1:1, bitch

Если с самого начала Чонгук думает, что идея Тэхёна — ещё ничего, то в следующий раз ему нужно, чтобы кто-то смачно приложился к его лицу, перед тем, как он согласится на что-то подобное опять. Нет, нет и нет. Ни за что, мать его.

Ему бы хорошо отдохнуть перед завтрашним днём… И, нет, отдых не включает в себя громкие басы, что ползут мурашками по позвоночнику. Туда же не входят и гасящиеся тела, попадающиеся на глаза, куда ни глянь. И коктейли безалкогольные в ту же степь — а других нельзя, завтра у него соревнования, а поэтому голова должна быть светлой. И Мин Юнги можно вписать в ту же колонку, хотя, Чонгук почему-то и не сомневался, что он присоединится к ним с Тэ сегодня. А точнее, присоединится к Тэхёну и отвратительно-слащаво зажмёт его у спинки диванчика, целуя того так, как будто и сожрать целиком был бы не против.

Влюблённые люди — особый вид противного для Чонгука, фу. Демонстрация телячьей нежности всякий раз нечаянно тянет Чону за маленький язычок, щекотно дразнит желудок и провоцирует рвоту (которая в итоге всё не выходит, а мерзкое чувство так и щиплет в горле).

Тэхён говорит, что это просто Чонгук никогда не влюблялся, истина как на ладони. А про себя Чон думает, что оно ему и не надо.

Чонгук на них пялится — и нехорошо как-то в грудине. Словно за личным подсматривает, хотя, скорее, в нём больше нескрываемого, кристально-чистого охуевания от самого вообще факта, что на такого придурка, как Тэхён, тоже нашёлся кто-то. Они ж всегда вдвоём были, по какому бы дерьму их ни носило. А тут…

«Чонгук, ты не представляешь! Кажется, у меня есть парень!»

И нихера себе такой парень, с глазами — настоящее льдистое пламя. Он в Тэхёне каждым взглядом явно что-то выжигает прямиком до сквозных. Огромные музыкальные ладони почему-то иррационально ледяные — Чонгук помнит неловкое рукопожатие при первом «знакомься, это мой Юнги». У «знакомься, это мой Юнги» лицо непривычно нечитаемое, черты стоика, а в глазах оживает что-то, в них живо шевелится лишь от двух вещей: Тэхёна — такого подвижного, болтливого, шумного до того, что голова заболеть спокойно может, — и фортепиано. Оба они пианисты, вообще-то, из двух разных музыкальных школ. Чонгук смотрит на них ещё раз — сам не знает зачем. Те прислоняются ладонью к ладони в каком-то лебезяще-ласковом жесте, вытягивают пальцы, меряясь, у кого длиннее.

У Тэхёна. Буквально в какие-то пустяковые миллиметры, которые не меняют ничего.

И Чонгуку делать больше нечего, кроме как анализировать вместе с ними эту дичь. Руки у них разные: тэхёновы какие-то более изящные, мягкие, аккуратные, с ухоженными лунками и красивыми ногтями под укрепляющим бесцветным лаком, ими бы что-то из Бетховена или Дебюсси играть под долбаным светом серебристой луны: Suite BergamasqueL. 75: III. Clair de Lune там или Préludes, Premier livre, L. 117: No.8, La Fille aux Cheveux Lin — даже не спрашивайте у Чонгука, откуда он названия знает, он сам не поймёт (с кем поведёшься, от того и наберёшься, нет?), как в памяти такое отложилось. Жезл Мина во время минета, наверное, он держит так же бережно и аристократично, как сейчас удерживает стопочку шота — с мизинцем в сторону, одними мягкими подушечками удерживаясь за стекло. Руки Юнги более жилистые, суставы на бледных пальцах узловатые, ногти либо под корень сострижены, либо сгрызаны в порыве вредной привычки. Тэхёну наверняка нравится, когда эти руки у его шеи… «Знакомься, это мой Юнги» говорит (ну, как говорит, Тэхён от радости и опьянённых чувств сам хвастается Чонгуку), что и на органе играет помимо пианино, и Чонгук почему-то ни разу не удивлён этим даже. Ещё бы Юнги на нём не играл — навык абсолютно подходит под его довольно мрачный и молчаливый облик.

Одно неясно: как? Как эти двое смогли так слипнуться — не отодрать?

— Чонгук-и, ты как-то раскис, — Тэхён немного ровняется в спине, считает совершенно нормальным заговаривать с ним, пока Юнги мокро целует его в шею, кусает за линию челюсти. Ни стыда, ни совести, ну да ладно, впрочем.

— Я не раскис, — ему приходится говорить громче, чем привык, чтобы его голос было слышно сквозь ритмичные биты, разливающиеся по колонкам.

— Раскис-раскис, я же вижу. Ты никак не расслабляешься. Сидишь весь такой хмурый, как туча грозовая.

Юнги переводит на Чонгука взгляд исподлобья, тяжёлый такой, может, даже ревностный; метит свою территорию тем, что снова находит своими губами голую уязвимую кожу у углубления правой ключицы Тэхёна и нескромно вбирает её в рот, силясь после себя оставить побольше засосов.

Юнги может быть спокоен — Чонгук на Тэхёна вот вообще никак не претендует.

— В жизни тебя больше слушать не стану, — он недовольно оглядывается по сторонам клуба Dionysus и слюной брызжет.

У Тэхёна своеобразное виденье того, каким должен быть отдых перед «тем самым важным днём». И не сказать, что бесит Чонгука именно этот клуб или наблюдение за тем, как его лучший друг шкерится в уголке дивана на коленях у Мин Юнги. Его, типа, бесит всё на постоянной основе, ничего такого. Но, всё-таки немного стрёмно то, что совместное время препровождение оборачивается любовной сессией этой парочки.

Чонгук уже понял: Тэхён принадлежит Юнги. Хватит.

Тэхён ему никогда не был даже интересен.

— Ну-ну, Чонгук-и. Не будь так категоричен! — ему легко говорить, конечно. — Между прочим, этот клуб о-о-очень даже символичен, — о Чонгук даже знает, чем. — Мы с Юнги-хёном здесь, в Dionysus, познакомились.

До Чонгука долетает какое-то слишком интимное «да, мой сладкий?», пока парочка рядом с ним романтично трётся носиками.

— Мгм, — из Юнги вырывается довольное низкое урчание.

Юнги вообще, как бы, разговаривает мало, даже с Тэ. Как говорит сам Тэхён, им слова и не нужны, нужен только рояль, чтобы оба высказались в чувствах музыкой. Хотя, нет, Чонгук берёт свои мысли обратно — Юнги всего лишь низким голосом называет Тэхёну номер какой-то симфонии с аранжировкой Листа — а Тэхён давит неприличный стон, как будто ему шепнули на ушко нечто обжигательно-пошлое. Серьёзно? Тэхён заводится от одного лишь того, как Юнги на палевном французском перечисляет ему вальсы Шопена? Тэхён его в ответ приласкивает Брамсом, пальцами перебирает юнгиеву кожу на шее, как если бы под ними были клавиши, и он играл.

Блять, пиздец.

Это что? У них такой кинк?

Если бы Чонгуку томно шепнули на ушко «пандэ толлё чхаги» или «ап джумок чигури», ничто бы в его штанах даже и не дёрнулось. Хотя, по отнюдь нескромному мнению Тэ, всё дело в голосе, что это сладко пророкочет в ушную раковину эти слова. И вот тогда…

Нет. Даже тогда Чонгук не поймёт этих конченых фетишистов.

— Причём тоже перед выступлением! — радостно щебечет низкой октавой Тэхён, вдоволь обменявшись с Юнги никому непонятным, но весьма горячим, нужно признать, тактильным флиртом. Чонгук раздражённо закатывает глаза, молясь всем богам, чтобы только Тэхён не завёл это дерьмо ещё раз. Он раз тридцать рассказывал Чонгуку о том, как состоялась встреча с его персональным Чайковским. Как вообще one-night stand обернулся постоянным партнёрством? Как их угораздило встретиться и потрахаться, будучи соперниками, которые завтра должны друг с другом состязаться? — Его музыкальная школа была против моей…

— Ты рассказывал, — не желая слушать это в тридцать первый раз, почти безобидно бормочет Чонгук.

Чонгуку бы вырезать это из памяти, а Тэхёну — у него нужно срочно отнять талант рассказчика. Незачем Чону помнить о том, что кто-то самозабвенно пялил его друга, кто-то, кто, похоже, ещё больше повёрнут на музыке, чем Тэ. Встретились два одиночества. И теперь, вместо «я тебя хочу», они говорят: «Fantaisie Impromptu Op. 66». И всё, кто-то из них уже бурно кончает. Секс у них, кажется, тоже под какую-то классику, кто их знает? Детям, говорят, на ранних этапах развития Моцарта полезно слушать.

— Так бы и поиграл с тобой, — Тэхён опускает большую лапищу на худую коленку своего Юнги, соблазняюще прикусив нижнюю припухшую губу кромкой ровных зубов, — в четыре руки.

Чонгук неуютно морщится, не совсем уверенный, было ли это про бедный музыкальный инструмент.

— Ух, а как мы замарали рояль после соревнований, когда концертный зал опустел… Я продул, не смог обойти хёна, и не хотелось, потому что он — охуенный, Кук-и! Он так играл! Боже, ты бы видел только, как восхитительно он играл! Я, типа, реально проиграл ему, но такое чувство, что я всё равно ушёл победителем! Выиграл что-то поважней.

Юнги рычит пантерой, ластится под Тэхёнову раскрытую большую ладонь, целует его в длинные и худые пальцы и низко бурчит что-то вроде «талантливый» и «моя Элиза».

Кажется, Чонгуку и впрямь пора.

— Я был бы не против не знать о том, как вы двое сношаетесь.

— Недостоин, — Юнги приподнимает голову, оторвавшись от тэхёновых зацелованных рук, и колет Чонгука острым взглядом-иглой.

Чонгук съезжает к краю велюрового диванчика, немного растерявшись.

В стакане перед ним из колы почти повыстреливали все шипящие газовые пузырьки.

— Он что, сейчас заговорил со мной? — уточняет Чонгук, как будто Мин забузил на каком-то непонятном языке без наличия письменности, знакомом только Тэхёну.

— Недостоин знать о том, как мы занимаемся любовью, — голос Юнги суровый, опасный, как ветряная буря в ночи. Да Чонгук уже давно понял, чья Тэхён теперь детка, чувак, чил аут, блин.

— Ты у меня такой ревнивый, хён, — Тэхён недовольно качает головой, но всё равно целует Юнги в маленькую кнопочку-нос.

— Мгм. Моя Элиза.

— Не обижай мне Чонгук-и.

Эй, вообще-то, Чонгук-и очень даже умеет постоять за себя! У него завтра соревнование по тхэквондо, о чём вы? Чёрный пояс у него уже имеется — аттестация второго дана сдана идеально, и если всё выгорит и дальше, он сможет стать помощником учителя, — просто их школа боевых искусств соревнуется с ещё какой-то, а Чонгук никогда, в принципе, не был против кому-то показательно надрать зад. Пяткой с разворота.

Добок уже полностью отглажен, покоится в спортивной сумке и ждёт своего звёздного часа.

— А ты — не будь такой злюкой, — Тэхён вытягивает ногу, чтобы дотянуться до него, и легонько тюкает в коленку.

— Я не злюка.

— Ну, да, ты не злюка, просто секса не было давно. А секс всё решает, Кук-и. Так что поднимай свою упругую задницу и шуруй покорять танцпол. Глядишь — всё закончится максимально благоприятно, и ты выпустишь пар с какой-то крошкой. Или крошем.

— А вы тут останетесь?

— А нам уже никого искать не нужно, у нас с хёном каждый вечер благоприятный: он играет мне Яна Тьерсена, я ему — Людовико Эйнауди, а затем он укладывает меня на крышку его фортепиано и…

— О Господи, просто не продолжай! — последнее, что нужно, вообразить это: вообразить их, чпокающихся на ни в чём не повинном фортепиано. Тут психику травмировать можно. — Вы невероятно ужасные!

— А представь, если сегодня ты найдёшь свою половинку? Это же так романтично будет. Этот клуб сводит! Намджун-хён с Джин-хёном, я и Юнги… Сегодня тут определённо танцует твоя половинка, вот увидишь!

Да кто ж Чонгука такого выдержит? Для этого нужно быть настолько же двинутым, как и он сам.

— Подожди… Хёны что, тоже здесь встретились?!

— Конечно! Я всех сюда стягиваю. Надо будет и Хоби-хёну предложить… Почему я раньше не подумал?..

— Ты!..

— Всё, Чонгук-и, не теряй времени! А то завтра у тебя соревнование, а ты весь какой-то… Не знаю, более злобный, чем всегда.

— Это называется «быть собранным», хён.

— Так распустись хоть на вечер.

В одном Тэхён прав — секса не было давно, всё время уходило на тренировки. Не сказать, что он прям надеется на то, чтобы завалиться к кому-то на ночь или уединиться в мерзком туалете на жалких пятнадцать минут, но наставления Тэ он выполняет и движется туда, где людей побольше.

Застывает у бара, не испытывая желание пойти колбаситься среди потных тел и лишний раз изнурять себя. Энергию беречь нужно. Хотя бы для того, чтобы на славу кого-нибудь выдрать, если карта ляжет. И пусть сегодня ляжет не только она, пожалуйста.

Бармен обновляет ему колу, а затем протягивает вишнёвую фанту со льдом кому-то справа, вынудив Чонгука сопроводить действие взглядом и подавить рвущийся отрыжкой из горла газ. У мальчишки рядом с ним волосы цветом с ту фанту, что тот лениво потягивает через прозрачную трубочку, — даже ярче, жгучей — пряное вино с гвоздикой и тлеющие угли, от которых исходит аномальный жар. И от самого мальчишки тоже в жар бросает, но Чонгук старается на это не вестись. Кокетливая улыбка может быть обманчива, но как же заманчив этот уверенный в себе взгляд, очерченный поволокой дымчатых теней у краешков глаз, что визуально меняют разрез и акцентируют томную глубину каких-то манящих тяжести и силы, ставящих прямиком на колени…

Но не Чонгука.

Его таким из колеи не выбьешь.

— Фанта? — констатирует он почти насмешливо, даже сам сразу не понимая, что завязывает с «собутыльником» нелепый диалог двух трезвенников.

— Кола? — ни за что не остаётся в долгу мальчишка, сначала окинув скучающим взглядом жидкость, а затем человека, что её заказал. — Ванильная или Лайт?

— Та, что без сахара.

— Вот оно как. И что же ты со своей колой без сахара делаешь в клубе, куда приходят накидаться от души?

— Встречный вопрос, — Чонгук выгибает бровь и совершает глоток своей колы. Без чёртового сахара.

— Резонно, согласен, — оппонент мягко уходит от ответа, отпив своей фанты из трубочки и облизнув свои поблескивающие губы ловким кончиком языка.

— Я вишнёвую фанту не пробовал. Вкусная?

— Угостить?

— Делиться одной трубочкой с посторонним человеком — негигиенично.

Что-то в этих словах побуждает мальчишку с пламенем волос звонко и мелодично расхохотаться. Его маленькая ладонь неброским жестом зачёсывает насыщенно-рубиновые пряди, а Чонгук ловит себя на том, что до детали прослеживает, как пальцы небрежно массируют кожу у корней. Кажется, что, если самому повторить тот же фокус, провернуть тот же трюк с чужими волосами, его руку несомненно обуглит языками пламени.

— Когда тебя пытаются засосать — ты отвечаешь тем же? Что принимать в себя чужой язык — негигиенично?

— Слюней от этих ваших поцелуев много.

— Это потому, что тебя не целовали правильно, — голосом истинного знатока поддевает его мальчишка и показательно цепляется языком за бедную трубочку. Тянет жидкость долго, неспешно, моргая длинными ресницами. — Можно целовать глубоко, жарко и продолжительно, и при этом чтобы никаких слюней по подбородку.

— Ты кто? — Чонгук дарит ему недоверчивый взгляд и для чего-то с ног до головы оценивает этого любителя вишнёвой фанты. — Я не стану обсуждать секс с каким-то незнакомцем.

— Ух, какой ты злой, — ничуть не обидевшись, даже наоборот — приободрившись от грубости, удивляется собеседник. — Ну, во-первых, говорим мы не о сексе, а всего лишь о поцелуях, но и до секса могли бы дойти тоже. А во-вторых, нам с тобой детей не крестить и не жить бок о бок всю жизнь. Мы разойдёмся так же, как и сошлись, так что давай — излей мне душу, может, полегчает, а я по ходу нашего разговора, возможно, смогу тебя убедить в том, что в поцелуях нет ничего плохого.

— Тебе нечем заняться?

— А тебе есть, чем? Пассивное созерцание на гасящие тела никак не притянут к тебе интересных личностей, что скрасили бы тебе вечер хоть интеллектуально, хоть физически, — спокойный тон голоса не теряет лёгкости, а Чонгук не может понять, отчего наоборот беситься хочется больше.

— А, и ты, распознав в моей ауре нехватку близости, любезно предлагаешь мне свою кандидатуру?

— Для того, чтобы я тебя захотел пригласить в свою постель, зайчонок, ты должен быть мне интересен не только смазливой мордашкой. Хотя, может, сегодня я буду в настроении снизить свои стандарты, кто знает?

Зайчонок? Эта бестия сейчас что, назвала его «зайчонком»?

— Зачем я вообще с тобой говорю?

— Потому что со мной весело, зайчонок?

— Сейчас просто умру от того, как мне весело, ага, — бурчит Чонгук на монотоне, раздражённо закатив глаза.

— Видимо, тебя действительно давно не трахали, раз ты такая стерва у нас.

— Во-первых, трахают не меня, а я, а во-вторых, я всё ещё не собираюсь обсуждать с тобой подробности своей личной жизни, чувак, — и злиться хочется от одного того, что Чонгук, между прочим, волей-неволей говорит с ним о сексе уже.

— О, правда? Ты многое упускаешь, зайчонок.

Да что за «зайчонок», блять?

— Я тебе не зайчонок, — вылетает шипящим голосом.

— Но ты так на него похож, знаешь… Тебе бы ещё ушки и хвостик… Пробкой.

— А не пойти ли тебе со своей пробкой нахуй?

— Нахуй идти с пробкой неудобно, зайчонок, если только ты не готовишься к тройничку. Фанту ещё хочешь? Не бойся, попрошу у бармена трубочку для тебя, антибактерицидную, без моих слюней. А сексом ты занимаешься так же — с антисептиком под рукой?

— Не неси ахинею, ты меня не знаешь. А фанту буду. И хрен с ним, твоя трубочка тоже подойдёт, — Чонгук решает точно ни в чём не уступать, цепляясь за соломинку дерзко и непреклонно.

Прохладная жидкость приятно стекает вниз по грудной клетке. Он взбалтывает медленно тающие продолговатые кубики льда, плавающие в жидкости, и извлекает звон стеклянных стенок стакана.

Вкусно, зараза.

— Так вот, как ты улыбаешься, когда тебе что-то нравится, зайчонок… Вкусно?

— Ни хрена. И я не зайчонок, — фыркает он, возмутившись, а затем ненадолго задержавшись взглядом на чужой шевелюре.

— Так нравятся мои волосы? Ты глаз от них не можешь оторвать, зайчонок.

— У тебя… У тебя волосы, как эта вишня…

Чонгук, должно быть, выглядит максимально тупо, как будто в жизни не встречал корейца с крашенными волосами. Да Тэхён едва ли не каждый месяц меняет цвет волос (сейчас он вообще ушёл в отрыв, вытравив волосы в долбаный синий!), а тут незнакомец, на которого Чонгук таращится, как на только что обнаруженное открытие. Какой срам, Господи!

— Вкусные? Могу на носочки встать, если захочется проверить, вишнёвый ли у меня шампунь, — ловко подмигивает ему напарник по беседе. — И если ты не зайчонок, то кто? Как мне тебя называть?

На носочки.

Ну да, мальчишка заявился так мощно, что Чонгук даже не успел подметить факт небольшой разницы в росте. Но рост ведь и не играет роли, да? Его взгляд торопливо мечется в сторону диванчиков, где Мин Юнги с той же отдачей, что и раньше, пожирает Тэхёна губами.

Нет, не играет.

— Почему мы вообще ещё продолжаем этот разговор? — на самом деле Чонгук и сам не знает, почему его рот раскрывается в броских ответах, что лишь раззадоривают и раззадоривают. — Чонгук. Меня зовут — Чонгук.

— Ммм… — делается загадочная пауза, после чего незнакомец прикладывает палец к поджатой линии мягких губ — такие и целовать, наверное, охуенно. — «Зайчонок» мне нравится больше. Агрессивный маленький зайчонок.

— Это ты со мной так флиртуешь? И я не маленький. Уж не в сравнении с тобой.

— Флиртую? А не ты ли заговорил про мои волосы первым? Могу дать потрогать, зайчонок.

Да, дай мне их потрогать.

Может, даже не только их.

— Ты первым назвал меня «зайчонком», так что ты это начал.

— Да? О, ну, окей, зайчонок. Но, признай, ты хочешь потрогать мои волосы, узнать, насколько они мягкие, так ли вкусно пахнут, как и фанта, что всё ещё на уголках твоих губ.

Чонгук следует инстинктам: смачивает губы кончиком языка, сгребая остатки сладости, и это не осталось без внимания наблюдательных глаз.

Нулевая кола вышла из чата.

Хочу.

— Так ты со мной флиртуешь.

— Ты всё ещё спрашиваешь или уже утверждаешь, зайчонок?

— Мне это твоё «зайчонок» теперь будет сниться во снах.

— Ого, зайчонок, мы и пяти минут не знакомы, а ты уже говоришь мне про свои мокрые сны.

— Я про кошмары, — резко оправдывается Чонгук, покраснев.

— Жаль. Хотя, в кошмарах тоже бывает весело. Иногда, конечно, но и на том спасибо. Ещё фанты?

— Ты подсыпал в неё что-то? — с подозрением воспринимает предложение Чонгук.

— Ага, экстази в порошок стёр и добавил, — улыбка мальчишки нагловатая, сопровождаемая игривым подмигиванием. — Не чувствуешь ещё, как земля вертится? Не попал ещё в мир Сальвадора Дали, где всё растекается перед тобой, как медуза на солнышке?

Чонгук бледнеет, желудок как будто завязывают на морской узел.

Лучше бы этот пацан шутил, не то Чонгук ему свернёт эту тонкую шею.

— Ого, да ты сник весь прям, зайчонок. Я ничем не балуюсь. Если бы хотел накидаться, алкоголь был бы мне в помощь, но я тут с тобой и вишнёвой фантой. Ещё арбузная офигенная, ты пробовал?

— Я уже тебя ненавижу!

— Из-за арбузной фанты?

Чонгук не отвечает, только делает ещё пару глотков из соседского стакана.

— Может, всё-таки поведаешь мне свою неудачную историю поцелуев? Кажется, я обещал попытаться повлиять на твоё мнение.

— А если не расскажу? Как повлияешь? Возьмёшь и засосёшь прямо тут? — ладно, может, Чонгук самую малость заинтересован в том, что сейчас происходит. Откровенно, без драмы и без «воды».

— Можно и практикой поменять твоё мнение. Даже эффективнее будет.

— Что, прямо сейчас?

— Боишься, зайчонок? Трусишка такой… — и этот мальчишеский смех явно делает что-то с Чонгуком ну вот вообще никак не объяснимое элементарными словами. — Не могу, какой ты сладкий.

Что-то сильно вмазало ему по эго. Ничего он не трусишка.

Он разделывается с чужой фантой в один большой глоток, газ всё ещё шипит ему во рту, даря чувство лёгкого онемения тканей, но проиграть он не может. Ему бросили вызов, и кто он такой, чтобы не ответить?

Волосы этой маленькой бестии действительно мягкие, действительно пахнут сочными ягодами, кажется, сейчас вот-вот заструятся нектаром вниз по венистому сжатому кулаку — Чонгук успевает оценить это где-то на периферии сознания, пока пятерня уже копошится в чужом загривке и зажимает у корней. Почему-то сразу так и показалось, что губы будут просто охуенными, созданными для того, чтобы их целовали-целовали-целовали. Мальчишка с волосами-пожаром ничем не робкий, в кулаках зажимает ворот чонгуковой джинсовой курточки, и есть в его напористости какой-то хорошо различимый стержень жёсткости.

Он не так прост.

Ещё один лёгкий чмок в линию нижней губы, затем пауза на отдышаться, а глаза по-прежнему сомкнуты.

— Ну? Что-то изменилось?

Вкусный, — хочется сказать, но вредничать — дело принципа, а Чонгук никому не уступит. Не в его правилах. Ни за что не уступит. Никому и никогда.

— Ничего не почувствовал.

— Ничего не ощущать — уже лучше, чем ощущать тошноту. Попробуем ещё раз.

На этот раз незнакомец притягивает его ближе к лицу искусственно мягче, даже можно сказать, обманчиво-нежней, потому что сам поцелуй всё-такой же напористый, жестокий, с покусыванием губы и грубой её оттяжкой зубами на игривый лад. Обманчивая осторожность, присущий азарт каждого касания добавляют специй в происходящее, и это блюдо из острых ощущений, когда на языке почти кровь, а руки мягко приласкивают поясницу, находит особое местечко у Чонгука в голове, отзываясь чем-то очень приятным в теле. Но свою слабость он этим не покажет, он прекрасно умеет контролировать себя. Даже если чужая ладонь хитрит, забывает о честной игре и по-хозяйски, абсолютно беззастенчиво гладит в области паха. Нет, Чонгук на это не купится. Он не…

— Всё ещё не изменилось твоё мнение?

Господи боже.

— Мечтай…

— А я свои мечты исполняю всегда, зайчонок.

Они целуются снова, смакуют последние вишнёвые отголоски на языке, и это тот самый момент, когда Чонгук немного забывается, приоткрыв рот, факт чего позорно проносится в голове маленьким поражением. А Чонгук проигрывать не привык. Давление на поясницу становится ощутимым всё сильнее и сильнее, а затем он ловит себя на мысли, что сам её и прогибает, выставив вперёд таз, пока чужая рука непринуждённо давит на член сквозь нижнее бельё и джинсы.

Чонгук не поддастся…

— Нужно остановиться, — шёпотом в предупреждение, упираясь ладонью в чужую грудную клетку.

— Почему? Начинаешь думать, что так, как я, тебя ещё не целовал никто?

Смотри, слюней не так много, а ещё ты издавал такие умиляющие постанывания…

Что?

— Ничего я не издавал!

— Да ладно, я шучу. Может, кряхтел только. Самим горлышком.

— Иди нахер… Как бы там тебя ни звали, — в свою защиту бурчит Чонгук, но не имеет в виду отшивать парня на самом деле.

— Что, так давно никого не было?

— Да, так давно! Смейся теперь с этого! — Чонгук разражается агрессией, пытаясь всеми правдами и неправдами прикрыть стыд, что пятнами выступил у него на шее. Ну, ещё не показывать, что у него в штанах дёрнулось от интереса.

Ни одна из давнишних связей не была похожа на ту, что происходит сейчас.

— Ну, чего сразу дуться, Чонгук-и? Всякое бывает. Тебе бы потрахаться, чтобы таким злым не быть.

— Ты цитируешь моего лучшего друга.

— Потому что мы с твоим другом понимаем, что к чему, — всего-то и воркочет парень, как-то даже очаровательно погладив Чонгука по щеке. — Я здорово целуюсь, скажи?

— У тебя самооценка уровня «Бог».

— Только не говори мне сейчас, что тебе не понравилось, зайчонок.

— Ладно, может, это было… Н… Неплохо…

— Я знаю, Чонгук-и. Я чувствовал ладошкой, как ты завёлся.

— Сам виноват.

— Не отрицаю, зайчонок.

— Прекрати уже называть меня так, — несмотря на общее недовольство, голос становится каким-то более спокойным.

— Ну, как же? Ты ведь такой хорошенький, агрессивненький зайчонок, у которого есть одна проблема, — жар чужого шёпота какой-то слишком интимный, он щекочет, ласкает, обжигает ушную раковину Чона, заставив его затаить дыхание, когда чужая ладонь снова оказывается у паха, — вот здесь.

Сердце Чонгука предательски забивается чаще, как если бы он только-только завершил кардио-тренировку.

Что за хрень вообще?

Но нельзя позволить ему одержать верх. Ни за что.

Он ещё покажет, что он никакой не «зайчонок», и его так просто не одолеешь. Вообще не одолеешь. Только посмей.

Ладонь у чужой груди давит, норовит показать, что сейчас настала очередь Чонгука. Подбешивает то, что мальчишка, поцелуи с которым до одури вкусные, как-то даже с любопытством принимает чонгуков ход и позволяет зажать себя в «клетке» близости, однако в нём и намёка на подчинение не замечается; он не признаёт напор Чонгука чем-то таким, что опустило бы его перед Чоном на колени. Чисто какой-то восторженный интерес.

— Как тебя зовут? — голос Чонгука более интимный, глубокий, менее рявкающий, менее выражающий вечное недовольство.

— Что, хочешь знать, чьё имя кричать в своих мокрых снах?

Насмешка. Сразу за ней же такой красивый смех, и только чистота этих звуков помогает Чонгуку не принимать во внимание саму причину, по которой этот смех вообще был вызван. А можно посмеяться так ещё? Очень… Красиво.

— Нарываешься… — звучит вообще без крохи угрозы, но защитная реакция срабатывает чисто на автомате.

— Ты мне не страшен, зайчонок.

— И зря. Я ведь…

Чонгук решается прервать собственные слова надобностью прикусить мальчишку за хрящик небольшого уха, поддеть серёжку языком и распробовать на губах привкус прохладного металла. За действие ему дарят продолжительный и далеко не самый ровный выдох в линию челюсти.

— Я ведь и грубо могу.

— Ты мне не страшен, — а голос дёргается лишь от того, что чонгуковы руки деликатно жмут на талию, нащупывают под слоем одежды мышцы.

Кажется, если его ударить, он так же ударит в ответ.

— Даже если я скажу, что планирую тебя разрушить?

— О, так ты уже строишь на меня планы, зайчонок?

— Не говори мне, что не хочешь того же. Может, у меня давно и не было, но я всё ещё помню, каково это — когда тебя от кого-то ведёт. А тебя от меня ведёт. Так что будь солнышком и скажи мне своё имя.

— «Солнышко». Как трогательно как для кого-то, кого ещё десять минут назад бесил один только мой вид.

И до сих пор бесит. Бесит, что глаз от него не оторвать.

— А если я скажу тебе, что это я планирую разрушить тебя?

И Чонгука опять прижимают к стенке, так и не давая ему ответ на самый неспешно мучающий его вот уже битых минут двадцать вопрос: да что это за мальчишка, чёрт возьми?

— Тебе со мной не справиться.

— Да что ты? А я считаю иначе, зайчонок. И если нас обоих так ведёт друг от друга, ведёт от прикосновений, я уже даже знаю, чем всё сегодня закончится: ты кончишь.

— Это добро на секс?

— Ты кончишь, сидя у меня на члене.

Чонгук благодарен тем, кто планировал освещение в Dionysus, тут достаточно темно, чтобы на глаза не попался один его стремительно покрасневший от парочки грязных слов вид. Даже Тэхён не вызывал в нём столько смущения, неслыханно!

— Кто ты?

— А зачем тебе моё имя?

В смысле зачем?

— Я сказал тебе своё. Хочу знать, как тебя зовут.

— А я хочу увидеть тебя на коленях, зайчонок. Уверен, этот пылающий раздражением и ненавистью ко всему взгляд станет моим любимым, пока у тебя во рту будет греться мой член. Видишь, зайчонок, мы много друг от друга хотим.

— Я ни перед кем на колени не опущусь, — почти дерзко, но в той же степени жарко до шипящего горячего дыхания, что касается чужих губ.

— Перед другими, может, и нет, а передо мной опустишься.

— Да пошёл ты, этого не будет… — почти позорно и обижено. Но если и обижено, то только на своё тело, которому под кожей становится неимоверно жарко.

Стыдно признавать, что гадёныш дёргает за правильные рычажки.

Он чувствует возбуждение и постепенно нарастающее желание скрутить эту вишенку и нещадно отодрать прямо тут. Может, даже всухую. Чтоб до конвульсий.

Но… Ни одного его слова, ни одного телодвижения совсем не боятся, и как только он намеревается ухватиться посильней, показать характер, проявить себя тем, кто будет сверху, ему отвечают той же монетой с идентичной силой, а когда хватка оказывается на шариках яиц, кажется, что паршивец и вдох его уже через прикосновение собирается контролировать.

— Скажи мне, кто ты, так нечестно.

— Ты мне так и не ответил, зачем тебе это, Чонгук-и.

— Хочу знать, кто сегодня опустится передо мной на колени и будет разлетаться на атомы, пока я буду его трахать.

— Как для кого-то, у кого давно не было секса, ты слишком набиваешь себе цену. Не забыл ещё, куда и как совать? Может, давай я напомню тебе наглядно?

— Если под наглядным примером имеется в виду то, что ты любезно подставишь мне свой зад, тогда я согласен.

— Какой наглый, — в глазах мальчишки проскальзывает что-то опасно-игривое. — Как быстро твои мысли о ненависти ко мне сменились мыслями о моей заднице.

— На себя посмотри. Сказал, что одной смазливой мордашкой тебя не заинтересовать, а сам только и думаешь о том, как бы мои губы сомкнулись вокруг твоего пениса, — отвечает Чонгук тем же тоном.

— Так ты расцениваешь себя только как обладателя «смазливой мордашки»? — заискивающе продолжает эту тему парень. — Я, вот, заметил что-то, что определённо хочу в тебе сломать, зайчонок. И губы твои я вижу не только вокруг своего члена.

— Не просветишь, что же такого ты намерен во мне сломать?

— Хочу, чтобы ты сам догадался.

— Ты неподатливый, я неподатливый. Думаешь, из этого что-то получится? — наконец Чонгук озвучивает главный вопрос, потому что это кружение друг вокруг друга можно продолжать вечность. — Ты же понимаешь, что я не прогнусь? Я сказал уже: трахают не меня, а я.

— Ну, можем уйти отсюда и проверить, насколько ты убеждён в том, что весь из себя такой альфа-самец-трахарь.

Оу.

— Ты предлагаешь нам уйти и…

Оу.

— Ну, ты же не предлагаешь, а кто-то должен быть первым. Или ты спецом ждал, чтобы кто-то умолял тебя? Упрашивал? Подпитывал эго? — мимика лица незнакомца приобретает театральности, голос искажается до пародии на слабый и ничтожный трепет. — Папочка, папочка, ну, дай мне свой прекрасный член! Я буду послушным, я заслужу его! Позволь тебе отсосать, прошу! — и в секунду пацан снова становится обратно собой: наигранный, хотя и впечатляющий, нужно признать, драматизм улетучивается, голос выравнивается до уже немного привычных, но всё ещё где-то мягких ноток. — Бьюсь об заклад, именно так ты привык, чтобы тебя уламывали. Ты ещё и избирательный к тому, с кем спать, если вы не встречаетесь.

Чонгук приоткрывает рот от распирающего его возмущения, но, несмотря на десятки сотен вертящихся на уме слов, рот приходится закрыть обратно и ничем не ответить — что-то отказалось размениваться на любые слова.

— Это свет так падает или ты покраснел? — его продолжают насмешливо подначивать. — Не парься, Чонгук-и. Я просто люблю стебаться. Господи, какой ты серьёзный.

— Так мы уходим или как? — он просто не знает, как до сих пор имеет терпение. Наверное, годы занятий тхэквондо дают о себе знать.

— Ты мне скажи, зайчонок. Это же были твои слова: ты неподатливый, я не податливый. Думаешь, из этого что-то получится? — его цитируют с точностью до интонации.

— Как тебя зовут?

— Моё имя как-то поможет тебе принять решение? — оппонент загадочно приподнимает прямую бровь.

— Что, если так?

— О, так это значит, если тебе не понравится моё имя, то ты свернёшь всю кампанию и пойдёшь искать отдушину на вечер в другом месте? — он это специально? Мелкий провокатор.

Двинуть его хочется за эту насмешливую ухмылку. Сильно.

Чонгук соврёт, если скажет, что он не заинтригован. Это чувство сейчас гораздо сильнее, чем ему вообще хотелось бы, а отступиться он уже не может, а иначе это означало бы позорное поражение.

— Чимин.

Что? Чим.

— Такой любопытный зайчонок. Меня зовут Чимин. Ну, как, нравится имя?

— Ты ненормальный, у меня нет всяких кинков на имена.

— Жаль, я бы послушал, как ты станешь тянуть моё имя, когда я буду контролировать твои оргазмы и не давать кончать. Уверен, ты и запоёшь для меня, лишь бы я тебе разрешил. А я хороший, я позволю, Чонгук-и.

— Ты будешь продолжать болтать, или мы всё-таки уйдём?

— Ну, идём.

Чимин перехватывает его у запястья пальцами, словно малейший шаг в танцующую толпу поспособствует тому, что они затеряются, пропадут из поля зрения друг друга. В таком положении, когда его буквально ведут за собой, Чонгук чувствует себя большим отруганным кем-то старшим ребёнком, учинившим скандал в супермаркете на глазах остальных. Кажется, окружающие и смотрят все на него, глумятся над тем, что Чонгука вообще кто-то тащит, словно он сам не способен. Хочется выдернуть руку, но хватка обманчиво миниатюрного Чимина на удивление сильная, и, если сильнее зашевелить запястьем в плотно сжатых пальцах, есть риск, что на коже проступят следы.

— Что, даже за руку не привык, чтобы тебя вели? Настолько желаешь показать всем, что ты весь такой сильный, независимый, во всём топ, и отношения — не по твоей части? — чиминов голос не изменяет присущим ему ноткам подтрунивания. Кажется, с каждой новой открывшейся истинной, вербальных издевательств (которые на самом деле не несут особого вреда!) становится на порядок больше.

— Не привык.

— Ну, всё поправимо, Чонгук-и. Сегодня у тебя есть я. А со мной у тебя будет совсем не так, как с остальным, — ему подмигивают, пока всё ещё ведут за ручку к выходу из Dionysus.

Наверное, следовало попрощаться с Тэ и Юнги и сказать им, что план по избавлению Чонгука от накопленного гнева пришёл в действие, но вот сдаётся, что ни Тэхёну, ни Юнги, сейчас ну вот никак не до этого. Последним, Чонгук помнит, как те двое двигались в сторону уборной, достаточно раззадоренные и разгорячённые, такие, как им нужно быть, в общем. Будет максимально неловко открывать кабинку двери уборной и подметить Тэхёна, натянутого глубоко на минов член, доведённого до нечленораздельной речи и издания звуков, граничащих с мурлыканьем. Чонгуку что, демонстративно прочистить горло, прервать чужой толчок в чужое узкое тело и громко сообщить им: «Хэй, я тут нашёл, с кем ночь провести, правда, не до конца уверен, как всё будет проходить, потому что, по-моему, мы оба сверху, а я не прогнусь даже перед ним, насколько бы он охуенным ни был. Короче, я ушёл, а вы тут дотрахивайтесь. Приятного вечера»?

Какой бред.

— К тебе или ко мне? — Чимин оказывается непосредственно напротив, становится к нему лицом и пристально всматривается в глаза, словно тестируя Чонгука на степень уверенности в их затее. Чонгук до сих пор, признаться, не понимает, как всё сегодня сработает, ну, может, хорошо подрочат друг дружке, может, кто-то раскошелится на минет — иного развития событий он не видит.

— Я всё ещё пока с родителями живу, а не в общаге, а сегодня они как раз дома, — оправдывается Чонгук, уже готовясь к граду подколок о «маменькином сыночке». — Никто не оценит то, как ты будешь рвать подо мной горло в крике.

Чимин лишь лукаво ухмыляется, качнув головой.

Что, и никакого «мамочкин мальчик Чонгук-и»?

— Ко мне в общагу тоже не вариант, там у соседа сегодня день рождения.

— И почему же ты с ними не празднуешь?

— Потому что сегодня там именинника будет пялить его парень в качестве подарка. Романтика, всё такое… Но тут недалеко есть неплохой мотель… — Чимин сопровождает свои слова неброской жестикуляцией, указывая направление движения.

— Я не могу провести там ночь, у меня завтра важный день, а утром нужно быть уже в одном месте.

— А я и не говорю, зайчонок, что нам придётся сладенько заснуть в обнимочку и встретить вместе рассвет, — и почему-то от этого Чонгуку становится даже немного больно. Может, ему бы хотелось как раз уснуть с кем-то тёплым, мягким, своим под боком. — Я просто вытрахаю из тебя душу, а там мы разойдёмся.

— Самонадеянно думать, что тебе удастся повалить меня хотя бы на лопатки.

— А ты у нас не привык проигрывать и сдавать позиции, я смотрю, да?

— Никогда, — отвечает он тут же.

— Я тебя не только повалю на лопатки, но и выебу, зайчонок.

— Много текста.

До небольшого мотеля они добираются уже через двадцать минут пешей ходьбы, проведённых в споре о том, кто и кого нагнёт. Конфликт до сих пор не имеет развязки, даже в тот миг, когда оба рыщут по карманам в поисках мятых купюр с изображением Ли И, чтобы скинуться на номер, ведь ни Чонгук, ни Чимин не соглашаются с тем, чтобы кто-то один разом оплатил всё картой.

— Тут хоть простыни после последних клиентов поменяли? — Чонгук кривится чисто из принципа, хотя маленький номер на самом деле выглядит довольно ухожено.

— А что? Надеешься найти под матрасом изъюзанные контрацептивы?

— Фу!

— Я ещё не трахал белоручку, — Чимин роняет смешок негромким голосом. — Жди здесь, я быстро в душ.

— А? — немного растеряно фонит Чонгук. — Душ?

— Да, душ. И тебе тоже не мешало бы. Уж тем более, если ты у нас такой чистоплотный зайчонок.

Чимин ещё раз напоследок зарывается пятернёй в свои волосы цвета сочной августовской вишни, а затем исчезает за дверью ванной комнаты. И пока там за стенкой шуршит вода и даже слышится что-то похожее на пение, Чонгук заставляет себя настроиться на то, чтобы всё-таки доказать Чимину, что он сильнее во всех смыслах. И если надо, он даже наступит на него.

Но…

Блять… Когда Чимин выходит из душа, ещё весь такой мокрый, с одним лишь полотенцем на бёдрах, с влажными волосами, что сейчас и вовсе в плохом освещении чёрные-чёрные — мазут и кровь, — Чонгук почти усилием воли вынужден оторвать от него свои глаза. От капелек воды, всё ещё стекающих по поджатому телу с золотистой кожей, от тату змеи на руке, что завилась чернильными кольцами на запястье с выходом на тыл небольшой ладони. Чонгук её раньше как-то не заметил.

И Чимин наконец скидывает с себя полотенце, представая перед Чонгуком, в чём мать родила.

Бёдра крепкие, мускулистые, ими хоть арбузы коли. Линии стана отточенные, рельефные, к ним языком хочется припасть, начертить им геометрические фигуры без транспортира, угольника и циркуля. Поцелуями ломаных и кривых очертаний.

О члене, аккуратно свисающем вниз, Чонгуку хочется думать в последнюю очередь, да не получается.

Пиздец какой.

— Ты что это раскрылся весь? Я ещё даже душ не принял, а ты уже мне тут гениталиями светишь, — он делает свой голос по-максимуму недовольным и даже театрально закатывает глаза, едва переставив ноги, чтобы отвернуться.

— А ты смущаешься меня? Ты через несколько минут это тело трогать, вообще-то, будешь. И мой член примешь. А вид — пусть послужит тебе спойлером. Иди в душ, зайчонок, пока мне не стало скучно.

Хочется что-то возразить, особенно ту часть, в которой Чонгук, якобы, примет в свою задницу Чимина, но возражение — время, а поскорее уже решить всё хочется всем, но для этого нужен душ.

Гель для душа тут заводской, с неброским универсальным запахом. А ещё вода едва тёплая, но это, наверное, и не столь важно, учитывая тот факт, что сейчас его согреет Чимин. Душ здесь он принимает скорее, чем принял бы у себя дома, ведь там он тратит на это часа два: с бомбочками для ванн, роскошной пенкой и фильмами Брюса Ли. Чимин там, наверное, и заскучать не успел. Хотя, кто его знает?

Чимин красивый, может, самый красивый из всех, с кем Чонгук вообще когда-либо был. И настолько же непредсказуемый, с ним действительно начинаешь бояться за свою задницу.

Из ванны в комнату он выходит немного нерешительно, на самом деле опасаясь того, что вот они и подошли к финальному моменту, чтобы решить, кто и кому вдует. Чимин уже распластался на кровати, никак не намереваясь прикрыться хоть тонкой простынью нежно-голубого цвета.

— Что ты стал в проходе? Подходи уже к кровати давай, — несмотря на давящие слова, тон Чимина мягкий, приглашающий, зазывной.

И Чонгук находит себя на том, что сбрасывает последнюю стену сопротивления, избавившись от полотенца и шагнув вперёд, как его п о п р о с и л и.

Кровать под весом его тела скрипит, прогибается; о, ну, прекрасно, значит, слышать их будут все, кто есть рядом через стенку.

— Я не нижний, — он предупреждает сухим голосом, покосившись на совершенно расслабленного Чимина.

Тот приподнимается на локте и тянется ладонью к чонгуковому затылку, за который и притягивает поближе к себе, норовя поцеловать.

— Я тоже не нижний, зайчонок.

— И что теперь? Я не уступлю тебе, Чимин.

— Ну, давай, посмотрим, — Чимин опрокидывает его на себя рывком и тут же применяет силу, чтобы перевернуть на спину, придавив своим телом.

Глаза опешившего Чонгука большие, быстро темнеют и ещё быстрее затягиваются дымкой азарта. Чимин перехватывает его довольно сильно, зажимает тонкую талию своими крепкими бёдрами и жмёт ребром ладони на грудину.

— Ну. Не знаю. Чонгук-и. У тебя такая тонкая талия, тоньше моей. Так и представляю, как буду обхватывать её, пока буду брать тебя сзади в позе на четвереньках.

— Мечтай.

— Я тебе уже говорил, что всегда воплощаю свои мечты, Чонгук-и? — и словно в назидание, он действительно опускает свои руки ему на талию.

Хочется взвизгнуть оттого, как противоречиво приятным кажется это касание.

Но Чонгук, скорее, сдохнет, чем признает это перед кем бы то ни стало. И особенно, особенно перед Чимином.

— Видишь, твоя маленькая талия как раз для моих маленьких рук.

Чонгук не может позволить ему. Ни за что, мать вашу. Он перехватывает Чимина за запястья и разрывает прикосновение. Действует быстро и без сомнений, повалив того на лопатки, навалившись сверху и чуть не применив какой-то боевой захват. Их лица остаются близко, дыхание что у одного, что у другого очень далёкое от стабильного. Тонкое одеяло сбилось в тугие комки, то тут, то там неприятно вдавливающиеся Чимину в спину, не говоря уже о давлении, оказанному на член, к которому плотно прижат чужой член.

— Какой зайчонок сильный, — на губах Чимина та же насмешка, хотя голосовые связки издают более шипящие звуки, чем обычно. — Но так, как хочешь ты, сегодня не будет.

Нет.

Быть того не может.

Их нежелание покориться друг другу больше напоминает какой-то спарринг, и Чонгук не может ошибиться с быстро посетившими его суждениями о том, что Чимин — далеко не самый последний человек, осведомлённый в боевых искусствах. Из-под Чонгука он выбирается без проблем, и каждый перехват рук, каждое нажатие на кожу, каждое переплетение ног — всё даёт Чонгуку понять, что Чимин — гораздо большее, чем бойкий язык без костей.

К своему ужасу он оказывается на животе, с руками за спиной и худым чиминовым коленом у задницы, давящим на половинки и не позволяющим свести вместе ноги.

— Что ты там говорил о том, что я тебя не завалю на лопатки?

— Нахуй пошёл.

Виной всему — сильное недооценивание Чимина и чрезмерная вера в самого себя.

Урок он усвоил.

— В таком компрометирующем положении и огрызаешься. Ты до самого конца идёшь, зайчонок, да?

— Да.

Чонгука подкидывает, потому что коленка Чимина жмёт на пятую точку всё сильнее, немного просунувшись между подтянутых ягодиц.

Блять.

— Перестань.

— Почему?

— Я ни разу… Я ни разу не был… Под кем-то. Я ни разу не был под кем-то, ты, конченый.

— Ах, вот оно что, — Чимин растягивает это с каким-то садистским удовольствием и медленно ослабляет хватку. — Ты действительно очень многое теряешь, зайчонок. Слыхал о простате, или просветить? Как с поцелуями.

Он тупо звучит почти так же, как Тэхён. Тот вообще почти битый час читал ему лекцию о прелестях массажа простаты.

— Может, однажды я и решусь сесть на чей-то член, но не сегодня.

— К твоему счастью, я знаю ещё способы, как тебя сломать, даже если сегодня я буду принимающим.

Что?

— Расслабься, зайчонок, на твою девственную попку я сегодня не зарюсь, хотя, знаешь, как искушает показать тебе, что ты теряешь? Этот оргазм куда более интенсивный, — приподнявшегося, Чимин мягко толкает его на подушки обратно.

И Чонгук взаправду немного успокаивается, хотя всё ещё обеспокоен формулировкой фразы «я знаю ещё способы, как тебя сломать». Он оказывается на спине и какое-то время созерцает Чимина, сидящего по левый бок рядом с ним на своих пятках.

— Уже не выйдет, чтобы я кончил с твоим членом во мне, да? — хорошо, может, самую малость Чонгук и зубоскалит.

— Так как ты у нас трусишка, зайчонок, не выйдет. Но, не огорчайся, сегодня ты всё равно кончишь на моих правилах.

— Да ты что, — Чонгук этому почти даже и не удивлён.

Он не удивляется ровно до того момента, пока маленькая рука не хватает его прямиком за горло. Та самая, с тату. Кажется, что контур змеи на коже сейчас зашевелится, подвинется ближе к пальцам и спустится на чонгуков кадык, обвив его в тугие кольца. Кто сверху, у того и контроль, ведь так? Правда же? Хватка сильной и напряжённой ладони ползёт вверх от шеи к чонгуковой челюсти, резким движением отводя само лицо в сторону и подставляя немного уязвимой, ещё влажной кожи за ушком, к которому Чимин осторожно наклоняется и обводит кончиком языка.

— Что, уязвимое место?

И только сейчас Чонгук понимает, что хрипло дышит от одних лишь таких фрикций, в которых Чимин всего лишь лижет языком за долбаным ухом.

— Ещё чего!

— А твоё дыхание говорит иначе. Что это твоё слабое место, зайчонок.

— Нет у меня такого! Ты мне на грудную клетку давишь! — он тут же оправдывается, наверное, в первую очередь перед собой. Потому что не может быть такого. Не может быть такого, чтобы одно лишь прикосновения горячего и мокрого языка к месту за его ухом доводило его до состояния, близкого к тому, чтобы заскулить. — Да, и никак иначе!

По глазам Чимина видно: он душит в себе на все сто процентов недоверчивое «да ладно» и любопытным образом приникает губами к эрогенной зоне ещё раз.

— Блять… — вылетает из Чонгука со свистом.

— Так «давлю тебе на грудную клетку»? — шёпотом заговаривает к нему Чимин, опустив ладонь на низ чонового живота, опасно близко от головки члена, где уздечка уже блестит от капельки естественной смазки.

— Давишь.

— Что там по контрацептивам у нас? — щебечет Чимин всё так же легко и непринуждённо самую малость отстранившись от чонгуковой шеи и убрав с неё руку. Он выпускает Чона из поля зрения всего на несколько мгновений и свисает корпусом с кровати вниз, дотягиваясь до своих джинсов, в карманах которых покоятся квадратик презервативов Skyn Elite Extra Lubricated и такой же квадратик дополнительной смазки на водной основе с ароматом банана.

Чонгук мгновенно краснеет, когда на его живот падает запечатанный презерватив.

— Что ты так краснеешь? Думал, дам тебе без резинки? Мы ещё не на таком уровне близости, зайчонок, чтобы позволять друг дружке кончать внутрь, — Чимин методично тянет за край обёртки зубами, и из приоткрывшегося пакетика на простыни падают несколько прозрачных капель густой гелеобразной жидкости, от которой в нос ударило ненавязчивым ароматом спелого банана. — Или так давно не было, что даже забыл, как пользоваться?

— Да вот думаю, как заставить тебя сожрать потом эти обёртки за то, какой у тебя грязный рот, — бурчит в ответ Чонгук, схватившись за запечатанный метод контрацепции.

Упаковка поддаётся не сразу, но, когда мокрую резинку таки удаётся достать, пальцы начинают работать быстро, раскатывая её по всей длине возбуждённого пениса.

— Мне так нравится твой сопернический дух, не могу, зайчонок. Мой рот — это то, что сейчас заставляет твою кровь приливать к члену. Смотри сам: я ещё даже к тебе не прикоснулся, не сжал его, а ты уже течёшь, как сука. Лишь из-за того, как тебе жарко от одного лишь моего голоса, зайчонок. И, если бы тебе это не нравилось, мы бы даже не оказались здесь. Но тебе хочется, чтобы я продолжал, не так ли? — заговаривает он к нему воркующим, приглушённым голосом.

— И почему это мне должно нравиться?

— Потому что такие мальчики, как ты, которым горы по колено, которые живут победой, конкуренцией, приласкиванием своего эго любыми способами, считающими себя сильнее других, втайне хотят быть поверженными, быть опущенными, контролируемыми кем-то другим. Им хочется, чтобы на них наступили. И знаешь, что, Чонгук-и?

Почти зачарованный тем, сколько мощи в этом науськивающем голосе, Чонгук обнаруживает, что, мать его, реагирует на вопрос шёпотом:

— Что?..

— Я буду тем, кто на тебя наступит.

Хочется оспорить, возразить, даже подраться за это. Хочется показать, что Чонгук — абсолютный топ во всём, но что-то внутри повинуется одному лишь посерьёзневшему чиминовому взгляду. И приходится закусить губы от унижений, что лишь жаром разливаются по корпусу его тела, аккумулируясь у бёдер.

Он такого никому раньше не позволял.

Но резонно будет сказать, что, подобных Чимину, и не встречал, в общем-то, тоже.

— Ты и в повседневной жизни такой же дерзкий?

— А что, уже думаешь, как я буду себя вести, если мы вдруг потом пойдём на свидание? На всякий случай, я люблю ходить в кино, даже билетики коллекционирую, — игриво подмигивает ему Чимин, ловко выкрутившись от ответа.

— Зачем мне эта информация?

— Чтобы знать, куда меня вести, если ты вдруг подумаешь, что я, ну вот просто о-о-очень превосходный в постели, а тебе приспичит повторить.

— Не думаю, что мы увидимся потом снова.

— Мир тесен, зайчонок. Кто знает, может, мы увидимся буквально завтра?

— Завтра я занят, если это приглашение.

— А я тебя никуда и не приглашал. Пока. Давай узнаем, стоит ли вообще тебя потом куда-либо приглашать, м?

Чимин вымазывает свои пальцы в смазке и принимается наскоро себя растягивать, чтобы никто из них не терял интерес к происходящему.

— Мог бы и попросить моей помощи, — осторожно напоминает Чонгук, бесстыдно заглядываясь на то, как чиминовы пальцы то пропадают внутри него, то, блестящие, показываются наружу.

— Я достаточно взрослый мальчик, чтобы знать, до какой степени себя растянуть, — понятливо кивает ему Чимин с занятым тоном в голосе. — А вот с твоей задницей всё должно быть по-другому, ну, когда ты там решишься вытащить из себя принимающего.

— Нескоро.

— Я бы с этим поспорил, зайчонок. Потому что для меня это звучит как план к действию, который я бы с удовольствием исполнил. И я бы исполнил, не сомневайся. И даже больше: ты бы сам мне это позволил.

— Иди. В. Жопу, — Чонгук выделяет паузой каждое слово.

— Сейчас в неё пойдёшь ты, — и с этими словами Чимин перекидывает коленку по другую сторону от чонгуковой талии, больно зажимает чонов член в ладони, а затем, балансируя и контролируя силу, медленно опускается на него по чужую мошонку.

Не понять, кто стонет хриплее, громче, насыщенней. Может, оба в унисон, а, может, кто-то один из них, а второй лишь губы приоткрыл, да ничего от кайфа так и не вырвалось. Потому что это почти даже слишком.

— Блять…

Чонгуку жарко там, узко, дичайше хорошо. Он уже почему-то снова взмокший, и капельки на его теле — больше пот, чем остатки воды после душа. Он норовит опустить ладони на чиминовы роскошные, в меру мягкие, в меру твёрдые бёдра, но его руки жестоко перехватывают, а затем жмут локтем у горла, внезапно приподнявшись и снова опустившись на чонгуков член.

— Тебе сегодня не разрешено задействовать ручки, зайчонок.

— Что, даже для того, чтобы поиграться с тобой там?

— Я могу и сам с собой поиграться. Для этого ты мне не нужен, — Чимин наклоняется к нему ниже и оставляет в уголке губ лёгкий поцелуй. — Я же сказал, сегодня ты кончишь по моим правилам, так что не хитри. Помнишь, я обещал, что вытрахаю из тебя душу? Держись, зайчонок, потому что я свои слова держу.

Чонгук не удерживает в стенках горла сорванный и громкий выдох, это с позором вырывается вспышкой горячего воздуха, касающегося чиминового подбородка.

Чонгуку кажется, его доведёт до оргазма одна лишь узость, но на периферии сознания колышется вопрос о том, не больно ли Чимину, достаточно ли он подготовился сейчас для их сессии, потому что двигается он на Чонгуке ничуть не бережно, без единого запаха и привкуса «ванили». Он снова пытается за что-то ухватиться, запустить руку в мягкие, ещё мокрые волосы цвета вишни, прядки которых щекочут лицо, когда упадут на него при поцелуях. За это Чимин отвешивает ему небольшую и не особо сильную, но пощёчину.

Уровень возмущения в Чонгуке — критический, и только бог ведает, какие силы позволяют Чонгуку терпеть и… П о д ч и н я т ь с я.

— Не шевелись.

И он не шевелится.

Что?

— Не дыши.

И он задерживает дыхание.

Да что за?..

— Ты, оказывается, очень даже умеешь быть послушным, зайчонок, — довольным голосом мурлычет Чимин, совершив два резких движения бёдрами. — Выдыхай.

И Чонгук выдыхает.

— А теперь ещё раз…

И Чонгук задерживает дыхание опять после громкого и надломанного стона в сгиб своего локтя.

К осознанию на проколотых колёсах медленно подкатывается давно ожидаемая истина: даже в такой позиции, даже при условии, что принимающий не он, всё равно складывается ощущение, словно трахают здесь именно его. Усердно, горячо, с найденным к нему подходом.

— Ты восхитительно будешь выглядеть, когда тебя будут иметь, Чонгук-и.

А, разве, не уже?

Размазанный, живущий от каждого «дыши» до «задержи дыхание», без слов умоляющий о том, чтобы только сильнее, сильнее, сильнее.

— Выдыхай.

И Чимин опускается на него резче. Нет, не быстрей, ведь «сильнее» — не приравнивается к тому, что скорость нужно увеличить. Она та же, но всё более интенсивно, более ощутимо, и Чонгук чувствует себя на грани, у пропасти.

И это первый.

Первый человек, из-за которого свалиться с неё хочется добровольно.

— Я сейчас кончу…

— Что, уже? — Чимин как-то ласково гладит его по груди раскрытой вспотевшей ладошкой и снова приподнимается в бёдрах.

— В тебе круче, чем я представлял…

— Круче, чем в ком-либо другом? — интересуется у него Чимин, играясь своими пальцами с чоновым контуром губ, сминая подушечками то одну, то другую, размазав по ним немного банановой смазки.

Хочется ответить «да», но Чонгук отказывается это признавать.

— Су-у-ука… — от Чимина Чонгука ведёт на одну некультурщину, ей-богу! Весь словарный запас резко свёлся до примитивного, ожидаемого, но всякий раз вырываемого из него с безоговорочным владением ситуации. И если Чимин сказал, что душу из него всю выебет, кажется, он ни на секунду в своём обещании не шутил.

Чонгук мотает головой, отпираясь, что есть сил, но что-то перед Чимином в нём складывает полномочия.

Восхитительный.

Великолепный.

— Я серьёзно, я сейчас… — но закончить фразу ему не дают — прикладывают указательный палец к губам и тихо затыкают коротким «ш-ш-ш-ш-ш» на громком выдохе.

— Нет, ты не сейчас.

— Что?..

Чимин отвечает лишь тем, что заводит свободную руку назад и с умеренной, но достаточной силой зажимает в ладони его яички. Действие заставляет Чонгука подавиться воздухом и заскалиться в скулеже. Не сказать, что боль оглушающая, но чувствует он её хорошо.

— Ненормальный!

— Тебя бы на диктофон записать и прокрутить запись после оргазма — ещё извиняться будешь.

— Ни за что!

Но даже в этой хватке, среди высоких нот боли ощущаются отголоски чего-то приятного, и Чонгук просто не в силах скрыть это от чужих глаз, потому что Чимин наблюдает за ним внимательно, чтобы ничего не упустить.

В какой-то момент и вовсе начинает казаться, что Чонгук сейчас взорвётся.

— Не могу больше…

Нужно. Просто нужно. Он уже не может держаться.

— Чими-и-и-ин…

— Хорошо. Волшебное слово?

— Пожалуйста… — видел бы его сейчас Тэхён — глазам бы своим не поверил. Чтобы Чонгук да ещё и просил? — Пожалуйста, Чимин… Это… Не могу больше…

— Что не можешь? — словно издеваясь, уточняет у него Чимин.

— Мне ещё никогда настолько сильно не хотелось кончить… Прошу… Дай! Блять, дай мне уже!

— Ну, ладно, Чонгук-и. Раз ты был таким хорошим…

— Ч-Чимин…

Чонгук ничего не знает о каком-то там массаже простаты, но это… Так сильно, так долго и так ярко он ещё не кончал. Он хотя бы перед собой это признать может. А признать перед собой, наверное, уже частично победа, ведь так? Что-то очень и очень далёкое в мыслях приводит его к осознанию, что на животе и груди становится мокро, а мышцы вокруг его члена начинают ритмично сокращаться, и вскоре на Чонгука наваливается максимально расслабленное, мелко подрагивающее тело, которое он с себя не скидывает — силы закончились, не осталось души — всю выбили.

— Это было…

— Знаю, суперски.

Двух минут катастрофически мало, чтобы перевести дыхание, и пока Чонгук вспоминает себя, Чимин уже с коротким поцелуем в щёчку удаляется в душ.

Ну и парень. Не человек, а ходячий огонь!

Чонгук успевает утилизировать израсходованный презерватив и полностью угомонить пульс. Так много мыслей о том, что произошло, так много воспоминаний о всего одной ночи. И что самое удивительное, Чонгук, в конечном счёте, позволил Чимину всё. Вот только об этом больше никто не узнает. Всё-таки будет позорно говорить тому же Тэхёну о том, что его взяли и нагнули. Пускай и образно. Ведь даже образного бытия нижним ему хватило.

Чимин выпархивает из ванной, снова больше пахнет гелем для душа, чем сексом. И волосы его теперь больше без запаха спелых ягод. Он опускает свою руку с татуированной змейкой среди цветов на чонгукову щеку, всматривается в лицо несколько продолжительных секунд, а затем подаётся вперёд на носочках и утягивает его в поцелуй.

Хорошо, он убедил Чонгука в том, что поцелуи могут быть приятными.

Но опять же, совсем не факт, что поцелуй с кем-то другим будет такими же, как с Чимином.

— Всё, иди, — Чимин оставляет Чонгуку инструкцию, отступая ближе к кровати.

Чон немного задерживается с исполнением задуманного, почему-то думая о том, что сейчас, наверное, больше всего ему хотелось бы вернуться обратно в постель, повалить туда Чимина, и, да, сладенько заснуть в обнимочку и встретить вместе рассвет. Может, угостить Чимина кофе, может, даже понаблюдать за уплетением уличных бургеров на завтрак.

Нет.

Чонгук слишком разнежился, слишком разомлел, вот и думает о том, чего не будет.

Не будет ни постели, ни обнимок, ни «доброе утро», ни завтрака и ни «каким ты предпочитаешь свой кофе? Я вот — чисто чёрным». Ему нужно думать о завтрашних соревнованиях, а не о том, каким мягким, домашним, вовсе не колким на язык может быть утренний Чимин, что тихонечко сопит в обе дырочки на соседней подушке.

Когда Чонгук выходит из душа, в снятом номере уже никого нет. Ни вещей Чимина, ни самого Чимина. Только что-то нацарапанное на фирменной салфетке с логотипом мотеля. Чонгук подходит ближе, может, немного надеясь на то, что там указан номер.

«Было хорошо, Чонгук-и.

Даст бог, ещё свидимся. Бывай!»

И никакого номера.

А что, Чонгук собирался всё-таки написать ему хотя бы «спасибо за секс»? Возможно, для Чимина это было и так понятным, раз он посчитал не нужным оставить Чонгуку контакты. Да и чего тут можно просить? Это всего лишь one-night stand, всё без обязательств, никто и никому ничего не должен.

***

Есть всё-таки в сексе своё волшебство. На утро после него ты какой-то окрылённый, сбросивший все тревоги и печали. И злиться на всё как-то меньше хочется. Даже на доставучие сообщения Тэхёна, что вынимает душу — расскажи-расскажи-расскажи о том, как прошла ночь.

почему он вообще мой лд?: я, вот, вчера вообще вырубился

почему он вообще мой лд?: просыпаюсь

почему он вообще мой лд?: а Юнги уже во всю завтрак готовит

почему он вообще мой лд?: какое он у меня чудо

почему он вообще мой лд?: не нарадуюсь

я рад за тебя

почему он вообще мой лд?: ты какой-то спокойный

почему он вообще мой лд?: колись, кого уже вчера разложил?

«Не я, а меня», — придерживается в мыслях, пока пальцы быстро пишут сообщение, а челюсти жуют наскоро немного суховатый сэндвич.

да так

он ушёл раньше, чем мы успели обменяться номерами

почему он вообще мой лд?: ого

почему он вообще мой лд?: если ты хотел его номер

почему он вообще мой лд?: значит, он какой-то особенный

почему он вообще мой лд?: хочу знать всё

почему он вообще мой лд?: кто он?

почему он вообще мой лд?: как его зовут?

не части

его зовут Чимин

а больше я ничего о нём не знаю

почему он вообще мой лд?: не жадничай, ну, расскажи, как всё прошло

давай после соревнований

надо бежать

почему он вообще мой лд?: хорошо

почему он вообще мой лд?: но, если ты забудешь

почему он вообще мой лд?: я тебе напомню

-_-

почему он вообще мой лд?: тебе не отвертеться

-_- [2]

почему он вообще мой лд?: о! и, да! удачи!

почему он вообще мой лд?: ты выиграешь!

— Конечно, я выиграю, — он фыркает в голос на последнее полученное сообщение. — Что за вопрос такой?

Где-то с улицы уже слышится сигнал клаксона, давая Чонгуку понять, что Югём с Бэм-Бэмом уже ждут его, поэтому он ускоряется по максимуму в считанные секунды заканчивает с завтраком. Закинув на плечо лямки сумки с униформой и экипировкой, он вылетает из квартиры, преодолевая несколько лестничных пролётов.

Вопреки тому, что тренер каждый раз говорит, будто Чонгук — совсем не командный игрок, с некоторыми ребятами из команды он всё-таки ладит. Но ладить — это одно, а присваивать все лавры победы одному себе и считать, что команду вытянул на соревнованиях только он, — совсем другое.

— Ну что, готовы всех разъебать?

— А то!

Чонгук закидывает свою сумку на заднее сидение и опускается рядом.

— Вы хоть знаете, против какого мы клуба выступаем? — не то чтобы это прям имело какую-то важность для Чонгука, потому что он уверен на все сто, что победа будет за ними. В нём играет чистый интерес.

— По-моему, тренер говорил что-то за Serendipity, — отвечает ему Югём, произнося иностранное слово слишком по-английски.

— Serendipity, — с придыханием пародирует его акцент Бэм-Бэм, особенно выделяя аспирацией звуки «р» и «t». — Что ты там, Лонгманом на досуге зачитываешься?

— Нахер иди, — цыкнув, Югём отворачивается к окну.

— Вы хоть кого-нибудь из того клуба знаете? — выведывает ещё немного информации Чонгук.

— Джехён, вроде, что-то говорил, но я не помню уже. Кажется, они достойные соперники, но это всё равно не помешает нам одержать победу.

А с недостойными соперниками и соревноваться было бы неинтересно. Слишком просто. Слишком легко. А Чонгук любит, когда ему оказывают достойную конкуренцию, ведь какой кайф в том, чтобы щемить заведомо слабых? Тут ни отдушины, ни героизма нет. Поэтому где-то Чонгук, неверное, даже больше рад тому, что за победу придётся побороться.

Через полчаса они уже на месте, уже слушают наставления тренера.

Чонгук прыгает на месте, продолжая разогреваться, иногда поглядывает в другую сторону арены, где группкой скопилась вторая команда из клуба Serendipity. Под добоком у него защитные щитки для голеней, предплечий и стоп, а на голове покоится шлем, что мило подпирает щёки. Руками бить в эту область запрещено правилами, но это не означает, что туда не заедешь ногой по чистой случайности. Кстати о руках — на них перчатки с фиксатором запястья. Жилет поверх формы сидит удобно: плотно, не ёрзает, но и движений не сковывает, амортизируя каждое. И главное — защита паховой зоны. Не особо хочется чувствовать, как перед глазами мир уходит, ведь кто-то попал тебе с размаху по яйцам.

Раньше Чонгуку нравились показательные выступления и демонстрация той же техники самообороны или спецтехники, формальные комплексы и разбивание предметов. Он любил попадать по целям в прыжке и сами прыжки с кучей разворотов — тоже. В начале пути было сложно, больно, хотелось плакать от того, как сильно растягивали на шпагаты и как от этого жгло причинное место, что, казалось, к чертям порвётся в коже. Он помнит то время в детстве, те жаркие летние дни, которые проводил за тренировками до поздней ночи, отрабатывая позиции, блоки, удары, прыжки, валясь на мягкую траву бабушкиного заднего двора, когда у него не получалось. Хотелось стать лучшим, первым, незабываемым, и это в какой-то момент стало просто идеей фикс. Тэхён тогда сидел рядом с ним, весь с побитыми коленками, и заучивал какие-то музыкальные произведения, всхлипывая над тем, что множество раз ошибался в клавишах, когда пытался сыграть заданное учителем музыки. Будучи ещё совсем ребёнком, Тэхён часто приходил к ним с бабушкой домой; тогда Кимы не могли позволить себе купить для сына фортепиано, а госпожа Чон, что жила буквально через несколько домов, всегда приглашала мальчика к себе, потому что в её просторной гостиной тогда стояло фортепиано её мужа, на котором, кроме него, так никто и не играл. Тэхён стал приходить к ним едва ли не каждый день после школы, и сначала Чонгук, полностью погружённый в своё тхэквондо и не желающий расширять свои горизонты, не хотел с ним ни дружить, ни общаться. Но в какой-то момент Тэхён попросил его научить отражать удары, чтобы защититься от школьных задир, а Чонгук и сам не заметил, насколько проникся просьбой, а потом и самим мальчишкой, что через какое-то время стал его лучшим другом, несмотря на то, насколько они разные во всём. Он никогда не забудет, как сам Тэхён светился от ответной просьбы Чонгука научить его нотной грамоте — он не знает, зачем ему это, но хотелось быть к Тэхёну ближе.

— Хэй, ты, машина для убийства, — Югём хлопает его по плечу, возвращая всё внимание. — Пора.

Их на тоджан выходит шестеро: пятеро основных борцов и шестой со скамейки запасных — Мингю. Порядковый номер Чонгука — 2, что означает, его ожидает спарринг с участником из команды Serendipity под номером 2. Шестеро представителей из команды соперников двигаются к ним в зону выступления собрано, но в то же время совсем непринуждённо. Чонгук провожает взглядом первого — с именем «Тэмин» на обороте защитного жилета, — задерживается повнимательней на участнике под номером 2, которого, похоже, зовут Сон-у. Тот выглядит довольно сильным и уверенным в себе, легонько кивая Чонгуку в знак прохладного приветствия. Мимо проходят третий и четвёртый участники, а вот пятый из них заставляет Чонгука буквально воздухом подавиться.

Он ещё поправляет свои щитки на руках, открывшийся участок кожи являет взгляду затемнённые татуированные чешуйки среди красных контуров набитых под эпидермис цветов. Прядки вишнёвой чёлки выбиваются из-под шлема. Чонгуку ярко врезается в глаза контур знакомых губ, и что-то внутри чисто на автомате вынуждает Чонгука быстро облизнуть свои.

Он помнит эти губы.

Он помнит эти руки, что были у шеи.

Помнит эту вишнёвую чёлку, что пахла ягодами.

И взгляд этот — сильный, мощный, властный — тоже помнит.

Ни фига!

Быть того не может.

Он думал, что жизнь сведёт его обратно с Чимином где-то через месяц-другой. Но чтобы через десять часов!

Чонгук клянётся, что в жизни больше не послушается долбанутых советов Тэхёна о том, как снять стресс перед соревнованиями. Упаси боже! Всё, блять. Он зарекается соглашаться на любые сомнительные авантюры Кима!

Чимин замечает его тоже, мешкает самую малость, а затем всё берёт под свой контроль:

— Привет, зайчонок, — и так громко, чтобы это услышали Югём с Бэм-Бэмом, даже Мингю оборачивается. — Уже успел соскучиться?

Блять.

Югём спрашивает его о том, что происходит, без слов, только брови приподнимает, посмотрев на Чонгука.

Быть того не может. Чимин. Из клуба Serendipity. Тот Чимин, которого ещё десять часов назад он целовал. Тот Чимин, что душу из него выебал всю. Стоит почти напротив, улыбается с тем самым огоньком задора, что пылал в радужках и вчера.

Чонгука внезапно мыслями отбрасывает обратно в Dionysus, и вкус вишнёвой фанты сразу ощущается на языке. И чужие губы целуют-целуют-целуют. А затем их номер, и одно лишь единственное желание, возвышающееся над остальными, желание, чтобы Чимин ему только разрешил кончить.

Пиздец просто.

— Не спрашивай, — он машинально рявкает Югёму, покосившись на ухмыляющегося Чимина.

Югём смотрит на него так, словно добьётся от Чонгука ответов после соревнований так или иначе. А Чонгук уже много кому задолжал рассказ о Чимине, не так ли?

— Не спрашивай, — передразнивает его услышавший это Чимин. — Окей, Чонгук-и, я это запомню, — и он подмигивает ему в той же непринуждённой манере, однако в этот раз Чонгук распознаёт в этом что-то настороженное. — Ещё увидимся.

Чимин занимает своё место напротив Джехёна и учтиво поклоняется ему. Стоящий с противоположной от Чонгука стороны Сон-у тоже нагибает в поклоне спину, и Чонгук отвечает тем же, украдкой бросая взгляды на Чимина, который более не обращает на него внимания, словно обидевшись.

— Что это был за штрих? — не унимается Бэм-Бэм.

Чонгук приоткрывает губы, чтобы ответить, но тут объявляют о начале первого раунда, а это значит, что настало время Югёму и Тэмину сойтись на арене метражом 8×8.

Чонгук опускается на своё место довольно нервно, наблюдает от начала сигнала судьи совсем не за Югёмом, что тут же атакует соперника, нанося удар крюком, а за Чимином, спокойно расположившимся по другую сторону помещения.

Они не сойдутся в первом раунде по причине разных порядковых номеров, под которыми они соревнуются, но столкновение во втором раунде не избежать. И тогда уже Чимин сможет с лихвой оторваться на чонгуковом «не спрашивай».

Минута сражения Югёма с Тэмином подошла к концу, поэтому Чонгук быстро собирается с мыслями, вставляет капу в рот, чтобы защитить зубы, и поднимается на ноги, выходя на арену.

Оцениваются способы защиты, тактика, стратегия и комбинации движений.

Сон-у принимает стойку гончжунг соги, пока Чонгук намеревается его атаковать боковым ударом — долио чаги — из стойки ньюнча соги. И атакует по сигналу, задействовав корпус и таз. Быстрая координация Сон-у значительно смягчает для него самого удар. Сам он наносит несколько лёгких, но довольно акцентирующих ударов под разными углами. Чонгук не упускает момента, когда Сон-у всего на мгновение замедляется, не успев перегруппироваться для нанесения нового удара. И тогда Чонгук идёт просто на разрыв, не давая ни себе, ни Сон-у ни секунды. Череда последующих ударов равняет их очки, а потом и превышает их на пользу Чонгука, когда под конец истекающего на поединок времени Чонгук просто выносит соперника за пределы восьмиугольной арены ударом с разворотом на 360 градусов задней ногой.

Следом на тоджан выходят участники под номером три, а Чонгук, стараясь восстановить дыхание, возвращается к своему месту. Его взгляд, будто уже по привычке, метается в сторону Чимина, который, после наблюдения за поединком Чонгука, принимается ему подмигивать, и это подмигивание — точно не сулит ничего хорошего, несмотря на то, как сексуально это выглядит в его исполнении.

«Зайчонок, — проносится в голове. — Я на тебя наступлю».

Ещё через минуту к ним возвращается Бэм-Бэм, шумно дыша, а потом и четвёртый поединок, заставляя Чонгука с более предельной внимательностью вникнуть в бой: очередь Джехёна и Чимина.

И всё.

И Чонгук приуныл.

Потому что Чимин — без лишних слов — в е л и к о л е п е н. Потому что Джехён мешкает, а Чимин до сих пор выглядит так, словно всё это не составляет для него большого труда. Углы его ударов идеальны, позиция его ног и работа тела сводит с ума. И, похоже, не один Чонгук так думает.

Не он один думает, что Чимин — соперник, каких ещё стоит поискать.

— Что-то я не очень сильно хочу с ним драться, — Югём делится с ним честно, качнув головой.

«Я тоже», — но сказать это вслух он не может.

Зайчонок. Ты мне сам позволишь. Ты же такой хороший, правда?

— Этот Чимин — просто монстр.

«И не говори».

— Пиздец, его я большего всего и боялся! — к ним возвращается поражённый во всех смыслах Джехён, обильно чертыхаясь полушёпотом. — Этот Пак Чимин!

— Знаешь его? — Чонгук двигается к нему ближе.

— Да как же! Я кое-что разузнал о Serendipity и команде, с которой мы должны были соревноваться, — зло отвечает ему тот. — Чимин — самый лучший из них! Он у них — как ты у нас!

Даже так?

Первый раунд заканчивается, и у них есть одна минута между началом второго. Теперь уже ничто не спасёт Чонгука от Чимина, их встреча на арене — дело времени и воли тренера, что в какой-то момент подаст сигнал для смены одного соревнующегося участника на другого. А, если учесть факт того, что Чимин — лучший у них, то прямой стычки с Чонгуком ему не миновать.

Господи, дай сил!

В начале второго раунда Югём делает всё, что в его силах, и тренер команды клуба Serendipity выкрикивает «гё-чэ», приподняв синий флажок. И тогда вместо Тэмина к нему на тоджан выходит Сон-у, принимая бой. Бэм-Бэма сменяет Джехён, которому передали «эстафету», похлопав по ладони, а затем за Джехёном выходит Чонгук.

С каждым ударом тело устаёт всё сильнее, но он заставляет себя не концентрироваться на усталости.

— Гё-чэ!

На усталости концентрироваться нельзя, только на Чимине, что меняет своего напарника по команде.

Они оказываются слишком близко друг к другу. Смотрят один другому в глаза.

— Вот мы и встретились, зайчонок.

И он клянётся, от этого «зайчонок» у него член под паховым щитком дёргается так не вовремя и не к месту.

Не-е-ет.

— Ты знал? — Чонгук вклинивается с вопросом, становясь в стойку.

И Чимин сразу атакует первым:

— Ты для себя уже наверняка решил, что да, зайчонок, — негромко сообщает ему Чимин.

Чонгук идёт в защиту — долбаный Пак Чимин слишком хорош.

— Для честности, справки я о тебе действительно навёл, но специально не искал, — под конец его речи голос становится более натужным — Чимин отшагивает назад и защищается. — Так что встретились мы по воле случая.

— Секс со мной тоже не входил в твои планы?

— Никаких разговоров! — строго чеканит судья предупреждающим тоном голоса, и лишь при очень близком контакте Чимин наконец даёт ему тихий ответ:

— Нам обоим понравилось, и это главное.

Главное? Нет, не главное! Они соперники, блин! Он чувствует себя Тэхёном, что накануне выступления его музыкальной школы переспал с Юнги — соперником из другой музыкальной школы. Не главное. Да как же? Чонгука сейчас изнутри всего разорвёт от какого-то необъяснимого чувства.

— Уже забыл, как умолял меня, да? Спорю, своим друзьям ты сказал, что всё было иначе.

— Я никому о тебе не рассказал.

— Конечно, ты никогда не признаешь, что тебя нагнули.

Чонгук слышит, как тренер меняет его на Мингю, и дичайше этому радуется. Ему не хочется сражаться непосредственно с Чимином и бить по тем местам, что ещё десять часов назад целовал и касался. Сейчас это кажется максимально неправильно, несмотря на то, что Чимин — по всем правилам его официальный противник.

Как бы он ни язвил, как бы ни мухлевал, давя на общие воспоминания.

Он почему-то припоминает слова Тэхёна о том, что тот нашёл человека, которому банально хочется проиграть, банально хочется видеть его сильнее и влиятельней самого себя. И остаётся только вздохнуть от собственного разочарования, потому что, кажется, он вляпывается в подобное дерьмо, глядя на Чимина. Ни перед кем, конечно, он это не признает, только перед собой.

— Ты сейчас что, поддался ему? — непонимающе процеживает Бэм-Бэм.

— Он честно набрал больше очков, — Чонгук лишь пожимает плечами в ответ.

Это была самая долгая минута поединка, что он помнит. Она тянулась несколько вечностей, не иначе. Липкой патокой тянущаяся секунда за секундой.

— Откуда вы знаете друг друга?

— Долгая история…

— Вы друг на друга как-то уж больно подозрительно смотрите, — Югём не остаётся в стороне и высказывает своё мнение. — Но, да. Он, конечно, — огонь!

— Огонь, — Чонгук шепчет себе под нос тихонько, думая, что коннотация данного выражения сейчас относится далеко не к чиминовой безупречной технике.

Подсчитываются баллы.

Если раньше казалось, что победа сверкала у Чонгука в кармане, теперь он думает, насколько большим будет между ними отрыв. И весь пиздец заключается в том, что он составляет всего одно чёртово очко. Одно, блять.

Не в их сторону.

А, если бы было поровну, их бы ждал ещё один поединок до первого очка.

Команда Чимина ликует, как и сам Чимин. Югём, всё ещё не совсем понявший, каким вышел результат, приоткрывает рот от удивления, не в силах закрыть его обратно.

— Как так? Мы же…

Нужно поздравить. В Чонгуке точно что-то переломается от признания собственного поражения, но нужно взять и поздравить. Его ноги делаются абсолютно непослушными, совсем не хотят нести тело в сторону Чимина и его команды. Он более чем уверен, что у него в самый ответственный момент язык к хренам в узел завяжется, и он ни слова так и не скажет, опозорившись по полной. Чонгук вспоминает слово «поздравляю» лишь в те моменты, когда у кого-то день рождения, а тут… Нужно поздравить с п о б е д о й кого-то другого, если быть точным — Чимина.

Чимин оставляет его на десерт. Принимает поздравления ото всех, намеренно игнорируя Чонгука, и, может быть, сам Чонгук это даже заслужил за своё «не спрашивай».

Когда очередь к Чимину исчерпана, и перед ним оказывается Чонгук, происходит всё так, как он и думал — язык отказывается содействовать ему. И выглядит всё дико тупо со стороны: он таращится на чего-то ожидающего от него Чимина — такого красивого, снявшего шлем и расчесавшего своими пальцами вишнёвые, чуть взмокшие от пота пряди, — и рот шевелится, однако только свист в итоге выходит.

Чимин смеётся. Мягко так, игриво.

Видимо, понимает, что Чонгуку о ч е н ь непросто, но это не значит, что в этом нельзя над ним подтрунить:

— Ну, что? 1:1?

1:1? Что? Персональный счёт больше похож на 0:2, и Чонгук в нём проигрывает так, как никогда в своей жизни.

Или выигрывает?

— Мы что, блин, в футбол играем? — наконец Чонгук возвращает себе голос назад. Он ещё не настолько твёрдый, как нужно, но достаточно громкий, чтобы выразить недовольство.

И, да, никакого «поздравляю».

— Конечно! — Чимин звонко хохочет, похлопав его по плечу. — Мяч — мой член, а ворота — твоя задница, — он вынуждает Чонгука побагроветь от стыда, стремглав оглядевшись по сторонам, чтобы их только — не доведи господь — никто не услышал.

Чонгуку нужно держать лицо.

— Как думаешь, моя победа достойна твоей задницы?

— А нахер ты пойти не хочешь? — надувшись, заявляет Чонгук.

— Я той ночью уже сходил, милок. Теперь твоя очередь.

Чонгук прячет от него взгляд, а надо бы и лицо, что нещадно пылает от смущения. Всё так прямо, в лоб, и Чонгуку это одновременно и нравится, и бесит. И с самим Чимином так же: его хочется придушить здесь и сейчас и… И как же хочется его зацеловать!

— Если боишься, то подбодрю тебя тем, что нахер идти очень даже приятно. Ты сам ночью всё видел…

— Это всё ещё не обсуждается. Ты не прикоснёшься к моей заднице.

— Я бы поспорил.

— Нет.

— Дай мне десять минут, и я докажу, что ты взвоешь от желания почувствовать меня в себе, — Чимин ему загадочно подмигивает, а Чонгук уже просто не знает, куда краснеть ещё сильней — всё и так пятнами на шее проступило, и уши все аж светятся.

— Не дам.

— Ладно, вернёмся к этому чуть позже, зайчонок, — без обиды произносит Пак. — Ты голоден?

— Что?..

— Голоден, спрашиваю?

— Пить хочется.

— Тут внизу по улице молочные коктейли продают. Куплю тебе банановый. Ты у нас их любишь, как я понял, — слишком многозначительно.

И Чонгук вспоминает пальцы что растирали банановую смазку по его губам.

Внизу живота жарко становится.

Лучше бы не вспоминал.

— Лучше я тебе куплю, ты ведь вы… — он запинается, не знает, как это сказать. — Ты вы…

— Я что? — Чимин, наверняка догадавшийся о том, что такого хочет сказать Чонгук, давит на больное. — Ну же, Чонгук-и. Я в тебя верю.

Он ни хрена не помогает!

— Ты выиг… Ой, да в жопу это! Не скажу! — в конечном счёте он складывает на груди руки и отворачивается от Чимина, которого данная сцена привела в дикий и неописуемый восторг. — Сам знаешь, что я имею в виду. Не глупый.

— Ничего, зайчонок, я научу тебя говорить фразу «ты выиграл». Давай, попробуй со мной по слогам. Ты-вы-иг-рал.

— В жопу со своим «выиграл» иди. Мы вообще, как, за коктейлями идём или нет? — он предпринимает неудачную попытку сменить тему.

— Пойдём, как только поздравишь меня.

— Поздравить можно и без слов.

— О, есть предложения?

— Могу тебя трахнуть, — без особых рассуждений выпаливает Чонгук.

Чимин задумывается, лёгкая улыбка не сходит с его красивых мягких губ.

— Засчитаю поздравления, если трахнешь собой. А, иначе, где тут поздравления?

Чёрт побери.

Чонгук добредает до своей курточки и извлекает сотовый, быстро-быстро строча Тэхёну.

я влип, кажется

может, немного влюбился

из-за тебя всё и твоей тупой идеи в клуб перед соревнованиями пойти!

почему он вообще мой лд?: ты влюбился? *_*

мне кажется, я уже слышу, как ревёт моя задница

почему он вообще мой лд?: задница не может реветь

почему он вообще мой лд?: подожди

не подожду

почему он вообще мой лд?: ты что?

почему он вообще мой лд?: всё-таки решился на…

Чонгук смотри на Чимина, что машет ему ручкой на игривый манер.

А во рту снова вкус вишнёвой фанты со льдом…

И внутри что-то мирится с мыслью: если и проигрывать — то только ему.