Позволь забрать твои печали

 Запах цветов над храмом богини милосердия витал с небывалой для этого места силой. Юньмэн славился цветами, но не такими. К торжеству было подготовлено все самое лучшее, ведь на этот раз союз кланов венчался гордостью и спокойствием, унося за собой горести всех.

      Юньмэн Цзян, Гу Су Лань, Цин Хэ Не - новый союз, построенный на доверии, построенный на привязанности, построенный на взаимопомощи и понимании. Без корысти. Отсутствие корысти в данном случае провозглашалось тем, что новый союз включил в себя молодого главу ордена Юньмэн Цзян. Цзян Чэн славился своей стойкостью и непредвзятостью. Союз был заключён на земле, на небесах и среди богов, подтверждаемый богиней милосердия. Союз трёх великих, обличивших происки злодея. Происки Цзинь Гуан Яо. Происки того, кто в погоне за властью обесчестил, уничтожил сотни и сотни жизней, судеб и сплетений.

      Чаши вина хрупкими потоками пролились на землю пред храмом.

      Поклон до самой земли перед небесами. Клятва, вознесенная к богам, несущая за собой лишь свет, пролилась в душу каждого.

"Клянёмся не допустить повторения бесчинства. Клянёмся защищать честь наших орденов и честь друг друга. Клянёмся действовать лишь во имя благой цели, на благо наших кланов и мира. Да благословит нас богиня милосердия. Да благословят нас и наши дела боги."

      Это был великий день для всего мира. Сейчас казалось, что всех тех бед, что случились, не было. Казалось, что все невзгоды, принесенные в мир Цзинь Гуан Яо, были стерты с лица земли и остались лишь на страницах истории. Корень всех зол последних двадцати лет был убит прямым ударов в сердце. Ударом меча, носящим имя «Новолуние». Именно Новолуние стал началом нового этапа истории человечества, в котором нет места злым помыслам и попыткам захватить власть над всеми. И теперь названые братья перед ликами Богов обещали хранить тот мир, что есть сейчас, и славить лишь общее дело.

      Не Хуай Сан, Лань Сичэнь, Цзян Ваньин — стали новыми столпами, несущими на себе обязательство хранить мир и благочестие. И все бы было хорошо, не будь эта клятва ножом в сердце подобно удару Шуо Юэ. Для одного из них эта клятва не значила столь светлое коим она являлась для остальных. Каждый шаг был подобен смерти. Вздох давался слишком тяжело и обжигал легкие, которые не хотели раскрываться под натиском поступившего воздуха. Для Сичэня эта клятва — смерть. И если не физическая, то моральная вполне себе. Этой клятвой он хоронил свои чувства. Этой клятвой он хоронил свою любовь. Этой клятвой он хоронил сам себя. Жить не хотелось с того момента как плавным движением Шуо Юэ пронзил сердце Мэн Яо. Но жить приходится. Заставлять себя жить. Во имя клана, во имя брата, во имя его погибшей любви. За все эти годы для Сичэня был один единственный человек, с которым он хотел и был готов пойти по пути совершенствования; ради которого он был готов свернуть горы, остановить время и обратить реки вспять. Его сердце было отдано Цзинь Гуан Яо. Сердце Цзинь Гуан Яо никогда больше не забьется из-за Сичэня.

И это было больно. Больно настолько, что казалось, будто каждая клеточка тела и духа была пронизана сотнями игл, которые с каждой секундой вонзались все глубже и глубже разрывая саму суть существования Лань Хуаня.

      Жизнь текла подобно спокойному равнинному ручью, не предвещающая никаких горестей. Новый союз кланов выполнял свою роль. Мир наконец-то восторжествовал. Лань Чжань поселился со своим супругом в Гу Су, был избран Верховным заклинателем. Вэй Усяня оправдали. И жизнь заиграла новыми красками для всех. Даже Цзян Чэн смог спокойно вздохнуть, хотя дел было много: после смерти Цзинь Гуан Яо глава ордена Цзян стал регентом при молодом главе Лань Лин Цзинь — Цзинь Лине. В Юньмэне наступили светлые времена. В густой беспросветной тьме взаимоотношений «герои Юньмэна» смогли найти в себе силы идти дальше, посему Вэй Усянь мог находиться в Юньмэне, а Цзян Чэн вновь обрел брата, который был готов идти за ним и в огонь, и в воду, если так нужно было.

      "Скажите, глава ордена Лань, неужели Вы и вправду не видели истинной сущности этого подонка Цзинь Гуан Яо?" - этот вопрос на протяжении уже года из раза в раз слышался на каждом приеме, на каждом Совете, тараня и без того покалеченное сердце Лань Сичэня. И ответ всегда был один: «Нет, я не видел этого».

      А дальше шли досадные разговоры о том, что Цзинь Гуан Яо и вправду был редкостным мерзавцем раз смог обмануть самого Цзэу-цзюна. И в такие вечера Сичэнь уходил с приема раньше. В такие вечера он подолгу сидел в своих покоях, пытаясь восстановить дыхание, пытался избавиться от раздирающего грудную клетку удушья. Сам себе играл мелодию очищения души, которая не помогала от слова совсем. А потом началось худшее. С каждым упоминанием его благоговейной любви Сичэнь, казалось, лишался рассудка. А по приходу в спальню сознание и вовсе покидало его тело. Обмороки стали слишком частым явлением, что уже даже юные адепты клана Лань стали замечать, что лицо их главы осунулось. Синяки под глазами и скорбный уставший вид сделали из их главы нечто подобное призраку. Серый, невзрачный. И все меньше прежде спокойный и теплый Сичэнь покидал свои покои, проводя время в долгих медитациях. Он стал подобен своему отцу, который закрылся от мира, понимая, что любовь его жизни - преступник.

Сичэню нужно было две вещи: покой и осознание, что его любовь жив и здоров. Но ни первое, ни второе не имело возможности существовать в одном мире с Сичэнем. Первое по причине того, что никакие методы не помогали избавиться от этого безысходного состояния. Второе же не было возможно по причине того, что сам Сичэнь являлся тем, кто убил Цзинь Гуан Яо, душа которого разлетелась на мелкие осколки без возможности восстановления. Даже Вэй Ин не смог сделать ничего, сказав: "Ситуация тут хуже, чем с душой Сяо Синчэня".

      Первым, кто понял, что что-то не так, был Лань Чжань. Ему было странно и непривычно видеть такое поведение брата — всегда улыбчивого и доброго, чтящего традиции и уже много лет бывшего примером для всех. Старший брат молчал на все вопросы, периодически отмахиваясь от расспросов рядовой фразой, что он устал.

Сичэнь скорбел. Скорбел уже год и ничего не мог сделать с разрывающей изнутри пустотой. Всепоглощающей, сжирающей. И скрыть эту пустоту уже не представлялось возможным — ни от Лань Чжаня, ни от Вэй Усяня. От Цзян Чэна это скрывать также не представлялось возможным. Во-первых, потому что глава Пристани Лотоса был очень проницательным человеком. Во-вторых, потому что он был близок с Вэй Усянем, который видел Сичэня в Облачных Глубинах каждый день. В-третьих, потому что сам Цзян Чэн страдал от убивающих его чувств. И в-четвертых, потому что Цзян Чэн был тем, кто первый не из клана увидел состояние Сичэня на Совете Кланов в Юньмэне два месяца назад. Собственно, он был первым и единственным, потому что Цзян Чэн был горд и понимал, насколько может быть горд Первый из молодых господ клана Лань: он всеми возможными тайными тропами в тот вечер вел Сичэня под руку в свою комнату. Тяжелое дыхание, судороги — банальная истерика, но хозяин Пристани Лотоса видел такое впервые и не на шутку испугался. Он давно был не то, чтобы влюблен, но чувствовал иные чувства к своему уже названому брату, что видеть его в таком состоянии было странно и страшно. А еще страшнее было оставить его одного. Лучшим вариантом он посчитал вернуться на торжество и, извинившись от имени обоих, сослаться на важный приватный разговор, удалиться обратно в свои покои — к Сичэню. Переживания переживаниями, а формальности нужно соблюдать.

      И та ночь была особенной для Цзян Чэна. В лунном промозглом свете луны Сичэнь выглядел словно изготовленная искусным мастером ониксовая статуя. Лунный свет зарывался с темные прямые волосы подобно тонким пальцам, нежно играл переливами и тенями на усталом лице первого господина Ланя. И все, что отличало его от статуи в тот момент - рваное дыхание и болезненно громкое биение сердца. Настолько громкое, что Цзян Чэн, сидевший поодаль от Сичэня, слышал как разбитое сердце шумно пропускает удары один за одним, напоминая грохот ливня по водной глади.

      Глаза Цзян Чэна были красными от напряжения и усталости. Он пристально наблюдал за вздымающейся грудью, за дрожащими густыми ресницами, за каждым мелким движением лицевых мышц и дрожащим кадыком. Мысли были спутаны в какой-то непонятный густой клубок, который бегал внутри черепной коробки, словно пытался сбежать. Ухватиться хоть за одну мысль казалось бесполезно - их было настолько много, что найти хотя бы одну ниточку было подобно бою, который всегда обречён на проигрыш.

      Где это видано: он - глава Пристани Лотоса, один из самых молодых глав клана, герой Аннигиляции Солнца, один из сильнейших заклинателей своего времени сидит в своей комнате и боится. Боится за человека, который никогда не должен узнать о том, что грозный герой Юньмэна сидит поодаль своей кровати и нервно кусает губы, наблюдая за тем, как пустота потери разрывает на части. Как он хочет и тянется взять бледную руку, но всякий раз одергивает, боясь последствий своих действий. И он будто впервые задумывается о последствиях.

      И пугает не факт того, что они оба мужчины; пугает то, что о нём подумает сам Сичэнь. Цзян Чэн не был дураком — он был проницателен и умён, а ещё очень эмоционален. И был на втором, после Лань Чжаня, месте, понимающим насколько главе Гу Су Лань сейчас больно и тяжело сейчас. Боль от утраты дорогого человека нельзя описать словами, нельзя передать ощущениями; ее можно только увидеть в глазах — пустых и изнеможенных слезами. Цзян Чэн видел эти глаза у Ванцзи, видел эти глаза в собственном отражении. Видел такие глаза уже год у Сичэня и ничем не мог помочь. Помог лишь только сейчас, пряча его от языкастых людей, которые то и дело стали бы пускать слухи и приукрашивать и без того тяжелое состояние Лань Хуаня. От этого бы точно никому не стало легче, уж тем более не стало бы легче не зажившим ранам Сичэня. Его выворачивало только от одного упоминания имени Цзинь Гуан Яо, а после распространения истины, приукрашенной в разы, Сичэнь бы точно ушёл в монахи вымаливать покой своей израненной душе у богов.

      Но всё же сейчас главу Юньмэна можно было назвать счастливым. Счастливым хотя бы потому что он хоть чем-то, но смог помочь человеку, которого он, возможно, любит. Мысли не давали покоя, а Сичэню, кажется, становилось лучше. Дыхание восстановилось, а сердце стало биться многим ровнее прежнего, но шальная мысль в голове Цзян Чэна твердила о том, что всё это случилось лишь после того, как глава Пристани Лотоса накрыл ладонь Сичэня своей. Цзян Чэн не был романтиком и на сложившуюся ситуацию старался смотреть здраво: разбейся он хоть в лепешку — всё это лишь братская взаимопомощь, они ведь побратимы. Не чужие друг другу люди, и Цзян Ваньин был полностью уверен — случись с ним что-то подобное Сичэнь поступил бы точно также. Но всё же внутри становилось настолько тепло от осознания, что вокруг нет никого и ничего. Есть только мирно спящий Лань Хуань в его постели, предрассветная дымка за окном и ониксовая тёплая рука, что согревала ладонь Главы Юньмэна. Цзян Чэн так и уснул сидя на полу подле своей кровати, сжимая в своих цепких пальцах руку Сичэня.

      Рассвет наступил слишком неожиданно. Тонкие солнечные лучи пробивались сквозь окно, озаряя комнату мягким светом. Туман почти рассеялся и о нём напоминали только мелкие жемчужины росы. Чуткий сон Цзян Чэна был нарушен тяжелым полу стоном полу вздохом, доносящимся откуда-то сверху. Цзян Ваньин нехотя поднял голову с належанного места и открыл глаза, поднимая взгляд на источник звука. Теперь ситуация казалась не такой благородной, какой она казалась изначально. И хорошо, что никто, кроме них, не находился в комнате. Сичэнь уже полусидя расположился на кровати: всегда аккуратно собранные волосы растрепались, верхняя одежда распахнута, оголяя тонкие ключицы. Сам Цзян Чэн выглядел не лучше — опухшие глаза, помятое лицо и рука, мягко накрывающая ладонь Лань Хуаня.

- А.. Это...- Цзян Чэн откашлялся. Ситуация стала казаться абсурдной. И как он мог уснуть? - Вам вчера стало нехорошо, глава Лань, - голос он старался сделать как можно ровнее, но выходило не очень хорошо, - я нашел Вас у пруда и доставил сюда. Подумал, что в таком состоянии Вас лучше не видеть посторонним. - Каждое слово застревало в глотке и от этого звучали больше похожими на оправдания.

- Глава Цзян. - Хрипло проговорил Сичэнь, перехватывая медленно сползающую с его ладони руку Цзян Чэна.

- Глава Лань, Вам не стоит беспокоиться, - Цзян Чэн ловко выскользнул из слабой хватки Лань Хуаня и медленно поднялся, - все формальности по поводу нашего отсутствия я уладил, Не Хуай Сан обещал за всем присмотреть... К тому же, в зале оставались Вэй Ин и Второй молодой господин Лань, так что все должно было пройти гладко.

- Не нужно быть столь официальным, Цзян Чэн, - Сичэнь слабо улыбнулся. Читать и понимать людей он умел лучше прочего. По Цзян Чэну было видно, что он смущён, и это смущение вызывало улыбку. - Мы ведь побратимы. Будь более открыт со мной.

- Мы с Вами побратимы лишь год, глава Лань, я не могу обращаться к Вам иначе. - Цзян Чэн поклонился. - Прошу меня простить, я покину Вас ненадолго. Приведу лекаря, чтобы он тщательно осмотрел Вас.

- Не стоит, Цзян Чэн. Я в порядке. Просто устал.

- Судороги, обморок, приступы удушья... - медленно начал перечислять Ваньин, сжимая кулаки. - Я никогда не поверю, что у Вас так проявляется усталость.

Цзян Чэн выпрямился. Вид у него был суровее, чем обычно, а Цзыдянь рвано искрила фиолетовыми молниями. Цзян Чэн злился. На себя злился, потому что уснул. На Сичэня злился, потому что тот вёл себя как полнейший идиот. Но ещё больше злился на Цзинь Гуан Яо, который при жизни сделал много омерзительных вещей, и даже сейчас, после смерти, когда его душа была разбита на тысячи, он продолжал творить бесчинства, превращая жизнь в ад. В данной ситуации страдали все — Сичэнь в особенности.

      «Лучше бы Чифэн-цзюнь его тогда убил» - заключил Цзян Чэн, но не стал озвучивать этого.

- В любом случае, - переведя дыхание Цзян Чэн, прикрыл глаза, - прошу простить меня, если мои действия принесли Вам неудобства, Цзэу-цзюнь. Если Вы позволите, я помогу Вам привести себя в порядок и сопровожу Вас на Совет.

      И Сичэнь согласился. Согласился со всем, что сказал или не сказал Цзян Чэн. Слишком тяжело, слишком больно. И он действительно устал. Устал от себя, устал от этих чувств, которые никогда не были взаимны, устал оплакивать и скорбеть. Но и поделать он с этим ничего не мог, потому что слишком много лет любил и любил настолько, что эта любовь была подобна помешательству. Теперь эта любовь делала его слабым и уязвимым настолько, что даже сам Сань Ду Шеншоу проявлял к Сичэню сочувствие и жалость. И ведь действительно жалость — стал бы Цзян Чэн помогать кому-нибудь, кроме своего племянника, поправлять волосы и бережно запахивать одежду.

      Необходимо было со всем этим заканчивать как можно скорее. Сичэнь не мог позволить себе повторения трагедии Гу Су Лань, когда дяде пришлось взять все бразды правления кланом на себя из-за отца. Ведь сейчас происходит тоже самое, что и тогда: один брат убит горем, второй брат скрепя сердце тащит на себе ответственность за поступки первого. У Ванцзи и без этого было полно забот, и в течении этого года прибавилась ещё одна — слабость брата.

***

- Вэй Ин!

- Ой — ой, Цзян Чэн! Что я сделал на этот раз? - Вэй Ин, широко улыбаясь, закинул руки за голову, делая пару уверенных шагов в сторону Цзян Чэна.

- Пока что ничего, но мне нужна твоя помощь, пока ты не отправился в своё семейное гнёздышко из Юньмэна. - Цзян Чэн хмыкнул, наблюдая за гаммой эмоций на лице брата.

- Сделаю всё, что смогу. - И приобнял Цзян Чэна за плечи как делал много лет назад.

- Мне нужна флейта и пару уроков. - Глава Пристани Лотоса зашагал вперед, волоча за собой повисшего на плечах Вэй Ина.

- Неужели у грозного хозяина Юньмэна появилась возлюбленная, ради которой он готов взять в руки флейту вновь? Ты уверен, что не разучился играть?

- Не появилась. И не об этом сейчас, ладно? Мне нужно, чтобы ты научил меня играть «Песнь очищения». - Цзян Чэн отвернулся и прикрыл глаза. Да, он выдал себя с головой, но это же Вэй Ин, ему можно верить. Всегда можно было.

- Тебе для... - Не успел Вэй Ин договорить, как Цзян Чэн утвердительно кивнул.

      Не нужно было ничего скрывать, рано или поздно Вэй Усянь всё понял бы, так что разницы в том узнает он сам или от Цзян Чэна не было.

- Тогда тебе нужно подобрать флейту. Флейта может стать орудием спасения, - Вэй Ин достал Чэньцин из-за пояса и завертел в руках, - и смерти. Используй её с умом.

- Давай без нравоучений. - Цзян Чэн закатил глаза и улыбнулся. Улыбнулся, как тогда, в детстве, когда не было всех этих Вэней, смертей, как когда они были детьми и не было этой многолетней пропасти между ними.

- Хорошо-хорошо! Но флейту тебе всё равно нужно выбрать. От плохой флейты даже «Песнь очищения» убьёт. Не по наслышке говорю.

      И долгие-долгие часы они проводили за изучением музыки. Иногда вдвоём, иногда под присмотром Хуаньгуан-цзюня. Именно музыка должна была помочь. Помочь успокоить душу и тело, восстановиться и забыть. Раз и навсегда. Пан или пропал. Ради человека, который столько значит, который столько лет был примером и благоговейной любовью, важным и нужным. Сейчас и именно сейчас Цзян Ваньин мог забрать печали человека, которым дорожил. Без отдыха Цзян Чэн испытывал флейту на прочность вновь и вновь играя эту мелодию. Окончанием этого стало ровно брошенное Лань Чжанем: «хорошо». И это «хорошо» значило, что Цзян Чэн готов помочь, готов действовать.

***

- Глава Лань. - Привычно холодный голос и взгляд.

      Цзян Чэн выпрямил руки перед собой и поклонился, но был перехвачен Сичэнем в той же манере, в которой из раза в раз Сичэнь перехватывал поклоны Цзинь Гуан Яо. Цзыдянь сверкнула.

- Позвольте, - Цзян Чэн демонстративно отступил на шаг назад и поклонился Цзэу-цзюню вновь, - увести Вас ненадолго для обсуждения вопроса приватного характера. Это не займёт много времени.

      Цзян Чэн поклонился снова — на этот раз уже всем присутствующим в зале: « Мне и Цзэу-цзюню нужно ненадолго покинуть вас. Прошу нас простить. Пожалуйста, наслаждайтесь вечером». Цзян Чэн поклонился ещё раз и направился к выходу из зала. Сичэнь непонимающе последовал за ним, наспех откланявшись находившимся в зале заклинателям.

      Они долго шли в тишине. Казалось, что ещё немного и они просто покинут Пристань Лотоса и отправятся в восточные земли Юньмэна. Но Цзян Чэн резко остановился недалеко от пруда, у которого несколько дней назад нашёл Сичэня. Луна мягким светом переливалась в водах. Тёплый ветер играл с подолами их одежд.

- Простите мне мою наглость, Первый молодой господин Лань, - начал вдруг Цзян Чэн, но сразу же умолк, разворачиваясь лицом к Сичэню.

      Лань Хуань смотрел вопросительно, но молчал. Такое поведение главы Юньмэн Цзян было непривычным и странным. Излишняя смелость, коей славился Цзян Чэн, куда-то исчезла и на её смену пришли робость и смущение. А ещё страх. Сичэнь никак не мог понять, что происходит в голове его названого брата.

- Я знаю, что Вы скорбите по покойному главе Лань Лин Цзинь. - И Сичэня будто поразило молнией. В голове закрутилось слишком много мыслей. Воздуха резко стало не хватать. - Нет, глава клана Лань, я сам это понял, так что если Вы гадаете, откуда я мог узнать и кто мог мне рассказать, то не стоит. Никто не говорил и даже не пытался.

- И к чему Вы ведете, глава Цзян? - И снова жалкая попытка побороть приступ. Лёгкие горели, будто в них залили раскалённую сталь.

- Позвольте мне, - Цзян Чэн неуверенно достал из-за пояса флейту тщательно подобранную Вэй Усянем, - забрать Ваши печали, Сичэнь.

      Мир вокруг них будто остановился. Единственное, что было живо — это они. Сломанные, одинокие, но живые.

- Я знаю, что пережить смерть дорогого человека — это больно. Я могу понять, что Вы... Ты... - шумный вздох, громкий, пробирающий. - Кажется будто земля ушла из-под ног, а всё, что внутри, разрывается на самые мельчайшие осколки. И каждый день это бьёт и ломает, а любое напоминание настолько болезненное, что ощущается физически.

      Сичэня будто ударили плетью. С губ слетел тяжелый полу вздох.

- И сейчас я хочу просто помочь всем, чем смогу помочь. У меня не было времени думать об этом, у меня был маленький А-Лин, я справлялся другими методами, но я знаю, что может помочь Вам... тебе.. Чёрт. - Цзян Чэн говорил невпопад, будто все мысли из его головы вылились наружу единым потоком. Пальцами он нервно перебирал флейту, будто повторяя для себя мелодию. - В общем, ничего не говорите. Слушайте и дышите.

      И приставив флейту к губам, Цзян Чэн заиграл «Песнь очищения». Мелодия, которую Сичэнь миллион раз проигрывал раз за разом, обволакивала тело, звучала совсем иначе, нежели воспроизводимая его сяо, окутывала каждый кусочек души Лань Хуаня. Глаза невольно закрылись и он прислонился спиной к перилам моста; Цзян Чэн старательно играл, плавно, смакуя каждый звук, чтобы донести мелодию до самых тёмных и потаённых уголков души Сичэня. И здесь, вдали от суеты, на одинокой пристани, вдали от посторонних глаз они были одни и для них — здесь и сейчас — не было никого больше. Только Сичэнь, Цзян Чэн и мелодия. Мелодия, которую Сичэнь играл и слышал тысячи раз, в исполнении Цзян Чэна звучала совершенно не так. Звучала, подобно руке помощи, протянутой во тьме. И эта мелодия значила больше всех слов и клятв.

      И когда всё закончилось, не хотелось открывать глаза. Хотелось остаться на этой пристани на всю обозримую вечность. В душе медленно наступал штиль, расходившийся по всему телу, напоминая успокаивающуюся водную рябь.

- Я хочу, чтобы Вы знали, - вдруг заговорил Цзян Чэн, убирая флейту от губ, - двери Юньмэна всегда открыты для Вас. Чтобы ни случилось, я всегда буду ждать Вас здесь. Я заберу Ваши печали и помогу даже когда будет казаться, что отвернулся весь мир. - Неуверенный шаг вперед. И губы касаются щеки у самого уголка чужих губ. Нежно и бережно. Рука медленно скользнула по чужой руке, едва ощутимо цепляя пальцы. Сейчас или никогда. - Прошу простить мне моё своеволие. - И сделав шаг назад Цзян Чэн в привычной манере поднял руки и поклонился. И поклон был настолько глубок, будто ещё чуть-чуть и Цзян Чэн коснется земли.

      Сичэнь так и продолжал стоять, обуреваемый различной гаммой чувств. Каждое слово, каждый жест и движение главы Юньмэна отдавались в каждой клеточке тела Сичэня.

      Мир резко завертелся, напоминая о том, что здесь и сейчас - они не одни. Есть ещё луна, и люди в зале, ждущие их, есть Ванцзи, есть дядя, есть Вэй Ин и все остальные, но сейчас, стоя на этом мосту, для Сичэня это не имело никакого значения. Ему будто открыли глаза, вывели из многолетнего сна, воскресили.

      Где-то глубоко в душе Сичэнь не хотел, чтобы этот момент заканчивался.

- Сыграй ещё раз, - ровным голосом произнес Сичэнь, нарушая тишину.

      Цзян Чэн дрогнул одними плечами. Он ожидал любой реакции, кроме этой. Играл он совершенно отвратительно, если сравнивать с тем же Вэй Ином, но глава Лань просил сыграть ещё раз, и казалось, что он цеплялся за Цзян Чэна и эту мелодию как за нечто такое, что наконец-то может его спасти.

      Цзян Чэн сыграл ещё раз. Ровно, плавно. И готов был сыграть ещё ни одну сотню раз, если это хотя бы на миг поможет человеку, который был для него подобен Богу. Громкий шаг. Рука, перехватывающая запястье. И едва ощутимый поцелуй куда-то в бровь.

- Приезжайте и Вы в Гу Су, глава Цзян. Буду безгранично рад видеть Вас там.

      Поклон Земле и Небесам, поклон родителям и предкам, поклон друг другу - это будет ещё не скоро, но одно известно наверняка - их союз скреплен богами, одиночеством и болью, но есть одно, что точно навсегда останется неизменным - они заберут печали друг друга. Сейчас и до конца времён.