— Ты тоже молодец, по-мужски выступил, — с кривоватой, но тёплой улыбкой сказал Гром, пожимая протянутую руку, и Сергей буквально завис, как перегревшийся сервер. Странная, непривычная, болезненно-острая реальность обрушилась на него водопадом, в котором немудрено было и утонуть. Почему-то это рукопожатие, эта улыбка, запах пота и одеколона, внимательный взгляд в упор — всё это казалось куда более реальным, чем вся его жизнь за последние… он не мог посчитать, за сколько — месяцев? лет?
…потому что Олег не слушал никаких уговоров и творил страшное, а Гром пытался это остановить, потому что у Грома ладонь горячая, а у Олега — ледяная, и лёд во взгляде, и никогда раньше (когда раньше? раньше, чем что? он не помнил) так не было. Хотелось ударить Олега — снова, хотелось спросить: как же так, Олег, за что, ведь я же люблю тебя, ты знаешь, и ты, ты ведь тоже любишь меня, всегда так было и будет, мы же поклялись ещё в детстве, на крови, по-настоящему, ладони ещё резали, помнишь? Боль тогда тоже была такой реальной, и потом долго и муторно заживало, а уж как от воспиталок досталось! Но они были абсолютно счастливы, и Олег смотрел так, будто в его руках было величайшее в мире сокровище…
Тогда Сергею и в голову не могло прийти его бояться. Сейчас — было страшно от мысли, что нужно возвращаться домой и под холодным, насмешливым взглядом объяснять произошедшее. Когда же всё настолько изменилось?
Гром разжал руку, и Сергей едва не ухватился за неё снова — “простите, простите, мне очень нужно, чтобы вы помогли мне понять, реальна ли вообще моя жизнь, пожалуйста, ещё минуту!”. Смешно и жалко; неудивительно, что даже Олег перестал его уважать. Пауза затянулась на несколько мгновений дольше приличного, и пока Гром не потерял терпение, Сергей заставил себя выдавить искренние, но всё равно неловкие и неуклюжие слова благодарности (наверное, всё же правы были девочки из маркетинга, настаивавшие на том, что ему нужно выходить в свет, чтобы окончательно не одичать, — но как же это трудно, почти невыносимо!). Приглашать Грома к себе было страшно — что скажет на это Олег? — но и не пригласить нельзя, ведь он Сергею жизнь спас, да и вообще за последние неизвестно сколько месяцев был единственным человеком, кроме Олега, кто не смотрел сквозь. Единственным, с кем было… пусть не спокойно, но хотя бы не страшно. К тому же, это лишь дань вежливости. Разумеется, ни с каким дружеским визитом Гром не нагрянет. Вот с другими, менее мирными намерениями — может… Но тогда ему не нужно будет приглашение.
Сергей давно уже должен был признаться хотя бы себе: ему было страшно с Олегом, и он не мог вспомнить, когда это началось. Наверное, когда начались убийства, когда Олег изменился. Или… раньше? Невозможно сказать точно. В последнее время страшно было постоянно, и всё труднее становилось различать сны и реальность. Иногда Сергею казалось, что он сходит с ума. Прежде одного взгляда на Олега, одного прикосновения хватало, чтобы успокоиться, но сейчас изменилось и это. Так странно, что единственным, кто хотя бы ненадолго помог ему почувствовать твёрдую землю под ногами, был почти незнакомый майор полиции. Мент. Человек, расследующий дело Чумного Доктора и уже этим опасный.
*
— Что, — улыбка Олега была жуткой, — стоило мне отвернуться, как ты нашёл себе более перспективную пассию, Се-рё-жа?
Сергей отступил на шаг, запнулся о банкетку и неуклюже на неё плюхнулся. Вовсе не такого приветствия он ожидал по возвращении домой. Они с Олегом, конечно, поругались, и явно не стоило распускать руки там, в казино, но Олег же не мог не знать, что произошло после его ухода! Во всех новостях уже показали, наверное.
— Я не… — пролепетал Сергей. — Что ты такое го..? Тебя же даже там не было, с чего ты взял вообще!
— Никто не знает тебя лучше, чем я, — склонившись, прошептал Олег ему в самое ухо. — О, разумеется, майор же тебя спас, да? Ты ему, можно сказать, задолжал? Но кто, по-твоему, виноват в том, что я ушёл раньше и не мог тебя защитить, м?
Сергей зажмурился, отвернулся, не в силах больше это выносить. Он очень хотел вскочить и оттолкнуть Олега, хотел наорать на него — возможно, даже матом. Но Олег прав: он сам виноват, сам перевёл их отношения в плоскость физического насилия, так нельзя. Не согласен с тем, что происходит — надо было вызывать полицию, и если признают соучастником — пусть! Пусть, потому что поделом. А если молчишь — значит, согласен.
— Ты сам знаешь, что твой майор сделает, если узнает, что ты скрываешь, — шёпот ввинчивался прямо в мозг, всё сильнее болела голова, из-под зажмуренных век медленно и щекотно поползли по щекам слёзы, но Олег и не думал молчать или как-то его щадить. — Так что сними свой белый плащ, Серёжа, и пойми наконец: мы одинаковые. Ты ничуть не лучше меня. И только я, только я приму это в тебе.
“Не нужен мне никакой майор, — стиснув зубы, промолчал в ответ Сергей. — Никто никогда не был нужен, кроме тебя. Вернись, Олег. Пожалуйста, вернись”.
Странные, глупые мысли. Вот же Олег, здесь, и не Сергей ли минуту назад хотел его оттолкнуть? Откуда же тогда взялось чувство, будто Олега нет рядом уже очень давно, так давно, что забывается и тепло его прикосновений, и запах дурацкого “Олд спайса” — будто у них нет денег на что-то получше, ну в самом деле! — и сигаретного дыма, и светлые искры в глазах. Только пустота осталась. Как это могло произойти, если Олег рядом почти всегда?..
Когда он, уже задыхаясь от непрошеных слёз, всё-таки открыл глаза, Олега нигде не было.
*
— А теперь говори, мразь, зачем ты убил всех этих людей.
Гром всё-таки нагрянул, и именно так, как Сергей и боялся: не как друг — разве могут быть друзьями тот, кто покрывает убийцу, и тот, кто убийц ловит? — а как майор полиции. Без улыбки, без рукопожатий, с личным делом, на котором сверху было приклеено армейское фото Олега, а внизу стояла печать с красными буквами: “ПОГИБ”. Буквы знакомые, слово тоже — но смысла в нём не было. Ведь Олег же здесь. Олег же…
...а потом мирок, который Сергей создал внутри своей головы и в котором прожил целый год, треснул и осыпался зеркальными осколками, и Сергей провалился в кошмар, от которого нельзя было проснуться, потому что это и была реальность. Реальность, в которой Олега больше не было, а его лицо, как маску, натянул на себя монстр из далёкого детства.
Ещё недавно он хотел проснуться. Сейчас он бы всё на свете отдал, чтобы не просыпаться никогда.
*
То, что делал с пациентами доктор Рубинштейн, мало походило на лечение и больше напоминало то ли жестокий эксперимент, то ли изощрённую пытку. Не то чтобы убийцы вроде Сергея Разумовского этого не заслуживали. Но правда заключалась в том, что самому Сергею Разумовскому было уже всё равно, что с ним будет. Рубинштейн заставлял его сражаться с “внутренним демоном” — и поначалу, движимый отчаянием и злостью, он действительно пытался. Птице, кажется, даже нравилось. Но чем больше проходило времени, тем неохотнее Сергей сопротивлялся, всё быстрее и легче отдавая контроль. Злости оставалась всё меньше, а отчаяние, напротив, захлёстывало с головой, и тогда больно было даже дышать. Да что там — существовать. Больно, горько, невыносимо. Хорошо — или, скорее, не настолько плохо — было только во сне, в зыбком забытьи где-то на задворках беспокойного сознания Птицы. Хотя бы там можно было — нет, не забыть, но по крайней мере не думать постоянно постоянно — постоянно — о том, что Олега больше нет. Эти огромные кровавые буквы “ПОГИБ” так и стояли перед глазами, и Сергей, может, ненавидел бы Игоря Грома, швырнувшего ему в лицо эту оглушительно страшную правду, но не мог. Для ненависти не хватало сил. Кажется, его самого не хватало, он будто исчезал, стирался из реальности, как старый школьный ластик, и места для чувств уже не было. Это хорошо, думал Сергей, хорошо: значит, когда-нибудь исчезнет и боль, и отчаяние. И память тоже. Этого он жаждал сильнее всего: тогда он не будет помнить, что Олега больше нет, и забудет, что убивал людей, пусть плохих, но людей.
Не надо было Грому спасать его тогда в казино. Не надо было Олегу в школе за него драться. Миру вообще было бы лучше без Сергея Разумовского.
*
Дверь не скрипнула, открываясь, но Сергей всё равно понял, что не один в палате. Он даже не стал открывать глаза. Если это пришли ставить капельницу — пусть. А если это снова Птица — тем более плевать. Пусть берёт всё, что хочет.
Прикосновение было бережным — обычно медбратья вели себя менее деликатно.
— Серый, — шёпот на грани слышимости, голос такой, будто пришедшему не хватает воздуха. “Серый”... Так его называл только один человек. Даже Птица не называл.
Сергей распахнул глаза — и отшатнулся. Вернее, попытался, забыв, что привязан на ночь к кровати.
— Зачем ты снова? — едва шевеля одеревеневшими губами, произнёс Сергей, и каждое слово стоило таких усилий, будто весило тонну. — Он умер, а ты получил, что хотел. Зачем?..
— Серый, — снова повторил тот, кого здесь не было. — Ты… ты меня узнаёшь?
— Не надо, — прошептал Сергей, но так и не смог снова закрыть глаза, всё смотрел и смотрел. Больно, но разве можно не смотреть?
Олег выглядел… иначе. Нет, Птица, конечно. Так, будто только что сбежал из пустыни, из пекла: неухоженная борода на пол-лица, как у арабского террориста, какая-то армейская куртка, выгоревшие волосы растрёпаны. Ни следа прежнего лоска, к которому Сергей успел привыкнуть, пока считал Олега начальником службы безопасности “Вместе”, и только кулон — такой же, и взгляд… На этот раз Птица превзошёл себя. Если бы Сергей не знал, что Олега здесь быть не может, он бы поверил.
Или Птица не при чём, и это наконец-то пришло долгожданное забытьё? Кома? Полное безумие? Он был бы рад, если так. Но как же больно.
— Потом разберёмся, — нетерпеливо бросил тот, кто не мог быть Олегом, и откинул тонкое больничное одеяло. Увидел ремни, и лицо его на миг исказилось, будто ему стало так же больно их видеть, как Сергею — его.
— Убью нахуй, — прорычал он и принялся отстёгивать руки. Сергей боялся зажмуриться, боялся даже дышать, но не потому, что Олег грозился его убить, а потому что он был слишком реальным. Ругался, расстёгивал ремни, от него пахло по́том, “Олд спайсом” и чем-то вроде машинного масла, и руки у него были тёплые… как у живого. Призраки такими не бывают, и даже Птица…
Он собрался с силами и сказал:
— Можно здесь.
— Что? — Олег замер, не расстегнув последний ремень на правой ноге.
— Убей здесь, — пояснил Сергей. — Тебе проще будет, а я… если это правда ты… я рад. Что ты жив. Но хочу, чтобы ты знал, что… я не хотел, чтобы так вышло. Не хотел… убивать их.
Даже если это был не Олег, а агония умирающего мозга, Сергей всё равно был рад ещё раз увидеть его хотя бы перед смертью, хотя бы так.
— Блядь, Серый… — Олег наконец расстегнул последний ремень, пальцы у него чуть заметно дрожали, и от каждого прикосновения к голой коже на лодыжке Сергея будто током било: даже этого казалось слишком много, он снова тонул в выкрученной на максимум реальности этих ощущений.
А потом Олег просто подхватил его подмышками и закинул на плечо, осторожно, но без лишних сантиментов.
— Помолчи, — сказал он, и Сергей услышал его, казалось, не ушами, а всем телом. — Выберемся — поговорим.
Плечо было жёсткое, а от куртки пахло пылью и порохом. Голова кружилась, в ушах звенело, висеть вниз головой было неприятно и даже больно, но Сергей из последних сил цеплялся за эту куртку и за уплывающее сознание, самым краем его отмечая, что слёзы по лицу так и текут, и не желал упустить ни секунды из последних оставшихся: потому что это был Олег, и он пришёл за ним. Пусть даже ради того, чтобы убить. Пришёл.
Он здесь, а всё остальное неважно.
*
Проснувшись, он сначала не понял, где находится, дёрнулся в ужасе, но что-то его удержало, и родной голос над ухом сказал:
— Тише, Серый, всё хорошо.
Тогда он вспомнил. И открыл глаза. Он был в машине, на заднем сиденье. За окном было темно, мелькали редкие фонари на обочине дороги. Олег сидел, уложив Сергея головой себе на колени и накрыв той самой армейской курткой — тяжёлой, жёсткой и пыльной. К чему такие сложности, если всё равно убьёт?..
Того, кто вёл машину, видно не было — только широченные плечи и причёску как у Универсального солдата из старого боевика.
— О, наша Спящая Красавица очнулась, — обрадовался “Универсальный солдат”, бросив быстрый взгляд в зеркало заднего вида. — Так вот ради кого ты Джесс динамил. Ну даёшь, Поварёшкин! Знал бы — запросил вдвое больше, деньжат у твоей красавицы точно хватит.
— Хоть втрое. Заткнись и веди, — огрызнулся Олег.
Сергей хотел спросить всё-таки про сложности и почему его сразу не убили, но машина плавно покачивалась, было тепло, пальцы Олега неспешно перебирали его волосы, и он сам не заметил, как снова заснул.
Когда Олег и “Универсальный солдат” разбудили его во второй раз, уже светало. Вокруг был лес, чуть в стороне от дороги за невысоким частоколом темнел окнами небольшой домик.
Олег помог Сергею выбраться из машины, снова накинул ему на плечи куртку поверх белой больничной пижамы. Ноги не держали, снаружи после уютного тепла салона было очень холодно, и Олег осторожно обнял его рукой, позволив повиснуть всем весом, а второй ловко поймал ключи, которые ему кинул “солдат”. Лицом тот походил на Лундгрена даже больше, чем причёской, только улыбочка была наглая и весёлая, совсем не как у киборга из фильма.
— Втрое, Поварёшкин, — усмехнулся он. — И дольше пары дней тут не торчи, вас уже ищут. Если босс прознает — сдам вас обоих, так и знай. А если менты — тем более, ещё и скажу, что ты мне пистолетом угрожал по старой дружбе.
— А то твоему боссу не плевать, — буркнул Олег и кивнул, когда тот вытащил из багажника большой чёрной машины — Сергей такие называл гробиками на колёсах, а Олег почему-то обожал, — туго набитую армейскую сумку. — Спасибо, Вад.
Вад сально подмигнул и потёр друг о друга подушечки указательного и большого пальцев:
— Ну ты понял, какое мне от вас нужно “спасибо”. Бывай, Поварёшкин. Не куксись, Рыжий, — Сергей вздрогнул от неожиданности, когда Вад (Вадим, наверное?) обратился к нему, а тот уже хлопнул дверью своего гробика и плавно покатил обратно по лесной дороге.
— “Поварёшкин”?
— Долго объяснять, — фыркнул Олег. — Вадик, конечно, тот ещё мудак, но за деньги, особенно за большие, сделает что угодно. Пришлось распотрошить резервный счёт, который ты на меня открывал, прости.
Сергей моргнул и поднял на него взгляд:
— Я думал… ты хотел меня убить.
Теперь вздрогнул уже Олег.
— Я… чего?! Ты с чего это взял?
— Но ты же сам сказал…
— Сказал. Что врача твоего убью, как только доберусь до этой твари. Господи, Серый, ты что, правда думал, что это я о тебе?!
Он смог только беспомощно кивнуть. В глазах снова пекло от подступающих слёз, но он их сдержал усилием воли и посмотрел на Олега снизу вверх, но прямо:
— Я убил столько людей.
— Серый… — Олег стиснул его плечо до боли, а потом мотнул головой, будто отгоняя неприятные мысли. — Давай потом об этом. Ты на ногах не держишься, отдохни хотя бы.
В доме было немного теплее, чем снаружи, но на удивление чисто, только воздух казался немного спёртым. Олег осторожно сгрузил Сергея на диван и укрыл всё той же курткой, а сам отправился открывать окно, включать генератор, бойлер и чем-то там ещё шуршать, и как только он исчез из поля зрения, ощущение нереальности навалилось с новой силой. Птица, о котором Сергей за эти сумасшедшие несколько часов почти забыл, закопошился на краю сознания, и впервые с того момента, как очнулся в допросной и понял, что произошло, Сергей до смерти испугался, что потеряет контроль. Подумать только — месяцами мечтал добровольно отдать, а тут испугался!..
Потому что впервые за эти месяцы ему было зачем жить — ведь Олег вернулся.
Не помня себя, Сергей скатился с дивана и бросился в соседнюю комнату, но запутался в собственных ногах и упал, больно ударившись локтем. Ехидный смешок Птицы прозвучал отчётливее.
— Нет! Убирайся! — взвыл Сергей и поначалу даже не понял, что происходит, когда его обхватили сильные руки, принялся вырываться — но его прижали к груди, осторожно, но крепко, и нет, это точно был не Птица.
— Всё хорошо, я здесь, — прошептал Олег ему в волосы, баюкая в объятиях, как ребёнка.
— Олег… — Сергей смял ткань футболки у него на груди, уткнулся ему в шею и наконец расплакался — отчаянно, громко, некрасиво, как пятилетка. Он ревел и никак не мог успокоиться, дрожал и всхлипывал, заливая футболку Олега слезами и соплями, а тот только гладил его по волосам, по спине и бормотал что-то успокаивающее.
— Не уходи, — прохрипел Сергей, когда смог хотя бы немного успокоиться. — По… пожалуйста, Олег.
Олег взял в ладони его лицо, большими пальцами вытер слёзы со щёк и заставил поднять взгляд. Сергей только сейчас понял, что боится — боится посмотреть ему в лицо и увидеть холодное презрение в глазах, кривящую губы усмешку. Боялся услышать страшное “Никакого Олега здесь нет!”
Но Олег был — и смотрел на него с такой теплотой, с таким беспокойством, что к горлу снова подступил ком. Это всё было так по-настоящему, так не похоже на холодную пустоту, в которой он барахтался с тех пор, как Олег уехал, клятвенно пообещав, что это его последний контракт, — и не вернулся.
— Я думал… думал… что ты…
Лицо Олега скривилось, как от сильной боли, и он отвёл взгляд.
— Эти ублюдки в штабе решили, что из той мясорубки, куда нас отправили, живыми не вернуться. Но… — Он усмехнулся невесело и взъерошил Сергею волосы до боли родным жестом — часто делал так в детстве, а Сергей каждый раз возмущался, что теперь на лохудру похож, ну Олег! — Я ж тебе обещал. Но так просто из этой ебучей пустыни не выбраться, пришлось поработать… без контракта, так сказать. Если бы я знал про похоронку…
Он снова обнял, стиснул так, что стало тяжело дышать, но Сергей не возражал. Он бы вообще влез Олегу под кожу, если бы мог.
Поцелуй был солёным от слёз, горьким от никотина и неуклюжим, будто они снова стали подростками и тайком от всех учились целоваться в пыльной кладовке, стукаясь зубами и то и дело норовя случайно заехать друг другу локтем в бок — и это было прекрасно. Лучше всего на свете. Как проснуться от бесконечного кошмара, как вернуться домой.
Когда они всё-таки оторвались друг от друга, Олег на руках отнёс его обратно на диван, и Сергей вцепился в него мёртвой хваткой, с отчаянием утопающего, цепляющегося даже не за соломинку — за волосок. Потому что казалось, что если Олег сейчас уйдёт, Сергей действительно утонет, навсегда заблудится в собственной голове и больше не вернётся — а вместо него вернётся другой.
— Не уходи! — взмолился он, и Олег понял всё правильно, потому что это же Олег, он понимал всё правильно всегда. Лёг рядом, едва уместившись на узком для двух взрослых мужчин диване, но Сергея теснота волновала меньше всего. Он устроился в родных объятиях, уложил голову Олегу на грудь, слушая размеренный стук сердца, и спросил:
— Что будет дальше?
Олег глубоко вздохнул и обнял его крепче.
— Дальше ты отдохнёшь. Перекантуемся тут пару дней, потом я наведаюсь в твою чудо-больничку и поговорю с врачом, — и не только “поговорит”, если судить по тяжёлой злобе в голосе. — А потом мы отсюда свалим. Пока тебе не станет лучше, или пока не придумаем, как тебя реабилитировать. Или навсегда.
— Ты поедешь со мной? Олег, я же преступник!
— А я дезертир, — Олег едва уловимо пожал плечами, Сергей почувствовал движение. — Или мертвец, хрен разберёт. Помнишь, мы когда-то клялись друг другу в вечной верности?
Сергей вздрогнул. Он-то помнил, но им было тогда сколько, лет двенадцать? Кто всерьёз относится к кровным клятвам, данным в двенадцать лет?..
— Помню, — прошептал он.
— И я помню.
Будто это что-то объясняло.
На самом деле это объясняло всё. Ничего не изменилось с тех пор, как им было по двенадцать, по-прежнему были только они двое против всего мира. Где-то там ещё оставались обвинения в убийствах, заключение о недееспособности, отозванный контрольный пакет акций “Вместе”, опасные эксперименты Рубинштейна, как никогда сильный Птица, принципиальный майор Гром, который ни за что не смирится с тем, что Чумной Доктор сбежал… Такая нерадостная реальность — и стоило ли ради неё выплывать из блаженного забытья, куда Сергей уже почти провалился в психушке?
Стоило, подумал он, уже засыпая — впервые за несколько лет спокойно, без страха. Олег рядом, а значит, бояться больше нечего. Вдвоём они одолеют любые сложности, как делали всю жизнь, а с монстрами в собственной голове Сергей уж как-нибудь справится.