не буду показывать, по чьей милости я теперь должен отправить в стирку только что надетое!

Фэн Синь считает, что это не проблема: в конце концов, его дом вмещает в себе столько вещей Му Цина, что может смело считаться и его домом. Да даже в первое время, когда они только начали оставаться на ночь вместе, Му Цин не стеснялся надевать его одежду.

Расслабленный, Фэн Синь откидывается на борт Чжаньмадао, чувствуя, как по телу рассыпается приятное тепло. Но тут же из этого состояния его вырывает звонок, сообщающий о том, что кто-то пришёл, и из динамиков слышится голос Цзян Лань:

— Вы там натрахались уже, а? Зайти-то можно?

Натягивая брюки, Фэн Синь продумывает, какие именно замки и в каком количестве повесит на свои двери, которые неизменно вскрывает подруга детства, несмотря на все просьбы сообщать о своих визитах и всяческие ухищрения.