Иногда даже самым сильным бывает просто и по-человечески паршиво.
Маки смотрит на себя в зеркало одним глазом, единственным, способным видеть, и видит нечто знакомое — Годжо-сенсея. Разумеется, ее отражение внешне не имеет никакого сходства. Она глядит глубже на тускнеющую душу: снаружи алмазная корка, внутри — разлом, глубокий, бездонный. Все эмоции засасывает в эту расщелину, и остается только вина.
“Ты была недостаточно сильной, — говорит отражение, качает головой и поправляет очки, которые сейчас не нужны, — недостаточно, чтобы защитить ее”.
Будь Маки импульсивнее, моложе и несколько тупее, она бы разбила зеркало. Вместо этого она гордо осматривает обезображенное лицо, не скрытое ныне бинтами. Шрамы никогда не пройдут, как не пройдет и полученная рана. Отражение не умолкает — ей нечего ответить в ответ. Все правда, до последнего слова.
Маки винит себя, но вот сожалеть ей некогда, да и… не о чем. Май бы не хотела, чтобы ее подвиг оценили гребанным сожалением — это та единственная железобетонная причина, которая помогает держаться. Ну, и еще обещание.
Уничтожь все.
О, Маки перевернет весь клан Зенин, и Мегуми поможет ей в этом. Сначала они разберутся с тупой миграцией, вставшей костью поперек горла. А потом она оторвет Наое его пустую мизогинную башку — Май бы этого хотела, это бы ей понравилось.
Май теперь живет внутри. Надо не потратить такой подарок зря.
Юта находит ее упирающейся руками в бортики раковины, над которой висит зеркало. Он теперь всегда шатается поблизости, будто Маки собирается руки на себя наложить. Еще чего не хватало. Это будет настоящим свинством, на которое она никогда не пойдет.
— Все хорошо? — Оккоцу держится на безопасном расстоянии.
Тени под его глазами кажутся больше, чем обычно. Маки сухо кивает, сжимает губы. Она не сломается, слезы выплаканы и оставлены там, рядом с бездыханным телом. Юта хочет добиться того, чему никогда не бывать.
Он удивительно немногословен и ненастойчив, и это только больше раздражает: Маки не может вслух послать его к черту.
— Послушай, я, — Маки непривычно запинается, не может найти в себе сил сказать что-то, когда видит до безумия участливое выражение лица, — мне не нужна нянька.
Юта качает головой, делает навстречу пару шагов и опускает глаза:
— Я знаю. Я здесь не потому, что есть нужда тебя опекать, — хочется спросить, а зачем тогда, но слова оседают на языке горьким налетом и проваливаются обратно в глотку, — ты немного не в форме, согласись? Твоя рассеянность и отчужденность не сулит в бою ничего хорошего.
Юта ищет окольные пути, чтобы не быть отшитым грубо, как это принято у Маки. Он перебирает все самые явные словесные варианты, но это вряд ли значит все то, что он желает сказать на самом деле. От этого ничуть не лучше.
— Ты либо скажи, что хочешь, либо отвали наконец, — тяжело вздыхает Маки.
Признавать, что в словах Оккоцу есть доля правды, ей совсем не хочется. На грядущем бое сосредоточиться не получается: все возвращается к тому клинку, который лежит в ладони, словно ее продолжение, словно кусок ее души — это по очевидной причине так и есть.
Оккоцу не мнется, как младшеклассник. А ведь год назад он был совсем другим человеком — эти воспоминания уже выцветшие, но Маки ворошит их, будто вчерашние. Оккоцу делает ровно столько шагов, чтобы встать совсем рядом. Его руки теплые, особенно на голых плечах в змеящихся укусах пламени.
— Я боюсь. Не хочу никого потерять. И тебя тоже не хочу потерять, — как быстро мальчишки становятся серьезными, а ведь совсем недавно жевал сопли каждые полторы секунды, боясь самого себя, мечтал влезть в петлю и стереть всякое воспоминание о себе, — я знаю, что не должен защищать тебя, ты это ненавидишь. Ты не слабая. Но я должен помочь, чтобы самому беспокойно не оглядываться.
Оккоцу снова врет — паршивец. Маки фыркает, но не отстраняется.
— Отвратительное время для романтики, — он глупо хмурится — слезы на глаза наворачиваются, нельзя, нельзя.
— До другого мы можем и не дожить, — тоскливо напоминает Юта, гладит по спине между лопаток, и за это хочется оторвать ему руку.
Это же даже не жалость, это такая безнадежная вера, безнадежное желание помочь, что от него дыхание спирает. С этим человеком невозможно разговаривать...
Маки с силой хлопает Оккоцу по спине, хмуро скалится, распрямляя спину:
— Значит, назло доживем.
Май была бы рада знать, что ее сестру кто-то любит просто за то, что она такая невыносимая и прямолинейная заноза в заднице.