Весна в Олларии

Весна пришла в притихшую Ракану неожиданно. Но принесла не радость, а напротив, кровь и безумие. Лионель Савиньяк привёл к стенам столицы Северную Армию. Лионель! Человек Чести! Это просто не укладывалось в голове, но — это было. Он не слушал ничего и никого, и имя Альдо Ракана — истинного государя — не заставило его одуматься! Наоборот, он назвал короля узурпатором, а истинных патриотов, которые помогали восстановить былое величие, — предателями. Ричард не мог понять, как у него язык повернулся сказать такое. А самым страшным было то, что Робер — Робер, друг и соратник, прошедший со своим сюзереном дорогу от начала и до конца! — открыл Северной Армии ворота.

А потом время сошло с ума и понеслось бешеными скачками. Выстрелы, крики, и ничего не видно в дыму, и в сознании лишь одна мысль: “Альдо! Только бы ничего не случилось с Альдо!”.

Его Величество Альдо Первый Ракан затворился в замке с теми остатками гарнизона, которые сохранили ему верность. Силы были неравны, Дик видел и понимал это. Но не может анакс вот так проиграть! Не может лишиться законной власти, не успев её обрести! Дик понимал, что скоро будет битва, в которой он, скорее всего, погибнет — но разве у него был выбор?! Робер предал, переметнулся, но он, Ричард Окделл, не такой! Скалы верны!

А потом… потом он смотрел сверху на тех, кто стоял перед воротами замка, и слушал переговоры. Ни у кого из тех, кто вышел под стены, не было с собой оружия. Альдо смеялся надрывно и зло, говорил, что настоящего Ракана не так-то просто скинуть с законного трона, и уповал на силу предков. Силу, которую они, дураки, так и не разбудили. Увязли в политике и забыли о самом главном! У Альдо было слишком много дел, но он-то, Ричард, куда смотрел?! Нужно было самому обо всём позаботиться.

Робер клялся, что если Альдо сдастся, ему сохранят жизнь, а Ричард не верил своим глазам и ушам. И это — друг?!

Альдо, бледный и злой, смерил Робера ледяным взглядом и процедил:

— Я не намерен вести переговоров с предателями.

А потом был бой. Страшный и безнадёжный. Как мало их было — тех, кто остался верен своему королю! Их окружали, теснили, и отступать было некуда.

*

…Холодная сталь коснулась горла — нежно, будто поцеловала. Рука вцепилась в плечо мёртвой хваткой; Ричард чуть не заорал от боли, дёрнулся и едва не напоролся на кинжал. Предатели! Подлые предатели! Даже здесь, в бою — так подло, в спину!.. От обиды и злости хотелось взвыть в голос.

— Робер! — заорал человек, приставивший кинжал к его горлу. — Клянусь, я прирежу мальчишку, посмейте только приблизиться!

Ричарду показалось, что он ослышался. Нет, это невозможно. Немыслимо. Он, наверное, всё же заснул от усталости и видит кошмарный сон, потому что в реальности такого быть не может. Человек, прикрывающийся им как щитом, держащий ледяную полоску стали у горла, так подло ударивший в спину — это не может быть Альдо! Нет, нет, нет! Просто уши его обманули, просто голос похож — ведь разве разберёшь в разгар битвы, когда все голоса сливаются, становятся одинаковыми…

— Не дёргайся, Дикон, и, быть может, всё будет хорошо, — тихо прошипел человек ему на ухо, и Дик прирос к земле. Нет, это точно сон. Кошмарный. Потому что Альдо, величественный, справедливый Альдо не может так поступать, не с ним. Просто не может! Ведь он, Ричард Окделл, остался верен ему до самого конца; да он бы пошёл за ним хоть в Закат, хоть к Изначальным Тварям. Зачем, зачем Альдо так?! Ему достаточно было лишь попросить — и Ричард сделал бы что угодно, если это поможет Альдо, он бы сам вложил этот кинжал ему в руку, сам встал бы перед ним, закрывая от пуль…

Робер что-то сказал, Альдо ответил, но Дик ничего не слышал за шумом крови в ушах. Только увидел, как Иноходец с каменным лицом что-то кричит солдатам и… опускает пистолет. Почему? Неужели его жизнь и впрямь дорога? Его, Ричарда Окделла жизнь — что-то значит для предателя… а для Альдо?..

Битва была безнадёжно проиграна. Вместе с примкнувшими к ним людьми Эпинэ северяне быстро подавили слабое сопротивление немногочисленных солдат Альдо, почти каждый из которых предпочёл сдаться на милость победителя. Но сам король всё ещё пятился куда-то, таща за собой Ричарда, которому было уже всё равно, что будет дальше.

— Альдо, это бессмысленно! — Робер Эпинэ медленно и осторожно следовал за бывшим сюзереном и другом. Зачем? — Дикон тебе ничем не поможет, ни как вассал, ни как заложник. Отпусти его и сдайся — и у тебя будет шанс. Слово чести!

— Да что ты знаешь о чести?! — зло выплюнул Альдо, сильнее вцепляясь в плечо своего пленника. — Ты мне жизнью обязан, тварь закатная, а теперь предал.

В его голосе была злоба, боль и какая-то обречённость, и Ричард осознал: Альдо понимает, что у него нет выхода, но почему-то всё ещё на что-то надеется, цепляется за что-то.

Солдаты держались в некотором отдалении от этой сцены — похоже, Робер приказал им не вмешиваться, — но были настороже. Альдо ни за что не удастся выбраться из города даже с заложником, врагов здесь слишком много. А уж с таким заложником, как Ричард… Ситуация была абсурдной донельзя, и Дик непременно рассмеялся бы, но… Хотелось лишь упасть и завыть. Сюзерен просто использует его, как вещь, как разменную монету, и ему глубоко наплевать, что с этой монетой случится потом. Наплевать, что будет дальше с самым верным его вассалом.

В толпе солдат вдруг возникла сумятица, и Дикон увидел Лионеля Савиньяка, а рядом с ним…

— Потрясающе безвкусная драма, — произнёс насмешливый голос, который Дик узнал бы из тысячи, из десятков тысяч. Что нужно здесь… этому человеку? Ах, ну конечно, ведь он больше не пленник. — Советую вам бросить кинжал, господин Ракан. Уверяю, он вам ничем не поможет, а прятаться за спинами своих вассалов — не самое достойное поведение для королей, даже бывших.

Рокэ Алва окинул Альдо и его пленника пронзительным взглядом, по сравнению с которым ледники Седых Земель показались бы печкой.

Холодная сталь сильнее прижалась к коже, пропарывая её, и Ричард почувствовал, как вниз щекотно поползла тонкая струйка крови. Мелькнула мысль самому насадиться на кинжал. Хотя мёртвым он вряд ли поможет Альдо избежать плена. Как же он жалок, даже смертью своей не может напоследок послужить сюзерену. Вот только — сюзерену ли? Ричард пытался найти в человеке, который сейчас хрипло и заполошно дышал ему в ухо и прижимал кинжал к горлу дрожащей рукой, хоть какое-то сходство с истинным королём Великой Талигойи, смелым, благородным, прекрасным и справедливым — и не находил.

— Бросьте кинжал! — резко и отрывисто приказал Ворон, будто это он тут король. — Я обещаю вам линию.

— Да? — спросил Альдо, вложив в это короткое слово столько яда, что Ричард почти почувствовал его горький привкус. — И что же будет, если я одержу победу?

— Вам дадут коня и припасов, и вы сможете ехать на все четыре стороны, — пожал плечами Алва. — Слово чести.

— Слово чести от человека, у которого, как всем известно, нет чести! — Альдо громко и отчаянно расхохотался. Ричард вздрогнул, когда кинжал снова оцарапал кожу. — Вы предлагаете мне поверить вам? Вам?!

— Я клянусь вам кровью и честью, что если вы убьёте меня на линии, вам дадут коня и припасов и позволят уехать, — медленно и спокойно проговорил Алва.

Зачем?! Зачем он это делает? Ричард знал теперь, что клятвы крови — страшные клятвы, нерушимые, а Ворон раздаёт их вот так просто! Или и правда не собирается нарушать слово? Но зачем ему это? Неужели ему не всё равно, что станет с бывшим оруженосцем?

...вот только, если Ворон проиграет дуэль, его клятва крови ничего уже не будет значить.

— Мы с герцогом Эпинэ готовы засвидетельствовать слова герцога Алвы перед всеми присутствующими, — вступил в разговор Лионель. — Соглашайтесь, господин Альдо, это ваш единственный шанс уйти живым.

— И вы… и вы не будете меня преследовать? — в голосе уже почти не короля не было страха, скорее удивление.

— Как только вы выедете за стены Олларии, вы перестанете для меня существовать, — небрежно бросил Савиньяк. — Полагаю, остальные здесь присутствующие согласятся.

— Что ж, вы дали слово! — холодная сталь у горла исчезла, и Ричарда резко толкнули вперёд, так, что он едва удержался на ногах. Робер тут же бросился к нему, не дав упасть.

— Дикон, ты ранен.

— Нет, всё в порядке, эр Робер…

Ричард почувствовал, что его колотит. Робер осторожно обнял его за плечи, повёл куда-то в сторону, но Ричард вырвался — ему нужно, необходимо было увидеть, что будет дальше с Альдо.

Ворон вскинул руку, удерживая солдат.

— Ни к чему медлить, господа, — сказал он. — Предлагаю всем пройти на главную площадь. Господин Ракан, прошу.

Альдо под бдительным конвоем северян шёл за Алвой, гордо вскинув голову. Несмотря на горькое и неожиданное предательство, Ричард не мог не чувствовать уважения к человеку, который с такой стойкостью принимал неизбежное. Альдо — Ракан, но и Алва — Повелитель Ветра, а ещё, похоже, и вправду любимчик самого Леворукого и девы Удачи. Можно ли победить его, пусть и на линии? Отец не смог…

— Ричард, тебя нужно перевязать… — начал Робер, но Дик и не подумал его слушать. Он должен был знать, чем всё закончится. Ему нужно было видеть, и пусть никто потом не смеет говорить, что Повелитель Скал трусливо сбежал.

На главной площади уже не Раканы, но Олларии, собралась толпа. Там были и солдаты, и местное ополчение, и простые жители, неведомо как прознавшие, какое готовится зрелище. Появление Альдо встретили свистом, кто-то начал швыряться камнями, но Алва движением руки прекратил начинающиеся безобразия.

— Спокойно, господа! — возвестил он. — Оллария снова под властью законного короля Фердинанда Оллара, а я, как его Первый Маршал и доверенное лицо, беру на себя обязанности коменданта до тех пор, пока Его Величество не назначит кого-либо более угодного его воле. Что же до этого господина в белом, — он кивнул на Альдо, в толпе послышались смешки, — то я дал ему слово чести, что сражусь с ним на линии, и что в случае его победы ему будет позволено беспрепятственно покинуть Олларию.

Толпа возмущённо загудела, заволновалась, послышались выкрики “казнить его!” и “прихлопнем таракана!”

Алва снова поднял руку и, дождавшись, пока все успокоятся, продолжил:

— Увы, слово чести уже дано, а мы, в отличие от Людей Чести, своё слово держим. — Толпа разразилась смехом. — Поэтому, если господин Ракан сейчас окажется удачливее меня, он покинет город и волен будет идти куда пожелает. Герцог Эпинэ и граф Савиньяк за этим проследят. А сейчас — прошу, господин Ракан, — он галантно поклонился Альдо, будто они были на светском рауте.

Альдо стоял напротив Ворона, отчаянно стискивая зубы и зло сверкая глазами. Ворон же был спокоен и невозмутим, как и всегда. Ричард сжал кулаки. Вот так же стоял тот когда-то напротив отца, вот так же небрежно держал шпагу…

Ещё час назад Ричард отчаянно желал бы Алве смерти, но за этот час произошло так много, что казалось, это было жизнь назад. И теперь Ричард не знал, чего хочет — чтобы умер сюзерен, который предал его, или эр, которого предал он.

Когда секундант взмахнул рукой, Ричарду захотелось зажмуриться, но он только шире открыл глаза, давя это трусливое желание. Оба соперника резко бросились вперёд, толпа дружно выдохнула…

Альдо вскинул голову, посмотрел на Алву удивлённо. Потом опустил взгляд: на груди у него, прямо на бело-золотом камзоле напротив сердца медленно расплывалось кровавое пятно. Альдо снова поднял голову, глянул на Робера, безошибочно отыскав его среди зрителей, шагнул вперёд, будто желая что-то сказать… и медленно осел на землю. Шпага выпала из безвольной руки, со звоном ударилась о камни мостовой.

Робер судорожно вздохнул, почти всхлипнул, прикрыв рукой глаза.

Ворон невозмутимо отряхнул свою шпагу, убрал в ножны.

— Что ж, удача, как всегда, капризна, и я не скрою, что счастлив быть сегодня её избранником. А теперь займёмся делами насущными.

*

Ричарду выделили в Багерлее хорошую камеру, с окном и постелью, кормили просто, но сытно, и раз в два дня давали искупаться целиком. Он был удивлён такому отношению: думал, что после поединка Алвы с Альдо будет следующим. Но Ворон лишь небрежно приказал поместить его под стражу — и ни разу даже не взглянул на него. С тех пор прошла неделя, в течение которой к Ричарду каждый день приходили Робер и толстячок-адвокат. Алва же не появлялся вовсе. Впрочем, Ричард его особо и не ждал…

Суд над Ричардом должен был состояться сегодня. Адвокат утверждал, что шансы хорошие, Робер говорил то же самое, но Ричарду было совершенно всё равно. Альдо его предал, а ведь это ради него Ричард, герцог Окделл, Человек Чести, предал того, кто был с ним честен всегда. Может быть, был вообще единственным, кто был с ним честен. Ричарда не волновало, что скажет суд, но если бы перед смертной казнью ему дали бы возможность попросить прощения у эра Рокэ, он бы с радостью взошёл на эшафот. Если за то, что он натворил, вообще можно хоть как-то хоть когда-то заслужить прощение.

*

Зал суда был полон, но Ричард видел лишь одного человека. Герцог Алва, одетый в чёрное и синее, цвета Дома Ветра, сидел в своей ложе по левую руку от бледного и осунувшегося, но явно решительно настроенного Фердинанда Оллара, невозмутимый и неподвижный как изваяние, и смотрел в пустоту перед собой. Выходили свидетели, выступала защита и обвинение — Ричарду было всё равно, он не слушал, кто и что говорил, будто вовсе не его судьба решалась прямо сейчас. У Ричарда Окделла больше не было судьбы — осталась на линии, где умер Альдо Ракан. Всё время слушания он не сводил глаз с герцога Алвы, но взгляд того ни разу не обратился к нему в ответ.

Наконец судья ударил молотком по столу, и громко, как раскат весеннего грома, по притихшему залу пронёсся вердикт:

— Оправдан.

Зал тихо загомонил, присутствующие начали подниматься, чтобы разойтись. Алва едва ли не вскочил и стремительно покинул зал в числе первых, так и не взглянув на бывшего оруженосца. К Дику подбежал Робер, потом оба Савиньяка поздравили его по очереди, но ему всё казалось, что он спит. Почему его оправдали, он же виновен?..

*

Со дня суда прошло две недели. Ричард мог уехать в Надор или куда угодно ещё, но остался в столице. Бывшая Ракана, а ныне снова Оллария приходила в себя после недолгого владычества короля Ракана. Всё более или менее улеглось, сбежавшие от войны жители вернулись, повседневная жизнь города пошла своим чередом. На улицах расцвели каштаны и сирень, весна, тёплая и солнечная, радовала людей, уставших от тяжёлой зимы, которая из-за войны и смены власти была ещё тяжелее, чем обычно.

Только один человек во всей Олларии не замечал ни тепла, ни солнца, ни окружающей красоты. Ричард, герцог Окделл, Повелитель Скал, каждый день приезжал к особняку рода Алва, в котором теперь снова жил законный хозяин, и каждый день ему объявляли, что герцог не принимает. Поймать его по дороге из особняка во дворец тоже не удавалось — Ричарду просто не позволяли приблизиться. Алва по-прежнему не взглянул на него ни разу даже издали.

Ричард старался, как мог, помогать Роберу Эпинэ и Савиньякам, учился разбираться во всех этих бумагах, на которые прежде не считал нужным обращать внимания, соотносить их с тем, что происходит в реальности, и иногда даже начинало что-то получаться. Он не спал ночами, сидя над документами, сметами, счетами; Робер хвалил его за прилежание и обеспокоенно повторял, что Ричарду надо больше есть и хотя бы иногда отдыхать. У герцога Эпинэ и у самого под глазами лежали чёрные тени, но выглядел он всё-таки намного лучше, чем зимой, и Ричард корил себя ещё и за то, что тогда совсем ничего не замечал. Ни того, что Альдо всё развалил, но ничего не построил, ни того, что голодные бунты не начались только благодаря невероятным усилиям герцогов Придда и Эпинэ, которым едва ли не чудом удавалось как-то накормить и успокоить народ. А он, герцог Окделл, разъезжал по городу с охраной, жил в особняке своего эра, пил дорогущую “Кровь” и понятия не имел о том, что на самом деле происходит. Теперь он понимал, что и трагедия на коронации Альдо была целиком и полностью его виной… Жаль, что все эти важные осознания пришли к нему лишь столько времени спустя, когда ничего уже не исправить.

Сейчас он намеренно ездил по Олларии без охраны. Несколько раз в него швырялись подгнившими овощами, комками грязи и даже камнями, но Ричарду всё казалось, что и этого ему мало за то, что он натворил. Осознавать, что вся твоя жизнь с тех пор, как ты вышел из кабинета эра Августа, сжимая в руке то проклятое кольцо, которое даже не принадлежало Эпинэ, была одной сплошной ошибкой, оказалось больно. Герцог Окделл, Повелитель Скал, потомок Святого Алана был не более чем жалким предателем. Повезло ещё, что суд над Алвой провести так и не успели — ведь Ричард свидетельствовал бы против. Всё ради любимого короля! А король этот своими руками готов был его убить ради призрака спасения… Ричарду казалось, что он долго-долго жил в каком-то дурмане, а теперь очнулся — и увидел, что вся его жизнь превратилась в руины, упущенные возможности и разбитые надежды. Даже любимая женщина, и та, оказывается, вовсе его не любила, а использовала, как и все вокруг… все, кроме Иноходца и бывшего эра.

Дик уже написал письмо с извинениями сестре, но не удивился бы, если бы она никогда больше не захотела его видеть. Он и сам-то себя видеть не хотел, и удивлялся, почему так добр к нему Робер, почему стал кивать ему при встрече Придд, почему вообще голова его не оказалась на плахе после всего, что он сделал. Робер даже пустил его к себе домой, потому что Ричарду негде было жить после того, как особняк герцогов Алва вернулся к законному владельцу! Домой пустил — а Ричард считал, что достоин не этого незаслуженного доверия, а плахи или перевязи Люра за всё, что сделал.

Дни Повелителя Скал были полны чувства вины, но по ночам было ещё хуже. По ночам приходили сны с запахом плесени, полные вязкого зелёного марева, неровного сбивчивого цокота копыт и детского смеха, от которого стыла в жилах кровь. Он всё бежал, бежал от чего-то ужасного, но зелёное марево сковывало движения, ноги были ватными и отказывались двигаться, в уши ввинчивался противный детский голосок: “Предатель! Предатель! Жадина и предатель! Горячую кровь отдал, а холодную не даёшь! А отдашь — совсем мой будешь! Будешь жених, а я невеста! Отдай, жадина, отдай!”. После таких снов Ричард просыпался, задыхаясь, в ледяном поту. Он боялся, что однажды не проснётся совсем, и оно, чем бы оно ни было, заберёт у него холодную кровь, чем бы ни была и она. После всего, что было, пугала не смерть как таковая — смерть он даже приветствовал бы, — а именно вот это — липкое, холодное, не просто мёртвое, а какое-то неживое. Оно было даже хуже того кошмара, в котором Ричард находился, когда бодрствовал.

Возможно, сыграли свою роль усталость и недосып, возможно — отчаяние, только Ричард, когда в очередной замечательный весенний день ему снова не удалось ни поговорить, ни даже просто поздороваться с Вороном, придумал наконец план. План был совершенно дурацким и немного безумным, и в здравом уме Ричарду никогда бы и в голову не пришло ничего подобного… хотя… а был ли он хоть когда-нибудь в жизни в здравом уме?

Он достаточно долго прожил в доме Ворона — сначала как оруженосец, потом как хозяин — и хорошо помнил расположение комнат, а на то, чтобы выяснить, как особняк охраняется, ушло ещё несколько дней. Оставалось надеяться, что спальня Алвы находится там же, где и раньше.

Ричард даже себе не смог бы объяснить, почему ему так важно попросить прощения у бывшего эра. На самом деле нерадивый Повелитель Скал должен просить прощения у очень многих, включая, как ни печально это признавать, даже Спрута, но именно покаяние перед Алвой казалось Ричарду самым важным, самым необходимым. Возможно, потому, что всё началось с того, что Ричард его предал, и с тех пор лишь катилось по наклонной.

Надеждой на прощение Ричард, конечно, себя не тешил — такое не прощают, он сам точно не смог бы. Но попросить прощения — хоть на коленях, хоть как — было важно, важнее всего. Кажется, даже важнее, чем дышать. И пусть Ворон его не простит, пусть высмеет, или велит Хуану вышвырнуть, или вышвырнет сам, или даже убьёт — хуже уже точно не будет. А если его всё-таки убьют, то, пожалуй, и вовсе будет лучше.

*

Как ему удалось миновать бдительную кэналлийскую охрану, Ричард и сам не понял. Но он каким-то образом даже не слышал, а чувствовал их шаги по каменным плитам и сыпучему гравию дорожек перед особняком — и успевал вовремя проскочить или спрятаться. Безлунная ночь и чёрная одежда скрыли его от чужих взглядов, камни в кладке особняка будто сами помогали за них уцепиться, а окно и вовсе оказалось открыто настежь.

Если бы у Ричарда было время остановиться и взглянуть на себя со стороны, он бы, наверное, незамедлительно развернулся и просто выпрыгнул обратно в злополучное окно, потому что, пробравшись как вор ночью в дом человека, которого предал, он выглядел крайне нелепо. Но времени остановиться не было, и кроме того — Повелители Скал не отступают на полпути.

Стоило ему ступить на пол спальни — бесшумно, как он думал, — и к его виску тут же прижалось что-то холодное. Ворон — а это мог быть только он — взвёл курок.

— Стоять.

— Эр Рокэ, — предательский голос всё-таки сорвался, и Ричард глубоко вдохнул, стараясь не закашляться. Ноздри защекотал знакомый запах морисских благовоний, и в груди стало тесно от нахлынувших воспоминаний.

— Очаровательно, — после небольшой паузы медленно протянул Ворон. И, убрав пистолет, резким движением развернул Ричарда к себе лицом. — Вы забыли, где теперь живёте? А в окно, очевидно, полезли, чтобы не будить слуг? Какое похвальное самоотречение.

Тон был злым, и так же зло сверкали глаза, в темноте казавшиеся совсем чёрными, но Ричарду не было страшно, а право обижаться на что-либо он давным-давно утратил. Поэтому, не дав себе передумать, он сделал то, ради чего явился в этот дом: упал перед убийцей отца на колени — на оба сразу! — и склонил голову.

— Простите меня, эр Рокэ. Или убейте.

Он знал, что выглядит жалко, что его “простите” — ничтожно: оставалось только добавить “я больше не буду”, чтобы окончательно превратить происходящее в фарс… Но что ещё он мог сказать? Как объяснить Ворону, насколько ему невыносимо продолжать жить с грузом вины за содеянное, что он не может терпеть ни доброту Робера, ни дружелюбие Эмиля, ни вежливую уже-не-отстранённость Придда, ни его, Рокэ, холодное равнодушие — и ещё неизвестно, что из этого ранит больше. Лучше бы ненавидел. Лучше бы убил — тогда, после линии или вовсе до неё, или хотя бы сейчас.

— Юноша, позвольте полюбопытствовать: вы головой в последнее время не бились? — ядовито спросил Алва, и Ричард всё-таки поднял на него взгляд. Одет его бывший эр был так, будто и не ложился: штаны, наполовину расшнурованная рубаха, мягкие домашние туфли. — Или опять слишком много читали Дидериха?

— Я… я не понимаю…

Алва обречённо вздохнул:

— Разумеется. Как и всегда. Я по-вашему кто — Создатель, чтобы карать и миловать? Вас оправдал суд и помиловал король, чего вы хотите от меня?

“Чтобы вы выстрелили, кошки вас раздери, и прекратили всё это!” — хотел заорать Ричард, но сказал другое.

— Вы слышали.

Алва положил пистолет на подоконник, знакомым жестом, от которого перехватило дыхание, провёл руками по глазам.

— Потрясающая наглость, юноша, я впечатлён, — раздражённо бросил он и нетерпеливо сделал знак подняться.

— Я клялся вам в верности, — упрямо сказал Ричард, даже не подумав послушаться и по-прежнему стоя на коленях, — и предал вас. Только у вас есть право помиловать меня или покарать.

— Это вас мэтр Инголс надоумил? Или Придд что-то вычитал в своих умных книжках? Хотя нет, ни один из них подобную глупость бы не одобрил, — прервал сам себя Алва. — Неужто ваша собственная идея?

Вопреки всему, включая неподъёмное чувство вины, Ричард почувствовал, что злится. Да сколько же можно издеваться?! Ворон был невыносимым и таким же остался, ему, похоже, просто нравилось унижать окружающих! Вот только без него было совсем тошно, и рвущееся наружу привычное “как вы смеете?!” Ричард проглотил.

— Судя по вашему обиженному сопению, видимо, так и есть, — сказал Ворон. — Да встаньте вы уже, ради вашего несуществующего Создателя! Не терплю подобных жестов, я всё-таки не дама, да и вы явились без цветов и серенады.

— Что… — Ричард снова потерял нить разговора, но Алва, не слушая, схватил его за плечо и буквально вздёрнул на ноги. Предательские колени отчаянно заныли.

Пока Ричард приходил в себя, Алва отошёл в сторону, зажёг несколько свечей, разгоняя темноту весенней ночи, и Ричард получил возможность оглядеться. И, оглядевшись, вздрогнул: Алва ничего не поменял из тех “новшеств”, которые внёс он, пока считал себя хозяином в этом доме. Алва поймал его взгляд, приподнял бровь:

— Так и будете стоять столбом? Проходите, присаживайтесь, вино на столе. Как разливать его по бокалам, вы, я надеюсь, помните?

Ричард вспыхнул, на негнущихся ногах прошёл к столику в углу, разлил вино из стоящего там кувшина по двум хрустальным бокалам. Руки дрожали, и чтобы ничего не пролить, приходилось прикладывать усилия. Но как он ни старался загнать воспоминания о том самом вечере поглубже, они всё равно выскальзывали на поверхность сознания, будто захваченные крючками рыбины — совсем такая же тихая и тёплая весенняя ночь, и Ричард так же разливал по бокалам вино, а эр Рокэ ждал и читал стихи, и рассказывал про линию… сейчас стихов не было, и, наверное, только это позволило Ричарду не сойти с ума.

Мы помним то, что хотим забыть.

Всего год прошёл с тех пор — и целая вечность.

Алва опустился в кресло, жестом предложил Ричарду занять второе. Взял бокал, задумчиво повертел в руках, отпил глоток. Как он не боится принимать вино из рук бывшего оруженосца — после того, как тот уже однажды?..

— Вам всё ещё нужно особое приглашение, юноша?

Ричард, покраснев, схватил второй бокал, отпил залпом почти половину. “Чёрная кровь”. Он до боли прикусил губу. “Простите меня, простите, простите”.

— Я слышал, вы делаете успехи в патрулировании города и бескровной ликвидации беспорядков, — светским тоном начал Алва, будто перед ним сидел не предатель и отравитель, а прежний оруженосец, которому отчего-то ночью не спится. — Что ж, рад видеть, что вы наконец приложили усилия хоть к чему-то. Знал бы, что для этого понадобится всего лишь выиграть дуэль с его белоштанным величеством — не стал бы с этим тянуть.

Ричард тут же вскочил.

— Да как вы… вы…, — задохнулся, рванул ворот рубахи, уже не помня, что именно хотел сказать. Ощущение было такое, будто его ударило в грудь взрывной волной.

Алва в мгновение ока оказался рядом, усадил в кресло, сам расшнуловал рубаху. В губы ткнулся край бокала.

— Пей.

Ричард сделал пару глотков вина, закашлялся, но дышать стало легче, в голове прояснилось, отчаянная злость отступила.

— Этот человек готов был вас убить, а вы по-прежнему его защищаете, — Алва пытался говорить насмешливо, но в его голосе Ричард слишком явно различал усталость и какую-то глухую тоску. — Воистину твёрд и незыблем.

— У него не было выбора, — пробормотал Ричард, низко опустив голову.

Алва вздохнул и сел обратно в своё кресло.

— Выбор, юноша, есть всегда. И чем скорее вы избавитесь от иллюзий относительно окружающих… и окружавших вас людей, тем проще вам будет.

Алва был прав, но, разрубленный змей, как же тяжело было это признать! И как тяжело было осознавать в полной мере, что стал дважды предателем ради тех, кто этого не стоил. Королевы, которая никогда его не любила, принца, который не умел быть настоящим королём и не стремился к этому… Даже эр Август, и тот куда-то сбежал, когда события приняли опасный оборот, и вовсе не подумал помочь. Один только Робер никогда не отворачивался от него, да ещё почему-то помогали Алва и даже Придд, несмотря на то, что он считал их врагами… как же глупо.

Алва склонил голову к левому плечу, внимательно глядя на него.

— И да, меня это касается тоже.

— Что? — снова вскинулся Ричард. — Я вовсе не…

— Но должен признать, вы делаете успехи, — перебил Алва, словно не заметив, что Ричард вообще что-то говорил. — По правде сказать, у меня были несколько другие планы, но раз уж вы здесь… Дабы ускорить и закрепить процесс, скажите-ка, юноша, как вы относитесь к путешествию в Торку?

— В Торку?..

Пол качнулся и ушёл бы из-под ног, если бы Ричард не сидел в кресле. Торка. Что ж, вот и всё. Значит, ссылка. Он заслужил это. Он и виселицу заслужил, Торка на этом фоне — настоящая милость и второй шанс, которого он, конечно, не упустит, будет сражаться за собственную страну в первых рядах и, быть может, однажды погибнет с честью, пролитой кровью искупив хотя бы часть вины… Но как же горько! Почему он чувствует себя так, будто ему не второй шанс дали, а отхлестали по щекам и выставили за дверь — как щенка, испортившего любимый хозяйский ковёр?

— Да, юноша, в Торку. Фок Варзов сообщает об участившихся нападениях дриксов и гаунау, и, похоже, пришла пора мне самому разобраться с происходящим на северных границах вверенного мне государства. Слишком много ызаргов расплодилось вокруг, пока я, скажем так, отдыхал.

“В Багерлее”.

Голова всё ещё кружилась, а после этих слов, пожалуй, даже ещё сильнее. О чём это он?!

— Так вы… вы тоже поедете?

— Определённо, юноша, вы делаете успехи! Поняли с первого раза. Когда враги начинают излишне наглеть, долг Первого Маршала обязывает реагировать, — сказал Ворон, явно чем-то довольный. — И я, памятуя о вашем желании построить военную карьеру, интересуюсь, не желаете ли и вы поехать? Разумеется, оруженосцем вы не будете, я сам освободил вас от клятвы, но должность порученца вакантна, и я думаю, теньент Окделл, вы с такими обязанностями справиться вполне способны. Или, быть может, вам милее не скакать по горам, а следить за порядком в столице? В таком случае, не буду настаивать.

— Нет! — воскликнул Ричард, испугавшись, что Алва передумает, если он промедлит хоть мгновение, что решит, что нечего предателю делать в армии, ещё и порученцем Первого Маршала, что и вправду оставит в городе, “следить за порядком”, а сам уедет… уедет без него. Нельзя было этого допустить, не снова. — Нет, эр Рокэ, я хочу! Я еду с вами!

— Если вы вдруг забыли, юноша, я вам больше не эр, — сказал Ворон, но, вопреки хлёстким словам, глаза его смеялись, и это рождало в душе хрупкую надежду на то, что не всё ещё потеряно, что то, что разбито, ещё можно собрать из осколков. — Но раз уж вам лень выговаривать “монсеньор”, можете звать меня просто по имени. В конце концов, для того в Торке и придумали пить на брудершафт. Предлагаю начать изучение этой традиции на практике прямо сейчас.

И, пока Ричард вспоминал, как дышать, сам долил в бокалы “Чёрную кровь”.